Вы что — опять уснули?!

На опушке леса, подле муравьиной кучи, лежал старик Петя, подставляя вечернему нежаркому уже солнцу свои нестарые ещё бока. Лежал он на животе, подперев голову руками, и с любопытством наблюдал за жизнью муравьиной. Муравьи вели себя странно и неспокойно — они быстро и раздражённо бегали по муравейнику, закрывая все ходы-выходы, и негромко при этом матерились.

— К дождю, должно быть, — решил старик, поднимаясь и отряхиваясь от сухой хвои и древесной трухи.

Он поглядел вокруг. Неподалёку от него деревня виднелась. Начиналась она с кузни, откуда доносилось шумное лязганье да клубами поднимался сизый дым. К ней и направился нестарый старик неспешным шагом.

— И пришёл новый день, — негромко бормотал он по дороге, — и вновь пропал не зря... А за ним ещё один, и опять всё туда же... И куда следующий нацеливать — совсем уж непонятно.

— Да не расстраивайся ты так, — послышался в его голове голос знакомый. — Когда нет определённой цели — промахнуться невозможно.

— Да неужто Дурак — это не цель? — как-то вяло и устало удивился Петя.

— Да неужто — цель? — передразнил его голос. — Ну, тогда ответь что же такое Дурак есть?

Открыл было рот старик для ответа, да так и остался.

— А ведь и вправду, — подумал он озадаченно, — что есть Дурак? Для кого-то он просто шут гороховый, для кого-то зубоскал придворный, но это если умом его понимать. А вот если по-другому — сквозь ощущения на него глянуть...

Пыжился старик, тужился, с мыслями долго собирался, да так и не собрался.

— А бес его знает, — наконец признался он честно.

— Так, может, у него Дурака и искать надо? — лукаво засмеялся колпак.

— Надо будет, и до него доберёмся, — буркнул старик слегка растерявшись. — Если уж очень приспичит...

— Как знать, Петя, как знать, — захихикал колпак, — может, и приспичит...

Петя пристроился неподалёку от кузни, на бревне, достал из котомки ломоть хлеба с луковицей, да ужинать принялся. Жевал, с любопытством за делом кузнечным наблюдая. Два кузнеца лошадь подковывали, один за ногу её держал, а другой молотком тяжёлым орудовал.

— Лошадь, — подумал старик с непонятной грустью, — это единственное животное, в которое можно забивать гвозди...

— Что-то не нравишься ты мне сегодня, — вновь услышал старик в себе голос колпаковский, — и сам ты не нравишься, и настроения твои. Солнечности да светлости в них маловато.

— Да откуда ж ей взяться — солнечности-то? — искренне удивился старик. — Когда муторно уже на душе от странствий этих непонятных. Страдательно даже как-то...

— Если ты испытываешь страдание, — посоветовал колпак, — испытывай его изо всех сил! Оно такого испытания не выдерживает.

Только хмыкнул старик в ответ, посидел ещё немного, краюху дожёвывая, да вдруг и подумал: «А отчего бы и не попробовать?»

Взял он всю муторность свою тяжёлую, душу изматывающую, да словно уголек — раздувать её начал. Будто сам ею стал, всего себя ей открыв да силой жизненной наполнив. Вспыхнула тяжесть та пламенем болезненным да сразу же и таять начала, на нет вовсе сходя...

И впрямь полегчало у Пети на душе, посветлело, будто солнышко там снова всходить начало.

— Ну вот и ладно, вот и славно, — засмеялся в нём голос довольный, — давно тебе привыкнуть к этому надо — со страданием легче всего справляться, поддаваясь ему. Да и не только с ним одним.

— А насчёт поисков своих, — продолжал колпак, — не шибко беспокойся. Ведь не раз уже говорено было — это не ты ищешь Дурака, это он ищет тебя. Но чем активнее ты занят его поисками, тем труднее ему за тобой угнаться.

— Так что иди-ка ты лучше, Петя, на постой просись да к ночлегу готовься, — зевнул колпак сладко, — вечереет ведь. Завтра уже в догонялки те играть будем...

J J J

Который уж раз за время странствий своих сказочных стоял нестарый старик Петя на развилке дорог да надпись на камне придорожном читал:

— Налево пойдёшь — коня потеряешь, — сверху начертано было.

— Прямо пойдёшь — без головы останешься, — гласила надпись средняя.

— Направо пойдёшь — совсем пропадёшь, — предупреждала нижняя надпись.

Недолго старик над выбором пути думал.

— Если уж искать Дурака, — сказал он вслух, — то там, разумеется, где головы лишиться можно. Подумаешь, велика потеря, от неё только одни неприятности по всему телу случаются.

И зашагал старик Петя по дороге средней, самой негожей да невзрачной, смело старыми лаптями пыль загребая да по сторонам с любопытством озираясь.

Прошёл он немного совсем, когда вдруг мужика странного на пути своём встретил. Был мужик тот диковат да неопрятен с виду — с грязной щетиной, с подбитым глазом и огромным сизым носом, то ли тоже подбитым, то ли от простуды опухшим.

— Ты здесь мальчика такого маленького не видел? — спросил мужик Петю грубым голосом и даже не поприветствовавшись.

Петя немного растерялся от невежливости такой, но виду решил не подавать.

— Нет, не видел, — ответил он спокойно.

— Ясно, что не видел, — криво усмехнулся мужик. — Куда тебе... Пойдём, покажу.

И он не оглядываясь зашагал к большому дубу, росшему у дороги. Помедлив немного, старик всё же следом за ним отправился, уж больно любопытно ему стало. Мужик подошёл к дубу вплотную да грязным пальцем прямо в дупло ткнул.

— Не видел, так смотри.

В дупле сидел крошечный мальчишка, не больше мизинчика ростом, и грыз очищенный лесной орёшек. Был он с виду ладненький, в яркую цветную одежду одетый. Увидев старика, он ему ручкой помахал, словно приятелю давнишнему, и улыбнулся. Улыбнулся и Петя в ответ.

— Ну что, увидел? — подал голос мужик с подбитым глазом. — А раз увидел, то и возись теперь с ним. А с меня хватит.

И он быстрым шагом прочь подался.

Посмотрел старик ему вслед ошарашенно, а затем на мальчика-с-пальчика взор перевёл. Тот по-прежнему лопал свой орех да улыбался набитым ртом. Пригляделся к нему Петя внимательнее, да только сейчас и понял, что не ребёнок это, а мужичек такой маленький. Личико у него и впрямь было детское, но всё в морщинках мелких, а волосики на голове все седые уже.

— Ну что, старик, — подал наконец малыш голос тонкий, — пора бы и в дорогу. Уговор такой: ты меня на плече несешь, а я тебе скажи рассказываю да путь показываю.

— Какой ещё путь? — удивился Петя.

— Какой, какой, — недовольно пропищал лилипут, — конечно же тот, что мне нужен. Тебе ведь без разницы, куда идти, разве не так?

Покоробило немного старика такое обращение, но обижать отказом маленького человечка ему было неловко. Ведь идти ему и вправду было всё равно куда. Посадил он малыша себе на плечо да дальше отправился. А тот и вправду скажи старику сказывать принялся. Да такие, каких он сроду не слыхивал...

— Значится, вот какое дело в мире сказочном случилось, — пищал ему пожилой мальчик-с-палъчик. — Пришёл как-то раз серый волк к бабушке в гости и съел её. Нацепил на себя её одежды и в кровать улегся. А тут и дедушка явился, ну и, конечно, туда же — в кровать полез... Ну откуда же бедолаге серому знать-то было, что дедушка у бабушки такой темпераментный был!..

Пока до старика нестарого смысл рассказа лилипутского дойти пытался, тот уже за другой принялся.

— Испекли бабка с дедкой как-то раз колобка. Круглый да румяный он у них получился, поставили они его на окошко стынуть. А пока он остывал, бабка ему и говорит, ты, мол, только в трактир не ходи, а не то там тебе живо сосиску в попу засунут да хот-догом назовут... Только не послушался Колобок...

Не успел старик от сказочки этой в себя прийти, а пострел малый уже о другом сплетничал.

— ...Или вот хотя бы Илью Муромца взять. Ну дюже охоч он до женского полу, ну дюже... Хоть баб и недолюбливает.

— Это как? — удивился Петя. — Это почему?

— Да не успевает просто. Оттого и вышла с ним вот какая история...

Через пару часов пути совместного старик уже не знал, куда ему деваться от сказок таких изувеченных да на странный манер вывернутых. К счастью, трактир какой-то по дороге случился. В нём и пристроил Петя мальчонку того старенького, будто случайно его в ложке забыв, на столе лежащей.

Шёл он потом по дороге быстрым шагом, да всё чудился ему то ли писк, то ли смех голоса тонкого, словно рассказывающего всё ещё истории скабрезные. Но чуть погодя понял старик, кто именно в нём от смеха покатывается.

— Ну и в сказку же я попал, — вздохнул он тогда сокрушённо, — один глупости в ухо пищит, а другой, тот прямо в голове смехом дурным заливается. Никуда от кошмара этого болтливого не деться.

— В том-то и беда твоя, — уже не сдерживаясь смеялся колпак в голове Петиной, — что со всех сторон окружён ты одним лишь собой. И, действительно, куда тебе теперь от кошмара такого деваться?

— А насчёт сказок, — продолжил он, — не спеши выводы делать. Ведь это не ты в сказке живёшь, это она живёт в тебе. Да только разве это жизнь...

— Старыми сказки ныне стали, — невесёлым уже голосом заговорил колпак, — очень старыми. Поизносились они, в понятиях сказочных поистрепались... Столько их раз уже рассказывали, что давно они сказками быть перестали. Да сам посуди, можно ли сказкой назвать то, что тебе давеча на ухо нашептывали?

— Вряд ли, — смутился старик, — уши в трубочку от сказок таких сворачиваются.

— Вот и я о том же, — вздохнул колпак. — Для большинства сказки — это всего лишь слов набор. А слова, они что, они ведь как дети — беззаботно играют сами с собой. Им нет дела до того смысла, что в них пытаются вложить, им всё равно, что именно из них лепят. Вот и выходит в результате сказка про Колобка с сосиской в попе. Ужас какой...

Припомнились старику те сказки, что в детстве ему рассказывали. Простоту да очарование их напевное будто вновь он ощутил... Покивал старик головой, с колпаком соглашаясь. А тот всё сокрушался вслух.

— Сказка ведь — это то, что живым быть должно. Это то, что в нас живёт, в нас огорчается и радуется. Но вовсе не то, что понимается и ум питает. Но увы — давно превратили сказки в назидание, стали по ним уму-разуму учить да рассудок потешать. Вот они стареть и начали, стали они ветшать да силу волшебную терять. Умирают сказки нынче... А некоторые в лабиринт сонный превратились. Их на самом-то деле много — сказок спящих, лабиринтовых да безысходных...

Грустно старику Пете стало от слов таких нерадостных. Завздыхал он, колпак слушая.

— Чем же делу этому пособить можно? — спросил с надеждой. — Как сказкам помочь?

— Что тут посоветуешь... — отвечал ему голос колпачный. — Сказку ведь нельзя думать, не годится её обсерьёзивать. Сказкой жить надо, её следует ощущать, ей надлежит радоваться. Только тогда сказка живой сделаться может.

Закручинился старик, опечалился — за сказку ему обидно стало...

— А что, если, — после паузы небольшой вновь подал голос колпак, — тебе свою дорогу в Сказку проложить? Да идя дорогой той — оживить Сказку, сделать её снова Волшебной?

— Какую дорогу? — растерялся нестарый старик.

— Да хотя бы вот эту — ту, что ты прямо сейчас ногами топчешь... — сказал колпак и умолк надолго.

Постоял старик немного, услышанным слегка огорошенный, покумекал маленько да вздохнул тяжко.

— Эх, — сказал, — и кто бы мне моё счастье нашёл! Дык — некому. Всё сам... Сказку, и ту сам для себя сочиняй...

И поплелся он дальше по дороге своей. Шёл, присматриваясь к ней внимательно — не мелькнёт ли где намек на сказку новую? Не прошляпил ли какого знака волшебного? Брёл он так по дороге пыльной, а мысли его непристроенные точно так же в голове его пустой бродили.

— Каждый шаг — это один миг, — думал Петя в такт шагов своих. — Каждый шаг — это то, что делает меня живым, то, что позволяет ощущать себя счастливым. Значит, шаг — это преддверие к счастью. А миг — это единица измерения этого счастья.

Остановился старик, мешок на другое плечо перебросил, дальше двинулся, мыслям своим вслед.

— Хорошо, — думал он, — но ведь вся жизнь состоит из таких шагов, из таких мигов-мгновений. Выходит, вся она и есть — счастье...

— Вот здорово-то, — восхитился старик. — Здесь главное — идти не забыть. Раз каждый миг — это один шаг, то внутри себя, в ощущениях своих его и нужно делать. И непременно — навстречу. А как же иначе¹? — навстречу жизни, а значит — навстречу счастью.

Не откладывая в ящик долгий — сразу же пробовать начал. Посмотрит на что-то — да внутри себя шаг навстречу сделать пытается. Затем ещё раз и ещё... Только что-то не заладилось у старика. Не совсем ему ясно было, как же шаг этот внутри делать надо. Уж и так он пробовал, и этак, да всё никак.

Так, в странностях упражняясь, не заметил, как к мосточку ветхому подошёл, через речушку малую переброшенному. Только Петя на него ступил, как вдруг изогнулся тот мостик горбом огромным, в змея страшного превращаясь, да распахнулась у него пасть чудовищная. Смрадом да гарью оттуда дохнуло, ужасом да безнадёжностью чёрной...

Замахал старик руками, на самом краю пасти с трудом удерживаясь, телом всем изогнулся — лишь бы на ногах устоять да в глотку ту отвратительную не упасть. Чудом задержался, назад дёрнулся — да в овраг глубокий кувырком скатился.

Лежал Петя на дне овражьем, дыхание с трудом переводил, да в себя прийти старался. Понемногу успокоился. Колпак свалившийся подобрал, пыль из него выбил, грязь вычистил да на голову снова водрузил.

Из оврага выкарабкался да на мост с опаской поглядел... Слыхал о таких фокусах Петя, а как же, в сказке всё ж таки живёт. Вот только больше для богатырей такие испытания приготавливаются, чтобы доблесть их да меча остроту проверить.

— А чем же ты хуже? — коварный шепот в голове стариковской послышался. — Пробуй, Петя, хотел научиться шаг навстречу всему делать — вот и делай.

— Делай, делай, — пробурчал старик растерянно. — Пробовал ведь уже...

Потоптался он, покрутился, да выбирать не из чего — опять упражняться начал. Но для начала решил старик растерянность да неуверенность свою в порядок привести. Вспомнил Петя, как делал это уже некогда — окутал он ощущения свои вниманием, а потом словно в себя войти их пригласил — «Да» им всем сказал. Затем ещё раз и ещё, пока не растворились они в нём.

И вдруг понял старик, чего не хватало ему перед тем, для ощущения шага внутреннего. Да просто приглашения к этому привычного не было! Того, что само по себе, по природе своей человеческой к этому приводит.

Глянул тогда старик вокруг снова, да всему на что взор его упал «Да» говорить принялся. Да не просто так говорить, а ощущать, как это «Да» внутрь него входит. И одновременно каждое его 'Да» — словно ответный шаг навстречу ощущениям.

Дакался так Петя со всем, дакался, да вокруг такую уверенность в себе ощутил, что ноги его сами к мосту-оборотню подвели.

Стал старик перед мостом, а тот уже подрагивать от нетерпения кровожадного начал, рябью крупной пошёл. Глядел нестарый старик на дело это хищное да просто продакивался со всем, что по поводу этому ощущал. Странное дело, но стал понемногу успокаиваться мостик, даже дрожь в нём стихла...

В порыве внутреннем, лёгком ступил на него Петя, да пошёл смело и не торопясь особо, руками поручни его по-дружески оглаживая. А когда перешёл, обернулся и даже ручкой ему от избытка чувств помахал.

— Аи да Петя, — восхитился в нём голос колпачный. — Аи да молодец!

А старик и сам доволен собою был. Отправился он дальше по дороге этой неказистой, по сторонам поглядывая, «Да» всему говоря. Каждый шаг — новое «Да», каждое «Да» — ещё один шаг внутри.

Шёл он так какое-то время беззаботно и легко, но постепенно странное рядом с собой замечать стал. Что-то вокруг него меняться начало. Как-то звонче птицы запели, летая понизу кругами и все на плечи ему сесть норовя. Деревья к дороге склонились низко, ветвями прямо под ноги расстилаясь, даже облака, и те будто к самой голове его спустились, словно прикоснуться к ней желая.

Вдоль дороги живность вдруг в изобилии невероятном появилась — бегали вокруг белки да ёжики, шмыгали мыши наперегонки с сусликами, столбиками, чуть не в ряд сидели зайцы, ничуть не пугаясь лисиц, шныряющих меж ними. А когда Петя семейство медвежье увидел, в окружении стаи волчьей, словно специально из лесу вышедшее его встречать, — понял он окончательно, что дело здесь неладное.

— Это что ж такое происходит?- в полном замешательстве спросил он. — Это что же со сказкой такое случилось — не заболела ли?

— А может, напротив, Петя, — выздоравливает сказка, оживает, — улыбался голос внутри него. — Так всегда бывает, когда новая сказка рождается. Когда её с полнотой душевной в первый раз рассказывают.

— Это ты о чём? — уже не на шутку встревожился старик. — Это я, что ли, всему причиной?

— А кто ж ещё? — смеялся колпак. — Ты и есть. Со мной вместе, правда...

Опешил старик, колпак пощупал, а затем и вовсе его снял. Оказывается, развернулся колпак дурацкий во всей своей красе — все рога его наружу вывалились, бубенцами блестя да позванивая весело. В суете и не заметил Петя, когда же такое случилось, должно быть в овраге ещё, куда он, от чудища спасаючись, скатился.

— Так вот оно что, — сказал Петя. — Выходит, не только меня колпак чутливее делает, но и мир ко мне чутче относиться начинает. Значит, каждое «Да» моё ему слышно становится, каждое согласие он моё ощущает. Так вот, оказывается, как мир в ответ себя ведёт — открывается он весь, навстречу тянется...

Напялил старик колпак на себя вновь, да уже вместе с ним засмеялся звонко, от души...

— Ты ещё не всё видел, Петя, — вновь голос в нём раздался. — Когда кто-нибудь дорогу сказочную из себя строит, то путь такой всем виден делается. А как же иначе, особый ведь путь этот — волшебный. Обернись-ка ты да полюбуйся на то, что натворил.

Глянул Петя назад, да ноги у него от увиденного подкосились. Вместо дороги кривой да неказистой, о которую он лапти стаптывал, стелилась за ним дорога ровная, гладкая, кирпичом жёлтым вся выложенная. Словно каждое «Да» стариковское в кирпич света солнечного обратилось.

— Это что?.. — с трудом выдавил он из себя.

— Это — новая сказка, Петя, — сказка про дорогу из жёлтого кирпича. Путь в неё ты уже проложил, наступит скоро её время, и отправятся по ней новые герои в путь свой волшебный...

— Но ведь не всегда на мне колпак Дурака в красе своей полной будет, — озаботился старик. — Значит, не всегда у меня получится сказку живую творить...

— Всегда, Петя, всегда, просто не так заметно это будет, не так торжественно. Помни главное — пока ты внутри «Да» всему говоришь, пока шаг навстречу делаешь, мир тебе точно такое же «Да» всегда скажет. И ощутишь ты его непременно — в делах, событиях, улыбках. И это будет уже твоя сказка — живая и волшебная. Вот тогда и поймёшь ты наконец, что в чудеса и впрямь не надо верить, а надо ими просто пользоваться.

J J J

— Знаешь, чем хороша пустыня? — спросил Маленький Принц. — Где-то в ней скрываются родники...

Антуан де Сент Экзюпери «Маленький Принц»