Рафаэлева мадонна

Я смотрел на неё несколько раз, но видел её только однажды так, как мне было надобно. В первое моё посещение я даже не захотел подойти к ней: я увидел её издали, увидел, что перед нею торчала какая-то фигурка, с пудренной головой, что эта проклятая фигурка ещё держала в своей дерзкой руке кисть и беспощадно ругалась над великою душой Рафаэля, которая вся в этом чудесном творении. В другой раз испугал меня чичероне галереи (который за червонец показывает путешественникам картины и к которому я не рассудил прибегнуть): он стоял перед нею со своими слушателями и, как попугай, болтал вытверженный наизусть вздор. Наконец, однажды, только было я расположился дать волю глазам и душе, подошла ко мне одна моя знакомка и принялась мне нашёптывать на ухо, что она перед "Мадонною" видела Наполеона и что её дочери похожи на Рафаэлевых ангелов. Я решился придти в галерею как можно ранее, чтобы предупредить всех посетителей. Это удалось. Я сел на софу против картины и просидел целый час, смотря на неё. И такова сила той души, которая дышит и вечно будет дышать в этом божественном создании, что всё окружающее пропадает, как скоро посмотришь на неё со вниманием. Сказывают, что Рафаэль, натянув полотно для этой картины, долго не знал, что на нём будет: вдохновение не приходило. Однажды он заснул с мыслию о Мадонне, и, верно, какой-нибудь ангел разбудил его. Он вскочил: она здесь, закричал он, указав на полотно, и начертил первый рисунок. И в самом деле, это не картина, а видение: чем долее глядишь, тем живее уверяешься, что перед тобою что-то неестественное происходит (особливо если смотришь так, что ни рамы, ни других картин не видишь). И это не обман воображения: оно не обольщено здесь ни живостию красок, ни блеском наружным. Здесь душа живописца без всяких хитростей искусства, но с удивительной простотою и лёгкостию передала холстине то чудо, которое во внутренности её совершилось. Я описываю её вам, как совершенно для вас неизвестную. Час, который провёл я перед этою "Мадонною", принадлежит к счастливым часам моей жизни, если счастием должно почитать наслаждение самим собою. Я был один; вокруг меня всё было тихо; сперва с некоторым усилием я вошёл в самого себя; потом ясно начал чувствовать, что душа распространяется; какое-то трогательное чувство величия в неё входило; неизобразимое было для неё изображено, и она была там, где только в лучшие минуты жизни быть может. Гений чистой красоты был с нею:

Он лишь в чистые мгновенья

Бытия слетает к нам

И приносит откровенья

Благодатные сердцам.

Чтоб о небе сердце знало

В тёмной области земной,

Нам туда сквозь покрывало

Он даёт взглянуть порой;

А когда нас покидает,

В дар любви, у нас в виду,

В нашем небе зажигает

Он прощальную звезду.

Не понимаю, как могла ограниченная живопись произвести необъятное: пред глазами полотно, на нём лица, обведённые чертами, и всё стеснено в малом пространстве, и, несмотря на то, всё необъятно, всё неограниченно! И точно приходит на мысль, что эта картина родилась в минуту чуда: занавес раздёрнулся, и тайна неба открылась глазам человека. Всё происходит на небе: оно кажется пустым и как будто туманным, но это не пустота и не туман, а какой-то тихий, неестественный свет, полный ангелами, которых присутствие более чувствуешь, нежели замечаешь; можно сказать, что всё, и самый воздух, обращается в чистого ангела в присутствии этой небесной, мимоидущей Девы. И Рафаэль прекрасно подписал своё имя на картине, внизу её, с границы земли, один из двух ангелов устремил задумчивые глаза в высоту; важная, глубокая мысль царствует на младенческом лице — не таков ли был и Рафаэль в то время, когда он думал о своей Мадонне? Будь младенцем, будь ангелом на земле, чтобы иметь доступ к тайне небесной. И как мало средств нужно было живописцу, чтобы произвести нечто такое, чего нельзя истощить мыслью. Он писал не для глаз, всё обнимающих во мгновение и на мгновение, но для души, которая, чем более ищет, тем более находит. В Богоматери, идущей по небесам, не приметно никакого движения; но чем более смотришь на неё, тем более кажется, что она приближается. На лице её ничто не выражено, то есть на нём нет выражения понятного, имеющего определённое имя; но в нём находишь в каком-то таинственном соединении всё: спокойствие, чистоту, величие и даже чувство, но чувство, уже перешедшее за границу земного, следовательно, мирное, постоянное, не могущее уже возмутить ясности душевной. В глазах её нет блистания (блестящий взор человека всегда есть признак чего-то необыкновенного, случайного, а для неё уже нет случая — всё совершилось); но в них есть какая-то глубокая, чудесная темнота; в них есть какой-то взор, никуда особенно не устремлённый, но как будто видящий необъятное. Она не поддерживает Младенца, но руки её смиренно и свободно служат ему престолом: и в самом деле, эта Богоматерь есть не что иное, как одушевлённый престол божий, чувствующий величие сидящего. И он, как царь земли и неба, сидит на этом престоле. И в его глазах есть тот же никуда не устремлённый взор; но эти глаза блистают тем вечным блеском, которого ничто ни произвести, ни изменить не может. Одна рука Младенца с могуществом Вседержителя оперлась на колено, другая как будто готова подняться и простереться над небом и землёю. Те, перед которыми совершается это видение, св. Сикст и мученица Варвара, стоят также на небесах: на земле этого не увидишь. Старик не в восторге: он полон обожания мирного и счастливого, как святость; святая Варвара очаровательна своею красотою: великость того явления, которого она свидетель, дала и её стану какое-то выразительное величие; но красота лица её человеческая, именно потому, что на нём уже есть выражение понятное; она в глубоком размышлении; она глядит на одного из ангелов, с которым как будто делится таинством мысли. И в этом нахожу я главную красоту Рафаэлевой картины (если слово картина здесь у места). Когда бы живописец представил обыкновенного человека зрителем того, что на картине его видят одни ангелы и святые, он или дал бы лицу его выражение изумлённого восторга (ибо восторг есть чувство здешнее: оно на минуту, быстро и неожиданно отрывает нас от земного), или представил бы его падшего на землю с признанием своего бессилия и ничтожества. Но состояние души, уже покинувшей землю и достойной неба, есть глубокое, постоянное чувство, возвышенное и просвещённое мыслию, постигнувшею тайны неба, безмолвное, неизъяснимое счастие, которое всё заключается в двух словах: чувствую и знаю! И эта-то блаженствующая мысль царствует на всех лицах Рафаэлевой картины (кроме, разумеется, лица Спасителева и Мадонны): все в размышлении, и святые и ангелы. Рафаэль как будто хотел изобразить для глаз верховное значение души человеческой. Один только предмет напоминает в картине его о земле — это Сикстова тиара, покинутая на границе здешнего света. Вот то, что думал я в те счастливые минуты, которые провёл перед "Мадонною" Рафаэля. Какую душу надлежало иметь, чтобы произвести подобное! Один раз душе человеческой было подобное откровение; дважды случиться оно не может.

 

Вряд ли что можно добавить на таком уровне к словам поэта. Но многие читатели, видевшие "Мадонну" лишь в репродукциях и, возможно, мало что испытавшие, не потому, что там нет "энергетики" автора, а вследствие собственной ограниченности и духонепроницаемости, могут под воздействием этого сказания вызвать на экране мысленного взора вдохновенную поступь Божьей матери на небесах, одновременно застывшую и стремительную, объятую жаждой мира незыблемого и приносящую во имя его в жертву своего сына драгоценного. Земные законы и критерии с трудом могут позволить ощутить всю полноту смысла Рафаэлева детища, но с его помощью каждый человек может в меру своей чувствительности и возвышенной устремлённости войти в состояние, хотя бы чуть-чуть подобное состоянию поэта, тем самым оторваться хотя бы на время от "заедающего" быта, приобщиться к заботам мира горнего и подключиться тем самым к могущественной силе Божественного Разума, способной решить все наши проблемы, в том числе и здоровья. И не нужны будут никакие специальные методики и технологии оздоровления. Их возможности сами по себе ничтожны по сравнению с возможностями Духа Святаго. Я заявляю это не только из теоретических предпосылок, хотя и их было бы достаточно для убедительности, но и из собственного опыта и из опыта некоторых, к сожалению, немногих известных мне людей, вырвавшихся из плена телесного сознания. На таком подключении человека к эволюционной силе строятся программы моих семинаров, один из вариантов которых представлен в Приложении VI.

Мне не хочется заканчивать разговор о смысле искусства, и поэтому я перед временным его прерыванием позволю себе остановиться ещё на двух шедеврах. У Айвазовского есть редко экспонируемая картина "От штиля к урагану", выражающая философию автора, весьма пессимистичную. Картина условно состоит из трёх частей, олицетворяющих периоды жизни человека. В первой части слева изображён юноша, с надеждой и мечтами солнечным утром вступающий в жизнь. В центре картины он уже в зрелом возрасте в волнующемся клокочущем океане с переменным успехом борется с набегающими волнами повседневной жизни со всеми её превратностями и парадоксами. И, наконец, третья часть справа показывает финал: жадно цепляющийся за обломки в штормящем океане безуспешно пытается выбраться на спасительный берег. Можно согласиться с автором, если под этим берегом понимать Великий Переход в Горний мир со всеми наработками земной жизни, а не как смерть, большинством понимаемую как небытие. Но почему тогда от картины веет тоской и безысходностью, навеваемыми отчаянным положением старика и ужасом в его глазах. Трудно согласиться с философией великого мариниста, от которой веет чад и угар материализма. Искусство должно избавлять человека от всяческих предрассудков и роковых заблуждений по главному вопросу Бытия — вопросу жизни и смерти. Этому служат иногда даже не столь глубокие и проницательные художники, интуитивно следующие правде жизни. Об этом свидетельствует картина И. Е. Репина "Самосожжение Гоголя", хранящаяся в запасниках Третьяковки. О ней весьма убедительно повествует другой вдохновенный поэт-мыслитель Д. Андреев в своей "Розе мира":

"... ни один человек, о трагедии Гоголя высказавший своё суждение, даже такой глубокий аналитик, как Мережковский, не был так проницателен и глубок, как недалёкий и обычно совсем не глубокий Репин.

Когда будучи свободным от профессиональных предубеждений, вглядываешься в эту картину, ощущаешь себя невольно втягиваемым в душевную пропасть сквозь последовательные психофизические слои.

Сначала видишь больного, полупомешанного, может быть, даже и совсем помешанного, изнемогающего в борьбе с каким-то, пожалуй, галлюцинаторным видением. При этом испытываешь смесь соболезнования и того бессознательного, невольного отталкивания, какое свойственно "психически нормальным" людям при соприкосновении с душевнобольным. Но вот этот слой спадает, как шелуха; внезапно различаешь искажённое предсмертным томлением лицо человеческого существа, принёсшего и приносящего в жертву кому-то всё своё драгоценнейшее, всё, чем жил: заветнейшие помыслы, любимейшие творения, сокровеннейшие мечты — весь смысл жизни. В потухающих глазах, в искривлённых устах — ужас и отчаяние подлинного самосожжения. Ужас передаётся зрителю, смешивается с жалостью, и кажется, что такого накала чувств не сможет выдержать сердце. И тогда делается виден третий слой — не знаю, впрочем, последний ли. Те же самые потухающие глаза, те же губы, сведённые то ли судорогой, то ли дикою, отчаянной улыбкой, начинают лучиться детскою, чистой, непоколебимой верой и той любовью, с какой припадает рыдающий ребёнок к коленям матери. "Я всё Тебе отдал, — прими меня, любимый Господи! Утешь, обойми!" — говорят очи умирающего.

И чудо художника в том, что уже в самой мольбе этих глаз заключён ответ, точно видят они уже Великую Заступницу, обнимающую и принимающую эту исстрадавшуюся душу в лоно любви".

	Рафаэль Санти. Сикстинская мадонна. 1513-1514 гг.

Учимся читать А.С.Пушкина

В. Зачем и какой А.С. Пушкин необходим людям

в новом тысячелетии?

По мере удаления юбилейной даты первейшего поэта России и мира постепенно проходит «восторженной толпы минутный шум», и тем легче будет добывать истинные, столь необходимые в нашем бушующем мире ценности из недр неисчерпаемого духовного наследия Пушкина. Любить Бога — значит отдавать должное Его Дарам в других и особенно любить гениев, в которых так много Божьего Дара. Не в этом ли причина всенародной любви к Пушкину, сознательной и подсознательной, неиссякаемой и непреходящей. «России первая любовь» — это не просто красивые слова, это формула полная метафизического смысла. Выстрел на Черной речке содрогнул Небесную Россию, произошло столь мощное низлияние Провиденциальных Сил, что наше Отечество охватило всенародное горе, и стихийный траур охватил страну впервые в истории не по государственному деятелю, не по великому полководцу, а по поэту.

Пушкин — это не только краеугольный камень нашей культуры, это неотъемлемая и лучшая часть нашей жизни, входящая в каждого в самом начале освоения мира героями его сказок с далеко не детским содержанием и смыслом. «Сказка — ложь, да в ней намек, добру молодцу урок». В этом истоки всенародной любви к Пушкину, как его современников, так и всех последующих поколений. Но качество любви, определяющее качество жизни человека бывает разное. Настоящая высокая Любовь предполагает неустанный труд ума и сердца по проникновению в сокровенные глубины объекта любви. Тем более это относится к Пушкину, который уже с юности ощущал свою миссию как Пророка, избранника Бога на земле, призванного открывать его волю и смысл всего сущего. Но современники, упоенные его сладкозвучной лирой, не воспринимали глубинный смысл его гениального творчества. Это вызывало вселенскую грусть Пушкина, которая порой переходила в отчаяние.

«Свободы сеятель пустынный

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя,

Но потерял я только время

Благие мысли и труды».

Нет, Александр Сергеевич, не напрасно бросали ВЫ живительные семена в порабощенные предрассудками бразды (извилины). В новой эпохе они дадут жизненно необходимые всходы в открытом сознании человека шестой расы. При внимательном чтении его стихи убедительно свидетельствуют, что восхищение Пушкиным только как поэтом вызывало у него крайнюю степень неудовлетворенности:

«Ты знаешь, удален от ветренного света,

Скучая суетным прозванием поэта,

Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал

Жужжанью дольнему упреков и похвал».

А это уже обращение к нам:

"... Укажет будущий невежда

на мой прославленный портрет

и молвит: то-то был Поэт!"

Совсем немногие, в основном Гении, его последователи сумели разглядеть в Пушкине гораздо большее, чем гениального и непревзойденного поэта.

«Пушкин по обширности и глубине своего русского гения, до сих пор есть как солнце над всем нашим русским интеллигентным мировоззрением. Он великий и непонятный еще предвозвеститель", — писал Ф. М. Достоевский. Ему созвучен Н.В Гоголь: "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа; это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет".

Почему именно через двести лет, то есть в наше время?

Да потому, что в этом имеется жизненно важная необходимость, обусловленная тем, что именно теперь после более чем двухтысячелетнего пребывания в Эпохе Рыб — Эпохе материального созидания Планета вступает в Эпоху Водолея — Эпоху Духотворчества, а человечество в силу объективной необходимости, логики развития Вселенной — в шестой ноосферный уклад, как очередную ступень в движении к Богочеловеку. Великими Учителями было сообщено: «Мы несем утверждения заветов Пророков. Светлыми ступенями ведем, и никто не пожалеет, что приблизился к Новой Расе. Главное условие Расы — нести Дух в жизнь. Луч понимания новой жизни сверкнет просто. И тогда осколки, накопленные веками, станут в ряд. Дух новым полетом облетит Землю. Еще смутное, но уже небывалое время».

Как Великие учения, так и практическая жизнь, процессы, идущие сегодня, показывают, что в Новой Эпохе жить по старому не удастся, место найдется лишь человеку Новой Расы, человеку нового шестого ноосферного уклада. Непрерывная цепь природных и техногенных катаклизмов, жестоких и бессмысленных войн и конфликтов показывает, что жить по преданиям (предрассудкам) и мыслить по авторитетам (интеллектуальное иждивенчество) слишком большая роскошь, и она вряд ли будет позволена Творцом. Таким образом, перед человечеством стоит небывалая по сложности и жизненной важности задача — смена парадигмы существования, восстановление истинной иерархии ценностей по шкале: тленное - нетленное, «дольнее» (земное, проявленное) - «горнее» (небесное, непроявленное).

Но Всевышний в своей Любви к людям, как богосотворенным сущностям, не ставит неразрешимых задач, не обеспечив их всем необходимым для успешного решения. И вовсе не случайно именно к концу третьего тысячелетия с Рождества Христова наряду с острой необходимостью появилась реальная возможность создания и освоения человечеством Нового Миропонимания, синтезирующего в единое целое учения Великих Мыслителей всех времен и народов, Пророков, Праведников, очищенные от последующих искажений религии и данные современной науки, особенно кибернетики и физики, открытия которых за последние десятилетия способны перевернуть представления человека об окружающем мире, избавить от привычных иллюзий быта, ввести его в прекрасный гармоничный мир Бытия с неукоснительно действующими законами, через которые реализуется Высшая справедливость и Разумность Вселенной. Новое Миропонимание и Мироощущение должны стать нормой повседневной жизни человека Новой Эпохи. Это единственный безальтернативный путь выживания. Изложение современного синтезированного миропонимания и его обоснование — предмет для отдельной статьи. Скажу лишь, что оно удивительно предвосхищено А. С. Пушкиным, представлено в его научном наследии и как бы рассыпано легкой чистой и безвинной рукой Гения в его художественных произведениях. И слава Богу, что появились и будут все больше появляться талантливые, мыслящие, вдумчивые люди, способные извлекать эту жемчужную, нетленную россыпь и делать всеобщим достоянием спасительное Учение нашего Пророка, Великого Посвященного и Ученого, избранного в 1832 году академиком Российской Академии Наук. Универсальность и Всеохватность этого уникального явления, носящего имя А. С. Пушкин, названного великим русским философом И. Ильиным «Солнечным центром России», превосходят любое воображение. В фундаментальной литературе по Вселенской грамоте имеется базовое ни к чему другому не сводимое понятие «Логос». Оно включает в себя и Смысл, и Разум, и Логику, и Свет, и Путь, и Истину, и Любовь. Иисуса Христа иногда называют Планетарным Логосом.

Логос, единый по своей внутренней сущности, открывается во вне разными своими гранями, разными проекциями. В частности, различают Логос Вербальный (словестный), Логос музыкальный и Логос числовой, или математический, рациональный. Пушкин с его до предела насыщенным смыслом словом был Вербальный Логос, мало кто может возразить против признания его как Логоса музыкального, но проницательные умы открыли и числовой Логос в А.С. Пушкине, создателе уникальной русской математики, законопознавательной науки, прокладывающей путь к постижению тайн мироздания. И все его художественное творчество насыщено ключами к раскрытию смысла Бытия и его законов. Именно в триединстве, единосущности, непротиворечивости и неслиянности проступает непревзойденная гармония стихов и прозы А.С. Пушкина. И если нельзя проверить алгеброй гармонию, то, во всяком случае, они не должны противоречить друг другу.

Нельзя не удивляться плодотворности целого созвездия Гениев, составивших золотой век русской культуры, могучего течения проникающей в метафизику русской классической мысли, у истоков которого был А.С. Пушкин с его «Пророком», как гениальной исповеди Великого Посвященного. Многие лета непревзойденным нерукотворным столпом, стволом могучего древа, связывающим в единую гармонию ветви неба (мира горнего) и корни земли (мира дольнего) возвышается и будет возвышаться Пушкинский «Пророк», утвердивший Дар Вестничества как высшее проявление художественной гениальности, а Пророка как конечную цель должествования Вестника. Могучие побеги и ветви, питающиеся от его корней и ствола, предстали миру в лице Лермонтова и Гоголя, Достоевского и А. К. Толстого, Л. Н. Толстого и Тютчева, Блока и Д. Самойлова, В.С. Соловьева и Д. Андреева — непреходящее, нетленное богатство мировой культуры, столь необходимое человеку эпохи Водолея. Умными проницательными людьми это богатство по крупицам извлекается и делается достоянием всех людей. Люди, пользуйтесь на здоровье, во благо и спасение! Современной наукой с абсолютной убедительностью доказано, что смыслонасыщенное слово, творящий Глагол, Начало Начал способно исцелить и решить любые проблемы, в то время как празднословие, пустословие и сквернословие разрушают здоровье. Известны механизмы такого влияния. Не чувство ли самозащиты и инстинкт самосохранения подвигает людей притягиваться к А.С. Пушкину и читать его сказки даже самым маленьким детям. Это особенно важно теперь, когда в наши дома через экраны телевизоров грязными потоками сериалов врывается агрессия, эгоизм и циничное сквернословие. Поэтому так необходимо, чтобы отдельные ручейки публикаций под рубрикой «учимся читать А.С. Пушкина» множились и слились в полноводную реку, способную напоить, оросить живительной влагой духонепроницаемую пустыню технократической цивилизации. Под этой рубрикой совсем недавно в Калуге вышла удивительно глубокая и проникновенная интерпретация «Капитанской дочки» д.ф.н. В.Н. Катасонова, где раскрывается религиозно-нравственный смысл повести. Странствия главного героя, носителя христианских добродетелей: чести, совести, истинной свободы, милосердия и любви в толпах разбойников, где свирепствует злоба, эгоизм, предательство и вседозволенность обоснованно уподобляются по своей невероятности, ровно как и реальности хождению Иисуса Христа по водам.

Потрясает прорицательно-пророческий метафизический смысл «Бориса Годунова» и «Пиковой Дамы», поэм, сказок и, конечно же, вошедших в нашу жизнь стихов, которые есть не только способ возвышенно мыслить и глубоко чувствовать, но и формулы Бытия с до предела сжатым смыслом. Самым загадочным и глубоким творением мне представляется поэма «Руслан и Людмила», созданная в 1820 году и пролог к ней «У лукоморья», написанный спустя 8 лет. Существует много толкований поэмы. И это очень хорошо. Пушкин многогранен и многослоен и открывается разным людям разными гранями и разными планами в зависимости от уровня взгляда и особенностей восприятия. Мне кажется, что Пушкин считал очень важным понимание людьми развития глобального исторического процесса, становления славянского этноса в нем, противодействующих этому становлению сил, зашифрованных в образах поэмы, и вооружил нас мечом Различения. Разве теперь кому-нибудь не ясно, на что направлены усилия чумы — Черномора и его биороботов Наины и Фарлафа при спящей голове, отделенной от тела. Разве бесчинства НАТО в сочетании с кредитно-финансовой бородой Черномора, стремящейся как щупальцами опоясать планету и высасывать все соки, не подкрепляются уродствами Наин-Козыревых и Фарлафов-Чабайсов, Черномырдиных, Гайдаров, разграбивших страну и пытавшихся еще нажить себе политический капитал на югославской трагедии. Нет, не удастся им украсть Русланову славу и честь. Пушкин не позволит. Ключевым в поэме, как и в нашей жизни, является встреча и взаимодействие носителя отваги, силы и чести Рус-лана с благодетельным Финном, хранителей святорусской мудрости, результатом дивного роста наших предков в противовес глупому росту карлы – Черномора с его уродливым научно-техническим прогрессом, идущим "против времени закона".

"Он звезды сводит с небосклона, (ракеты)

Он свистнет — задрожит луна, (ядерный взрыв)

Но против времени закона

Его наука не сильна".

Необходимым условием для успешной борьбы с планетарной чумой — Черномором и его приспешниками – биороботами является пробуждение от затянувшегося очарованного сна и овладение мечом различения, спрятанным под спящей головой, отделенной от тела. Именно этим мечом Руслан отрубил бороду у Карлы, после чего тот стал просто жалким старикашкою. Так что сбудутся пророческие слова Финна:

"Мужайся, князь! В обратный путь

Ступай со спящею Людмилой,

Наполни сердце новой силой,

Любви и чести верен будь!

Небесный гром на злобу грянет

И воцарится тишина.

И в светлом Киеве княжна

Перед Владимиром восстанет

От очарованного сна".

В обратный путь! Уж очень близко мы с нашей бездуховной научно-технической цивилизацией подрулили к пропасти. Обратный путь — это не назад к прошлому. Это обретение истинной иерархии ценностей, обратной нынешней, вставание с головы на ноги, обращение к истинному Смыслу Жизни, к истинному открытому для развития Миропониманию. Постижение Смысла всех граней творчества Пушкина не только как художественного гения, но и пророка, ученого-первооткрывателя сокровенных тайн святорусской мудрости, так необходимо человеку теперь при переходе в новую эпоху, при таком нагромождении накопившихся проблем, которые без Любви самой высокой пробы, непревзойденным певцом которой был А. С. Пушкин, не решить.

"Наши критики до сих пор силятся не понимать Пушкина", — писал Ф. М. Достоевский в конце XIX века. И теперь через сто лет "пушкинисты" и "пушкинистки" различных мастей собирают о Пушкине всевозможную "бытовуху", пустыми фразами и невежественными комментариями выстраивая образ легкомысленного поэта. Забавляясь материальной атрибутикой, связанной с Пушкиным, оставаясь в плену обыденного телесного сознания, игнорируя "мир горний", где только и предстоит во всей красе и величии наш Пророк, эти дамы и господа подобны великовозрастным детям, продолжающим играть в куклы и другие игрушки, в то время как уже давно прошли все сроки идти в школу и в поте лица, развивая Душу, Разум и Сердце, не менее тела требующих тренировки, учиться. Такой школой, преподающей столь суровые уроки к концу тысячелетия, является сама жизнь, а главным предметом — творческое наследие А. С. Пушкина, освоение которого — это вопрос выживания.

"Не понимать русскому Пушкина значит не иметь права называться русским. Он понял русский народ и постиг его назначение в такой глубине и обширности, как никто и никогда", — писал Достоевский. Неужели это к нам не относится?