Присоединение Прибалтики

Красную армию в Прибалтике встретили неприязненно. Да и командиры с политработниками Красной армии старались оградить своих бойцов от общения с местным населением. Военный атташе в Латвии полковник Константин Павлович Васильев докладывал начальству в наркомате обороны, что красноармейцы производят неважное впечатление:

«Внешний вид бойца и командира выправкой и общей подтянутостью и опрятностью одежды в значительной степени отстает от латвийской армии. Как правило, наш командный состав, появляясь в общественных местах или просто в городе, под шинелью имеет револьвер и полевую сумку, от чего до комизма раздуваются бока, выходит в город в старых шинелях и небритым. Красноармейцы в старом засаленном обмундировании, в плохо подогнанных шинелях и тоже небритые. Все это производит неблагоприятное сравнение с латышами».

Красноармейцы были поражены высоким уровнем жизни прибалтов — по контрасту с собственным жалким бытом.

Военный атташе Васильев сообщал в Москву:

«Бойцы и командиры газет и писем не получают, письма бойцов на родину не отправляются. Плохие условия размещения — спят на полу. Сыро и холодно, отсутствие банно-прачечного обслуживания (бойцы сами стирают белье), были случаи вшивости…»

Некоторые бойцы пытались дезертировать, чтобы остаться в Прибалтике. Советское командование обвинило местные власти в том, что они похищают красноармейцев и вообще нарушают подписанные договоренности.

Сталин надеялся, что Германия надолго увязнет в войне с Францией и Англией. Быстрый разгром французской армии оказался для него неприятным сюрпризом.

17 мая 1940 года нарком иностранных дел Молотов просил немецкого посла Шуленбурга принять «самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции». Но никакой радости в Москве не испытывали. Напротив, заспешили с присоединением Прибалтики. Вячеслав Михайлович откровенно предупредил германского посла, что во все прибалтийские республики отправлены эмиссары, которым поручено сформировать там новые правительства, более приемлемые для Москвы.

Еще через несколько дней Молотов информировал Шуленбурга, что принято решение ввести советские войска в Северную Буковину и Бессарабию, принадлежавшие Румынии. Северная Буковина в разные времена принадлежала Турции и Австро-Венгрии, но ее население в основном составляли украинцы. Бессарабия триста лет принадлежала Турции. С 1812 года она входила в состав Российской империи. В 1918 году Румыния присоединила к себе Бессарабию.

Гитлер, выполняя взятые на себя обязательства по секретному протоколу, подписанному Молотовым и Риббентропом, рекомендовал Бухаресту не оказывать сопротивления. Берлин признал право Советского Союза на Бессарабию. Но вопрос о Буковине, заметил немецкий посол, является новым для германского правительства…

— Постановку вопроса о Буковине, где преобладающее население украинцы, советское правительство считает правильной и своевременной, — ответил Молотов. — К настоящему моменту вся Украина за небольшими исключениями уже объединена.

Шуленбург, подготовленный к беседе, сослался на данные переписи 1925 года:

— Украинцы не составляют большинства в Буковине.

Молотов отверг этот аргумент:

— Эти данные, составленные в духе, благоприятном для румын, натяжка. Часть населения, зачисленная во время этой переписи в румыны, безусловно являются украинцами.

Северную Буковину включили в состав Украины (это Черновицкая область). На территории Бессарабии 2 августа 1940 года образовали Молдавскую Советскую Социалистическую Республику. Но три уезда — Измаильский, Аккерманский, Хотинский — тоже передали Украине.

Эти территориальные перемены Гитлер перенес легко. Но он опасался, что Красная армия двинется дальше и займет жизненно важные для него нефтеносные районы Румынии. Поэтому предоставил Румынии гарантии территориальной целостности и отправил туда военную миссию и войска.

Сталину это не понравилось.

— Зачем вы дали эту гарантию? — спрашивал Молотов немецкого посла. — Вы были предупреждены, что мы не собираемся нападать на Румынию.

— Именно поэтому мы и дали эту гарантию! — с легкой иронией ответил Шуленбург. — Вы нам много раз говорили, что у вас больше нет никаких претензий к этой стране. Наша гарантия, следовательно, не может вас ни в чем стеснять…

Требуя слишком многого, вредишь собственным интересам. Советскому Союзу в сороковом году было достаточно иметь военные базы на территории Прибалтики. А Сталин захотел все-таки присоединить Литву, Латвию и Эстонию. Последствия вот уже многие годы расхлебывают поколения, родившиеся уже после его смерти.

В середине июня 1940 года Москва потребовала от Латвии, Литвы и Эстонии сформировать новые правительства, дружественные Советскому Союзу, и обеспечить свободный пропуск на свою территорию дополнительных советских воинских частей.

14 июня около полуночи Молотов принял литовского министра иностранных дел Юозаса Урбшиса и предъявил ему эти требования советского правительства.

— Я должен вас предупредить, — сказал Молотов, — что если ответ задержится, то в Литву будут двинуты советские войска, и немедленно. Говорили раз, говорили другой, потом — третий раз, а дела со стороны литовского правительства не видно. Пора прекратить шутить.

— Будут ли советские войска вмешиваться во внутренние дела Литвы? — обреченно поинтересовался Урбшис.

— Нет, — сразу же ответил Молотов. — Внутренние дела — прерогатива вашего правительства. Правительство Советского Союза — пролитовское. Мы хотим, чтобы литовское правительство стало просоветским.

Министр Урбшис все понял правильно:

— Какое литовское правительство было бы приемлемо советскому правительству?

— О лицах мне трудно говорить, — ответил Молотов. — Нужна такая смена кабинета, которая бы привела к образованию просоветского правительства в Литве.

— Новый кабинет должен быть сформирован к утру завтрашнего дня? — уточнил Юозас Урбшис.

— Необязательно так торопиться, — проявил великодушие Молотов. — Кабинет можно будет составить позднее, на другой день, например. Но при том обязательном условии, что все требования советского правительства будут приняты в срок.

Литовский посланник в Москве Л ад ас Наткевичюс поинтересовался:

— Нужно ли будет согласовывать состав нового кабинета с советским правительством? Если да, то как?

— Согласовать придется, — объяснил Молотов, — а как — можно потом договориться.

— Последний вопрос, — сказал министр Урбшис. — Я не вижу в литовском уголовном кодексе статьи, на основании которой можно выполнить еще одно ваше требование — отдать под суд министра внутренних дел полковника Казимира Скучаса и начальника политической полиции Аугустаса Повилайтиса. Как быть?

Вячеслав Михайлович не затруднился с ответом:

— Прежде всего нужно их арестовать и отдать под суд, статьи найдутся. Да и советские юристы могут помочь в этом…

Литовская республика не была самой демократичной в предвоенной Европе. Но что такое законность по-советски, она еще не знала.

На следующее утро Урбшис вновь был у Молотова. Литовский министр сообщил, что его правительство приняло все требования Советского Союза и ушло в отставку.

16 июня днем Молотов принял латвийского посла в Москве Фрициса Коциныпа. Передал требования Москвы: правительство Латвии уходит в отставку, формируется новое, и в страну вводятся дополнительные советские войска. Молотов объяснил: если требования не будут приняты, Москва примет соответствующие меры.

Посол просил разрешения вылететь в Ригу. Молотов сказал, что ответ должен быть дан в тот же день — не позднее одиннадцати вечера. В четыре часа пополудни посол Коцинып связался с Ригой, зачитал текст ультиматума министру иностранных дел Вильгельму Мунтерсу.

В Риге президент Карлис Ульманис провел совещание с военными. Единое мнение: военное противостояние с СССР невозможно. В семь вечера Ульманис собрал ключевых министров. Согласились принять ультиматум.

Посол Коцинып передал Молотову ответ: «Правительство Латвии, не признавая обоснованными мотивы, побудившие правительство Советского Союза выдвинуть перед правительством Латвии ультимативные требования, декларирует, что всегда добросовестно выполняло и в дальнейшем будет выполнять договор о взаимопомощи. Правительство Латвии готово обеспечить свободный доступ вооруженным силам Советского Союза…»

С литовским министром Молотов беседовал тридцать две минуты, с латвийским посланником — двадцать три. Эстонскому посланнику Молотов буквально не дал рта раскрыть. Вячеслав

Михайлович передал ему те же требования, что Литве и Латвии. Посланник хотел что-то спросить:

— Нельзя ли…

Молотов даже не захотел его выслушать и сразу прервал:

— Нет, нет.

Посланник посетовал на то, что его правительству дается мало времени для ответа.

— Ничего не могу поделать, — бросил Молотов.

Все три правительства приняли ультиматум Москвы. Балтийские политики понимали, что сопротивляться Советскому Союзу бесполезно. Красная армия заняла бы всю Прибалтику и без их согласия. Войска Ленинградского, Калининского и Белорусского особого округов были подняты по тревоге и сосредоточены на границах прибалтийских республик. Боевая задача: разгромить армии Литвы, Латвии и Эстонии[4]. Руководить операцией поручили заместителю наркома командарму 2-го ранга Александру Дмитриевичу Локтионову.

Ранним утром 17 июня 1940 года советские войска пересекли границу Латвии. Военный летчик латвийской армии Жанис Томсонс вспоминал:

«Сидя в своем истребителе и ожидая сигнала к началу боя, я пережил ощущение, которое не могу ни описать, ни пересказать — его можно только пережить самому… Как удар плети прозвучало сообщение противовоздушной обороны: “Русские самолеты над Даугавпилсом!” Все взгляды обратились к капитану. Он расхаживал вокруг радиостанции, ожидая приказа. Но молчала радиостанция, молчал и капитан».

«В понедельник, 17 июня, — вспоминала Сандра Калниете, которая со временем станет министром иностранных дел независимой Латвии, — люди проснулись и собрались на работу, но, выйдя на улицу, обнаружили, что над Ригой кружат советские бомбардировщики; через несколько часов в центр города вошли танки».

Днем советские войска заняли привокзальную площадь, и сразу же здесь стали собираться люди. Кто-то вручал цветы советским танкистам, а кто-то стал нападать на полицию. В полицейских бросали булыжниками.

Советское посольство инструктировало Рижское радио: о Красной армии передавать только информацию, поступавшую из посольства. Посоветовали транслировать музыку.

«Часов в 12 с улицы Кришьяна Барона подъехал танк, — вспоминал радиожурналист Константин Карулис. — Мгновение он маневрировал, гусеницы скользили по гладкому асфальту, оставляя на нем глубокие борозды. Танк развернулся, и мы увидели, как медленно поднимается ствол орудия, нацеливаясь прямо на наше окно…»

Поздно вечером по радио выступил президент Ульманис. Он закончил свое выступление словами:

— Я остаюсь на своем месте, вы оставайтесь на своих.

После выступления он вышел к журналистам. Один из них спросил:

— Господин президент, не нужно ли было все же воевать?

Ульманис склонился к нему:

— Вы так думаете? И многие так думают?

— Да!

— И что бы это дало?

Всех интересовало: как будет реагировать Берлин? Лето сорокового года — время наивысшего успеха нацистской Германии. Гитлер захватил пол-Европы. Главный соперник на континенте, Франция, капитулировал. Англичане засели на своем острове и ждали вторжения. Но летом сорокового Гитлер еще соблюдал условия пакта со Сталиным.

Статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Эрнст фон Вайцзеккер 17 июля 1940 года информировал все немецкие дипломатические миссии:

«Укрепление русских войск в Литве, Латвии и Эстонии, реорганизация правительств, производимая советским правительством, касаются только России и прибалтийских государств. Поэтому ввиду наших неизменно дружеских отношений с Советским Союзом у нас нет никаких причин для волнения, каковое нам открыто приписывается некоторой частью зарубежной прессы».

Вообще казалось, что отношения между нацистской Германией и Советской Россией хороши как никогда.

В Ригу прибыл недавний прокурор СССР, а ныне первый заместитель наркома иностранных дел Андрей Вышинский в роли «особоуполномоченного Советского правительства для проведения в жизнь латвийско-советского договора о взаимопомощи». На роль нового главы правительства Латвии выбрали профессора-микробиолога Аугуста Кирхенштейна. Он и не подозревал, что его бежавший в Советскую Россию брат Рудольф, военный разведчик, кавалер ордена Красного Знамени, уже расстрелян НКВД.

Один из латвийских журналистов позвонил новому премьеру:

— Грозит ли Латвии присоединение к Советскому Союзу?

— Глупости вы говорите! — ответил Аугуст Кирхенштейн. — Вышинский сказал, что Латвия останется независимым государством и Красная армия не станет вмешиваться в наши дела. Наша задача — восстановить в стране демократический строй!

В своем кабинете застрелился командир пограничной бригады генерал Людвиг Болштейнс. Оставил предсмертное письмо:

«Я боролся за независимость Латвии и принимал участие в ее создании. Я не хочу участвовать в уничтожении независимости Латвии».

Никто не последовал его примеру…

Это принципиальный вопрос. Небольшая Латвия не имела сил для военного сопротивления. Но не было и морального! Страна не просто подчинилась новой власти, но и приняла ее. Латышские историки говорят об оккупации. В таком случае все латыши, все население Латвии оказались коллаборационистами. Повсюду устраивали митинги и «славили Сталина и Красную армию». Что это было? Привычка подчиняться сильному? Многие латыши, эстонцы и литовцы надеялись, что их страны станут военными союзниками СССР, но останутся независимыми. Это были наивные мечты.

4 июля 1940 года кабинет министров Латвии принял решение о проведении выборов в сейм, назначив их на 14 и 15 июля. На избирательную кампанию отвели всего десять дней. Невероятно спешили!

На митинге в Риге Андрей Вышинский говорил:

— Есть люди, которые думают, что выборы в сейм якобы означают конец национальной свободы Латвии, государственной независимости. Это провокационная болтовня!

Жители Латвии впервые столкнулись с выборами по-советски. Голосовать можно было только за «Блок трудового народа», который состоял в основном из коммунистов. Вполне лояльные к Москве политики создали Демократический блок, но его запретили.

Латвийский офицер вспоминал: «Что делать? Возле урны стояли два советских офицера с пистолетами на боку. Если вообще не проголосовать, они увидят. Ситуация небезопасная — я взял бюллетень и пошел к урне».

В паспорте ставился штамп об участии в выборах. Его отсутствие могло оказаться опасным. Одна из газет так и написала: кто не пойдет на выборы — тот враг народа. Можно было проголосовать против. Но практически никто этим не воспользовался. В некоторых районах «за» проголосовало почти сто процентов избирателей. Чем это можно объяснить? Все той же привычкой подчиняться сильнейшему?

21 июля новый парламент Латвии без дебатов проголосовал за присоединение к Советскому Союзу. Во время предвыборной кампании кандидаты в сейм не говорили о таких планах. Следовательно, у них не было мандата избирателей. По конституции такие вопросы должны были выноситься на всенародное голосование…

Такие же решения приняли парламенты Литвы и Эстонии.

В день, когда открылось заседание сейма, в Рижский замок, резиденцию президента латвийской республики, прибыл советский посол. Он сообщил Ульманису, что ему даются три часа на сборы. Карлиса Ульманиса вывезли в Советский Союз и там арестовали. Бывшего президента Латвии держали в Орджоникидзе, затем в Ворошиловске. Потом перевели в Красноводскую тюрьму в Туркмении. Карлис Ульманис умер при невыясненных обстоятельствах 20 сентября 1942 года.

Он был авторитарным правителем, сосредоточил в руках всю власть в республике и не пользовался широкой популярностью в демократических кругах. Но то, что произошло после установления советской власти, заставило многих вспоминать его ностальгически. Дурное забылось, и он стал восприниматься чуть ли не как образцовый правитель.

30 июля 1940 года в Москву проводили делегацию, которая 5 августа попросила сессию Верховного Совета СССР принять Латвию в единую семью народов. Просьбу удовлетворили. Руководители Латвии отправили письмо Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович! С истинным восторгом по случаю приема Советской Латвии в великую семью Советских Социалистических Республик шлем Вам, нашему вождю и учителю, дорогой товарищ Сталин, самый искренний и сердечный привет и выражаем глубочайшую благодарность за предоставленную нам возможность строить под Вашим руководством социализм на нашей земле».

22 июля 1940 года Народный сейм национализировал землю, затем — банки, промышленные и транспортные предприятия. В феврале 1941 года национализировали и мелкие предприятия. Сразу всего стало не хватать. При покупке шерстяных, кожаных и хлопковых изделий делали пометку в паспорте. Тем, у кого были две пары годной для носки обуви и два костюма, новых не продавали. Покупатель должен был написать свидетельство о наличии у него таких товаров. За обман — штраф или тюремное заключение до года.

Приезжавшие из Советского Союза меняли рубли на латы по выгодному курсу и скупали все то, чего дома давно уже не было. К тому же и цены были ниже, чем в Советском Союзе. Но они быстро росли. Появились очереди, торговля под прилавком и спецснабжение высоких чиновников. 15 мая 1941 года ввели рационирование продуктов (масла, колбасы и мяса), чего раньше в Латвии не было…

20 ноября 1940 года Андрей Жданов, выступая на объединенном пленуме Ленинградского обкома и горкома, с гордостью говорил о победах советской внешней политики:

— У нас нейтралитет своеобразный — мы, не воюя, получаем кое-какие территории.

Зал весело смеялся. Из стенограммы потом эти слова вычеркнули[5].

В прибалтийские республики прибыли оперативные группы НКВД. Практически сразу же начались массовые репрессии. В Латвии разом арестовали восемнадцать тысяч человек — для небольшой республики это огромная цифра. Кого не расстреляли, отправили в лагеря в Сибирь. Депортировали не только бывших полицейских и правительственных чиновников, но и представителей интеллигенции, ничем себя не запятнавших.

Последняя предвоенная депортация произошла 14 июня

1941 года — за неделю до нападения Германии. Выслали 15 424 человека. Среди них — сто детей до одного года и три тысячи детей и подростков в возрасте до 16 лет. 5263 человека отправили в лагеря, 10 161 — в ссылку.

Латвийскую армию переименовали в народную. Затем преобразовали в 24-й территориальный стрелковый корпус. 14 июня

1941 года в Литенском лагере были арестованы 424 латышских офицера. Большая их часть была уничтожена. Других отправили в Москву, будто бы на курсы, но там они тоже были арестованы.

«Террор в таких масштабах Латвия за всю свою историю не переживала, — пишут историки, — население пребывало в шоке и в ужасе, которые усиливались распространившимися с невероятной быстротой слухами о надвигающейся второй волне депортации. Действительно, готовилась вторая волна, и она коснулась бы крестьянства (“кулаков”), что должно было подготовить почву для массовой коллективизации…»

Для Латвии, как и для других балтийских республик, депортации и расстрелы были трагедией, определившей отношение к Советскому Союзу. Латыши считают, что их земля веками служила ареной столкновения геополитических амбиций Германии и России. Латыши привыкли к незавидной дилемме «или с немцами против русских, или с русскими против немцев».

«В сознание латышского народа, — считают в республике, — период с 17 июня 1940 по 1 июля 1941 года вошел как “Страшный год”. Он породил такую ненависть и такой страх, что изменилось складывавшееся веками представление о том, что главный враг латышей — немцы, теперь их место заняли коммунисты, Россия. Вот почему захватившую Латвию немецкую армию встречали как освободительницу от коммунистической тирании».

Когда Германия напала на Советский Союз, то уже на десятый день войны, 1 июля, столицу Латвии заняли передовые части вермахта. Советское начальство покинуло Ригу еще 27 июня.

«В рижских церквях служили благодарственные молебны, — пишут латвийские историки. — Нигде, нигде в Европе немецкие войска не встречали с таким энтузиазмом! Разве только в двух других государствах Балтии. После всего пережитого за год советской оккупации и массовых депортаций немцев приветствовали как освободителей…»