Июньские дни

Первым в Москву в начале четвертого утра 22 июня 1941 года позвонил командующий Черноморским флотом вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский и доложил о приближении со стороны моря неизвестных самолетов.

Морские офицеры в штабе Черноморского флота решили, что это наркомат военно-морского флота проверяет готовность противовоздушной обороны города. Когда самолеты стали бомбить город, офицеры поразились:

— Значит, война? Но с кем?

Бомбардировка военно-морской базы в Севастополе началась в четверть четвертого ночи. Нарком военно-морского флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов доложил наркому обороны Тимошенко и секретарю ЦК Маленкову о налете немецкой авиации. Маленков выслушал Кузнецова недоверчиво и тут же приказал соединить его с командованием Черноморского флота, чтобы перепроверить его слова.

В половине четвертого немцы начали артиллерийскую подготовку по всей линии границы. С Тимошенко связался начальник штаба Западного округа генерал Владимир Ефимович Климовских и доложил, что бомбят крупные приграничные города. Через несколько минут о том же сообщил начальник штаба Киевского особого военного округа генерал Максим Алексеевич Пуркаев. И наконец, без двадцати четыре об авианалетах доложил командующий Прибалтийским округом генерал Федор Исидорович Кузнецов.

Тимошенко попросил Жукова позвонить Сталину.

На ближней даче трубку телефона спецсвязи долго не брали. Потом раздался сонный голос. К телефону подошел еще неокончательно проснувшийся и весьма недовольный комиссар госбезопасности 3-го ранга Николай Сидорович Власик, начальник 1-го отдела (охрана руководителей партии и государства) наркомата госбезопасности.

— Кто говорит? — грубо спросил он.

— Начальник генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас? Товарищ Сталин спит.

— Буди немедленно! Немцы бомбят наши города. Началась война.

Власик некоторое время осмыслял услышанное и уже другим голосом сказал:

— Подождите.

Через несколько минут Сталин взял трубку.

Жуков коротко доложил о начале бомбардировок и попросил разрешения отдать приказ об ответных боевых действиях. Сталин молчал. Сильная мембрана аппарата правительственной связи доносила только его тяжелое дыхание.

Начальник генштаба повторил:

— Будут ли указания, товарищ Сталин?

Вождь спросил:

— Где нарком?

— Говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызывал всех членов политбюро.

Никакого приказа Сталин не отдал. Немецкая авиация уже бомбила советские города, наземные части вермахта переходили границу.

Но Сталин не хотел верить, что это война. Совещание в Кремле началось без пятнадцати шесть утра. По словам Жукова, Сталин был очень бледен и держал в руках не набитую табаком трубку.

Первое, что он спросил у военных:

— Не провокация ли это немецких генералов?

Тимошенко не выдержал:

— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?

Сталин не мог поверить в очевидное. Продолжал стоять на своем:

— Если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы будут бомбить и свои города. Гитлер наверняка не знает об этом. Прикажите огня не открывать, чтобы не развязать более широких военных действий.

Он обратился к Молотову:

— Позвоните в германское посольство.

В посольстве сказали, что посол сам просит его принять.

Когда приехал Шуленбург, у Сталина, похоже, шевельнулась надежда: все сейчас выяснится. Может, Гитлер решил пошуметь на границе, чтобы придать весомости своим требованиям?

Молотов ушел в свой кабинет.

Тем временем Жукову в сталинскую приемную позвонил его первый заместитель в генштабе генерал Ватутин, доложил, что немецкие войска перешли границу и наступают. В войсках неразбериха. Жуков и Тимошенко попросили Сталина разрешить отдать приказ нанести контрудар.

— Подождем возвращения Молотова, — ответил Сталин.

Немецкие дипломаты заметили, что Вячеслав Михайлович очень устал. Шуленбург едва ли выглядел лучше. Помощник наркома иностранных дел Семен Павлович Козырев рассказывал потом, что у немецкого посла дрожали руки и губы. Он трагически переживал то, что ему предстояло объявить.

Шуленбург зачитал меморандум имперского министра Риббентропа, который заканчивался такими словами:

«Советское правительство нарушило договоры с Германией и намерено с тыла атаковать Германию в то время, как она борется за свое существование. Поэтому фюрер приказал германским вооруженным силам противостоять этой угрозе всеми имеющимися в их распоряжении средствами».

Молотов спросил:

— Что означает эта нота?

Шуленбург ответил:

— По моему мнению, это начало войны.

Риббентроп приказал послу «не вступать ни в какие обсуждения этого сообщения».

Вячеслав Михайлович был возмущен:

— Германия напала на страну, с которой подписала договор о дружбе. Такого в истории еще не было! Пребывание советских войск в пограничных районах обусловлено только летними маневрами. Если немецкое правительство было этим недовольно, достаточно было сообщить об этом советскому правительству, и были бы приняты соответствующие меры…

Молотов закончил свою речь словами:

— Мы этого не заслужили!

Шуленбург ответил, что ему нечего добавить к уже сказанному, и горько заключил:

— Я шесть лет добивался дружественных отношений между Советским Союзом и Германией, но судьбе противостоять невозможно.

Молотов и посол пожали друг другу руки и разошлись. Вячеслав Михайлович вернулся в кабинет Сталина. Вождь был уверен, что Шуленбург передаст Молотову список политических, экономических и территориальных требований Гитлера и можно будет как-то договориться. Но Молотов вернулся со словами:

— Германское правительство объявило нам войну.

Сталин тяжело опустился на стул.

Жуков и Тимошенко попросили разрешить, наконец, войскам приступить к активным действиям и нанести удар по немецким войскам.

— Дайте директиву, — согласился Сталин. — Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу.

Сталин не понимал, что Красная армия сможет перейти границу только через несколько лет. Да и Тимошенко с Жуковым еще пребывали в плену иллюзий и думали, что Красная армия легко отразит немецкий удар и перейдет в контрнаступление.

«Трудно было понять Сталина, — писал Жуков. — Видимо, он еще надеялся как-то избежать войны. Но она уже стала фактом…»

«Мы сидели у приемника, ждали, что выступит Сталин, — вспоминал Илья Эренбург. — Вместо него выступил Молотов, волновался. Меня удивили слова о вероломном нападении. Понятно, когда наивная девушка жалуется, что ее обманул любовник. Но что можно было ждать от фашистов?»

Красная армия не могла не только уничтожить вторгшиеся на территорию страны части противника, но и остановить их. Советская авиация была фактически уничтожена, теперь немцы столь же методично жгли советские танки и артиллерию, бомбили склады боеприпасов и штабы. А в системе управления царил хаос. Ставка не представляла себе реального положения дел.

«Штабы фронтов и командующие, — вспоминал Жуков, — не могли получить от штабов армий и корпусов конкретных данных о противнике. Они просто не знали, где и какими силами наступают немецкие части, где противник наносит главные, а где второстепенные удары, где действуют его бронетанковые и механизированные соединения».

Первый удар немцев, по словам Жукова, привел к оцепенению командного состава.

«Неудачи первого периода войны Сталин объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно, — писал Георгий Константинович. — Это исторически неверно. Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было. О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты…

Из всех причин наших неудач на первое место я ставлю не внезапность, в смысле того, что наши войска оказались застигнуты врасплох, и даже не незавершенность технического переоснащения и реорганизации их, а вооружение противника, мощь его удара. Для нас это явилось большей неожиданностью, нежели внезапный переход границы».

Никто ничего не знал. Связь с фронтами прервалась. Командование фронтов и не подозревало, что их части бросили позиции и отступают в беспорядке. Генералы отдавали приказы наступать частям, которые уже не могли вести боевые действия. В первые дни и недели войны немцы отмечали отсутствие единого командования в Красной армии. Каждая часть дралась сама по себе. Вермахт перемалывал лучшие кадровые соединения Красной армии. Немецкие генералы и не ожидали, что все это будет так легко. Командующие фронтами без подготовки бросали в бой свои механизированные корпуса, пока те просто не перестали существовать.

В течение всего дня наркомат обороны и генштабы были бессильны. Без разрешения вождя нарком Тимошенко не мог отдать ни одного серьезного распоряжения. Но Сталин работал в привычном режиме. Ночь и день у него давно поменялись местами. Он появлялся в своем кабинете в Кремле ближе к вечеру, принимал посетителей и разговаривал по телефону, под утро уезжал и долго спал. И до его появления на следующий день советское командование было парализовано.

Днем генералы ожидали появления Сталина, а ночью, когда он принимался за дело, падали с ног от усталости. Такой график не позволял руководству вооруженных сил нормально работать и вовремя принимать необходимые решения.

Вождь не хотел оставаться один, и у него в кабинете постоянно сидели Ворошилов и Молотов, которые своими замечаниями только подогревали недовольство Сталина военными. Новости с фронта становились все менее утешительными. Хотя реальность была еще хуже. Привычка сообщать начальству только хорошие новости продолжала действовать и после начала войны. Люди думали, что только в официальных сообщениях стараются все приукрасить — из политических и пропагандистских соображений. В реальности врали и Сталину. И самих себя обманывали.

«В Ставку поступало много донесений с фронтов с явно завышенными данными о потерях противника, — вспоминал главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов. — Может быть, это и вводило Сталина в заблуждение: он постоянно высказывал предположение о поражении противника в самом скором времени».

26 июня Сталин услышал от Николая Федоровича Ватутина, что Западный фронт практически не существует. Западный особый округ, переименованный в Западный фронт, подвергся настоящему разгрому. Немецкие танки вышли к Минску. Сталин не поверил первому заместителю начальника генштаба. Еще недавно он получал успокоительные сообщения об успешных контрударах. Но вскоре убедился в том, что ситуация еще опаснее, чем он предполагал.

Сталин потребовал от маршала Шапошникова доклад о положении дел на западном направлении. Борис Михайлович ответил, что не от всех армий получены сводки. Сталин ему выговорил:

— Очень плохо, что у фронта и главкома нет связи с рядом армий, с остальными армиями связь слабая и случайная.

Добавил едко:

— Даже китайская и персидская армии понимают значение связи в деле управления. Неужели мы хуже персов и китайцев?

Маршал мог бы, конечно, поинтересоваться, а кто довел армию до такого состояния. Но, разумеется, промолчал. Себя Сталин никогда и ни в чем не признавал виновным. Мысль о собственных ошибках даже не приходила ему в голову.

Главный удар немцы наносили не на юге, как ожидали в Москве. На участке группы армий «Юг» Красная армия имела более чем двукратное превосходство в силах, поэтому немцы первоначально ставили перед собой весьма скромные задачи. Но севернее Припяти командование вермахта добилось превосходства в танках и сделало на них ставку. Немецкие генералы старались рассечь линию фронта танковыми клиньями на максимальную глубину и зайти в тыл советским войскам.

Ни командующий Западным фронтом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, сам танкист, ни Тимошенко с Жуковым не могли даже предположить, что немцы сосредоточат такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросят их в бой в первый же день. Оперативная конфигурация войск Западного округа была крайне неудачной. После присоединения польской территории войска расположили выступом в сторону противника, что помогло немцам нанести удар по флангам и окружить войска Павлова.

28 июня ударная сила вермахта, 2-я и 3-я танковые группы, соединились в районе Минска. Вечером советские войска оставили город. На следующий день об этом стало известно в Москве. Появление немцев в столице Белоруссии было шоком для Сталина. Он позвонил Тимошенко:

— Что происходит под Минском?

Нарком не решился сказать, что Минск потерян. Может быть, надеялся отбить город. Может, просто не нашел в себе силы признать совершившееся. Ответил уклончиво:

— Я не готов к докладу, товарищ Сталин. Нет связи с Западным фронтом.

Связи действительно не было. Офицеры оперативного управления генштаба обзванивали сельсоветы, спрашивали, нет ли в деревне немцев. Сталин, прихватив с собой Молотова, Маленкова и Берию, приехал в здание наркомата обороны на улице Фрунзе. Они поднялись в кабинет наркома на втором этаже. У Тимошенко собрались Жуков, Ватутин, офицеры генштаба.

Сталин находился во взвинченном состоянии. Тимошенко так и не сумел собраться. Бледный, он сказал, сильно волнуясь:

— Товарищ Сталин, мы не успели проанализировать все полученные от фронтов материалы. Многое для нас пока что неясно. Я не готов к докладу.

И вот после этих слов наркома, по словам очевидцев, Сталин сорвался:

— Да вы просто боитесь доложить нам правду! Потеряли Белоруссию и хотите поставить нас перед совершившимся фактом?

Он повернулся к Жукову:

— Вы управляете фронтами? Или генеральный штаб только регистрирует поступающую информацию?

— Нет связи с войсками, — вслед за наркомом повторил Георгий Константинович.

Сталин взорвался:

— Что это за генеральный штаб? Что это за начальник штаба, который в первый день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?

Гневные сталинские слова звучали так страшно, что Жуков буквально разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. Воцарилось молчание. Молотов пошел вслед за ним. Минут через пять-десять Вячеслав Михайлович привел Жукова. Глаза у него предательски блестели. Так, во всяком случае, рассказывал Анастас Микоян…

Бывший командующий Западным фронтом Дмитрий Павлов был арестован и обвинен в участии в антисоветском заговоре, в предательстве и германофильских настроениях! Иначе говоря, на Павлова возлагалась вина за сталинскую политику. Это, оказывается, не Сталин со своим окружением стремился к союзу с Германией, а Павлов и другие генералы. Не Сталин объяснял Тимошенко, Жукову и другим военачальникам, что в ближайшее время войны с Германией не будет, а генералы-заговорщики…

Военная контрразведка не расследовала причины поражения Западного фронта в приграничном сражении, а сооружала алиби для Сталина. Командование фронта расстреляли. Вождь, как обычно, искал «стрелочников» и успешно находил, перекладывая на них ответственность за собственные неудачи. Ему нужно было срочно назвать виновных в беспорядочном отступлении. Поэтому казнь Павлова и еще нескольких генералов — не только с Западного, но и с других фронтов — была показательной.

Командование Западным фронтом не сумело овладеть обстановкой и справиться с ситуацией. Павлов и его штабисты даже представить себе не могли, что немецкое командование способно проводить столь масштабные операции. Но от кого генералы могли об этом узнать? Искусство стратегии они не изучали. В 1937 году попытались создать в академии генерального штаба кафедру стратегии, но арест почти всех крупных военных теоретиков не позволил даже сформировать преподавательский состав. В результате Шапошников исключил из академической программы стратегию как учебную дисциплину. Это прискорбно сказалось на уровне подготовки командиров Красной армии…

Иностранными языками генералы не владели, зарубежной военной литературы не читали — она лежала за тремя замками в спецхране. А руководители государства и Красной армии внушали им, что советская армия лучше и сильнее немецкой.

Конечно, нетрудно предположить, что Иероним Петрович Уборевич, который много лет командовал Белорусским округом, на месте Павлова действовал бы более умело. Но Уборевича, прирожденного военного, полководца с широким кругозором, следившего за современной военной мыслью, по приказу Сталина расстреляли.

Тремя военными округами, на которые пришелся немецкий удар, — Прибалтийским, Западным и Киевским — командовали неопытные генералы, которые даже не успели освоиться на своих должностях.

Дмитрий Григорьевич Павлов возглавил Западный особый военный округ в 1940 году. Иначе говоря, за год до начала войны танкист Павлов, не имевший опыта командования крупными общевойсковыми соединениями, получил под командование второй по значению округ в стране. В подчинении у него оказалось сорок четыре дивизии. Мог ли он за такой короткий срок овладеть полководческим искусством?..

Расстрелянных и посаженных заменяли досрочными выпусками слушателей военных академий. Завершить образование им не давали. Их сразу назначали на высокие командные и штабные должности. Одни, одаренные от бога, наделав ошибок, набираясь опыта и знаний, соответствовали своим высоким званиям. Другие стали жертвами новых репрессий в армии. Третьи так и не смогли справиться с новыми должностями. Иногда такие назначения заканчивались катастрофой для целых фронтов…

Годы репрессий не только лишили вооруженные силы профессионалов, но породили страх перед нарушением приказа. Генералов так долго учили не проявлять инициативы, что они терялись в горячке боя.

«Накануне войны, — вспоминал Жуков, — в Красной армии почти не осталось командиров полков и дивизий с академическим образованием. Более того, многие из них даже не кончали военных училищ, а основная их масса была подготовлена в объеме курсов командного состава. Нельзя не считаться и с моральными травмами, которые были нанесены Красной армии и военно-морскому флоту массовыми репрессиями».

Сталин не только сам не знал, как действовать, но и другим мешал. Армии ежедневно получали приказ переходить в наступление и… отступали на десятки километров в день. Бессмысленные приказы не позволяли им зацепиться и создать прочную оборону. Это была, как говорил маршал Василий Данилович Соколовский, «игра в поддавки».