ЗАБОТЫ КАРСИДАРА

 

Карсидар вместе с Михайлом наблюдал, как, придерживая под уздцы коней, воины сгружались с больших плоскодонок. А в утреннем небе за Днепром расцветали сразу две зари: одна, как и положено, на востоке, зато другая — в непривычном месте, на севере. Это они постарались. Ради праздника!

Сегодня татарам досталось основательно. Пожалуй, эта вылазка превосходила даже наглый наскок на ханское посольство, который они предприняли после посещения Боголюбова. Для теперешней ночной экспедиции Карсидар лично отобрал сто пятьдесят человек, особо отличившихся в предыдущих операциях, и с этими отчаянными сорвиголовами напал на тысячный вражеский лагерь. В виде исключения он позволил себе немножечко (ну самую малость!) «порезвиться». Началось нападение с того, что сразу четыре кострища в разных концах стоянки с оглушительным грохотом взорвались вертикальными снопами ослепительного огня, и дальнейшая резня была видна, как на ладони. Татары мигом сообразили, кто учинил этот фейерверк, и перепугались до полусмерти, зная, что ждать пощады от колдуна с его «невидимками» нечего. И кстати, правильно думали! Лишь немногие из них спасли свою шкуру…

Теперь в бывшем татарском стане за Днепром догорало то, что ещё могло гореть. Зарево приличное, видно издалека. Ничего, пусть узкоглазые видят! Пусть знают, кто разгромил их лагерь. Правду сказать, если бы не Карсидар, татары давно разрушили бы Киев. Так и должно было случиться — после взятия приступом Переяслава и Чернигова дикари намеревались совершить бросок на столицу. Отряд под предводительством хана Менке был послан для разведки подходов к Минкерфану, как называли они город. Ждали лишь наступления морозов, которые сковывали Днепр ледяным панцирем.

Гибель разведывательного отряда от «колдовского огня» заставила татар приостановить победоносное шествие на запад, временно затаиться и начать накапливать грандиозные силы для решающего удара. Русичи вовсю готовились к обороне. Намечалась схватка, каких ещё не видывали в здешних краях. А возможно, и нигде в мире. Битва под Киевом грозила превзойти даже знаменитое сражение на Озере Десяти Дев в Орфетане! Хорошо что здесь некому стрелять Карсидару в спину. То есть, люди митрополита Иосифа, конечно, могли бы выстрелить, однако жрецы традиционно не участвовали в сражениях. К счастью…

— Эй, коновалы, живее там!

Это Ипатий подгоняет замешкавшихся воинов с последней плоскодонки. «Коновалы»… Подходящее прозвище! Надо признать, в самую точку. Ведь каждая их вылазка — самая настоящая резня. И всякий раз они одерживают победы исключительно благодаря внезапности наскоков и быстроте действий.

Впрочем, и такое подразделение может пригодиться в предстоящей битве. Все воины, как на подбор, рубаки отменные. Из ста пятидесяти человек, отправившихся за Днепр вчерашним вечером, осталось сто тридцать девять, восемь ранено, трое убиты. Раненых следует поскорей отправить к Читрадриве, пусть подлечит их вне очереди. Убитых заменить… Может, добрать ещё человек пятьдесят сверх того, чтобы стало две сотни. Как это будет звучать? «Коновальская двусотня»?

Карсидар поделился своими соображениями со стоявшим рядом Михайлом. Тот усмехнулся, пригладил бороду, сказал:

— Да пусть будет как угодно, лишь бы ребятушки делали своё дело. Вот как сегодня, — и кивнул на северную зарю, таявшую по мере того, как разгоралась заря настоящая. — То-то Данила Романович порадуется! Ты, Давид, надо сказать, неплохой подарочек ему сделал. Не считая разбежавшихся, татар побито почти девять сотен. И это супротив наших одиннадцати!

— А ты пойдёшь командовать одной из моих сотен?

— К тебе под начало, что ли? — Михайло хитро прищурился, и в голове у него пронеслось: «Ишь прыткий зятёк! Уже и тестя подчинить захотел! Такому палец в рот не клади». А вслух сказал:

— Нет, шалишь! Сейчас я сам себе господин, а ты на меня, чего доброго, путы накинешь — ты не Остромир. Но ежели с тобою за Днепр съездить да татарву пошерстить — так я всегда с дорогой душой, сам знаешь. А коли тебе впрямь сотники нужны, бери Ипатия, а вторым Гната. Из них сотники что надо, а Ипатий, вдобавок, тебя от самого начала знает. Не забыл ещё, как он башку твою подолом рубашки обматывал? Но тогда мы все думали, что ты на одно колдовство горазд, зато теперь каждый знает, как славно ты рубишься.

Да, в течение весны и лета Карсидар имел немало шансов сполна продемонстрировать своё мастерство! И, утомившись от зимней скуки, когда волей-неволей приходилось изнывать от вынужденного безделья, он сражался с огромным удовольствием, с каким-то заразительным упоением. Его меч был легче применявшихся татарами, а в сравнении с мечами русичей и вовсе выглядел едва ли не игрушечным, не говоря уж о двуручных мечах тяжеловооружённых воинов. К тому же Карсидар никогда не пользовался щитом и не надевал никаких доспехов, кроме разве что шлема и тонкой кольчуги. Тем не менее, оставаясь во время боя вроде бы легко уязвимым, он ухитрялся проделывать своей «игрушкой» настоящие чудеса. От стрел и дротиков Карсидар попросту уворачивался (помогала чрезвычайная чувствительность, появившаяся после снятия серьги), даже более того — успевал отбивать их налету мечом. В случае необходимости мог воспользоваться также тяжёлой боевой секирой, копьём или булавой, хотя последний вид оружия он недолюбливал. А способность внезапно выпустить из рукава три арбалетных стрелы повергала в трепет и врагов, и союзников. Уже к концу березоля, как именовали русичи первый весенний месяц, ни один татарин не отваживался добровольно вступить в поединок с «колдуном-урусом», возглавлявшим летучие отряды «невидимок».

Надо ли особо говорить, что он снискал себе уважение и в среде простого народа, и у знати! Разумеется, Карсидара побаивались из-за его «колдовских штучек», однако, последовав совету Данилы Романовича, он показал, что способен на многое и без непонятных никому фокусов. Конечно же, были недоброжелатели и завистники, но где их не бывает…

Всё это отлично просматривалось в отношениях с Михайлом и его детьми. Милка была влюблена в Карсидара без памяти, прямо сохла по нему. Когда в разгар лета княжеское посольство вернулось из успешной поездки в Рязань, девушка встретила его совершенно непонятными словами: «Ой, Давид, как жалко, что тебя на Купайла не было!» При этом взгляд её затуманился, а щёки зарделись.

Михайло по привычке строго прикрикнул: «Пошла в дом!» — и Милка удалилась, по дороге наткнувшись на косяк двери. В ответ на настойчивые расспросы Карсидара, что значит «Купайла», сотник ответил, что вообще-то Купайло — это Иоанн Креститель, окрестивший самого Господа Иисуса, но у русичей в день этого святого принято женихаться. Описывать в подробностях обычаи праздника Михайло не стал, лишь обронил мимоходом пару фраз про «непотребные игрища», которые «поганцу, посланному Хорсом» должны быть по нраву. Впрочем, тон его речи был скорее добродушно-ворчливым, нежели брезгливым или осуждающим, а в душе шевельнусь приятные воспоминания. Карсидар принялся было расспрашивать Михайла, но сотник тут же оставил его, сославшись на неотложные дела.

А через день Данила Романович неожиданно сказал ему: «Слушай, Давид, а не хочешь ли на нашей земле укорениться? Ясное дело, ты правильно поступил, приняв христианскую веру. С меня довольно и того, что вы с Андреем не рассыпались в прах, когда взяли в руки Святое Писание, и не утратили силу от святой воды. Да вдобавок ты привселюдно искупался в проруби на Водокреще. Значит, сила ваша от Бога, а не от сатаны. Хотя митрополит думал по-другому, после вашего крещения и он угомонился. Но как бы там ни было, а ты остаёшься среди нас чужаком. Если же имеешь намерение обосноваться здесь всерьёз, породнись с кем-нибудь из наших. Другого не дано».

Понятно было, откуда ветер дует. Тем более, что Михайло, выказывавший Карсидару расположение, с тех пор зачастую мысленно называл его «зятьком». Зато сыновья сотника старались всячески досадить ему, особенно младший Вышата, благо жил у отца. Да и старший Будимирко не слишком благоволил к «выскочке-колдуну». Милка же постоянно ссорилась с братьями, отстаивая свою сердечную привязанность, и усиленно пересказывала при всяком удобном и неудобном случае значительно приукрашенные молвой истории о подвигах возлюбленного. Порой дом Михайла представлялся Карсидару растревоженным пчелиным ульем…

— О чём задумался, Давидушка? Данила Романович уже поди заждался нас. Так что хватит стоять, трогаем. Не хочу к нему вестового слать, пускай от тебя всё услышит.

Карсидар очнулся от задумчивости. Они с Михайлом остались у пристани вдвоём, все прочие уехали вперёд, половина отряда уже успела обогнуть Ильинскую церкву. Как его сотник назвал? Давидушка? И смотрит так покровительственно…

Ничего не сказав Михайлу, Карсидар лишь слабо улыбнулся и слегка хлопнул по холке Ристо. Несколько минут спустя они нагнали отряд, но по дороге уже не разговаривали. Карсидар думал о Милке и о странных, порой совершенно непредсказуемых прихотях судьбы. Ещё и года не прошло с тех пор, как он выслушал необычайную исповедь Пеменхата о любви к какой-то безвестной Силипе, историю, нетипичную во всех отношениях. Тогда Карсидару и во сне привидеться не могло, что вскоре он сам влюбится. Мало того, при молчаливой поддержке отца невесты, получит благословение на брак от владетельного князя.

То есть, даже не от князя, а от государя! Иными словами, от короля, правителя более высокого ранга. Как раз сегодня Данила Романович намеревался подкрепить этот титул церемонией венчания короной своего великого предка. Поворчав немного для порядка по поводу стараний Карсидара в Боголюбове, он очень скоро забыл о «воровстве» и по возвращении посольства из Рязани объявил о предстоящем торжестве. Сегодняшняя вылазка как раз была приурочена к венчанию. Вот Михайло и хотел, чтобы победную весть Даниле Романовичу принёс будущий зять. Уважение, которое будет оказано Карсидару, — это и ему почёт.

Но в дороге Карсидар не думал о встрече с князем. Вопреки велениям разума, его всё не покидали мысли о сотниковой дочке и о превратностях судьбы, выпавших на долю то ли бродяги-мастера, то ли йерушалаймского принца… Он так и не знал, кем на самом деле являлся! Но что хуже всего — никак не мог решить окончательно, кем оставаться в дальнейшем. Вполне возможно, что ему уготован какой-то третий путь…

И не иначе, как по прихоти всё той же странной судьбы, сам Данила Романович позаботился, чтобы Карсидар поскорее встретился с Читрадривой, который не позволял «наёмному колдуну» Давиду забыть о принце Давиде. Благосклонно выслушав рассказ о ночном нападении на татарский стан, в очередной раз напомнившем захватчикам, на чьих землях они находятся и с кем собрались воевать, государь похвалил Карсидара и сказал:

— А теперь, Давид, возьми раненых и быстро свези их к целителю нашему, к Андрею. Да напомни, что сегодня я очень хотел бы видеть твоего друга в Святой Софии.

Мороки не оберёшься с этим Читрадривой! Всё у него не как у людей, а как у… «Как у гандзаков», — помимо воли пронеслось в голове, но Карсидар поспешно отогнал эту предательскую мысль. Ведь один здешний знакомый Читрадривы высказал весьма интересную догадку по поводу происхождения народа анхем…

К сожалению, все планы насчёт установления тесных дружеских отношений с теми, кого здесь именовали иудеянами, быстро и сокрушительно провалились. Эти люди, казалось, были вездесущи и всезнающи и очень скоро пронюхали, что Читрадрива как раз является одним из двух колдунов, которых новый князь нанял для обороны от татар. И как Читрадрива ни старался доказать, что он вовсе не колдун и не стремится причинить ни единому человеку в Киеве ни малейшего вреда, отныне двери всех иудеянских домов были перед ним закрыты. И учитель Нахум, и старик Моше не то что за ворота его не пускали — они во всеуслышанье обещали натравить собак, если только Читрадрива захочет приблизиться к их домам.

А когда в городе заговорили о предстоящем крещении «поганцев», Нахум таки выполнил свою угрозу, причём без всякого предупреждения. Он сразу спустил с цепи псов, едва лишь завидел Читрадриву, который явился, чтобы предпринять очередную попытку найти пути к примирению. Пришлось останавливать собак с помощью хайен-эрец. Читрадрива, хотя весь кипел от злости, не убил их, а лишь надолго обездвижил, и то потому, что эти неразумные животные слепо исполняли не менее неразумную хозяйскую волю. Когда парализованные псы пали к его ногам, перепуганный учитель и сам едва не свалился, как подкошенный, от страха, даже выронил камень, которым готовился запустить в нежеланного гостя, однако сумел совладать с собой и слабым дрожащим голосом принялся проклинать род Читрадривы до десятого колена. Видя поистине ослиное упрямство Нахума, явно достойное лучшего применения, Читрадрива в сердцах плюнул на дорогу, развернулся и с гордо поднятой головой удалился прочь, унося в душе прах разбитых надежд.

Ведь он буквально помешался на идее перевода Святого Писания на анхито! «Единый бог вместо сонма богов. Ты и представить не можешь, что это за сила и как сплачивает она людей! — увлечённо излагал он свои соображения Карсидару. — И христианство могущественное учение. Иисус мигом одолеет всех наших божков, как прежде он сокрушил „поганских“ идолов русичей и соседних народов…»

Впрочем, Карсидар отлично понимал скрытые мотивы такой пламенной приверженности единобожию. Бедняга Читрадрива вырос, не зная ничего о своём отце, а его мать умерла молодой, иссохнув от тайной любви к чужаку. Вот если бы и у гандзаков, и у «нормальных» людей был один-единственный бог вместо кучи совершенно разных божков!.. Тогда и родители Читрадривы могли бы спокойно пожениться, не боясь осуждения откровенно недолюбливавших друг друга народов.

И Читрадрива изо всех сил корпел над переводом, дабы в будущем осчастливить миллионы орфетанцев и десятки тысяч гандзаков. А поскольку часть Писания русичи позаимствовали у иудеян, он рассчитывал достать у своих новых друзей оригинал, который назывался Танах, написанный на языке, очень близком к его родному анхито.

Хотя расстраиваться было, собственно говоря, не из-за чего. В виде единой книги, подобно Библии русичей, Танах не существовал. Это был просто набор пергаментных свитков, либо находившихся в так называемом «доме собраний», либо помещённых в прибитые к дверным косякам коробочки, именуемые «мезузами», чтобы охранять дома иудеян от всяческих напастей. И неизвестно было, как собрать все эти тексты воедино! Поэтому Читрадриве, после долгих злоключений, всё же пришлось потеть над переводом на анхито Библии. Мало того, когда оказалось, что священные книги русичей были переведены на церковный славянский язык не с иудеянского, а с греческого, Читрадрива решил, что тройнной перевод чреват многочисленными неточностями и ошибками. Он завязал знакомство с живущими в Киеве греками (не в пример иудеянам, те отнеслись к нему весьма дружелюбно, тем более что имя Андрей оказалось чисто греческим), ускоренными темпами изучил их язык, раздобыл их священные книги и продолжил перевод Библии — теперь уже с греческого. А впереди его ждала ещё работа над Евангелием!.. И что бы ни твердил Читрадрива насчёт лёгкости управления заговором молодёжи, принявшей единого бога, Карсидар знал: никогда бы его товарищ не решился на такой титанический труд, если бы не память о разбитых навеки сердцах его матери Ханаи и его отца, князя Люжтенского.

Читрадриву не мог остановить даже печальный пример взаимоотношений русичей с иудеянами, священные книги которых частично совпадали. При подготовке к крещению жрецы огорошили его известием, что на самом деле у христиан не один бог, а целых три, вернее, бог-то един, но существует в трёх разных ипостасях — сам Иисус Христос, его Отец и ещё какой-то загадочный Святой Дух. Естественно, Читрадрива забеспокоился, ночь напролёт листал Святое Писание и после этого пришёл к выводу, что Отец Иисуса Христа — это не кто иной, как иудеянский Адонай!

«А ты говоришь, мирная жизнь, единый бог, — жёлчно съязвил по этому поводу Карсидар. — Вспомни, как насторожили догадки о моём происхождении Данилу, Остромира и Михайла. И подумай над тем, как стали относиться к тебе „друзья“ — иудеяне! А у них, оказывается, общий бог».

Да, было над чем призадуматься…

Единственным человеком из иудеян, который рассматривал «пришлых колдунов» не как неизбежное зло, был веронский купец Шмуль. Он и на церемонии крещения почти присутствовал — в саму Десятинную церковь, разумеется, не заходил, но затесался в толпу народа, собравшуюся на Бабином Торжке, через который провели торжественную процессию с «новообращёнными рабами Божьими Давидом и Андреем», как пышно именовали их в тот день. Карсидар тогда остро почувствовал особо пристальное внимание, исходившее от одного человека и перекрывавшее простое любопытство толпы, смешанное с суеверным ужасом. И прекрасно понял причину этого внимания.

А на следующий день Читрадрива потихоньку сообщил Карсидару, что перед отбытием в Верону Шмуль хочет встретиться с обоими падшими. Для соблюдения тайны пришлось «колдовским» способом переместиться в заранее условленное место за городом. Купец уже ждал их и, между прочим, ничуть не испугался появлению Карсидара и Читрадривы прямо из воздуха. Кажется, даже не очень удивился.

— Да-да, о способностях Ицхака ходили смутные слухи, — сказал он на это. — И мне думается, он исчез как-нибудь похоже. Взял и растворился в воздухе. А как иначе?

— Оставив мою мать и меня? — возмутился Карсидар. — Бросив королевство на произвол судьбы?!

— Да-да, твою мать… — старик задумчиво пожевал губами. — Ты так похож на красавицу Тамар, о Давид бен-Ицхак!

— Тамар? — удивился Карсидар, сознание которого моментально отозвалось цепочкой ассоциаций. — Это… Да, это имя моей матери! Точно. Но ведь это… и дерево…

— А ты помнишь? — косматые брови Шмуля дрогнули. — В самом деле, это также название высокого стройного дерева. И у матери твоей была та же гордая, поистине королевская осанка. Я видел её, я знаю… Но погоди! У малыша Давида была одна особая примета, — всполошился старик и попросил:

— Покажи-ка ухо.

Вместо этого Карсидар вынул из кармана на поясе серёжку с необычным камнем.

— Она снята?! — Шмуль пришёл в ужас и пробормотал:

— Тогда всё ясно…

Старик долго отмалчивался, не отвечая на настойчивые расспросы Читрадривы и Карсидара, а в голове у него вертелась единственная судорожная мысль: «Печать снята…»

— Об этой серьге всякое болтали в народе, — сказал он наконец. — Я знаю лишь одно: отец нацепил её тебе после пожара в дворцовой пристройке…

— После пожара?! — воскликнул Карсидар, не веря своим ушам, а Читрадрива громко расхохотался.

— Поэтому я склонен верить тому, что ты в самом деле сын Ицхака, — сказал Шмуль. — Ведь в городе ходят слухи об уничтоженной огнём разведке татар…

Купец вновь умолк, представив картину грандиозного пожарища, правда, нисколько не похожую на ту, какой она была в действительности. Потом принялся всячески сокрушаться по поводу роковой ошибки, совершённой обоими пришельцами.

— Что вы наделали?! Для нас считается меньшим грехом перейти в веру к муслмим, чем подставить голову под воды крещения!.. — вопил он так, что, казалось, с окрестных деревьев осыпалась мелкая снежная пыль. Хорошо, что в назначенном для встречи лесочке не было никого, кроме них.

— Нам капали на головы елейное масло, а не воду, — пытался возразить Карсидар.

— Всё равно! — гремел купец. — У муслмим, по крайней мере, один божок, хоть и нечестивый, — Аллах. А эти ноцрим называют себя единобожниками, исповедуя трёх в едином лице! Это же идолопоклонство! И кто на него согласился? Давид, сын самого Ицхака! Или тебя принудили?

Шмуль хитро взглянул на Карсидара и подумал: «Кто в силах диктовать такому человеку свою волю…»

— Верно, я сам пошёл на это, — сознался Карсидар. И непонятно почему ему вдруг сделалось невыразимо стыдно.

— Вот! Признался! О, Адонай, Адонай, видишь ли ты позор этого несчастного глупца?! — в искреннем порыве купец вскинул руки к небу. Но через некоторое время немного успокоился и заговорил более сдержанно:

— Ладно, сделанного не воротишь, и к чему сокрушаться? Будем уповать на милость Всевышнего и надеяться, что когда-нибудь ты раскаешься… хотя наши не прощают грех добровольного крещения. Никогда! И если старый Шмуль сейчас разговаривает с вами, то потому лишь, что изъездил вдоль и поперёк многие земли и навидался за свою долгую жизнь всякого, уж поверьте мне. И обоих твоих родителей я видел, тяжкий грешник Давид бен-Ицхак. К тому же, несмотря на то, что тогда я уехал из королевства Исраэль, у меня в груди живое сердце, которое на части разрывается при одной мысли о несчастной судьбе нашего народа. Мы вот говорили как-то с другом твоим Читрадривой, и он признался, что ему тоже больно за унижения соплеменников, которые они терпят в вашем далёком краю.

Читрадрива со значительным видом кивнул, и Карсидар с некоторым раздражением подумал, что его товарищ пытается навербовать сторонников для своего заговора где только возможно.

— Поэтому, молодые люди, несмотря на тяжесть совершённой вами ошибки, старый Шмуль говорит: будете нуждаться в чём — добро пожаловать в Верону. Мой дом всегда открыт для вас обоих. Если я буду жив, то помогу вам сам, если сойду в могилу — дети мои помогут или внуки. Моё слово верное, можете на меня положиться.

Далее купец объяснил, куда нужно ехать отсюда, чтобы добраться к нему, а также описал дорогу в Землю Обета.

— Там сейчас более или менее спокойно, неаполитанский король выгнал этих ублюдков с крестами на одеждах. Правда, надолго ли… Вот отец твой, незабвенный король Ицхак, умел расправиться с ними! Правда, огнём и молниями он не швырялся, но!.. — И, многозначительно подняв вверх указательный палец, старик прошептал:

— Он умел творить такие чудеса, что некоторые косные фанатики склонны были считать его посланцем демонических сил. Как они радовались, как веселились, когда королевство Исраэль пало!

И не попрощавшись, Шмуль повернулся и медленно побрёл в сторону едва видневшейся за стеной деревьев слободки. Больше они не виделись…

Вот о чём думал Карсидар, ведя раненых бойцов от Лядских ворот в сторону Клова, где почти возле самого монастыря, одного из оплотов местного жречества, обосновался лекарь Андрей. Тёплое летнее утро уже переходило в знойный день, но, несмотря на это, от нахлынувших воспоминаний Карсидара почему-то слегка знобило. Это был какой-то лёд на душе. «Ошибка, которую не прощают». «Грешник Давид»… О боги, сколько же барьеров существует между людьми, сколько можно возводить новые!..

Когда небольшой отряд подъехал к домику Читрадривы, величайший целитель на Руси был занят очередным хромым калекой. Перед воротами прямо на земле расположилось ещё несколько увечных, которые, разинув рты, наблюдали, как снуют взад-вперёд руки Читрадривы, как сильные пальцы порхают над сросшимися вкривь и вкось после перелома костями, а камень перстня время от времени загадочным образом вспыхивает то ли от солнечных лучей, то ли сам по себе.

— Сильная вещица, — сказал Читрадрива по-орфетански и кивнул на перстень. — Я ведь мало разбираюсь во всяких там лекарских штучках, но умудряюсь делать такие вещи, которых сам не понимаю.

— Заклинание творит, — шепнул один калека из очереди другому. — Слышь, как лопочет-то?..

— Дурак! Не заклинание это, а святая молитва, — также шёпотом возразил его товарищ с обмотанной тряпьём рукой. — Он же святой!

Читрадрива посмотрел на Карсидара. В его глазах плясали озорные искорки, что наблюдалось за сдержанным гандзаком довольно редко.

— Государь прислал к тебе этих раненых, чтобы ты как можно скорее подлечил их, — произнёс Карсидар на языке русичей громко, по-деловому.

Калеки прекратили шептаться и уставились на него. «Это ж сам Давид Воитель!» — прохрипел низенький оборванец с клюкой. В очереди прокатился вздох изумления, смешанного с суеверным ужасом.

— Подлечить, так подлечить. Сейчас вот закончу…

Читрадрива проделал ещё несколько загадочных манипуляций над коленом хромого, встал, осмотрел раненых в ночной вылазке воинов, разделил их на две группы и, пообещав заняться этими людьми немедленно, кивнул на дверь дома.

— Я так понимаю, что государь велел передать мне ещё кое-что, — сказал он, когда вошёл вместе с Карсидаром в большую светлую комнату.

— Данила Романович напоминает, что сегодня он венчается шапкой Мономаха. Ты должен быть в Софии в час пополудни, — подтвердил Карсидар и не удержался от того, чтобы добавить:

— А с твоей стороны, кстати, крайне невежливо рыться в моих мыслях.

— Ну, что ты! Я бы не посмел… Да и вряд ли смог бы сделать это незаметно для тебя. Просто есть вещи, которые подразумеваются сами собой. Данила Романович должен был передать мне это. Видишь, всё просто. — И Читрадрива поджал губы.

— Да, просто… Но ты придёшь?

Читрадрива опустил глаза, и Карсидар почувствовал, что его товарищу стало грустно.

— Слушай, Давид…

(С некоторых пор Читрадрива стал называть его так не только на людях, но и в общении с глазу на глаз, причём явно имел в виду не христианина Давида, а погибшего йерушалаймского принца).

— …Я же просил тебя: не принимай близко к сердцу дела русичей! Что тебе до них? Твоя истинная родина лежит далеко на юге. В трактирчике под Торренкулем ты сам предложил мне отправиться на юг. Заметь: сам! И вот оказалось, что тот путь был на самом деле лишь половиной дороги. Почему же ты отказываешься от намеченного тобой же плана и не хочешь довести задуманное до конца?

— С тех пор планы изменились, — сказал Карсидар.

— Ничего себе изменения! — фыркнул Читрадрива. — Стать пособником князя, пусть даже великого князя, пусть хоть короля — государя всей Руси… Сделаться зятем сотника, обзавестись кучей детишек…

Он на несколько секунд умолк, проверяя, не слишком ли задел самолюбие Карсидара, и докончил:

— Да полно! Ты ли это? Куда девался мастер Карсидар?! И как низко пал принц Давид, сын короля Ицхака!

— Отец исчез, мать погибла, королевство уничтожено…

— Зато страна осталась, — резко возразил Читрадрива. — Народ остался. Твой народ, Давид-насих!

— В моей стране никто меня не признает, — грустно произнёс Карсидар. — Мой народ отвергнет меня. Ведь я совершил непростительную ошибку. — Он вздохнул. — Сам видишь, идти в Землю Обета мне просто нет смысла. И я не понимаю, зачем вновь и вновь поднимать эту тему?!

Последние слова Карсидар в сердцах выкрикнул и принялся ходить по комнате из угла в угол, нервно теребя бронзовую фибулу широкого кожаного пояса.

— А какой смысл ограничиваться пределами Руси? — спокойно парировал Читрадрива. — Что это ты вбил себе в голову? И не забывай про Орфетанский край, он пока ещё существует. Там живут мои и твои родичи…

— Я не в Орфетане родился! — отрезал Карсидар.

— Зато вырос. Но если на то пошло, принц Давид родился как раз в Земле Обета.

— Не придирайся к словам! — Карсидар на мгновение растерялся. Он допустил промах, а Читрадрива этим немедленно воспользовался. Оставалось только заглянуть в самые потаённые глубины души и говорить честно. И он сказал:

— В своё время старина Пем исповедался нам. Знаешь, я ему верю. И теперь прочувствовал всё это на собственной шкуре. Мастера и вправду страшно устают от извечной кочевой жизни, от нескончаемых преследований и потасовок. Поэтому в каждом из нас живёт тщательно скрываемая мечта об оседлой жизни. Просто далеко не каждому представляется шанс осесть. Вернее, почти никто до этого шанса не доживает. Пеменхат вот дожил. И я тоже дотянул. Да, для мастеров у нас обоих необычные судьбы, но что поделаешь…

— Одним словом, ты влюбился в Милку, — подытожил Читрадрива, причём Карсидар почувствовал, как он мысленно прибавил: «В эту дурёху, обалдевшую от знакомства с настоящим колдуном». — И решил остаться на службе у Данилы Романовича.

— Да, решил тут остаться, — подтвердил Карсидар, пропустив мимо ушей первую часть его реплики. — Ты должен меня понять: гандзаки долго кочевали, но потом всё же осели. И я устал, как истый анах.

Читрадрива мотнул головой и саркастически хмыкнул. А Карсидар, собравшись с мыслями, продолжил:

— Но ведь ты говорил, что можешь отправиться в Землю Обета один! А раз так, то почему бы тебе в самом деле не поехать одному? Почему я так нужен для осуществления твоих планов? Зачем я тебе? Не понимаю…

Тут Читрадрива неожиданно вздрогнул и искоса взглянул на Карсидара. Похоже, ему в голову пришла какая-то блестящая идея. Карсидару очень хотелось узнать, что это за идея, но после того, как он упрекал товарища в слежке, подслушивать мысли Читрадривы было как-то неудобно.

— И то правда, зачем мне ты? — изрёк наконец Читрадрива. — Я и сам могу поехать на юг. Об этом я всю жизнь мечтал.

— Вот и поезжай, — обрадовался Карсидар при виде такого поворота дела. — А я тут останусь… Но, надеюсь, ты хоть поможешь мне и Даниле Романовичу управиться с татарами?

— Разумеется, разумеется, можешь не сомневаться, — заверил его Читрадрива. — Иначе я бы не брался за ремесло лекаря. Но скажи вот что… — он поднял к лицу правую руку и принялся вертеть ладонью, любуясь игрой света в камне. — Скажи, друг Давид, не подаришь ли ты мне на память эту вещицу? Она здорово помогает в моих занятиях, сам видишь. Конечно, твой отец хотел, чтобы она служила тебе, но ведь ты и без перстня могуч. А мне будет память о друге, оставшемся на Руси…

— Ладно уж, — беспечно махнул рукой Карсидар. — Ты и так присвоил перстень, бери его насовсем.

— Вот и хорошо. Вот уж спасибо! — забормотал Читрадрива. — А в благодарность я обязательно приду сегодня в Софию, можешь успокоить государя. Я тоже нахожу, что не стоит осложнять отношения с таким замечательным правителем, как Данила Романович. Могу даже привести с собой увечных, если это его обрадует.

Читрадрива подозрительно оживился, принялся отпускать шуточки насчёт того, что митрополит Иосиф готов объявить его святым угодником Андреем Целителем, едва Данила Романович выхлопочет ему у Византии патриархию вместо митрополии. Карсидар не очень хорошо понимал, в чём тут дело, потому что слегка путался в делах церковных. Он знал лишь, что звание патриарха выше звания митрополита и что именно таким ходом Данила Романович окончательно умиротворил Иосифа, разозлившегося на государя, который пригрел у сердца «двух колдунов, аки гадов ползучих».

По всему чувствовалось, что у Читрадривы родился очередной план, и ему хочется, чтобы Карсидар поскорее удалился. Тогда уж точно никто не сможет подслушать эту превосходную мысль, а Читрадрива получит возможность обдумать всё на досуге…

Чтобы не мешать товарищу, Карсидар, сославшись на то, что надо привести себя в порядок перед церемонией, заторопился в город. Читрадрива проводил его до ворот. Во дворе раненые рассказывали «каликам перехожим» о ночном налёте на татарский лагерь, а те слушали, затаив дыхание. Едва завидев «Воителя Давида», все почтительно смолкли.

Дома Карсидара ожидала одна мелкая неприятность. У ворот караулил Вышата. Он лущил зелёные стручки гороха и пригоршнями бросал горошины в рот, а очистки под ноги.

— Пойдём, дело есть, — буркнул угрюмо и неопределённо мотнул головой куда-то в угол двора, где размещалась конюшня.

Карсидару стало смешно — младший сын Михайла совершенно не понимал, с кем имеет дело, и даже не пытался хоть как-то скрыть свои мысли.

— У меня нет ни малейшего желания калечить брата моей невесты, — сказал он насмешливо.

Вышата мигом взбеленился, обернулся к Карсидару и, брызгая слюной, зашипел:

— А на кулачках?! А без твоих колдовских штучек?! Или ты не можешь драться просто так?! Да я тебе… я тебе…

Карсидар поморщился — серые глаза Вышаты позеленели от злости и стали похожи на глаза Милки.

— И на кулаках тебе против меня не устоять, — заверил он разозлённого до предела парня. — Даже если я не стану применять свои штучки, как ты сказал. А с ними от тебя вообще мокрое место останется. Так что не трогай меня. По-хорошему прошу.

— Всё равно! — Вышата даже задрожал от едва сдерживаемого напряжения. — Всё равно не бывать тому, чтобы чужеземный колдун втёрся в нашу семью!

— Я люблю Милку и женюсь на ней, — Карсидар впервые говорил это столь уверенно и веско. — И Милка меня любит…

— Дура моя сеструха! У неё в голове ве…

Неожиданно Вышата словно подавился собственными словами. Сильнейший спазм сковал его челюсти и язык. Парень хотел говорить дальше, хотел продолжать поносить глупость сестры и подлость Карсидара — но не мог вымолвить ни слова, сколько ни старался.

— Помолчи и остынь, — коротко бросил через плечо Карсидар и направился в дом, отметив про себя, что способен теперь даже на такую довольно тонкую, но совершенно безобидную разновидность хайен-эрец. Хотя, чтобы не злить Вышату, он постарался не столкнуться случайно с Милкой до самого выезда в Софию.

Венчание Данилы Романовича прошло очень пышнно и торжественно. Неожиданно для многих непосвящённых, митрополит Иосиф свершил обряд не только над князем, но также и над его сыном Львом. Пятнадцатилетнего подростка привезли в Киев позавчера; Карсидар видел его лишь мельком, теперь же имел возможность рассмотреть получше. Лев держался уверенно, с достоинством, как и подобает наследному принцу, сыну государя всея Руси. А когда Данила Романович во всеуслышанье объявил, что отныне его сын будет править вместе с ним, Лев приосанился и постарался принять ту же позу, что и отец, даже подбородок слегка выпятил, чтобы выглядеть ещё более решительным.

На церемонии лично присутствовали три великих князя — из Полоцка, Пинска и Смоленска, оставшийся без вотчины князь Переяславский, больше десятка князей рангом пониже, а также целая толпа бояр. Никто из них открыто не возражал ни против объявления Данилы Романовича государем, фактически королём, ни против его венчания шапкой Мономаха, ни против того, что юный Лев Данилович станет соправителем Руси. Когда Данила Романович провозгласил себя государем и обязался защищать всю землю Русскую от татар, у прочих князей оставался не очень широкий выбор — либо признать его притязания и присоединиться к его войску, либо покориться хану Бату и выпросить у него ялык на княжение, либо при приближении татар бежать на чужбину и там переждать бурю. А бежать — самое последнее дело: ведь за время отсутствия их место, чего доброго, займёт кто-то другой, причём не только родственник, который впоследствии может смилостивиться и хоть как-то позаботиться о беглеце, но даже обездоленный княжич-изгой! Карсидар подслушал потаённые мысли некоторых князей, что пойти к хану с повинной всегда успеется, можно оправдаться тем, что Данилка-де вынудил их примкнуть к нему, угрожая «колдунами погаными»…

Против притязаний Данилы Романовича на верховную власть в стране открыто выступил разве что Ярослав Всеволодович (всякие там мелкие сошки не в счёт), а его сын, Александр Ярославович, молча проигнорировал происходящее. Впрочем, молодого князя Новгородского, после битвы со шведами прозванного Невским, можно было понять. Татары его земли почти не тронули, зато с севера и запада на них зарились те же шведы и крестоносцы, кровожадные «хайлэй-абир». Тем не менее, думал Карсидар, князь Александр мог бы, по крайней мере, выделить чисто символическую помощь — прислать сотню-другую воинов, от этого новгородцев не убудет.

Что же до венчания вместе с отцом Льва, то третьего дня Читрадрива заметил, что со стороны Данилы Романовича это весьма ловкий ход. До сих пор на Руси не существовало сколь-нибудь строгого порядка престолонаследования, всякий раз после смерти князя разворачивалась яростная борьба за наследство между его сыновьями, а также близкими и дальними родственниками; у русичей это было вроде народной забавы. Объявив себя государем, Данила Романович вознамерился покончить с подобным безобразием и с этой целью решил возвести на киевский стол Льва. Со временем, рассуждал Читрадрива, люди привыкнут к тому, что старший сын государя — тоже государь, это станет само собой разумеющимся, и тогда уж другим претендентам будет гораздо труднее обосновать законность своих притязаний. Так что сегодняшняя церемония имела более чем просто символическое значение, она знаменовала рождение новой королевской династии.

Поначалу всё внимание Карсидара было сосредоточено на Даниле Романовиче и его сыне, на окружавших их князьях и боярах, на богато одетых священниках и митрополите Иосифе, самодовольно рисующемся перед столпившимся в соборе людом. Он пытался вникнуть в суть сложного обряда, без внутренних усилий уразуметь смысл напыщенных фраз, произносимых к тому же на церковном языке. Но такие вещи легко давались Читрадриве, а от него почему-то ускользали.

Тогда Карсидар поискал взглядом Милку, стоявшую среди знатных людей, и более не сводил с неё глаз. Как она радовалась происходящему! С каким восторгом слушала обращённую к народу торжественную речь Данилы Романовича, который, кстати, не забыл во всеуслышанье похвалить любого её девичьему сердцу Давида и рассказать о сегодняшней победе над татарами, которую он одержал на радость государю…

И ещё Милка думала, что венчают в церкви не только правителей державы. Такое же точно слово употребляют, когда среди моря трепетных огоньков свечей, утопая в аромате курящихся благовоний, под доносящееся с хоров торжественное песнопение священник соединяет узами брака двух влюблённых. И лишь смерть способна разорвать эти узы…