ЖИВОПИСЬ

В годы борьбы с Римом, а затем последнего расцвета этрусских городов продолжали развиваться тенденции, проявлявшиеся в конце IV века до н. э.; художники обращались преимущественно к сценам в мире теней или заупокойным трапезам, к богам и демонам подземного царства. Во второй камере гробницы Чудовищ в Тарквиниях показан Аид, сидящий на троне рядом с Персефоной и трехголовым, вооруженным щитом и копьем Герионом. Острее, нежели их предшественники, мастера того времени чувствовали выразительность линий и красок, изображая гибкие, развевающиеся волосы Персефоны (ил. 157), ее красивое юное лицо, властные и мужественные черты Аида, с задумчивыми глазами, черными бровями и бородой, виднеющимися из-под наброшенной на его голову шкуры волка. Морда зверя с разинутой пастью и яростными глазами оттеняла возвышенность божества.

Характер персонажей в этрусском искусстве и раньше нельзя было назвать радостным. Даже просветленность — редкая гостья в лицах изваяний — почти не появлялась в живописных образах. Типичнее для них умудренная проникновенность облика, резкость черт и суровость переживаемых чувств. Конечно, этруски хорошо знали греческое искусство с его открытыми и уверенными героями, взоры которых излучали доброжелательность и спокойствие. Но этрусская культура, в своей сущности тесно связанная с требованиями культа, больше тяготела к магически-торжественному ощущению таинственности мира, свойственному восточным цивилизациям. В искусстве последних столетий эти настроения [с.277] усугублялись и особенно сильно дали себя почувствовать в росписях склепов. Для погребальной живописи III века до н. э., продолжавшей развивать драматические сюжеты, характерна общая холодная манера выражения, проявляющаяся в более четких, нежели ранее, контурах фигур и лиц, в несколько внешней красивости образов, в усилении внимания к декору — вышивкам одежд и покрывал, резьбе мебели, узорам тканей.

Примечательны в этом отношении две фрески гробницы Щитов из Тарквиний, исполненные на один сюжет, но, по-видимому, разными мастерами (11, ил. 91). Представленные сцены заупокойных трапез внешне сходны: перед невысоким столиком с яствами возлежит этруск, рядом сидит его жена. Детально изображены все сопутствующие трапезе атрибуты, узоры на вышитых покрывалах, которыми застелены лежанки, орнаменты на подушках под локтями мужчин. Композиции отличаются не только тем, что в одной около ложа стоят кифаред и флейтист, а в другой слуга с опахалом: в сцене с музыкантами художника более привлекает живописная сущность росписи, в сцене со слугой — графическая. Последняя, может быть, поэтому кажется несколько более холодной. Линии профилей женщины и слуги с опахалом прочерчены уверенной рукой; черты мужчины также обозначены довольно резко (ил. 158).

Роспись с музыкантами представляет заупокойную трапезу супругов Велтур Велха и Ларт Велха, имена которых написаны рядом с изображениями. Их слух услаждают звуки кифары и флейты, на которых играют два музыканта, облаченных в широкие, спускающиеся до пят одежды. Опирающийся на большую подушку Велтур нежно положил руку на плечо сидящей рядом Ларт (10, с. 25). В чертах его задумчивого и печального профиля художник, тяготевший в своей манере к живописным цветовым пятнам, сумел передать глубокую, редкую для этрусских памятников возвышенную
[с.278]

157. Роспись гробницы Чудовищ (вторая камера) в Тарквинии. Персефона. III в. до н. э.

[с.279] грусть. Особенно экспрессивно трактовано лицо женщины: в ее широко раскрытых темных глазах не только скорбь и ужас, но и глубокая обреченность и покорность; печаль смешана со страхом перед тайной смерти.

	158. Роспись гробницы Щитов в Тарквинии. Сцена трапезы. Конец IV — начало III в. до н. э.

Такой конкретности в передаче внутреннего трепета и тревоги человека, расстающегося с близким, не знали древнегреческие мастера. Выразительность, которой достиг здесь этрусский художник, предвосхитила чувства, ярко проявившиеся в раннехристианском искусстве (10, с. 24).

Живописная манера поражает резкостью, небрежностью, беглостью мазков. Будто спешил художник скорее, не потеряв ни крупицы переживаемого им [с.280] чувства, передать его в своих образах. Темными линиями мастер наметил направление прядей волос Ларт, создавая в то же время коричневым фоном впечатление их мягкой массы. Небрежным кажется при близком рассмотрении рисунок ярко-красных губ женщины, но цветовое пятно их в соотношении с темными провалами глаз звучит экспрессивно и резко. Рядом с лицом Ларт, этим шедевром психологической выразительности в этрусской живописи III века до н. э., лицо женщины в другой фреске менее эмоционально.

Не исключено, что в обеих росписях рядом с умершим показан живой человек, как на греческих белофонных лекифах. В композиции с музыкантами мужчина спокойнее, женщина охвачена страхом; в другой — встревоженным кажется мужчина, но чувства его, даже если предположить, что он усопший, выражены далеко не с такой силой, как у Ларт. Любопытна и иная деталь во взаимоотношениях лиц: спокойная женщина (ил. 158) трогает рукой плечо взволнованного мужчины; в сцене с музыкантами также более сдержанный по выражению чувств мужчина прикасается к охваченной ужасом Ларт. Возможно, эти особенности определены традицией в изображении умершего и живого или продиктованы художественными целями; вряд ли случайна эта жестикуляция основных персонажей.

Обращает внимание, что лица спокойных мужчины и женщины даны в обычной манере, в профиль, а встревоженных — в трехчетвертном повороте, как бы с желанием представить у обоих оба глаза и выразительную складку губ. Необходимость раскрыть состояние человека, его душевную встревоженность заставляла художников отходить от узаконенных традиций. Они решали здесь те же задачи, что и скульпторы-портретисты, стремившиеся не только произвести черты человека, но и передать его характер, настроение.

В гробнице Тифона на центральном столбе, поддерживающем потолок склепа, художник изобразил
[с.281]

159. Роспись гробницы Тифона в Тарквинии. II в. до н. э.

[с.282] страшных змееногих чудовищ. Чуть расширяющийся верх опоры украшен тремя узкими орнаментальными фризами, придающими каждой стороне столба характер пилястра с декоративной капителью. Помещение тифонов на них сюжетно оправдано; они держат широко расставленными руками тяжелый потолок погребальной камеры (ил. 159). Драматизм образов и эмоциональность выражения, нараставшие в этрусских фресковых росписях ко II веку до н. э., здесь выступили особенно наглядно. Один из крылатых демонов будто обезумел от напряжения, стремясь удержать тяжесть давящих на него плит. Прекрасна свободная манера трактовки тела могучего, но испытывающего трепет последнего напряжения. Эта живопись свидетельствует о запасах творческих сил, еще сохранявшихся у этрусков тех лет. На холодном синем фоне широко распахнутых, но будто опадающих и слабеющих крыльев пламенеют горячие мазки, которыми обрисовано тело демона. Созданные этруском образы созвучны не менее трагичным и величественным мраморным гигантам алтаря Зевса в Пергаме. Опустившиеся на колени, изогнувшиеся всем телом, напрягшие последние силы, эти крылатые фантастические чудовища возникли в годы, когда уже покоренные этрусские города испытывали сильнейшее воздействие завоевателей на свои религию и культуру. Римляне принесли с собой много новых порядков, порой глубоко враждебных этрускам идей. Горше физического порабощения была для этрусков необходимость смиряться с ними, следовать им в искусстве. Поэтому хотя в различных сценах или персонажах росписей и нет иносказания, эзоповского намека на определенные события или конкретные личности, но настроения этрусских фресок так или иначе вызваны состоянием народа, постепенно погибавшего под давлением римлян на всей территории от Арно до Тибра.

[с.283]