РЕИНКАРНАЦИЯ И ПСИХИАТРИЯ

Меня всегда поражало то, сколько времени зани­мает обычный психоанализ больного. В сущности, од­на из привлекательных сторон гипноза и заключается в том, что с его применением можно быстро провести радикальную терапию. Я целиком и полностью под­держиваю мнение Джоан о том, что события, послу­жившие причиной недуга больного, могут охватывать значительные промежутки времени. Более того, я на­хожу такой подход чрезвычайно плодотворным. Одна­ко в самом начале меня пугала сама задача поиска необходимых фактов на практически необозримом временнбм пространстве. Джоан уверила меня, что она вполне отдает отчет в том, что некоторые пациенты ухватятся за идею реинкарнации как за новый повод ухода от ответственности, но она была также уверена, что сможет отличить настоящее воспоминание преды­дущих жизней от фактов, порожденных прихотливой фантазией пациента. Она подчеркивала, что в боль­шинстве случаев причиной невроза являются события настоящей жизни пациента и только в случае непол­ной интеграции прошлого опыта необходимо погру­жать его в более отдаленные пласты подсознания.

Так уж случилось, что два первых случая гипноте­рапии произошли один за другим, как только мы уст­роились в Лондоне. Они произвели на меня глубокое впечатление, т.к. оба пациента уже лечились у меня за­долго до того, как я познакомился с Джоан.

Первым больным был молодой человек с типич­ным неврозом навязчивых состояний, наиболее ярким симптомом которого была навязчивая идея о том, что его опрометчивый поступок в детстве послужил при­чиной артрита, развившийся у его отца тринадцать лет спустя.

А дело было так. Однажды, в отсутствие его роди­телей, которые должны были вот-вот вернуться, при­слуга попросила мальчика помочь ей застелить по­стель. Когда женщина вышла за простынями, ему вдруг пришла в голову мысль намочить матрац, что он и сделал, проведя по нему мокрой тряпкой. Пациент прекрасно понимал, что между этим незначительным инцидентом и болезнью отца нет никакой связи, но это ни на йоту не преуменьшало его чувства вины и тревоги. И как это часто бывает с людьми, страдающи­ми неврозами навязчивости, механизм, породивший его главный симптом, распространился и на другие ас­пекты его эмоциональной жизни, создав массу вторич­ных расстройств.

Обследование вскрыло массу нюансов, вдаваться в которые здесь нет необходимости, но я должен упомя­нуть некоторые факторы, имеющие отношение к глав­ному симптому болезни. В соответствии с теорией, ко­торой я тогда придерживался, все мальчики в опреде­ленном возрасте проходят через этап острой враждеб­ности к своему отцу. Если эта враждебность не находит позитивного разрешения, она может перейти в подсознание ребенка и стать источником целого ряда невротических расстройств. Я полагал, что именно это и произошло в данном случае. А когда в ходе одного из наших ранних сеансов выяснилось, что в их семье бытовало мнение, что, проведя ночь во влажной по­стели, можно «застудить себя до смерти» и «получить ревматизм», я еще больше уверился в мысли, что, ув­лажняя матрац мокрой тряпкой, ребенок проигрывал свое неосознанное желание избавиться от отца.

Сейчас я уже не считаю, что ребенок должен прой­ти этап острой вражды к родителям, но в отношении нашего пациента это было именно так. С чувством удивления и даже некоторого смятения он обнаружил в себе массу такого рода чувств к отцу и вспомнил ряд поступков, в которых эти чувства находили свое выра­жение. Как ни странно, но эпизод с мокрой тряпкой в их число не входил. Хотя я неоднократно возвращался к нему и больной понимал, что это могло бы быть наиболее подходящим объяснением его поведения, это понимание не снимало саму идею навязчивости. По­этому, после восьмидесяти или около того сеансов ста­ло ясно, что мы в тупике, и по обоюдному согласию мы прекратили лечение.

Время от времени он сообщал мне о своем состоя­нии, и я знал, что симптомы болезни то усиливались, то пропадали, что, впрочем, не помешало ему сделать великолепную карьеру по службе. Потом он на несколь­ко лет выпал из поля моего зрения, и вдруг совсем не­давно я получил от него письмо с просьбой о срочной встрече. Он написал, что некоторое время назад с его отцом случился удар, от которого тот вскоре умер. Это событие не оказало ухудшающего действия на его со­стояние до тех пор, пока в один прекрасный день ему не бросилась в глаза заметка в одном журнале о неких опытах, которые проводились над крысами. Суть их состояла в том, что если крыс держать в холоде и сы­рости довольно долгое время, у них резко подскакивает кровяное давление. Информация поразила больного, вызвав в его воображении приблизительно такую цепь ассоциаций: «Холод сырость высокое кровяное давле­ние инсульт!» И теперь он чувствовал, что не только артрит, но и сама смерть отца были следствием того злосчастного эпизода с мокрым матрацем.

Когда мы встретились, я сразу ввел пациента в курс дела, сообщив о том, что реальная причина его недуга может лежать в его более ранних жизнях. Он допустил возможность такого толкования и с готовностью при­нял мое предложение сделать Джоан свидетелем на­ших сеансов.

Он быстро погрузился в глубокое гипнотическое состояние и буквально сразу же произнес:

— Вижу молодую женщину в одежде времен коро­ля Эдуарда. На ней широкополая шляпа с вуалью. Она стоит на крыльце у входной двери и ждет автомобиля, который должен подъехать к дому. Это роскошный, большой особняк.

В этот момент Джоан молча передала мне записку, с помощью которой она общалась со мной во время се­анса, т.к. даже тихий шепот мог потревожить пациен­та. В записке говорилось: «Ценная информация. Я то­же это вижу. Но это не особняк, а обычный дом конца викторианской эпохи. Спроси его, сколько в нем окон». Я так и сделал. Он ответил следующее:

— По два окна на первом этаже, по обе стороны крыльца, в котором четыре ступеньки.

И четыре окна на втором А затем добавил:

— Я сейчас хорошо вижу подъезд к дому. Это прос­тая, посыпанная гравием аллея, ведущая к дому в ок­ружении кустарников.

В течение следующего часа мы узнавали все новые подробности. Оказывается, та молодая женщина рано осиротела: ее родители умерли во время эпидемии хо­леры в Индии.

— Мой отец служил в армии, а мать никогда не от­личалась крепким здоровьем, — рассказывал пациент.

Девушку отправили назад в Англию, где ее опреде­лили к одной из тетушек, старшей сестре ее покойной матери. Их дом стоял на задворках маленького универ­ситетского городка, где-то в Восточной Англии, но на­звания его он не помнил. Девушка считала, что нахо­дится в полной зависимости от тетушки, и только ког­да ей исполнился 21 год, она узнала от адвоката, что родители оставили ей вполне приличное наследство. Оно существовало в виде попечительского фонда, про­центы по которому получала ее тетушка, но который после замужества племянницы полностью переходил в ее руки при условии — и в этом заключалась вся про­блема — полного согласия на брак со стороны ее тетушки. Если жених окажется «неприемлемым», ей не достанется ни гроша.

Рассказывая, как тетушка забраковала жениха де­вушки, приходского пастора, пациент пришел в силь­ное волнение. Возможно, пастор оказался слишком робким или жадным, не согласился на то, чтобы обру­читься тайно, и девушка впала в отчаяние из страха потерять его.

В этот момент вмешалась Джоан, передав мне оче­редную записку, в которой она попросила меня пред­ложить ему «осмотреть» тетушкину спальню. Через не­которое время больной стал описывать комнату, напо­минавшую логовище хронической больной.

— Там очень душно: она зажгла медицинскую свеч­ку и никому не позволяет проветривать комнату. Всю­ду стоят склянки с лекарствами и коробочки с порош­ками.

Джоан снова сунула мне записку: «Спроси, чем сейчас занимается тетка».

Ответ последовал незамедлительно:

— Она принимает ванну. Ванна по краям облицо­вана красным деревом, а сбоку стоит скамеечка.

Я спросил его, что делает в это время он сам. Па­циент ответил:

— Я меняю постель, пока она моется. Но простыни достал не из комода, а принес прямо с веревки, на ко­торой они висели в саду.

В этот момент Джоан, которая оставалась невиди­мой для сидящего с закрытыми глазами пациента, сде­лала жест, как бы опуская руку в воду и стряхивая кап­ли с пальцев. Прежде чем я успел спросить его о чем-либо, пациент проговорил:

— Простыни сырые, но недостаточно! Я иду к умывальнику за кувшином с водой и начинаю раз­брызгивать воду по матрацу

Однако тетушка вернулась слишком скоро в комна­ту. Она не только увидела, чем занимается ее племян­ница, но и поняла, зачем она это делает. Она завопила: «Ты хочешь застудить меня до смерти!» — и впала в та­кую ярость, что с ней случился апоплексический удар, после чего она много лет оставалась прикованной к постели. Девушка ухаживала за ней как могла, не смея покинуть ее из боязни быть уличенной в преднамерен­ном убийстве.

Когда я медленно вернул пациента в настоящее и вывел его из гипноза, у него осталось ясное воспоми­нание обо всем, что он рассказывал нам в гипнотиче­ском состоянии, и он ничуть не сомневался, что все это произошло именно с ним. Он испытал огромное облегчение от того, что наконец-то нашел действи­тельный источник своего чувства вины — вины, кото­рую он испытывал перед отцом. Когда я в письме к нему попросил разрешения цитировать историю его болезни, он еще раз подтвердил, что этот симптом воз­ник у него в сознании лишь после того сеанса.

Второй случай произошел несколько дней спустя. Пациентом оказался высокий, атлетического вида мо­лодой человек, которого преследовала мысль, что бед­ра у него широкие, как у женщины. Эта навязчивая идея порождала в нем чувство вины и неполноценнос­ти, не давала покоя ни днем, ни ночью, мешала в об­щении с людьми. Однако понимание того, что идея и чувства, которые она вызывает, противоречат здравому смыслу, нисколько не облегчало его положения.

Пациент легко поддался внушению, и я с удовлет­ворением хочу отметить, что в ходе долгого анализа не оставил без внимания ни одного фактора его нынеш­ней жизни, который мог бы породить симптомы его болезни. Мне удалось помочь ему преодолеть бо­лезненную застенчивость в общении с людьми, что по­зволило ему успешно завершить трудный курс обуче­ния и приобрести специальность. Но я также понимал, что мне не удалось справиться с его главной проб­лемой.

После того как мы приостановили лечение, он еще навещал меня в течение года, но чисто дружески, не обращаясь ко мне как к врачу. Потом мы довольно дол­го не виделись, и вот недавно он прислал мне письмо с просьбой о встрече, т.к. его снова начали мучить прежние симптомы.

Он с симпатией отнесся к моим идеям о реинкар­нации и был явно рад, что Джоан тоже захотела по­мочь ему избавиться от мучившего его недуга. Я под­верг его гипнозу, приказав ему дать волю воображе­нию в поисках того, что могло бы послужить источни­ком его эмоций, при этом я подчеркнул, что он должен не колеблясь выражать все, что приходит ему на ум, каким бы странным и невероятным это ни каза­лось на первый взгляд. Через пару минут он стал опи­сывать сцены, в которых фигурировала элегантная мо­лодая женщина, везде появлявшаяся в сопровождении эскорта молодых людей. Эпизоды, как кинокадры, бы­стро сменяли друг друга: то, одетая в собольи меха, ле­ди выходит из роскошного «даймлера» у отеля «Сав­вой», то, без всякой связи с предыдущим, она стоит на палубе роскошной яхты, а затем на трибунах ипподро­ма в Аскоте. Джоан передала мне записку. «Это прав­дивые зарисовки, — говорилось в ней, — но он не ви­дит девушку такой, какой она была на самом деле. То, что он видит, просто ее фантазии. Скажи ему, чтобы он сосредоточился на ней».

Пациент быстро «вошел в образ» девушки и даже перешел на настоящее время в описании событий, и по мере того как они развертывались, его настроение все больше и больше омрачалось. На самом деле, де­вушка была дочерью мелкого торговца в университет­ском городке. К несчастью, она влюбилась в студента из аристократической семьи и надеялась, что он сдела­ет ей предложение. Девушка уже воображала свою бу­дущую жизнь в высшем свете, черпая сведения из жур­налов мод и газетных сплетен. Но когда она в разгово­ре с ним упомянула о своей возможной беременности, он так перепугался, что даже не высказал сочувствия, а просто перестал с ней встречаться.

Всеми силами она пыталась вызвать искусствен­ный выкидыш: пила слабительные, принимала горячие ванны, даже прыгала с высокой стены. Ничего не по­могало. Она затягивалась в корсет, с ужасом ожидая дня, когда ее вздувшийся живот сам поведает родите­лям о ее положении. Спустя пять месяцев она решилась на нелегальный аборт. Сцена аборта изобиловала многими жуткими подробностями. Операция состо­ялась на кухне заброшенного дома. Старуха, делавшая аборт, в какой-то момент запаниковала и, почуяв не­ладное, предпочла сбежать, оставив девушку на произ­вол судьбы, привязанной столу и истекающей кровью. Девушка умерла, слыша, как стучат о каменный пол капли вытекающей из нее крови, умерла, остывая на холодном столе, холодея от ужаса.

Эти жуткие обстоятельства ее смерти — одиночест­во и ужас — привели к тому, что часть ее личности от­кололась от сверхфизического и как бы застыла в веч­ном настоящем. Этот компонент реинкарнировал че­рез два года, но уже в теле мужчины. Будь это женщи­на, она бы всю жизнь испытывала панический ужас перед родами и избегала бы беременности. Надо от­дать должное устойчивой психике пациента, т.к. дейст­вие фантомного компонента прежней личности прояв­лялось у него только в смутном ощущении чего-то «постыдного, женственного», которое как раз и ассо­циировалось у него с формой его бедер.

Другим аспектом этого случая, представляющим для меня особый интерес, были фантазии девушки, которые мой пациент и Джоан видели в начале сеанса. Я чувствовал, что эти картины играют какую-то важ­ную роль, и призывал его рассказать о них подробнее, но он был не в состоянии. Я предлагал их различные трактовки, не исключая возможности того, что эле­гантная женщина представляла собой личность, кото­рой пациент стремился стать. Он отвечал, что ни одно из моих толкований не представляется ему убедитель­ным, и в его голосе не звучало того негодования, кото­рое часто указывает на то, что мой намек попал в цель.

Сейчас, на основании полученного опыта, можно сказать, что в этом не было ничего удивительного, т.к. мы оба оперировали тогда рамками одной жизни.

Обсуждая этот случай с Джоан, я спросил ее, каким образом ей удалось установить, что фантазии пациен­та, хотя и имели большое значение, все же не были воспоминанием реальных событий. Она объяснила, что ключ к разгадке лежал в их статичности, в отсутствии в них динамики. Девушка пыталась представить, как она будет выглядеть в тех или иных обстоятельствах, но не то, что она будет делать, т.к. ситуации выходили за пределы ее жизненного опыта. Если бы она дей­ствительно принадлежала к тому же обществу, что и ее несостоявшийся жених, вероятно, в своих фантазиях она играла бы более активную роль, и в этом случае было бы труднее распознать их истинную сущность.

Эти фантазии преследовали ее, потому что она тра­тила на них все свои душевные силы, думая о будущем и одновременно страшась последствий содеянного. Именно эта непропорционально огромная затрата ду­шевной энергии и превратила воображаемые картины в нечто самодовлеющее, зажившее своей собственной жизнью в виде призрачных страхов и неисполнимых желаний. Если бы не страсть, с которой она желала их исполнения, они никогда бы не вышли за пределы ее личности.

Если бы я пошел по пути, подсказанному мне эти­ми фантазиями пациента, возможно, я бы гораздо бы­стрее распутал его проблему. Но я не мог сделать это­го, потому что это неизбежно увело бы меня за преде­лы одной жизни, которой я руководствовался в своих тогдашних психиатрических исследованиях. Как толь­ко я перестал втискивать получаемый в ходе исследо­ваний материал в рамки одной-единственной жизни, симптомы болезни моего пациента с помощью Джоан были устранены за один сеанс. Я считаю, что слово «устранены» здесь вполне уместно, т.к. у него уже во­семь лет нет никаких рецидивов и, кроме того, он об­рел счастье в семейной жизни.

Две истории болезни, которые я только что описал, относятся к группе неврозов, вызванных диссоциацией (отщеплением) фрагментов личности. Значение идеи реинкарнации в данном случае заключается в призна­нии того, что иногда такие фрагменты берут свое нача­ло в психике предшествующей личности. Однако го­раздо более распространенной причиной является ка­кой-либо недостаток самого характера человека. В случаях этого типа влияние реинкарнации, как ни странно, состояло в привлечении моего внимания к настоящей, а не к прошлой жизни пациента. Ключом к такому сдвигу акцента в оценке пациента, хотя я тог­да и не совсем понимал это, служили различные реак­ции больных во время их регрессии во внутриутробное состояние. Например, некоторые из них реагировали на ощущение дискомфорта чрезмерной агрессивно­стью, желанием нанести ответный удар, другие — стремлением к самоустранению в надежде избежать повторных инцидентов. Я также заметил, что отноше­ние пациента к жизни, его жизненная философия $ общих чертах повторяли то, что раскрывалось в его по­ведении в утробе матери. Но до тех пор, пока я не рас­ширил диапазон своих воззрений, перейдя за пределы одной жизни, я не осознавал одной существенной де­тали: индивидуум воплощается в новую личность вместе с характером, приобретенным в ходе его долгой истории реинкарнаций. Более того, этот характер не формируется, не меняется под влиянием среды, но со­здается самим человеком на основе его свободного вы­бора. Внешние влияния могут заставить человека из­менить его поведение, но только он сам может изме­нить свои устремления и цели.

Этот принцип теперь лежит в основе моего подхода к неврозам, происходящим от какого-то дефекта ха­рактера, а именно — какой-то навязчивой тенденции, заставляющей человека повторять выбор, который оказался нездоровым, ибо я убедился в том, что неза­висимо от того, как долго была у него эта тенденция, или обстоятельств, при которых она сформировалась, человек может изменить ее в любой момент, если при­мет решение сделать это.

Критерий того, является ли та или иная реакция здоровой или патологической, лежит в том неоспори­мом факте, что за исключением острой боли единст­венная ситуация, которую человеческое существо при­знает невыносимой для себя, является одиночество — чувство, что во всем мире нет никого, кто бы не был равнодушен к самому факту твоего существования.

И любое действие или противодействие в отношении другой личности должно быть либо уходом от одино­чества, либо стремлением к нему, ибо если любовь не подпитывать извне, она перейдет в равнодушие, и да­же ненависть в конце концов остынет без должного стимула.

Идея реинкарнации и заключается в этом «в конце концов», ибо конец одной жизни вовсе не означает конца предрасположенности к той или иной реакции. Наступит время, когда приход одиночества вследствие нездоровых черт характера порождает такую тревогу, которая сама проявляется в виде широкого спектра не­врастенических симптомов. Но если пациенту показать те аспекты его характера, которые грозят ему одиноче­ством в будущем, и сформировать в его психике иск­реннее желание изменить их, тогда может произойти реальное изменение и симптомы начнут сами посте­пенно исчезать.

Мне часто задают вопрос: может ли пациент, нахо­дящийся под сильным гипнотическим воздействием, дойти до точки перехода из его настоящей в прошлые жизни? У большинства пациентов, с которыми я имел дело, не возникало необходимости исследовать более ранние стадии его существования в этом мире, а среди тех, у которых такая необходимость возникала, лишь небольшому числу удавалось вспомнить тот или иной эпизод его предшествующей жизни. Даже в случае, когда пациент интеллектуально готов принять идею реинкарнации и ему только нужно, так сказать, веще­ственное доказательство протяженности его жизненно­го пути во времени, — даже в этом случае мне не всег­да удавалось предоставить в его распоряжение соответ­ствующие факты. У меня была пациентка, которая так сильно желала получить хотя бы проблеск ее пред­шествующей жизни, чтобы более авторитетно рассуж­дать на эту тему, что целых 12 сеансов посвятила этой цели, хотя проблема, с которой она ко мне обратилась, была к тому времени уже успешно решена.

Я уже имел возможность убедиться в том, что па­циентка хорошо поддавалась внушению, поэтому когда она намекнула, что гипноз на нее не действует, я сказал, чтобы она вытянула перед собой руку, и затем внушил ей, что она забудет о своей руке до тех пор, пока я не прикажу ей опустить ее. Потом я вывел ее из гипноза, в котором она находилась во время сеанса, и Джоан предложила ей остаться на чай. Около часа она сидела с нами за столом, болтая о том о сем и совер­шенно не замечая, что рука у нее по-прежнему вытя­нута. Она поняла неловкость своего положения лишь после того, как я приказал ей опустить руку. Конечно, мне не следовало бы так мучить ее, но я знал, что это не доставит ей никаких неудобств.

Можно было предположить, что ее страстное жела­ние убедиться в реальности прежней жизни на личном опыте могло бы сыграть с ней плохую шутку, подбро­сив воображению более или менее убедительную фан­тазию. Я учитывал, что она проштудировала все книги Джоан и чувствовала, как, впрочем, и мы с Джоан, с первых минут нашей встречи, что находится в компа­нии единомышленников. Но она оказалась на ред­кость порядочной женщиной и не поддалась искуше­нию. Вообще, вопреки моим ожиданиям, почти все мои пациенты всегда решительно боролись против «фантазирования».

Учитывая, что большинство заявлений о якобы пе­режитом опыте «дальней памяти» не внушают доверия, интересно отметить, что даже в том случае, когда па­циенту удалось извлечь из памяти эпизод, который ка­жется достаточно правдивым, хотя на самом деле он был сильно искажен в ходе переосмысления, часто сам пациент ставил его под сомнение. Известно, что боль­ные имеют склонность предоставлять в руки психиатра материал, который ему должен понравиться, однако мои пациенты этим редко пользовались; по-видимому, их желание освободиться от неприятных симптомов было для них важнее желания поиграть со мной в «кошки-мышки». Вполне вероятно, что присутствие на сеансах Джоан действует сдерживающе на тех пациен­тов, которые хотят ввести в заблуждение терапевта, рассказывая небылицы. Конечно, бывают случаи, ког­да Джоан не в форме и ее экстрасенсорные способ­ности ослаблены, но в нормальных условиях она легко настраивается на «волну» переживаний пациента, осо­бенно если эпизод относится к отколовшемуся фраг­менту его предшествующей личности. Она объясняла мне, что легкость, с которой она входит в контакт с этим призраком в сознании пациента, основывается не только на значительном опыте, приобретенном ею за годы работы с такого рода явлениями, но и потому, что обстоятельства, сдерживающие «энергию» призра­ка, бывают настолько схожи, что эмоции, которыми сопровождается ее высвобождение, вполне предска­зуемы.

Я обнаружил, что пациенту бывает очень трудно вспомнить имя, с которым он фигурировал в прошлой жизни, или дату того или иного эпизода, который он смог описать со всеми подробностями. Это происхо­дит, как мне кажется, из-за того, что события, всплы­вающие в их памяти под гипнозом, не являются вос­поминаниями личности как таковой, но принадлежат целиком тому «призраку», который оторвался от нее в результате какой-то травмы.

«Призрак» существует в замкнутом пространстве своего собственного «настоящего», со всеми эмоциями и ощущениями момента, но без какой-либо оценки со стороны сознания. Например, та девушка, умиравшая от кровотечения, мысленно обращалась к себе, говоря «я», а не по имени, и день ее мучений не ассоцииро­вался в ее сознании с какой-либо датой, а лишь с болью и ужасом ее положения. Джоан смогла опреде­лить дату ее смерти и установить промежуток в два го­да перед ее новым воплощением в мужчину, только по тому, что ее одежда, которая играла большую роль в ее фантазиях, относилась к моде 30-х годов, о чем Джоан знала чисто случайно, так как приблизительно в то же время получила приданое.

Один из немногих инцидентов, во время которого пациент сам определил дату своего воспоминания, произошел в 1959 году. Ко мне на консультацию при шел мужчина, по виду — типичный зажиточный сель­ский житель. Когда-то он сильно вывихнул себе плечо, в результате чего у него развилось онемение правой руки, которое было явно не органического происхож­дения. Его направили ко мне в надежде, что гипноз поможет определить природу недуга. Во всем осталь­ном он был вполне здоровый мужчина, в хорошей фи­зической форме и без всяких психических отклонений. В 14 лет он бросил учебу в школе, чтобы оказывать по­сильную помощь семье и, насколько я мог судить, имел весьма примитивные знания истории. Свободное время он проводил, копаясь в саду, плотничая и зани­маясь рыбалкой. В кино он ходил редко, дома обхо­дился без радио и телевизора и совсем не читал книг.

Он легко вошел в гипнотическое состояние и в те­чение нескольких минут рассказывал какой-то эпизод из детства, когда вдруг остановился на полуслове и после некоторой паузы произнес:

— Мне 17 лет, и я очень болен. Но не так сильно, как другие моряки.

Поскольку в его настоящей жизни он ничем серь­езно не болел и ни разу не был на море, я насторожил­ся и спросил:

— А когда это произошло? Ответ не заставил себя ждать:

— В 1567-м году.

Пока я пытался осознать, каким образом мой па­циент оказался во времени правления Елизаветы I, он продолжал описывать свой недуг: кровоточащие дес­ны, шатающиеся зубы, зловоние изо рта, язвы, появ­ляющиеся на теле без каких-либо причин, и постоян­ная слабость. Короче, он описывал типичные симпто­мы цинги.

После того как он со всеми подробностями расска­зал о своей жизни в качестве моряка елизаветинской эпохи, я спросил, не сражался ли он против испанской «Непобедимой армады». Он на миг задумался, а потом сказал:

— Понятия не имею, что это за штука — «Непобе­димая армада».

Но когда на следующем сеансе я спросил: «Когда вы умерли?» — он ответил: «В 1593-м. Через пять лет после того, как мы одолели этих чертовых испанцев».

У меня плохая память на даты, поэтому я только дома смог уточнить, что «Непобедимая армада» была разгромлена в 1588 году, т.е. ровно за пять лет до той даты, которой он обозначил свою кончину. Я думаю, что причиной его недоумения в ответ на мой вопрос об Армаде было то, что его первое воспоминание от­носилось ко времени, предшествовавшему этому исто­рическому событию, и, конечно, он не мог помнить морского сражения, которого тогда еще и в помине не было.

Когда пациенту с помощью гипноза удается высво­бодить «энергию», заключенную во фрагменте, достав­шемся ему от предшествующей личности, с ним либо происходит интенсивная абреакция — высвобождение подавленных эмоций, либо некоторое раздвоение, во время которого он, достигнув определенного отож­дествления с ситуацией, сохраняет отстранение, позво­ляющее ему быть и наблюдателем, и участником про­исходящей с ним драмы. Я не в состоянии предска­зать, по какому пути пойдет пациент, как и то, какой будет его реакция, если ему придется столкнуться с це­лым рядом «призраков» в ходе «погружения» в про­шлое. Полагаю, что его реакция на воздействие воспо­минания будет зависеть от силы импульса, а не от черт его характера.

Воспоминание о событиях, произошедших много веков назад, может по яркости поспорить с проис­шествием, случившимся накануне. Оно может быть даже сильнее по своему воздействию, ибо, находясь в состоянии нормального бодрствования, человек все же осознает себя в пространстве и времени, а в состоянии регрессии он, как во сне, не в состоянии контролиро­вать свои поступки. О том, насколько сильным может оказаться воздействие первого воспоминания, я знаю из собственного опыта переживания эпизода своей «дальней» жизненной истории. Я очень сомневался в своей способности восстановить в памяти события от даленного прошлого, зная, как трудно поддаются гип­нозу сами гипнотизеры, а у Джоан к тому же не было соответствующего опыта. Я посоветовал ей применить процедуру, которой я обычно пользовался при работе с пациентами, но она вместо этого зажгла свечу и велела мне пристально смотреть на ее пламя. Она заявила, что этим методом когда-то пользовались для «сдвига уровня сознания» и что я мог бы взять его на вооруже­ние в своей лечебной практике.

Хотя меня несколько покоробило ее пренебрежи­тельное отношение к моим советам, я подчинился и уставился на пламя свечи, стараясь привести себя в со­стояние релаксации. Превращение психиатра-скепти­ка, лежащего на кушетке, предназначенной для его па­циентов, в конника, управляющего колесницей, про­изошло, как мне показалось, в одно мгновение. Слева от меня был барьер, отделявший островок зрителей в центре арены. Справа меня обгоняла другая колесни­ца. Я понимал, что надо дать ей обойти меня, но вме­сто этого пришпорил лошадей и ринулся в узкий про­ход между нею и барьером. Наши колеса пришли в столкновение, раздался оглушительный треск, в сле­дующее мгновение меня выбросило из колесницы, и я почувствовал, как грудную клетку смяло прокатив­шимся по ней тяжелым колесом. Колесница перевер­нулась и ударилась о барьер, потащив за собой пова­лившихся набок лошадей. Последнее, что я слышал, было их дикое, пронзительное ржание.

В этот момент Джоан вернула меня в настоящее и привела в чувство. Однако ужасное осознание того, что мое безрассудство послужило причиной гибели па­ры моих любимых скакунов, привнесло в мою нынеш­нюю жизнь чувство стыда, которого я доселе не испы­тывал. Отделаться от него я не мог, и то, что это про­изошло со мной две тысячи лет назад, не имело значе­ния. Я чувствовал, что совершил ужасный промах, последствия которого тяжким бременем лежали на со­вести и не давали мне покоя сейчас.

Спустя несколько месяцев угрызения совести по поводу погибших лошадей проснулись во мне с новой силой, когда Джоан, уже совсем по другому поводу, восстановила некоторые эпизоды нашей прежней совместной жизни, также в качестве мужа и жены, в Анг­лии конца XVIII века. Среди многих деталей, которые всплыли в ее памяти, было и ощущение, что моя жизнь была тесно связана с лошадьми. Я разводил и дрессировал их, а иногда и дарил какой-нибудь отлич­ный экземпляр кому-нибудь из близких друзей. Но никогда не торговал лошадьми, что по-видимому, при­вело к развалу моего хозяйства. Я был так озабочен благополучием своих лошадей, что не позволял встав­лять им в рот стальные удила и всегда взнуздывал их, используя удила из кожи.

Мои попытки загладить вину перед лошадьми, ви­димо перешли и в мою теперешнюю жизнь. Катание на лошади было моим любимым занятием, а скакун, находившийся на моем попечении во время службы в армии, чуть было не стал участником британской олимпийской команды наездников. Однако, несмотря на то что мне нравилась верховая езда, охота и даже скачки, я всегда проигрывал, потому что боялся пока­лечить лошадь. Джоан, разумеется, знала о моем увле­чении лошадьми, но она не могла знать (потому что я сам никогда не задумывался об этом) о причине, за­ставлявшей меня постоянно заменять стальные удила на резиновые.

Эпизод с воспоминанием отрывка из моей собст­венной прежней жизни положил начало моей само­стоятельной работе с информацией из предшествую­щей жизни пациента, которую я проделал без помощи Джоан. Она в тот момент заканчивала работать над книгой, заказанной ей издательством еще до нашего знакомства.

Пациентом оказался весьма интеллигентный муж­чина лет сорока пяти, который с юных лет испытывал гомосексуальное влечение. Теперь мне кажется стран­ным, что, разбирая этот случай, мне с самого начала не пришла в голову мысль о необходимости вторгнуть­ся в его «дальнее» прошлое, но на то были свои причи­ны. Во-первых, и это я всегда подчеркиваю, признание того, что наша теперешняя жизнь — всего лишь по­следняя из многих, не является панацеей от всех бед. В большинстве случаев причины невроза лежат в настоя­щем и могут быть выявлены и устранены, оперируя исключительно настоящим пациента. Поэтому, за иск­лючением некоторых случаев, было бы глупо не под­вергнуть пристальному рассмотрению обстоятельства' его настоящей жизни, а чтобы хорошо понять их, не­обходимо начать с изучения его детства.

Во-вторых, данный пациент с самого начала за­явил, что является ярым сторонником религиозной доктрины англиканской церкви, из чего я заключил, что сама идея реинкарнации для него неприемлема. Как правило, успех терапии не связан напрямую с тем, разделяет или нет пациент нашу точку зрения, и по большей части лечение вообще проходит без обсужде­ния теоретических вопросов. Однако ненужный конф­ликт, вызванный введением в наш диалог этого спор­ного вопроса, мог бы только усложнить картину ана­лиза и замедлить ход выздоровления.

Поэтому первые 13 сеансов были посвящены изу­чению фактов текущей жизни пациента как с по­мощью, так и без помощи гипноза. Но в ходе их ис­следования я не нашел ничего такого, что давало бы мне ответ на вопрос: каким образом его навязчивое влечение к мужчинам спасало его от одиночества? Это чувство одиночества и являлось корнем проблемы, ибо как ни старался пациент излечить себя от извращенно­го желания, избегая всякого общения, эта доброволь­ная самоизоляция оказывалась в конце концов непо­сильной ношей, и он снова бросался в омут гомосексу­альных связей, обрекая себя, по его словам, «на еще большее одиночество».

На наш 14-й сеанс пациент прибыл в состоянии сильного возбуждения. Оказалось, что со времени на­шего последнего свидания он переехал на новую квар­тиру и там познакомился с молодым человеком, к ко­торому почувствовал сильное влечение.

Я подверг пациента гипнозу с целью выяснить, что именно в молодом человеке вызывает его сексуальное влечение, но вместо этого я вдруг, к своему удивле­нию, сказал ему:

— Посмотрите, кто заставляет вас испытывать эти чувства.

Буквально через несколько секунд он начал описы­вать эпизоды из жизни, в которой он был «хеттской женой предводителя иноземцев, вторгшихся в нашу страну».

Ее брак вначале складывался очень удачно, и она жила в роскоши среди угодливых подчиненных мужа, которые знали, что тот часто обращается к ней за сове­том. Но потом ее муж получил приказ отправиться в дальний поход, и она, вопреки своему желанию, долж­на была сопровождать его.

Задавая ему вопросы относительно направления движения войска, характера местности, времени, про­веденного ими на «привале», я попутался составить се­бе представление о размахе и целях военной кампа­нии. Возможно, будь мой пациент простым солдатом, он смог бы сохранить в памяти больше информации такого рода, но будучи женщиной, он вспоминал одни только неудобства, причиненные ей невыносимо дол­гим и трудным, как ему казалось, переходом: недо­могания и лихорадки, перенесенные ею в пути, жару и дорожную скуку, песчаные бури и скопища насе­комых.

Когда я спросил: «А сколько времени, по-вашему, длилось путешествие?» Последовал ответ: «Много доль­ше, чем я предполагала. Лишения, которые выпали на мою долю, совсем подорвали здоровье и унесли с со­бою красоту. И мой муж перестал приходить ко мне в шатер».

Когда она вернулась домой, ее разочарования уси­лились. Муж не только перестал интересоваться ее мнением, но не скрывал своего равнодушия к ней как к женщине. Ревнуя его ко всем, она воспылала к нему лютой ненавистью, узнав, что он променял ее даже не на другую женщину, а на смазливого юнца.

Это последнее унижение толкнуло ее на отчаянный шаг: она выкрала у мужа кинжал, чтобы сосредоточить на нем силу своей ненависти. «Я отнесла его жрецу Баала и заплатила ему огромную меру золота, чтобы он проклял его владельца. Пусть все, что ему приятно, обернется для него злом. Пусть все, ради чего он жи­вет, погибнет». Я спросил:

— Когда вы умерли?

— Меня вскоре умертвили! — воскликнул он в ужа­се. — Меня закололи тем кинжалом.

Поскольку он находился в очень подавленном на­строении, я вернул его в настоящее и вывел из гипно­за. Он сохранил ясную память обо всем, что рассказал мне под гипнозом и я спросил, что он думает о харак­тере этой женщины.

— Это ужасное существо! — воскликнул он. — Она не любила мужа даже в самом начале их совместной жизни. Она только жаждала славы и поклонения, ко­торые дал ей этот брак. Она отправилась вместе с му­жем в поход, чтобы лишний раз доказать ему, что он не может обойтись без нее: ей хотелось унизить и по­работить его. Ее ревность сама по себе отвратительна, а то, что она хотела напустить на него порчу, — непро­стительный грех.

Зная его как глубоковерующего человека, я сказал:

— Представьте себе, что вы — священник. Пред­ставьте, что, рассказав вам эту историю, женщина как бы исповедалась вам. Она понимает природу и глубину своих прегрешений и решила навсегда покончить с ними. Что бы вы ей сказали?

— Я бы отпустил ей грехи, — не колеблясь отве­тил он.

Тогда я попросил его так и сделать: отпустить грехи женщине, которая была частью его самого. Он встал на колени и начал молча молиться. Уж не знаю, какие молитвы творил он в эти полчаса, но даже со своего места на другом конце комнаты я чувствовал, что от него исходит какая-то благотворная энергия. Наконец он поднялся на ноги, и я увидел, как изменилось его лицо: вместо отчаяния и страдания появилось выраже­ние спокойного удовлетворения.

— Я знаю, что теперь — все позади. С мужчинами покончено.

Он приехал еще раз спустя несколько недель и еще раз заверил меня, что полностью освободился от по­рока.

Мы не виделись несколько лет. Потом от него при­шло письмо, в котором была такая фраза: «Я вылечил­ся благодаря тому, что вы называете «дальней па­мятью», и ваш метод изгнания из меня беса оказался очень эффективным. Теперь у меня нормальная ин­тимная жизнь с представительницей противоположно­го пола».