ИСКУССТВЕННЫЙ ОТБОР» ДЛЯ СТРАЖДУЩЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Однажды Андрей Вознесенский назвал Мартина Хайдеггера «последним коренным зубом европейской мудрости». Именно Хайдеггер в середине XX века заявил о безрелигиозности как главном признаке современной культуры, ссылаясь при этом на авторитет Ницше, который еще в конце XIX столетия мучительно ярко рассуждал о «смерти Бога». Вот и в конце XX века в России авторитетные исследователи говорят нам, что «пора осознать, что мы вступили в постхристианскую эру и переживаем процесс, обратный тому, который переживало человечество при вхождении христианства в историю»[126].

Однако позволим себе усомниться в авторитетах. Сомнение – это не только свидетельство привередливого характера. Со времен Декарта сомнение – признанный метод любого научного исследования. Подвергнем же сомнению точность понятия «постхристианская эра».

В I веке по Р.Х. христианство вошло в историю. Но это вхождение так изменило европейскую культуру, что до сих пор вне христианства она не может быть понята в ее существе и смысле. Практически в одно время с Хайдеггером В.В.Зеньковский писал: «Не следует забывать, что европейская культура, при всей сложности своего состава, была и остается доныне христианской культурой – по своим основным задачам и замыслам, по своему типу: из христианства она преимущественно выросла, его упованиями и идеалами она питалась, в христианстве обрела она свои духовные силы и от него взяла любовь к свободе, чувство ценности личности»[127]. Даже само умаление роли христианства в современной культуре фиксируется понятиями, от христианства происходящими, с ним связанными и определяющими себя через отношение к христианству: «безрелигиозная культура», «постхристианская эра».

В то же время нельзя отрицать, что за понятием «постхристианская эра» нет никакой реальности. Напротив, за этим понятием стоит та сложность состава, которая была и остается доныне в культуре. Современная ситуация – это не постхристианство, а вновь или «вечно возвращающееся» противостояние христианства и язычества. Христианство на протяжении своей истории никогда не выходило из этого противостояния. Менялись лишь его виды, степень остроты и масштабы.

Не раз в истории европейской культуры это противостояние принимало предельные формы, например, в I–III веках, в эпоху Реформации, во время Второй мировой войны и т. д. Близка к этому пределу и современная культура. Особенно ярко этот предел проявляет себя в утонченной неоязыческой форме, в идее спасения планеты от угрозы демографической катастрофы. Хочется отметить, что этот частный пример на самом деле из разряда стержневых. Он обнаруживает, что такое явление, как управление демографическими процессами, столь типичное для «постхристианской эры», на самом деле имеет обратную силу, а именно – свидетельствует о жизненности христианства.

В чем же суть демографической проблемы? Прежде всего в том, что численность населения планеты увеличивается. Демографы подсчитали, что в конце первого тысячелетия (1000 год) численность населения нашей планеты составляла примерно 250-275 млн. человек. В конце второго тысячелетия (2000 год) она приблизилась к 6 млрд. человек. При этом в конце XIX века она составляла 1171 млн. человек, в 1960 году – 3 млрд. человек. В чем причины такой динамики? Для многих ответ прост: это следствие успехов медицины и миротворческой политики.

Действительно, питаясь мощным энергическим потенциалом христианских ценностей святости жизни, милосердия, делания добра, наука, в частности медико-биологическое знание, к началу XX века приблизилась к ликвидации постоянно угрожавших человечеству факторов риска: эпидемий, инфекционных заболеваний. Достижения медицинской науки снижают детскую смертность, приводят к росту продолжительности жизни. Нейтрализация еще одной угрозы человечеству, войн, с помощью политических мирных средств урегулирования международных отношений – второе мощное основание происходящих демографических процессов.

Кто станет отрицать значение и важность демографических сведений при выработке стратегии и тактики экономической и социальной политики государства? Но как велик соблазн, признав это, сделать следующий шаг и выйти на уровень управления демографическими процессами! А если при этом принять известный аргумент языческой культуры (Аристотель «Политика»), что во всех твоих бедах, в частности в снижении уровня жизни, виноват ближний, в данном случае за то, что его так много, то выход на этот уровень получает оправдание, вольное или невольное. Пугало демографической катастрофы начинает формировать веру в спасительность рационального планирования рождаемости.

Позже ученые подсчитают, что, учитывая возможные достижения науки и техники, среднюю урожайность сельскохозяйственных культур, научно обоснованные нормы питания, наша планета может прокормить в шесть раз больше людей, чем живет на ней в начале третьего тысячелетия. Все сказанное относится в равной мере и к энергетическим ресурсам (по прогнозам ООН)[128]. Дело не в количестве энергии, продовольствия и других благ, а в справедливости их распределения, то есть в мере нравственности человеческих отношений. И стремиться надо к совершенствованию нравственных отношений, а не к созданию программ планирования численности населения по регионам, с помощью которых можно выйти на существенное снижение рождаемости. Но этот голос жизни заглушается какофонией «выживания». Многие не слышат, не различают еще ее основной темы. Многие еще не воспринимают происходящего под благозвучие речей о благосостоянии страждущего человечества, не слыша фальши при их сочетании с идеей искусственного отбора. Тем не менее для многих уже очевидна связь идеи искусственного отбора с идеей «смерти Бога». Именно эти идеи задают тон всем новым биомедицинским технологиям. Генетика просчитывает и выявляет человеческую неполноценность; искусственное оплодотворение работает с генетически отобранным материалом; критерием отбора в трансплантации становится перспективность пациента в широком смысле; понятие «медицинское планирование семьи» означает аборт, контрацепцию, стерилизацию; пренатальная диагностика все чаще становится основанием евгенических абортов, реализующих на практике искусственный отбор. Новая медицинская практика ставит культуру перед фактом целесообразности введения новых критериев смерти для человека с бьющимся сердцем, новых прав человека на легкую и достойную смерть и т. д. и т. п.

В демографической калькуляции люди, точнее их количество и качество, становятся основным средством расчета параметров выживания цивилизации. Но если официальная медицина, скорее, невольно подчинена логике выживания, как правило, «не ведая, что творит», то сатанинские секты вольны проповедовать любые античеловеческие идеи. «Спаси планету – убей себя!» – основной догмат «Церкви эвтаназии», явившей себя миру в 1992 году в Бостоне (США). Основателем-основательницей этой секты стал (стала) транссексуал Хрис Корда. Посетившая ее (его) «информация» предвещала экологическую катастрофу от непомерной репродуктивной активности человечества. Отсюда и основная заповедь – «не размножайся». Определены и пути к «спасению». Это – самоубийство, аборты, каннибализм и содомия. Именно это может спасти Землю от катастрофы и восстановить утраченное биологическое равновесие в природе. С точки зрения Корды, право на достойную смерть (принцип эвтаназии) должно стать абсолютно легальным и распространяться не только на безнадежных больных, но и на любого нормального человека. Аборты не просто должны быть разрешены, но и должны быть признаны морально позитивным актом. Людоедство ничуть не страшнее поедания людьми крупных млекопитающих. Наконец, содомия должна приобрести преимущественный по отношению к гетеросексуальности статус нормы.

«Новое экологическое мышление» исповедуют около ста человек, принадлежащих к центральной церкви в Бостоне, несколько тысяч сторонников на уровне кибернетической конгрегации и множество сочувствующих во всех штатах, а также в Италии, Латвии. Таких людей немного, но не это главное. Главное – то, что это явление совсем не ново: ведь по сути это возвращение языческого культа Молоха (конец 1-го тысячелетия до Р. X.), ритуал поклонения которому заключался в принесении человеческих жертв, особенно детей, а также в кастрации. «Церковь эвтаназии», рациональное управление демографическими процессами – это новые и чрезвычайно яркие одежды старой логики противостояния жизни и смерти, а не признак постхристианства. И чем откровенней это противостояние, тем больше оснований для выбора каждого из нас: Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло... Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое (Втор 30, 15, 19). И до тех пор, пока человеческий разум способен воспринимать эти слова, мы живем в христианскую эру.