Расставания и прощания

 

Временами он переставал видеть мёртвых. Это началось месяц или два назад, в апреле или мае. Сначала это случалось довольно редко, но теперь повторялось всё чаще.

Мир менялся.

Ник брёл по направлению к северо‑западной части кладбища, к зарослям плюща, который свисал с ветвей тиса и почти блокировал дальний выход с Египетской аллеи. Он увидел рыжую лису и большого чёрного кота с белой грудкой и лапами. Они разговаривали, сидя посреди дорожки. При виде Ника, они испугались и бросились в подлесок, как будто их застигли на месте преступления.

"Странно," – подумал Ник. Он знал эту лису с тех пор, как она была детёнышем, да и кот шнырял по кладбищу, сколько Ник себя помнил. Они его знали. В хорошем настроении они даже позволяли ему гладить себя.

Ник попробовал проскользнуть сквозь плющ, но обнаружил, что дороги нет. Он опустился, раздвинул плющ и прополз сквозь заросли. Он аккуратно продвигался по дорожке, избегая выбоин и дыр, пока не дошёл до внушительного надгробия, отмечавшего место упокоения Алонсо Томаса Гарсии Джонса (1837–1905, Путник, склони свой посох).

Ник приходил сюда каждую неделю на протяжении последних месяцев: Алонсо Джонс путешествовал по всему миру и с удовольствием рассказывал Нику о своих похождениях. Как правило, он начинал со слов "Со мной никогда не происходило ничего интересного", затем уныло добавлял: "И ты уже слышал все мои истории", а затем его глаза вспыхивали, и он произносил: "Вот разве что… я не рассказывал тебе…?" – и, какими бы ни были следующие слова, – "…о том случае, когда мне пришлось бежать из Москвы?" – или"…как я потерял на Аляске золотую шахту, стоявшую целое состояние?" –

или"…как стадо бежит в пампасах", – Ник всегда мотал головой и выражал интерес, и вскоре оказывался захваченным рассказами об отчаянной храбрости и великих приключениях, поцелуях прекрасных дев, злодеях, застреленных из пистолета или поражённых мечом, мешках золота, брильянтах размером с кончик большого пальца, о затерянных городах и бескрайних горах, о паровозах и клипперах, о пампасах и океанах, пустынях и тундре.

Ник подошёл к высокому надгробию, с вырезанными перевёрнутыми факелами, – и стал ждать. Но никто не появлялся. Он звал Алонсо Джонса, даже стучал по его камню, но ответа не было. Ник склонился, чтобы засунуть голову в могилу и позвать своего друга, но вместо того, чтобы проскользнуть сквозь землю, подобно тени, он больно стукнулся об камень. Он вновь позвал, но ничего и никого не увидел. Тогда он осторожно пошёл из лабиринта серых и зеленоватых камней обратно на дорожку. Три сороки, увидев его, вспорхнули с ветвей боярышника.

Он не видел ни души, пока не достиг юго‑западного склона кладбища, где, наконец, заметил знакомую фигуру матушки Слотер, маленькую, в своём высоком чепце и накидке. Она брела между камнями со склонённой головой и изучала полевые цветы.

– Эй, мальчик! – крикнула она. – Здесь такие настурции. Будь добр, сорви несколько штук и положи на мой камень.

Ник нарвал красных и жёлтых настурций и понёс их к надгробию матушки Слотер, такому потрескавшемуся, истёртому и побитому непогодой, что теперь оно гласило лишь:

 

 

С_О__Р

 

 

что озадачивало всех местных историков уже сотню лет. Ник с уважением положил цветы перед камнем.

Матушка Слотер улыбнулась ему.

– Ты хороший мальчик. Не знаю, что бы мы делали без тебя.

– Спасибо, – сказал Ник. Затем добавил: – А где все? Вы первая, кого я сегодня встретил.

Матушка Слотер внимательно посмотрела на него.

– Что это у тебя на лбу? – спросила она.

– Ударился о могилу мистера Джонса. Она оказалась непроницаемой, и я…

Но матушка Слотер поджала губы и покачала головой. Светлые старческие глаза изучали Ника из‑под чепца.

– Я назвала тебя мальчиком, да? Но время летит, и передо мной уже молодой человек, верно? Сколько тебе лет?

– По‑моему, около пятнадцати. Хотя чувствую я себя как всегда, – начал Ник, но матушка Слотер прервала его.

– Я тоже себя чувствую, как в те дни, когда я была милой крошкой и плела венки из маргариток на старом пастбище. Ты – это всегда ты, и это неизменно, но ты всегда меняешься, и с этим также ничего не поделать.

Она села на свой разломанный камень и сказала:

– Я помню ту ночь, когда ты здесь появился. Я ещё сказала: "Нельзя его отпускать", и твоя матушка со мной согласилась, а все с нами начали спорить, пока не появилась Всадница. Она сказала: "Люди кладбища! Прислушайтесь к матушке Слотер! Есть ли хоть капля милосердия в ваших костях?" И тогда все со мной согласились, – она умолкла и затрясла своей маленькой головкой. – Здесь мало происходит такого, чтобы отличить один день от всех остальных. Меняется время года. Плющ растёт. Надгробия перекашиваются. Но когда ты здесь появился… В общем, я рада, что это случилось, вот и всё.

Она встала, оторвала лоскут от своего драного рукава, плюнула на него и, потянувшись насколько смогла, стёрла кровь со лба Ника.

– Так‑то лучше, теперь ты выглядишь поприличнее, – сказала она со всей серьёзностью. – Невесть когда мы в следующий раз увидимся. Что ж, береги себя.

Чувствуя себя несчастнее, чем когда‑либо прежде, Ник пошёл обратно к гробнице Иничеев. Он обрадовался, увидев, что родители стоят снаружи и дожидаются его. Однако, когда он подошёл ближе, его радость превратилась в беспокойство: мистер и миссис Иничей почему‑то стояли по обе стороны могилы неподвижно, будто герои на витраже. Их лица были непроницаемы.

Отец сделал шаг вперед и сказал:

– Вечер добрый, Ник. Как поживаешь?

– Бывает хуже, – ответил Ник. Мистер Иничей всегда именно так отвечал своим друзьям на этот вопрос.

Затем мистер Иничей сказал:

– Мы с миссис Иничей всю жизнь мечтали о ребёнке. Мы и мечтать не могли о таком прекрасном юноше, как ты, Ник. Он посмотрел на своего сына с гордостью.

Ник сказал:

– Да… мне очень приятно, но… – он повернулся к матери, надеясь, что она объяснит ему, что происходит, но она исчезла из вида. – Куда она пропала?

– Ох. Н‑да, – неловко протянул мистер Иничей. – Это же Бетси. Сам знаешь, с ней бывает. Иногда так бывает, что не находишься, что сказать. Понимаешь?

– Нет, – ответил Ник.

– Я полагаю, Сайлас ждёт тебя, – сказал ему отец и исчез.

Уже минула полночь. Ник направился к старой часовне. Дерево, которое росло из водостока на шпиле, упало во время последней грозы, прихватив с собой часть траурно‑чёрной черепицы.

Ник ждал на серой деревянной скамейке, но Сайласа не было.

Задул порывистый ветер. Стояла летняя ночь, одна из тех, когда сумерки длятся бесконечно. Было тепло, но Ник почувствовал, как по рукам побежали мурашки.

Чей‑то голос произнёс у его уха:

– Скажи, что скучал по мне, дурашка.

– Лиза? – спросил Ник. Он не видел и не слышал ведьму уже больше года – после ночи Джеков‑на‑все‑руки. – Где ты была?

– Наблюдала, – ответила она. – Леди не обязана отчитываться за всё, что делает.

– За мной наблюдала? – спросил Ник.

Голос Лизы у самого его уха произнёс.

– Вот, ей‑богу, жизнь как не в коня корм, Никто Иничей. Один из нас по дури не живёт. И я не о себе. Ладно. Скажи, что будешь по мне скучать.

– А куда ты собралась? – спросил Ник. Затем добавил: – Конечно, я буду по тебе скучать, куда бы ты ни ушла…

– Так много дури, – прошептал голос Лизы Хемпсток, и он рукой почувствовал её прикосновение. – Слишком много.

Её губы коснулись его щеки, затем уголка губ. Затем она нежно поцеловала его. Он совершенно растерялся, ноги его подкосились, и он не знал, что делать.

Её голос произнёс:

– Я тоже буду скучать по тебе. Всегда.

Ветерок взъерошил его волосы, а может быть, это была её рука. Затем он понял, что остался на скамейке один.

Он встал.

Ник подошёл к двери часовни, поднялся на камень у входа и достал запасной ключ, оставленный давно умершим сторожем. Он открыл большую деревянную дверь, даже не пытаясь проскользнуть сквозь неё. Она протестующе скрипнула.

В часовне было темно, и Ник поймал себя на том, что щурится, пытаясь что‑нибудь разглядеть.

– Входи, Ник.

Это был голос Сайласа.

– Я ничего не вижу, – сказал Ник. – Слишком темно.

– Уже? – спросил Сайлас. Он вздохнул. Ник услышал шелест бархата, затем чиркнула и загорелась спичка. Она зажгла две больших свечи, в деревянных подсвечниках, стоявших в глубине помещения. При свете свечей Ник увидел, что его наставник стоит около большого кожаного сундука, – такие обычно называют "пароходный кофр" – он был достаточно большим, чтобы высокий человек мог свернуться и спать внутри. Рядом с ним стоял чёрный саквояж Сайласа, который Ник уже видел раньше, но который всё ещё производил на него впечатление.

Подкладка пароходного кофра была из белого шёлка. Ник протянул руку, чтобы погладить её, и почувствовал на дне кофра сухую землю.

– Ты здесь спишь? – спросил он.

– Да, когда я далеко от дома, – ответил Сайлас.

Ник был ошеломлён: Сайлас был здесь, сколько Ник себя помнил, и даже дольше.

– Разве твой дом не здесь?

Сайлас покачал головой.

– Мой дом очень далеко отсюда, – сказал он. – То есть, если он всё ещё обитаем. В моих родных краях были большие неприятности, так что я толком не знаю, что найду по возвращении.

– Ты возвращаешься? – спросил Ник. Вещи, которые раньше были незыблемыми, теперь менялись. – Ты действительно уходишь? Но… ты же мой наставник.

– Я был твоим наставником и до сих пор защищал тебя. Но теперь ты вырос и можешь позаботиться о себе сам. Моя защита требуется в другом месте.

Сайлас захлопнул крышку своего кожаного кофра и принялся застёгивать ремешки.

– А я могу здесь остаться? На кладбище?

– Не стоит, – ответил Сайлас, и голос его прозвучал ласковее, чем когда‑либо на памяти Ника. – Каждый человек должен прожить свою жизнь, Ник, даже если она будет очень короткой. Настал твой черёд. Ты должен жить.

– Можно мне с тобой?

Сайлас покачал головой.

– Мы ещё увидимся?

– Возможно, – в голосе Сайласа звучала доброта и что‑то ещё, чего Ник не понял. – Увидишь ты меня снова или нет, но я не сомневаюсь, что тебя увижу.

Он прислонил кофр к стене и подошёл к двери в дальнем углу.

– Следуй за мной.

Ник пошёл за Сайласом вниз по спиральной лестнице в склеп.

– Я взял на себя смелость собрать для тебя чемодан, – объяснил Сайлас, когда они спустились.

На ящике с заплесневелыми псалтырями стоял маленький кожаный чемодан, миниатюрная копия саквояжа Сайласа.

– Здесь всё твоё имущество, – сказал Сайлас.

– Сайлас, расскажи мне о Стражах Чести, – попросил Ник. – Ты – Страж, мисс Люпеску была им. А кто ещё? Вас много? Что вы делаете?

– Мы делаем недостаточно, – сказал Сайлас. – В основном, мы охраняем пограничные зоны. Мы защищаем границы.

– Границы чего?

Сайлас не ответил.

– Уничтожаешь таких, как Джек и его люди?

– Увы, иногда приходится. Мы делаем то, что должны.

Его голос звучал очень устало.

– Но это же было правильно! То, что мы уничтожили Джеков. Они были ужасными. Настоящими чудовищами.

Сайлас шагнул к Нику, отчего юноше пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в его бледное лицо. Сайлас сказал:

– Не всё, что я делал, было правильным. Когда я был моложе… Я был ещё хуже, чем Джек. Я делал вещи страшнее, чем любой из них. И тогда это я был чудовищем, Ник, и я был хуже любого чудовища.

Ник не допускал и мысли, что наставник мог шутить или лгать. Он знал, что Сайлас говорил ему правду. Он спросил:

– Но ты больше не такой, да?

– Люди меняются, – сказал Сайлас и надолго замолчал. Ник подумал, что, возможно, он пытается что‑то вспомнить. Затем он услышал:

– Для меня было честью служить твоим наставником, мой мальчик, – его рука скрылась внутри плаща, затем появилась вновь, держа старый потёртый бумажник. – Это тебе. Возьми.

Ник взял бумажник, но не открыл его.

– Там деньги. Достаточно, чтобы ты начал новую жизнь среди живых, но не более того.

– Сегодня я ходил к Алонсо Джонсу, – сказал Ник, – но его там не было, или был, но я его не видел. Я хотел, чтобы он мне рассказал о далёких местах, в которых он побывал. Острова и дельфины, и ледники, и горы. Места, где люди странно одеваются и едят странную пищу… – Ник помедлил, затем продолжил. – Все эти места… они же никуда не делись? То есть, там снаружи – целый мир. Значит, я смогу всё это сам увидеть? И всюду побывать?

Сайлас кивнул.

– Там снаружи целый мир, да. Во внутреннем кармане твоего чемодана лежит твой паспорт. Он выдан на имя Никто Иничея. Достать его было нелегко.

– А если я передумаю, – сказал Ник, – я смогу сюда вернуться? – и тут же ответил на свой вопрос. – Нет. Если я вернусь, это будет то же место, но уже не дом.

– Хочешь, я провожу тебя до ворот? – спросил Сайлас.

Ник покачал головой.

– Лучше я сам. Послушай, Сайлас… Если ты когда‑нибудь попадёшь в беду, зови меня. Я приду на помощь.

– Я, – произнёс Сайлас, – никогда не попадаю в беду.

– Понимаю. Конечно, не попадаешь. Но всё‑таки.

В склепе было темно, пахло плесенью, сыростью и старыми камнями, и впервые помещение показалось Нику очень маленьким.

– Я хочу узнать жизнь, – сказал Ник. – Хочу держать её в своих руках. Хочу оставить след на песке необитаемого острова. Хочу играть с людьми в футбол. Я хочу… – сказал он и задумался. А потом закончил: – Я хочу всё.

– Это хорошо, – сказал Сайлас. Затем он поднял руку к лицу, будто хотел убрать волосы из глаз. Это был крайне нехарактерный для него жест. Он сказал:

– Если когда нибудь так случится, что я попаду в беду, я обязательно позову тебя.

– Несмотря на то, что так не бывает?

– Ты сам всё понимаешь.

В уголке рта Сайласа появилось нечто, выражавшее то ли улыбку, то ли сожаление, а может, это была просто игра теней.

– Тогда, прощай, Сайлас, – Ник протянул ему руку, как когда‑то в детстве, и Сайлас пожал её своей холодной кистью цвета слоновой кости, и это было рукопожатие от всего сердца.

– Прощай, Никто Иничей.

Ник взял чемоданчик. Он открыл дверь, чтобы выйти из склепа и, не оглядываясь, стал подниматься.

Ворота были давно закрыты. Направляясь к ним, Ник размышлял, получится ли пройти сквозь них как прежде, или придётся возвращаться в часовню за ключом. Однако, дойдя до входа, он обнаружил, что калитка распахнута, словно бы в ожидании, словно кладбище прощалось с ним.

У открытой калитки его ждала бледная полная фигура. Когда он к ней подошёл, она улыбнулась, и под луной в её глазах блеснули слёзы.

– Привет, мама, – сказал Ник.

Миссис Иничей потерла глаза рукой, затем промокнула их своим передником и вздохнула.

– Ты уже придумал, что будешь делать дальше? – спросила она.

– Узнавать мир, – сказал Ник. – Влипать в неприятности. Выпутываться из неприятностей. Смотреть джунгли, вулканы, пустыни, острова. И людей. Я хочу познакомиться с кучей народа.

Миссис Иничей ответила не сразу. Она посмотрела на него молча, а потом запела, и Ник вспомнил эту песенку. Это была колыбельная, которой она его баюкала, когда он был совсем ещё крошкой.

 

 

Спи, малыш ты мой родной,

Сладко до рассвета.

Этот мир весь будет твой,

Знаю я об этом…

 

 

– Я тоже знаю, – прошептал Ник. – Так и будет.

 

 

Будешь много танцевать,

Целовать любимых,

Обнаружишь древний клад

И отыщешь имя…

 

 

В этот момент миссис Иничей вдруг вспомнила последние строчки колыбельной, посмотрела на сына – и допела:

 

 

В жизни всё –

Беду и радость –

Все пути разведай.

 

 

– Все пути разведай, – повторил Ник. – Нелёгкая задача, но я постараюсь.

Он попытался обнять маму, как в детстве, но с тем же успехом он мог бы попробовать схватить туман. Теперь он стоял на дорожке совершенно один.

Он шагнул вперёд, за калитку, и ступил на дорогу, которая вела прочь от кладбища. Ему показалось, что он услышал голос:

– Я очень горжусь тобой, сынок, – но, возможно, ему это только послышалось.

Летнее небо начало светлеть на востоке. Именно туда Ник и направился: вниз с холма, к людям, к городу, к восходу.

В сумке был паспорт, в кармане были деньги. На его губах была улыбка, правда, пока ещё неуверенная. Мир был намного больше, чем маленькое кладбище на холме. В нём ждали опасности и тайны, встречи с новыми людьми и поиск старых, и ему предстояло совершить множество ошибок и пройти множество дорог, пока, наконец, не настанет время вернуться на кладбище или прокатиться на белоснежном коне великой Всадницы.

Но между тем днём и настоящим была целая Жизнь, и Ник вошёл в неё, с глазами и сердцем, готовыми ко всему.