Миф и язык

Язык претерпевает аналогичную эволюцию – от примитивного языка жестов или телесного языка, языка вещей, или языка-έργον (язык как вещь), к языку-ένέργειa (язык как духовное действие или производство значений). От нечленораздельной речи, от оперирования сгустками объемных языковых масс (в языках «инкорпорированного строя»), характерного в целом для аффективной и суггестивной речи (являющейся продуктом правополушарного отдела головного мозга), язык движется в сторону членораздельности – к оперированию последовательными цепочками дискретных знаков (что характерно для «левополушарного мышления»).

Примитивная речь отличается эмоциональной экспрессивностью и образно окрашенной семантикой, генетически связана с жестовой артикуляцией и восходит к означиванию реальных объектов и явлений (картин-«эйдосов») видимого ряда. Представляя собой связки экспрессивно-интонированых звукообразов, таковая речь нанизывает друг на друга наборы корневых морфем (будущих имен), лишенных какой-либо флективной и синтаксической организации.

«В инкорпорирующем строе, – пишет В.Руднев, – предложение строится путем простого комбинирования разных основ или корней без всякого их морфологического оформления, путем простого нанизывания, в результате чего и образующиеся из них предложения в то же самое время являются не чем иным, как одним словом»[23]. В качестве примера исследователь ссылается на используемую А.Ф.Лосевым фразу из колымского диалекта одульского (юкагирского) языка assayuolsoromoh, где assa означает «олень», yuol «видение» и soromoh – «человек».[24] Таким образом, фраза «олень-видение-человек» в зависимости от обстоятельств может означать либо «человек увидел оленя», либо «олень увидел человека», либо «олень и человек увидели друг друга». Точный смысл фразы неопределим вне обусловливающей его ситуации.

«…Отсутствие морфологии в инкорпорированном грамматическом строе свидетельствует о том, что инкорпорированное мышление оперирует исключительно только с бесформенными, расплывчатыми, неанализируемыми чувственными пятнами. […]

Отсутствие частей речи в языке соответствует отсутствию логических категорий в мышлении, а отсутствие логических категорий в мышлении есть отсутствие для такого мышления и в самой действительности подобного же рода противопоставлений вещей и их свойств, качественных и количественных, их действий и др. […]

Эта идеология и эта логика есть мифология»[25].

Ситуация показа выступает не только необходимым условием речевого сообщения, но и обязательным условием для осмысленного его восприятия. Вне этого условия речь имеет тенденцию «скатываться» к бесконечному речевому потоку, не знающему начала и конца, не имеющего внутри себя никакой морфо-синтаксической структуры, управляемой исключительно средствами кинесико-миметической жестикуляции, голосового интонирования и мело-ритмического акцентуации. «Мифологическая модель мира не знает противопоставления текста и реальности. Мифологическая стадия сознания – это стадия досемиотическая. Знак здесь равен денотату, высказывание о действии – самому действию, часть – целому и т.д. (Фрэзер 1980; Леви-Брюль 1994; Лосев 1982; Лотман-Успенский 1973; Мелетинский 1976; Пятигорский 1965). В определенном смысле понятие мифа есть самоотрицающее понятие. Ибо там, где есть слово ‘миф’, уже нет самого мифа, а там, где есть миф, нет понятия мифа, как и нет вообще никаких понятий. Текст возникает при демифологизации мышления, на стадии развертывания временного цикла в линейную последовательность… (Лотман-Минц 1981)».[26]

Последующей эволюции языка как единой линии глоттогенеза свойственны дискретизация языкового строя, расчленения сплошного речевого потока на завершенные фразовые единства (выражения или предложения). Уже на уровне предложения оформляется структура предикации (субъект–предикат), возникают зачатки синтаксиса, происходит выделение элементарных языковых знаков (слов).