СВЕРХФИЗИЧЕСКОЕ ТЕЛО

 

Признание феномена реинкарнации, хоть и в неяв­ной форме, все же предполагает осознание не только самого факта бессмертия существующей личности, но и того, что она является одной из целого ряда таковых. Однако при этом часто упускают из виду, что тело, за вычетом его внешней, пространственной оболочки, также не подвержено тлению.

Тело любого человека имеет физическую и сверх­физическую составляющие. Как только между ними заканчивается обмен энергией, физический человек прекращает свое существование. Но его сверхфизиче­ская составляющая не погибает вместе с ним по той простой причине, что она состоит из особого вида ма­терии, которая не поддается тому, что мы называем «смертью», (т.е. процессу, в течение которого физиче­ские частицы материи, соединенные воедино энерге­тическим полем, распадаются на отдельные элементы вследствие прекращения действия последнего).

Большинство неправильных суждений об условиях невоплощенной жизни возникло вследствие ошибоч­ного мнения, будто единственными аспектами личнос­ти, которые могут существовать независимо от физи­ческого тела, являются ее стороны, связанные с интел­лектом и эмоциями. Если бы так было на самом деле, умершие были бы аморфными сгустками энергии, без чувств и телодвижений, но к счастью, такие привидения существуют только в нашем воображении или в готических романах.

А на самом деле все обстоит по-другому: сверхфи­зическое тело является приемником ощущений на всех уровнях человеческой деятельности, при этом его ра­бота намного совершеннее, когда нет необходимости действовать через посредство физической оболочки. Поэтому личность сохраняет свою форму и функцию независимо от того, живо или мертво физическое тело, включено или отключено наше сознание.

Понимание того, что мы обладаем «телом земным и небесным», старо как мир. Оно было принято как нечто само собой разумеющееся в более развитых ци­вилизациях, таких как культура раннединастического Египта: вот почему Сфинкс, с его туловищем животно­го и головой человека, символизирующий двойствен­ность человеческого бытия, так часто фигурирует в древнем изобразительном искусстве Долины Нила.

Именно из-за догматиков, неспособных допустить существование невещественной реальности и как след­ствие смешавших в одну кучу сверхфизическое и фи­зическое тела, и была привита христианству концеп­ция воскрешения материальной субстанции.

Та же самая пагубная неосведомленность придала феномену смерти совершенно не соразмерный ему статус в нашей, современной культуре. Хотя непомер­но раздутый у нас страх смерти играет на руку гробов­щикам, сотни тысяч ни в чем не повинных людей ис­пытывают тяжкие страдания только из-за того, что их физические тела поддерживаются всеми известными науке способами в состоянии затянувшейся агонии, в то время как они уже вполне созрели, чтобы освобо­диться от них, подобно тому как змея сбрасывает с се­бя свою старую кожу.

Далее. Мало того, что мы отказываем в праве на бессмертие более тонким аспектам человеческого орга­низма, — нет, мы еще добавляем к этому другую не­справедливость, считая наше тело не партнером, а за­клятым врагом других элементов личности. Громадное число людей, на словах признавая себя божьими созданиями, на деле презирают и ненавидят свои собст­венные тела. Это особенно неприятная практика, ибо тело, которое привыкает причинять себе боль, не будет особенно церемониться, нанося боль другим. К сожа­лению, эта зловредная практика все еще в почете у многих членов сообщества, считающих себя здраво­мыслящими во многих других отношениях. Ритуальное самобичевание и власяницы сейчас стали редкими средствами самоистязаний, однако люди, привыкшие жить по извращенной формуле «сила через страдание», представляются другим чуть ли не героями.

Подавлять, вместо того чтобы развивать любое из наших чувств и учиться с их помощью получать ра­дость от жизни, по-моему, так же неверно, как пытать­ся стать виртуозом игры на фортепиано, отрубая себе поочередно пальцы одной из рук. t Однако наша пагуб­ная философия «преодоления трудностей» приучила многих восхищаться любым, кто намеренно причиняет себе физические неудобства, будь то боксер, которому постоянно ломают нос либо доводят до сотрясения мозга, пока он наконец не превратится в полуидиота; или альпинист, изо всех карабкающийся сил на вер­шину, рискуя отморозить пальцы рук и ног; или фа­кир, проводящий ночи на ложе из гвоздей; или монах, давший обет безбрачия и живущий отшельником в своей келье. Откуда взялась эта мания видеть в их до­бровольном самоистязании особые заслуги?

Причина проста, но нелицеприятна. Происходит это, видимо, оттого, что почти все мы в тот или иной момент жизни позволяли себе попусту тратить свои силы. Поэтому, чтобы раз и навсегда понять, что в поисках страдания нет никакой добродетели, надо предпринять значительную и суровую переоценку всех наших идей и сделать это честно и откровенно.

Я пришла к этому на собственном горьком опыте. Например, был случай в одной из моих жизней, когда я настолько не дорожила своим существованием, что настояла на публичном высказывании своих убежде­ний, хотя и знала, что они не смогут пробить брешь в стене предубеждений и догм, которые держали в темноте многих людей того времени. И меня сожгли за­живо, а это, как вы понимаете, весьма неприятный способ казни. Но, по крайней мере, при этом никто другой не пострадал, а толпа испытала такой же вос­торг, как современная толпа при виде катастрофы в автомобильной гонке.

Однако мне не всегда удавалось причинять боль только себе. В XII веке я заставила жестоко страдать свое здоровое, так обожаемое мною тело, да и других тоже, облачившись в латы и вызвав на поединок таких же заблуждающихся насчет себя молодых людей. В ре­зультате я (будучи рыцарем) получила жестокий удар кинжалом в правый глаз и погибла во цвете лет... и этот эпизод так хорошо запечатлелся в памяти, что до сих пор вызывает чувство дискомфорта.

Я думаю, причина, по которой это воспоминание и по сей день сохраняет яркость, заключается в шоке, который я испытала в тот момент, когда, подняв за­брало, вместо улыбающегося лица своего оруженосца, готового вытащить меня из-под раненой лошади, уви­дела искаженное ненавистью лицо оруженосца моего поверженного противника. И этот оруженосец тотчас же отомстил за своего господина расправившись со мною одним ударом кинжала. Вскоре после этого я ис­пытала еще большее чувство жалости к себе. Ибо вме­сто того чтобы похвалить меня за приверженность пра­вилам рыцарского поведения, мне было в довольно резкой форме сказано, что моя жизнь прошла бы в го­раздо более благоприятной атмосфере, если б я при­слушалась к призывам своего сердца, которое умоляло меня оставаться дома, возделывать свой сад и доволь­ствоваться любовью своей жены.

Даже люди, не сомневающиеся в том, что их теку­щая личность является одной из целой серии таковых, считают более ранние инкарнации отслужившей свой срок «одеждой», которая уже ни на что не годится. Когда их спрашивают, почему одни здоровы и красивы от рождения, а другие рождаются уродами, они заявля­ют, что тело дается нам либо в награду, либо в наказа­ние. Однако никто нам наше тело не дает: его параметры задаются нашим сверхфизическим, хотя и не обязательно тем, что непосредственно предшествует современному человеку.

Материалом, из которого сверхфизическое лепит своего нового физического двойника, является яйцек­летка и ее гены. Без участия сверхфизического компо­нента оплодотворенная яйцеклетка обладает самостоя­тельной энергией на два-три дня жизни. Если послед­ний берет под свое покровительство яйцеклетку, пред­намеренно остановив на ней свой выбор, он может создать оптимальную комбинацию из имеющихся ге­нов. Именно выбор, а не случай, делает того или иного ребенка в семье более здоровым и полным жизни по сравнению с его сородичами.

Предусмотрительное сверхфизическое может также повлиять и на мать, заставив ее желать ту пищу, в ко­торой нуждается ее плод. Если зародыш страдает от чрезмерного курения матери или ее увлечения спирт­ным, сверхфизическое может вызвать у нее отвраще­ние к этому, а если это не поможет, у нее начнется токсикоз, который будет продолжаться до тех пор, пока женщина не поймет, в чем дело. Но если сверхфизиче­ское воспользуется первой попавшейся яйцеклеткой для возвращения в материальную среду, оно, вероятно, не сможет предусмотреть всего, и это не замедлит ска­заться на конечном результате.

Именно Интеграл — итог мудрости, накопленной всей серией личностей, — должен решать, какой из сверхфизических компонентов должен взять на себя ответственность за строение нового тела, которое ста­нет физической оболочкой воплощенной личности. Между сверхфизическим «родителем» эмбриона и воп­лощенным индивидом возникнет естественный резо­нанс или гармоническое соответствие. Вот почему на­выки и таланты, приобретенные в одном из предыду­щих существований, обычно проявляются быстрее, чем умения, существовавшие во всех других.

Сверхфизическое, избранное Интегралом, обычно придает зародышу свои половые признаки. Но если сверхфизическое, отколовшееся от Интеграла, импульсивно прикрепляется к оплодотворенной яйцеклетке, оно может не полностью довести плод до нужного ему пола, что часто приводит к различным формам сексу­альных отклонений. Например, женщина, прошедшая через ряд прерванных беременностей, умершая в ре­зультате неудачного аборта или во время родов, в дру­гой жизни постарается разными путями защитить себя от повторения подобных мучений. Она может запрог­раммировать бесплодие либо, окажись она мужчиной в другой жизни, предпочтет стать импотентом или каст­ратом, дабы оградить себя и других от ненужных стра­даний. Она может ограничить свой сексуальный аппе­тит влечением к индивидам того же пола, что приво­дит к гомосексуализму или лесбиянству. А вот если бы истинные причины этиу отклонений были всенародно признаны, это не только упростило бы их лечение, но и избавило бы людей от ненужного публичного пори­цания.

Хотя физическое тело может подвергаться всяче­скому воздействию со стороны: например, разруше­нию в результате действия антибиотиков или парали­чу, вызванному вирусом полиомиелита, — это редко затрагивает его сверхфизический компонент, если только причины не гнездятся в его личности. Поэтому человек, потерявший слух в результате бомбардировки, сохранит способность слышать на всех других уровнях реальности. С другой стороны, мужчина, предпочи­тающий глухоту бесконечным придиркам ворчливой жены, может обнаружить, что его восприятие на слух на сверхфизическом уровне тоже уменьшилось, И он останется псевдоинвалидом до тех пор, пока не осоз­нает, что ему надо или как-то прекратить нападки суп­руги или просто уйти от нее.

Частой причиной вреда, нанесенного сверхфизиче­скому телу, становится какая-то концепция, принятая другим компонентом личности. Например, если тело интуитивно считает другое тело несовместимым с ним, но принуждено вступать с ним в тесный контакт под нажимом догм ложной этики, принятой остальной ча­стью личности, может возникнуть внутренний конфликт.

Внешне это примет форму душевной или физической болезни, не поддающейся лечению до тех .пор, пока индивид не пересмотрит свою концепцию «долга».

Долг, который часто обязывает нас делать то, что мы в душе считаем неверным, заставляет огромное число людей мириться с невероятно скучной интим­ной жизнью из-за принятых на себя семейных обяза­тельств. Они не понимают, что тем самым совершают «прелюбодеяние», ибо первоначально это слово озна­чало «секс без радости» — поразительный факт, пове­данный мне одним из немногих истинных жрецов нау­ки, которых я встречала в этом веке и который сам был выдающимся библеистом. Он умер незадолго до того, как должен был быть рукоположен в сан еписко­па англиканской церкви, и громогласно провозглашал с амвона о том, что «девяносто девять процентов пре­любодеяний совершаются в брачной постели».

Если монах-отшельник будет изо дня в день умо­лять Всевышнего даровать ему «злато целомудрия», он может дойти до того, что сделает себя импотентом на уровне сверхфизического и если он не осознает своей ошибки на пороге смерти или не попросит, в период своей невоплощенной жизни, освободить его от своего душевного бессилия, вполне вероятно, что следующее физическое тело пострадает от этого недуга. К сожале­нию, люди, просившие в своих молитвах то, что, как выяснялось впоследствии, было им вовсе не нужно, часто из-за ложной гордости не хотят просить Высшие Силы излечить их от этого. Какими бы благими ни были намерения целителя и на каком бы уровне созна­ния он ни действовал, исцеление не может состояться без участия в нем самого пациента. Но в конце кон­цов, даже самые упрямые настолько падают духом, что просят о помощи, даже если при этом им приходится признаваться, что только слепая приверженность дог­ме или страх нарушить какой-то запрет заставили их потерять массу времени и сил, простаивая на коленях в молитвах.

В основе многих якобы беспричинных страхов ле­жит какой-нибудь болезненный эпизод, пережитый более ранним сверхфизическим телом, который его современная копия не хочет повторить. В качестве ба­нального примера, иллюстрирующего этот механизм, можно привести мою давнюю неспособность научить­ся нырять. Несмотря на страстное желание преодолеть этот недостаток, заставлявший меня робко спускаться в бассейн, держась за поручни, в то время как другие дамы грациозно позировали на трамплине, я при ны­рянии всякий раз инстинктивно отдергивала голову назад за мгновение до того, как достигала воды. Не помню, сколько раз я шлепалась на живот, пока нако­нец не поняла, что не знаю, как перестать резониро­вать со своим предыдущим телом, которое случайно сломало себе шею, ударившись о подводный камень.

Несколько лет назад я попыталась излечиться от страха перед змеями, заставив Чарльза поймать мне червягу (слепозмейку) — нечто среднее между ужом и ящерицей, — чтобы приучить себя обращаться с ней. Я была уверена, что эксперимент пройдет удачно, ибо та рептилия была совершенно безвредной. Я не испы­тывала никакого беспокойства, а на самом деле даже жалела в душе, что не взяла для опыта настоящую змею.

Этот эпизод так ярко запечатлелся в моей памяти, что я буквально вижу, как моя рука тянется сама со­бой, чтобы взять змейку, мирно покоящуюся на ладо­ни Чарльза. Но через мгновение моя рука застывает в воздухе, а растопыренные пальцы словно упираются в невидимое стекло. Я помню, что потратила почти час, пытаясь дотронуться до змейки и останавливая себя на полпути. При этом я чувствовала себя ужасно глупо и злилась на свою беспомощность. Но я так и не смогла в тот раз заставить руку преодолеть последние шесть дюймов расстояния до змейки. Мой разум уверял ме­ня, что я в безопасности, а тело, настраиваясь на пере­житое, которое хранилось в памяти моего сверхфизи­ческого «я», не позволяло мне сделать этого, зная, ка­кая боль последует за змеиным укусом.

Я уверена, что причина нашего укоренившегося страха лежит в том, что большинство из нас имели печальное знакомство с этим широко распространенным видом земноводных в тот или иной период нашей длинной истории жизни. Однако, поскольку тогда я верила, что если вывести память о каком-то неприят­ном событии из бессознательного в состояние нор­мального бодрствования, это лишит его вредной энер­гии, я принялась реконструировать три эпизода, свя­занные с укусами змеи, причем в двух из них дело за­кончилось моей преждевременной смертью. Если бы эпизоды привели к тому, что часть моей личности от­кололась, воспоминание наверняка бы послужило хо­рошей терапией. Но поскольку они уже давно нераз­рывно слиты воедино, осознание их лишь усугубило мое состояние, и я не извлекла из этого эксперимента ничего хорошего, кроме лишнего напоминания о пере­житых травмах.

Опыт, накопленный многими сверхфизическими сущностями, не только предотвращает реально сущест­вующее тело от повторения уже раз испытанного, но также пытается защитить его от страданий, навязан­ных неуемными притязаниями разума. Например, если у меня затекла спина, потому что я слишком долго си­дела за машинкой, мое тело само заставит меня встать и потянуться. Однако слишком часто мой разум, заня­тый решением неотложной задачи, отказывается при­слушаться к сигналам моего тела, регистрирующим пусть даже легкий дискомфорт. Если его настойчивые просьбы игнорируются, тело заявит о себе более реши­тельным приступом боли. Вот почему так важно от­кликаться, а не игнорировать сигналы, посылаемые те­лом, — предмет, который будет более подробно обсуж­даться в главе, посвященной воспитанию (развитию, культивированию) своих инстинктов.

Признание того, что боль — это прежде всего свое­го рода предупреждение и крик о помощи, передавае­мые сверхфизическим «я» другим компонентам лич­ности, может существенно помочь в выработке пра­вильных методик снижения порога боли. Одну из та­ких методик я сама практиковала в молодости, хотя в то время у меня еще не было четкой концепции и я действовала чисто интуитивно.

Одна моя знакомая сообщила мне, что ей предсто­ит полостная операция по удалению массивной опухо­ли желудка, которая, как тогда думали, была злокаче­ственной. Она доверяла мне во всем и хотела, чтобы я присутствовала при операции, а затем сказала бы ей, есть ли у нее шансы поправиться или ей надо было примириться с неизбежностью конца. Она ужасно бо­ялась наркоза, ибо помнила, как после простой опера­ции по удалению аппендикса у нее была такая сильная рвота, что даже разошлись швы.

Я была с ней, когда медсестра дала ей наркоз и она отключилась вполне естественно, будто заснула у себя в постели. Операция заняла около двух часов и прошла лучше, чем мы ожидали: опухолью оказалась фиброма весом почти два килограмма, но без каких-либо при­знаков раковых образований.

Когда мою знакомую привезли в отдельную палату, где я ждала ее, она была еще под наркозом, и медсест­ра посоветовала мне пойти перекусить, зная, что боль­ная не придет в себя еще пару часов. Я так и хотела сделать, как вдруг что-то мне подсказало, что я должна остаться с ней и никого не впускать в палату. Прежде чем обеспечить ей необходимое уединение, я попроси­ла хирурга и анестезиолога сказать старшей сестре, что поступаю так с их согласия.

И снова, действуя скорее по наитию, чем умыш­ленно, я пододвинула стул к изголовью ее кровати, чтобы было удобно сидеть, положив больной руку на лоб. Затем, отчетливо и медленно произнося слова, я стала рассказывать ей все, что было сделано во время операции, благо хирург был настолько любезен, сооб­щив мне все во всех подробностях. Я знала, что звуки моего голоса до нее не доходят. Однако мои слова слу­жили своеобразным каналом связи с ее сверхфизиче­ским «я», по которому шла моя информация.

Я сказала приятельнице, что ей больше не нужно бояться рака, описала подробности полостной опера­ции: разрезы, сделанные в брюшной области, вырезанные ткани, швы, наложенные на их место, с тем чтобы было легче послать туда целительную энергию. Я пояс­нила, что на предупреждение об опасности, передан­ное в ее сознание в виде боли, среагировали вовремя, и теперь боль уже не является полезным сигналом. Порекомендовала ей относиться к анестезии не как к врагу, изгнавшему ее дух из телесной оболочки, а при­нять ее как к своего рода благожелателя, спасшего ее от боли во время операции. Поэтому, вместо того что­бы с помощью рвоты попытаться избавиться от нарко­за, ей, напротив, надо использовать анестезию себе во благо.

Я повторила свои увещевания еще несколько раз, что, как я выяснила впоследствии с другими пациента­ми, совсем не обязательно, если пациент не упорствует в своем нежелании слушать.

В течение четырех часов больная даже не пошеве­лилась, что само по себе является хорошим призна­ком, ибо раньше пациент, находящийся под наркозом, проявлял такое беспокойство, что его даже привязыва­ли к кровати. Она пришла в себя только один раз, про­изнеся полусонным голосом следующее: «Глупо было с моей стороны вообразить, что это рак... Меня совсем не тошнит... Я лучше еще посплю».

Она тихо проспала всю ночь. Первый послеопера­ционный день прошел на редкость спокойно, так что вместо морфия ей дали аспирин. Ее рана зарубцовыва­лась так быстро, что уже через неделю она выписалась из больницы и для полного выздоровления переехала ко мне на лондонскую квартиру.

Другой пример того, как с помощью энергии, на­правленной на сверхфизическое «я» можно лечить фи­зическое тело, был предоставлен мне одним молодым человеком, прибывшим к нам в Трелидан. В свое вре­мя я дала объявление о том, что в дом требуется гувер­нер, среди предложений было письмо от хозработника хирургического отделения больницы в Восточном Гримстеде. Он сообщил, что у них есть больной, пере­несший несколько операций на ноге, но все еще стра­дающий остеомиелитом правой голени, что в конечном счете повлечет за собой ампутацию нижней части конечности. Однако для того, чтобы операция прошла удовлетворительно, больному был рекомендован трех­месячный отдых для восстановления сил в обстановке покоя и на свежем воздухе. При этом особого ухода за ним не требовалось, так как ему будет регулярно ме­нять повязки госпитальный врач.

Его анамнез был выслан нашему местному врачу, который сказал мне, что ничто, кроме хорошего пита­ния и общения, молодому человеку не поможет, ибо в те дни еще не был изобретен пенициллин и остеоми^ елит считался неизлечимым. На следующий день после прибытия к нам больного я отправилась с ним в амбу­латорию, чтобы проследить за перевязкой — на тот случай, если бы мне пришлось делать ее самой. Но при виде огромной раны и от тяжелого запаха пропи­танных гноем бинтов меня стало мутить, и я покинула кабинет, стараясь не выдать врачу и больному своего состояния.

Когда мы вернулись домой, юноша так устал, что ему пришлось подать ужин в постель. Он с удовольст­вием принял мое предложение помочь ему принять ванну и поведал мне историю всех своих затянувшихся ран, которые были своего рода его боевым дневником. Он был ранен в первый же день начала военных дейст­вий в Северной Африке, всю ночь пролежал в пусты­не, прежде чем его подобрали. Раны были от семи раз­ных пуль. Одна зацепила почку, другая прошла сквозь легкое, две другие застряли в лопатке, остальные лишь слегка задели ноги, причем одна пуля отщепила часть голени чуть выше лодыжки. Как ни странно, но все другие пули, кроме этой последней, разрывной не причинили ему большого вреда, его раны быстро затя­нулись, не вызвав особого нагноения. Голень же силь­но воспалилась, и на ее лечение ушло несколько меся­цев госпитального режима.

Уложив его в постель с книгой, я взяла пустой под­нос и спустилась к себе в кабинет, где Чарльз и Билл Кеннеди, близкий друг Юнга, коротали вечер за бу­тылкой выдержанного портвейна. Я не помню сейчас, о чем мы говорили, кроме того, что это не имело отно­шения к юноше и его болезни. Помню только, что в какое-то мгновение я вдруг воскликнула: «Подождите минуту!.. Я переключаю сознание...»

И я очутилась в помещении с деревянным распяти­ем, выполненным в натуральную величину и так ярко раскрашенным, что, казалось, из ран Христа капает кровь. Прямо перед распятием, воззрившись на Его пронзенные гвоздем ноги, стоял на коленях молодой монах, в котором я сразу признала предыдущее вопло­щение юноши, расположившегося наверху, в спальне. Я знала, что молодой инок молится об особой милости Божией: он хотел те же раны получить, что свидетель­ствовали о страданиях Христа. Однако, боясь пока­заться обуянным гордыней, он просил Господа дать ему стигмы не на руках и лбу, а именно на ногах.

Сдвиг моего сознания длился всего несколько ми­нут, но по возвращении в нормальное состояние я по­няла, что положение раны на лодыжке юноши в точ­ности соответствовало тому месту на ноге Христа, сквозь которое прошел гвоздь. Что же касается других обстоятельств, то здесь у меня ясности не было. У меня сложилось мнение, что монах было родом из Испании и что он так и умер, не приняв причастия, вероятно, во время своей миссии в Южную Америку в XVIII веке.

Прислушиваясь к сигналам интуиции, которые для меня всегда более ценны, нежели логические рассуж­дения, я поняла, что сверхфизическое «я» монаха вы­делит энергию и сможет оказать воздействие на его те­ло лишь в ответ на демонстрацию отпущения грехов, которую оно признает за истинную. Его освобождение наступит только в результате надлежащим образом со­вершенного таинства евхаристии. Поэтому, поставив пред собою стакан с красным вином и бисквит, я при­нялась истово молиться, прося Бога сделать меня про­водником необходимого благословения.

К тому времени я уже знала, что юноша не прояв­ляет никакого интереса к реинкарнации и связанным с нею проблемам. Он был воспитан в семье религиозных фанатиков, и это явилось причиной его резко отрица­тельного отношения к любым проявлениям религии, поэтому он был рад, когда узнал, что мы с Чарльзом также не соблюдаем церковных обрядов. Поэтому портвейн и бисквит, принесенные мною в спальню, были восприняты им как простое проявление нашего гостеприимства.

Два дня спустя я снова отвезла его на перевязку в амбулаторию. Врач, делавший ее, сказал мне, что он глазам своим (да и носу) не мог поверить, когда увидел чистые, без гноя, бинты. Рана на ноге тоже начала за­тягиваться. Нагноение прошло, и юноша уже не чувст­вовал сильной боли. Однако кость голени была по­вреждена так сильно, что не могла выдержать его веса, и два года спустя ногу все же пришлось ампутировать. Операция прошло без осложнений, и потом дела юно­ши пошли на поправку.

Другой случай вмешательства сверхфизического «я» в природу человека произошел с психиатром Алексом Керр-Кларксоном. Первое появление у нас в Трелидане было вызвано его интересом к возможностям реин­карнации у больных, находящихся под гипнозом. За­тем, прочтя пару моих книг, он решил, что я сама могу быть интересным субъектом для его исследований.

Под конец его визита к нам, когда он уже торопил­ся, чтобы успеть на поезд, Чарльз вручил ему связку фазанов. Поскольку продукты тогда были строго по карточкам, фазаны можно было считать королевским подарком. Однако, увидев фазанов, Алекс вдруг отшат­нулся и, смутившись, заявил, что птиц надо во что-то завернуть. Озадаченный этим, Чарльз возразил, сказав, что птиц лучше всего везти как есть, на что психиатр воскликнул: «Я не могу трогать перья!».

Едва он произнес эти слова, как вдруг я слышу, что говорю ему: «Вы не можете заставить себя прикасаться к перьям из-за того, что ваша прошлая смерть была очень похожа на одну из моих. Вас оставили одного на поле боя... я не понимаю еще, где и когда это было... но вижу, что вокруг вас сухой горячий песок и обна­женные скалы. На них-то и расположилось семейство стервятников, шесть грифов, которые следят за вами. Наконец они спустились вниз, чтоб начать пир, — они приняли вас за мертвого. Ваша рана смертельна, но вы все еще шевелите руками. Всякий раз, когда вы начи­наете размахивать ими, грифы отпрыгивают от вас, но затем снова приближаются... вот они уже совсем рядом с вами, вы даже чувствуете их запах... они начинают рвать клювами вашу плоть...»

В этот момент Чарльз прервал меня, ибо Алексу стало плохо. Он как подкошенный повалился на ди­ван, лицо его покрылось испариной. Он был не в си­лах сдвинуться с места и с благодарностью принял предложение провести ночь у нас. Он поднялся к себе в комнату, но вскоре попросил меня зайти к нему.

Чтобы унять бившую его дрожь, он принял горя­чую ванну и сейчас лежал в постели, завернувшись в одеяло, но все еще находился под впечатлением от пе­режитого воспоминания. Он взмолился, чтобы я про­гнала стервятников, и стал размахивать руками, будто пытаясь отогнать их подальше от себя... «Почему они оставили меня умирать здесь?.. Почему? Ведь у всех нас есть товарищ на случай, если надо избавить от му­чений... почему они предали меня?... Меня!» Ужас пред смертью, которой он как бы заново умирал, вдруг сменился яростным негодованием.

Внезапно меня осенило, что его прежняя гибель была неразрывно связана с мыслью об измене. Он чув­ствовал, что страдает не только от ужасной смерти, но и от предательства его товарищей по оружию, оставив­ших его умирать на поле боя. Мне нужно было сразу догадаться об этом, ибо я знала, что в те времена в обязанности непосредственного командира входило ли­шать жизни своих безнадежных умирающих подчинен­ных, а не оставлять их на произвол судьбы на месте сражения... Именно выстрел командира избавлял смер­тельно раненого от мучений, это считалось даже чем-то вроде отпущения грехов, произведенным на поле боя в отсутствие священника...

Большую часть ночи я провела у изголовья Алекса, наблюдая, как его бросает то в жар, то в холод, словно в припадке малярии. Но в конце концов мне все же удалось убедить того воина, которым он был когда-то, в том, что его не бросили на произвол судьбы, и тогда со вздохом облегчения он произнес: «Они наверняка решили, что я погиб... Я больше не сержусь... У меня нет к ним ненависти за то, что они сделали, оставив меня вместе с мертвецами...». А потом, придя в себя, он успокоился и заснул.

Он проспал остаток ночи и все утро, ни разу не проснувшись. Поднявшись в первом часу дня, Алекс сообщил нам, что находится в отличном настроении. Позднее, уже во второй половине дня, он поведал мне печальную историю своей фобии. Эта боязнь птичьих перьев появилась у него еще в раннем возрасте и всег­да доставляла ему массу неприятностей. В детстве ро­весники дразнили его за то, что он не умеет обращать­ся с птицами, попавшими в сетку над клубникой. Став взрослым, врачом, он не раз просил своих к коллег, которые оказались такими же плохими психотерапев­тами, как и он сам, помочь ему вылечиться от недуга. Когда он уезжал от нас в тот день, то по дороге на вок­зал он уже спокойно нес фазанов, держа их за шеи. А в своем благодарственном письме написал нам сле­дующее: «Надеюсь, что никому из моих спутников в поезде не пришло в голову, что я псих, на что намека­ло мое поведение. Дело в том, что я не мог преодолеть соблазн, время от времени снимал фазанов с полки и, держа на коленях, гладил их перья... Я не мог не нади­виться на себя, что получаю от этого удовольствие!»

Хотя у физического тела нет никакой другой реаль­ности, кроме настоящего момента, ибо его существо­вание сегодня заменяет то, что было вчера, и, стало быть, перестало существовать, этот закон неприменим к ранее существовавшим версиям его сверхфизическо­го компонента. Ибо ранние сверхфизические «я», не будучи подвержены тлению, могут сохранять свою ин­дивидуальность до тех пор, пока личность обеспечива­ет их достаточной для этого энергией. На практике довольно трудно найти индивида, в котором не сосуществуют сразу несколько сверхфизических «я».

Сосуществование многих сверхфизических компонентов в одном индивиде оказывают личности неоценимую услугу, снабжая ее не только более широким диапазоном деятельности, но и облегчая его способность отождествлять себя с разными возрастными группами. Они позволяют личности не только помнить, но реально сопереживать чувственные впечатления, полученные физическим телом на его ранней стадии существования. Используя сверхфизическое, сформиро- ванное в детстве, мы наилучшим образом осуществляем общение с детьми, ибо если оставить в стороне чисто пространственные отношения, во всем остальном мы можем чувствовать себя детьми, забыв о нашем реальном возрасте. В более широком смысле применения этого механизма здесь можно говорить об использовании сверхфизических компонентов, принадлежащих более ранним личностям. Это помогает отождествлять себя с людьми гораздо старше по возрасту нас самих или с теми, кто принадлежит к другой рас или противоположному полу.

Если у этих сверхфизических «я» достаточно энергии только для поддержания своей собственной сущности, их можно сравнить со шкафом, набитым одеждой, предназначенной лишь для особых случаев. И если какое-то из них содержит чрезмерное количество энергии, которую оно не может или не желает выпустить «на волю», эта энергия может причинить больше вред действующей на данный момент личности или даже той, что появится вслед за ней.

Если физическое тело взрослого человека получает двигательные импульсы от его сверхфизического «я». функционирующего на детском уровне, разрыв меж; ними может выработать у человека склонность к несчастным случаям. Вместо того чтобы действовать синхронно, как пара лошадей в упряжке, они тянут разные стороны, словно лебедь, рак и щука из известной басни Крылова.

Я поняла это чисто интуитивно еще задолго до то­го, как стала вырисовываться сама идея сверхфизиче­ского «я», и с успехом применяла свои интуитивные прозрения в терапии. Впервые я опробовала их в слу­чае с мальчиком, который отличался патологической неуклюжестью. Лазая по деревьям, он, как правило, выбирал самые неудачные ветки и часто срывался вниз. Кроме того, он часто падал с велосипеда, посто­янно натыкался на мебель в доме, кубарем скатывался с лестницы, а грохот разбиваемых тарелок означал, что он «помогает» мыть посуду. Как-то раз я везла его до­мой из перевязочной, где доктор наложил ему шесть швов на рваную рану на коленке, когда меня вдруг осенило: я поняла, что являлось причиной всех его не­приятностей. Пока он был малышом, родители уделя­ли ему массу внимания и носились с ним как с писа­ной торбой, но едва подошло время идти в школу, они сказали ему, что ему пора становиться «мужчиной». В их понятии «стать мужчиной» означало быть не только физически крепким, но и более «самостоятельным», не надеяться на «родительскую опеку», не ждать от них тесного физического контакта, проявлявшегося в ла­сках и душевной чуткости.

В тот вечер мальчик лежал на диване в моем каби­нете, и я, как бы обратившись к нему за советом, при­нялась рассказывать историю болезни своего пациен­та, бывшего полковника королевских вооруженных сил. В моей интерпретации симптомом его болезни была полная потеря им способности сопереживать и душев­ная черствость, которые наступили оттого, что всю свою жизнь он держался с присущей англичанам стой­костью, не выказывая своих чувств. К тому времени, как я закончила свою историю, от этой героической фигуры не осталось ничего героического, кроме ко­лодки с наградами на мундире. В общении с людьми полковник выглядел марионеткой, и даже его пресло­вутая храбрость в бою оказалась следствием того, что он не мог представить себе, что, как и любой смерт­ный, может быть сражен пулей. Поскольку мой юноша в тот момент был по уши влюблен, я снабдила своего полковника женой, которая будто бы призналась мне в том, что ее муженек не только страшный зануда в отношениях с людьми, но еще больший зануда в по­стели.

Когда я закончила, мой юный пациент внезапно бросился мне на шею и зарыдал. Но это были слезы облегчения — он осознал, что нет ничего инфантиль­ного в желании любить и быть любимым. Его неуклю­жесть происходила от попыток продлить тот период жизни, когда ласки и физический контакт считались вполне достойной и приемлемой вещью. Как только он понял, что стремление казаться бесчувственным было не только неверным, но и нездоровым отноше­нием к жизни, поток его духовной энергии был на­правлен в сверхфизическое «я», что не замедлило ска­заться на координации движений и чувстве душевного равновесия. Уже на следующее утро он продемонстри­ровал это на практике, вымыв целую гору посуды, не разбив при этом ни одной тарелки, а в следующий учебный семестр в школе отличился в спортивных иг­рах, показав способность к крикету и теннису. Но на­ибольшее удовольствие ему доставляли танцы: теперь он не боялся отдавить девушкам ноги и стал кавалером нарасхват.

Тот же самый механизм сработал и на другом моем пациенте. Он был чрезвычайно высокого роста, но по­стоянно бился головой о дверные косяки и когда са­дился в машину, причем так сильно, что доходило да­же до сотрясения мозга, и его всегда видели с повяз­кой на лбу. Я накладывала ему повязки и выражала со­чувствие, но потом мне это надоело, и я подвергла его более грубой психотерапии, что не делает мне чести, поскольку он раздражал меня. Он вызвался отнести наверх поднос с едой для детей, но через минуту я ус­лышала грохот разбиваемой посуды, за которым по­следовал глухой стук падающего тела. Я бросилась на­верх и увидела, что он лежит на полу: он снова ударил­ся головой о дверной проем и напрочь вырубился. Вначале мне показалось, что он раскроил себе череп, ибо голова у него была вся в крови, но это была не кровь, а томатный суп, предназначенный для детей.

Поскольку из взрослых я была единственная в до­ме, мне пришлось самой протащить его по всему ко­ридору и уложить на кровать. Он все еще был без со­знания, и я очистила его окровавленную физиономию от каши и черепков, и залепив ссадину пластырем, привела в чувство. С трудом открыв глаза, он произ­нес, как мне казалось, с сожалением в голосе: «Жаль, что у вас не хватило ума поселиться в доме, не пред­назначенном для карликов».

Меня просто взорвало от негодования. Сколько раз мне приходилось слышать от него нечто подобное. «Этот дом строился не для гигантов, притворяющихся карликами! — возразила я ему. — Сколько раз ты бу­дешь доставлять людям неприятности, пока не пой­мешь, наконец, что ты ростом под два метра, а не пол­тора?»

«Я не такой высокий! — возмущенно ответил он. Затем добавил, подбирая слова: — По крайней мере, сам я не ощущаю себя высоким... Не больше, чем ког­да мне было четырнадцать лет».

Недели две или три ушло у меня на то, чтобы вы­яснить, почему он психологически застрял на том пе­риоде жизни, но когда он осознал свой действитель­ный возраст и свой рост, его реакция стала автомати­ческой.

Хотя «застрявшее» или «отстающее» во времени сверхфизическое «я» может нанести человеку немало вреда, его свободное и ничем не заторможенное дейст­вие может стать хорошим подспорьем в обучении фи­зического компонента новым навыкам и умениям. Это свойство сверхфизического я испытала на себе, когда в возрасте шестнадцати лет порвала сухожилия на левой ноге. Прогнозы врачей были неутешительными, и я ужасно огорчилась, подслушав разговор доктора с ма­терью, из которого выяснилось, что я больше не смогу танцевать или играть в теннис, хотя игра в гольф мне будет по силам.

Это было слабым утешением, так как еще до инци­дента с ногой, после полудюжины занятий гольфом, мне было сказано, что мои способности минимальны и учиться дальше будет бесполезной тратой времени и отцовских денег.

Спустя четыре месяца, проведенных мною на дива­не, в кресле-каталке или на костылях (что только до­бавило мне огорчений, ибо я так натрудила руки, что не могла заниматься на фортепиано), я все-таки реши­ла научиться играть в гольф и стала тренироваться, ис­пользуя свое сверхфизическое «я» (тогда я называла это «верхним этажом»). Вооружившись терпением морского льва, который учится держать мячик на кончике носа, я учила каждый свой мускул функционировать в пред­назначенной ему роли. Изо дня в день я в воображе­нии играла на поле для гольфа, которое мне было не­трудно представить, поскольку я часто ходила туда с друзьями — прекрасными игроками в гольф — еще до того, как покалечила ногу. В течение двух месяцев, во сне и наяву, я упорно тренировалась игре в гольф, и вот теперь мне предстояло доказать всем, что я могу пре­вратить мои воображаемые тренировки в реальность. К счастью для меня, в том году чемпионат графства Гемпшир по гольфу проходил неподалеку от нашей усадьбы. За два дня до игр мне сняли с ноги гипс. Моя подружка внесла мою фамилию в список участников, и я уговорила мать отпустить меня в клуб, чтобы по­смотреть начало соревнований.

К первой метке для мяча я продвинулась в состоя­нии раздвоенного сознания. Одна половина его уверяла меня, что мое тело будет действовать по инструкциям моего сверхфизического «я», а другая заклинала не де­лать этого, дабы не опозориться перед всеми и не пов­редить больную ногу. Возможно, из-за того, что я зна­ла, что если мне придется отправиться за мячом в пес­чаные дюны, я проиграю из-за ям на пути, я вела мяч строго по фарватеру. И выиграла! Многие годы спустя отец везде носил с собой вырезку из газеты с заголов­ком: «Чудо на площадке для гольфа! Шестнадцатилет­няя девочка взяла все шесть наград чемпионата!»

Вот почему я хорошо знаю, как важно представлять свое сверхфизическое «я» здоровым и деятельным да­же в том случае, когда его физический компонент страдает от вредного воздействия болезни, травмы или преклонного возраста. Ибо сверхфизческое должно и может оказывать самое благотворное воздействие на свою физическую оболочку. Это неоднократно демон­стрировалось в случаях якобы «внезапного» излечения с помощью энергетической подпитки, идущей от внешнего источника... что лежит в основе разных ви­дов экстрасенсорного исцеления.

Однако этот благотворный процесс имеет и обрат­ную сторону, то есть сверхфизическому можно нанести большой вред, если при попустительстве личности оно настроится на недуги, влияние которых в принципе не должно распространяться за пределы физического. Вот почему так опасно отождествлять себя с болезнями. Трудно излечиться от ревматизма или прыщей, если человек не переставая твердит «мой артрит» или «мои прыщи», тем самым перенося вредное воздействие бо­лезни на более тонкие структуры своей личности.

Желание во что бы то ни стало вернуть былую мо­лодость часто оборачивается против самого себя, ибо если большое количество энергии тратится на поддер­жание сверхфизического компонента, который уже не­актуален, его текущий вариант теряет силы, что может привести к преждевременному старению. Характер че­ловека тоже портится, ибо нежелание смотреть в лицо реальности является ничем не прикрытой формой уныния или ипохондрии. Такая ипохондрия может да­же иметь летальный исход, как я убедилась на собст­венном опыте в мою бытность римлянкой в возрасте сорока лет. Я была все еще красива и обладала завид­ным здоровьем, но... вдруг обнаружила, что при чте­нии писем мне все чаще приходит в голову обвинять писцов в небрежном отношении к работе, вместо того чтобы откровенно признать, что у меня слабеет зре­ние. Кроме того, у меня были красивые зубы, но поте­ря трех их них не огорчила бы меня так сильно, если б не надо было встречаться с молодым человеком, от которого я была без ума и которого держала при себе в качестве придворного врача.

Этот юноша не выражал особой склонности к бли­зости со мной, а каждый новый седой волос и появив­шаяся на лице морщинка говорили, что мое время бы­стро убегает. Поэтому в надежде на то, что он поймет, как много потерял, если б меня вдруг настигла смерть, я решила инсценировать тщательно продуманное са­моубийство. Заказав себе мраморный саркофаг, я при­гласила друзей и знакомых на свой прощальный бан­кет, что вызвало некоторое удивление, ибо прилюдно самоубийства совершались, только падая на меч.

Произнеся прекрасную прощальную речь, которая растрогала многих из приглашенных, я удалилась, что­бы подготовиться к сцене, которая, как мне казалось, послужит прелюдией к более приятному продолжению. Я улеглась в свой саркофаг, который был наполнен теплой душистой водой и усыпан лепестками роз, — помню, мне даже пришла мысль, что после инсцени­ровки его можно будет использовать как прекрасную ванну — и пригласила своего придворного врача.

Тоном, не допускающим возражений, я приказала ему вскрыть мне вены на запястье. Я ожидала, что врач станет умолять меня не делать этого и тогда про­явится его скрытая страсть ко мне. Но не тут-то было: вместо этого он безропотно повиновался приказу. Я была в ужасе, видя, как он убивает меня собственными руками! Ложная гордость не позволила мне просить его перетянуть руки жгутами, и я так и осталась ле­жать, истекая кровью, окрасившей воду моей прекрас­ной ванны. А потом я закрыла глаза, чтоб никто не ви­дел затаившейся в них бессильной ярости.

Я в высшей степени благодарна ему за понимание, сочувствие и моральное мужество, с которым он не дал мне обмануть себя, ибо он вылечил меня от со­блазна вновь воспользоваться этим ужасным способом шантажа. Но он получил-таки этот взрыв давно припа­сенной ярости, когда я вновь пережила этот эпизод в переключенном сознании, вздремнув в другой, более прозаической ванне нашего дома. Ибо тот римлянин снова предстал в образе врача — и зовут его, как вы думаете?... ну, конечно же, Дэнис Келси!

Поскольку за всю историю своих инкарнаций я по крайней мере дважды совершала самоубийство — то из ложной гордости, то в приступе отчаяния — и таким образом покидала вполне пригодные к жизни физиче­ские оболочки, кому, как не мне, не знать, что после смерти никто тебя не тянет предстать пред небесным судьей, карающим за земные грехи? На самом же деле, как показал мой собственный опыт, происходит сле­дующее: часть личности, пытавшаяся уйти от какой-то проблемы в одной жизни, воспроизводит подобную ситуацию в другой.

Если личность в той ее части, которая имеет дело с разработкой концепций, начнет во всем винить физи­ческое тело, сверхфизическое, которому ставится в обязанность подыскать ему замену, возможно, не най­дет должного понимания у других аспектов личности. Вместо того чтобы в полной гармонии друг с другом стремиться к общей цели, инстинкты, интуиция и раз­ум будут вовлечены в междоусобицу, которая никому не пойдет на пользу, ибо независимо от того, кто одер­жит верх, мира меж ними не будет, пока они не начнут взаимодействовать друг с другом.

Поэтому самоубийство ничего не дает, если нет до­стойного мотива, такого, как в случае с капитаном Оутсом, который героически пожертвовал собою, уйдя в ледяную вьюгу Антарктики ради спасения своих то­варищей по экспедиции, или со многими безымянны­ми героями, которые предпочли раздавить зубами кап­сулу с ядом, чтобы не выдать под пыткой своих коллег. Но я уверена, что все мы должны быть готовы взять на себя всю ответственность за свою смерть, когда наше физическое тело перестает служить полезным провод­ником нашей личности.

К сожалению, в наши дни смерть уже не считается простым переходом из одного состояния в другое, ко­торый уже не раз совершался человеком. Поэтому сре­ди нас найдется не так уж много людей, способных покончить счеты с жизнью, понимая, что для этого пришло время. Даже когда человек приходит к такому решению, его усилия могут оказаться неэффективны­ми, если в дело вмешается современная медицина.

Поэтому мне кажется, что мы всегда должны иметь правдивую информацию о своем состоянии и в случае тяжелой болезни знать, каковы наши шансы на выздо­ровление. Человек сам, и только он один, должен ре­шать, стоит ли ему жить дальше. В нашем случае с Дэнисом, если кто-либо из нас вдруг окажется настолько немощным, что даже уход за ним не принесет никакой пользы, мы надеемся, что другой проявит к нему со­чувствие и предоставит средство, позволяющее спо­койно уйти из жизни — так, как мы делаем это с уми­рающими домашними животными, тем самым избав­ляя их от ненужных страданий.