БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ

 

Большая часть мучительно жаркого августа прошла у Джори в госпитале; и вот уже пришел сентябрь с его холодными ночами, начав раскрашивать природу в цвета осени. Мы с Крисом сгребали листья в саду, а они вновь падали каждое утро.

Мы сваливали листья в глубокие рвы, поджигали и сидели, обнявшись, глядя на огонь, который согревал наши озябшие лица и руки. Можно было беспечно смотреть на огонь и видеть, как он зажигает наши глаза и окрашивает кожу. У Криса был взгляд молодого любовника: он нежно касался моих щек, гладил мои волосы, целовал шею, всячески открывая мне все новые стороны нашей любви, которая в зрелости стала только нежнее и глубже, нисколько не потускнев.

Дитя Мелоди все росло и распирало ей живот, а Мелоди все более замыкалась в стенах своей комнаты в этом пугающем ее доме.

Пиршество красок в природе всегда изумляло меня, заставляло меня застывать в ошеломлении; так было и в этом октябре. Это были те самые деревья, чьи вершины мы видели с нашего чердака в доме детства. Я почти видела теперь четыре детские головки, глядящие сверху на мир; близнецам только пять лет. Бледные личики задумчиво смотрят в закопченное стекло: как тогда нам хотелось той самой свободы, которую я ныне воспринимаю как само собой разумеющееся.

Призраки... снова мне видятся призраки наверху.

Боже, закрась все наши томительные дни серым цветом, молила я в те далекие дни. Боже, закрась серым нынешние несчастливые дни Джори, потому что ему больно глядеть на эту осеннюю красоту, когда он не может выйти из своих комнат. Зачем ему осень в горах, если он не может бродить по горным тропам, вдыхать эти запахи, танцевать на пожелтевшей траве, ехать верхом бок о бок с Мелоди?

Пустуют теннисные корты: Барт оставил их за неиме­нием партнера. Крис и желал бы поиграть в теннис с Бартом в субботу или воскресенье, но Барт игнорирует его.

Большой плавательный бассейн, предмет восхищения Синди, теперь осушен, вычищен и закрыт на зиму. Окна перемыты, на них опущены зимние жалюзи. Позади гаража сложены в штабеля дрова, завезен уголь на случай, если выйдет горючее и электричество. У нас было все, чтобы обеспеченно пережить зиму, и все же я почему-то боялась ее приближения, как не боялась никогда в жизни, кроме тех дней, проведенных на чердаке.

Там, на чердаке, было холодно, как в Арктике. Теперь у нас с Крисом был шанс испытать на себе, каково же было зимой внизу, где мама проводила жизнь в окружении родителей и друзей, а также новонайденного любовника, в то время как ее четверо детей замерзали и голодали наверху.

В теперешней нашей жизни я больше всего любила воскресные утра. Мы с Крисом завтракали вместе в комнате Джори, чтобы он не ощущал себя оторванным от семьи, и лишь изредка мне удавалось уговорить присоеди­ниться к нам Барта и Мелоди.

— Идите, идите гулять, — повторял нам Джори, увидев, как я гляжу в окно, — я не ребенок и не настолько эгоист, чтобы держать вас привязанными к моей кровати только от того, что мои ноги больше не работают.

Приходилось уходить гулять, иначе бы он подумал, что затрудняет и связывает нас. Мы надеялись, что вместо нас к нему придет Мелоди.

Однажды мы проснулись так рано, что на земле еще толстым слоем лежал иней, как рассыпанная сахарная пудра. Скоро иней должен был растаять под лучами солнца.

Прогуливаясь, мы остановились проводить глазами стаю канадских гусей, летящих на юг. По срокам отлета можно было определить, что зима в этом году наступит раньше. Издалека донесся последний трубный голос этих красивых и мощных птиц, исчезнувших вскоре в навис­ших облаках. Они летят в Южную Каролину, подумала я. Так же, как улетели однажды мы от жестокой холодной зимы...

В середине октября приехал ортопед, чтобы разрезать гипс Джори огромными электрическими ножницами. Остатки гипса он удалил ручными ножницами. Джори сказал после этого, что он ощущает себя, как черепаха, лишенная панциря. Его сильное тело после гипса было совершенно истощено. Крис, как всегда, решил подбод­рить Джори:

— Несколько недель тренировок — и твои мускулы на руках и плечах восстановятся, твой торс станет таким же сильным, как раньше. Тебе сейчас больше, чем когда-либо, нужны сильные руки, поэтому тренируйся на трапе­ции. В твоей комнате мы установим параллельные брусья, чтобы ты мог подтягиваться в стоячее положение. Никог­да не допускай мысли, что жизнь для тебя осталась позади: тебе еще предстоит пройти мили и мили этой жизни.

— М-да, — с отсутствующим видом проговорил Джори, глядя на дверь, в которую так редко входила Мелоди, — мили и мили, прежде чем я смогу обрести другое тело, которое работало бы так же хорошо, как прежнее. Похоже, я начинаю верить в переселение душ.

Быстро наступающие холода стали стабильными, по ночам были заморозки. Птицы улетели, и лишь немногие остались с нами зимовать; ветер шумел в кронах деревьев, завывал за окнами и пробирался в дом. Снова ночами, как большая лодка викингов, плыла в небесных волнах луна, заливая нашу спальню светом и придавая романтичность и очарование нашей любви. Чистота и яркость нашей любви говорила сама за себя; значит, мы не были грешниками в худшем смысле этого понятия.

Удивительно, что наша любовь продолжается так до­лго, в то время как большинство «законных» браков разрушается через несколько месяцев или лет. Мы нужны друг другу. Кому мешает наша любовь? Никому. Обсудив все это, мы с Крисом решили, что Барт лишь терзает сам себя, не имея на то никакой веской причины.

Но отчего же тогда, отчего меня преследуют по ночам кошмары, которые говорят совсем противоположное? Я научилась отгонять от себя эти мысли, без конца переби­рая бытовые подробности своей жизни. Но не было лучшего врача, чем природа. Я надеялась, что она залечит мои раны и раны Джори.

Подобно дотошному крестьянину, я отмечала все подробности в окружающем мире и докладывала о них Джори. Жирели кролики. Белки запасали орехи. Шерстистые гусеницы ползли в укрытие, подобно железнодорожным составам.

И вот вскоре я уже доставала из шкафов зимние пальто и куртки, которые я хотела отдать бедным, шерстяные свитера и юбки, которые не надеялась более носить никогда — ведь мы собирались на Гавайи. В сентябре Синди улетела в колледж в Южную Каролину. Это был ее выпускной год в очень дорогом частном колледже, но она от него была в восторге. Письма от нее сыпались без остановки, но с неопределенными интервалами, и в каждом содержалась просьба о деньгах на то или иное.

Несмотря на бесконечные подарки, которые я ей посылала, ей нужно было все, что она видела. У нее были дюжины и дюжины знакомых парней, и каждый раз в новом письме она сообщала об очередном. То ей необхо­дим был туристский костюм для мальчика, который увле­кался рыбной ловлей и охотой. То, наоборот, выходной костюм для мальчика, который обожал ходить с ней на концерты и оперы. То ей самой понадобились новые джинсы и теплые вещи. В следующий раз совершенно необходимы стали шикарное нижнее белье и такая же ночная рубашка, поскольку спать в чем-либо простеньком она просто не могла.

Ее письма рассказывали мне обо всем, что прошло мимо меня, когда мне было шестнадцать. Я вспоминала Клермонт и дни, проведенные в доме доктора Пола, когда Хенни на кухне учила меня готовить не рецептами и нотациями, а просто в ходе приготовления блюд. Я купила тогда поваренную книгу специально с заголовком «Как завоевать мужчину через его желудок» и по указателю, что необходимо готовить для того или иного момента, упраж­нялась в кулинарии. Каким же ребенком я была тогда! Наверное, я была такой же, как Синди сейчас, только в своем роде — это было тогда, когда мы убежали из Фоксворт Холла.

Я вздохнула, отложила письмо Синди и обратила свое внимание на настоящее.

День за днем я все более убеждалась в том, что Барт часто видится с Мелоди, в то время как у Джори его жена почти не появлялась. Я пыталась было убедить себя, что добросердечная Мелоди утешает Барта после его неудачи с наследством, но... я сама понимала, что здесь нечто большее, чем просто жалость.

Словно преданная собака, Джоэл всюду следовал за Бартом, кроме разве что его офиса и спальни. Обычно перед завтраком, обедом и ужином Джоэл молился в своей маленькой комнате без мебели. Он молился перед сном, молился просто на ходу, изрекая вполголоса те или иные цитаты из Библии, подходящие, по его мнению, к моменту.

Крис находился в пике своей жизни, почти в раю, как он сказал.

— Мне нравится моя новая работа. Я общаюсь с умными, яркими и острыми на язык людьми, и бесконеч­ные анекдоты, неиссякаемый юмор делают работу не такой рутинной. Мы каждый день приходим в лаборато­рию, влезаем в свои белые халаты, кидаемся к своим чашкам Петри, каждый день ожидая найти в них неверо­ятные чудеса — и шутим, как ни в чем не бывало, когда эти чудеса не происходят.

Так Крис живописал мне свою работу.

Барт... Барт был и не другом, и не врагом Джори. Просто человек, который иногда просовывал голову в дверь комнаты Джори, чтобы сказать несколько слов, и спешил по своим делам, которые он считал более важны­ми, чем сидение у постели паралитика. Очень часто я недоумевала: что делает Барт в свободное от скупки акций и изучения дел на финансовых рынках время? Я подозревала, что он пустится в большой риск, лишь бы доказать нам всем, что он хитрее, чем наибольшая лиса из всех Фоксвортов, Малькольм, и умнее, чем Крис.

Вскоре, когда Крис уехал во вторник утром, поздним октябрем, на работу, я поспешила обратно к Джори, чтобы убедиться, что он в порядке. Крис нанял мужчину-сиделку к Джори, но он приходил через день.

Джори редко на что-либо жаловался, но часто, заходя к нему, я видела, что его голова повернута к окну: он с тоской смотрел на великолепие осенних красок.

— Прошло лето, — проговорил Джори вяло, безжиз­ненно, а ветер за окном гонял листья, — прошло и забрало с собой мои ноги.

— Но осень принесет тебе новые радости, Джори, — пообещала я. — Зимой ты станешь отцом. Жизнь приго­товила тебе еще много сюрпризов, хочешь ты в это верить или нет. Я, как и Крис, предпочитаю верить, что лучшее еще впереди. Давай-ка лучше подумаем, что сможет заменить тебе потерянные ноги. Теперь, когда ты можешь сидеть и достаточно окреп, я не понимаю, отчего бы тебе не передвигаться в кресле, которое тебе привез отец. Джори, согласись, пожалуйста; мне не нравится, что ты все время сидишь в кровати. Попробуй: может быть, это вовсе не так неприятно, как ты думаешь.

Но он упрямо потряс головой.

Я сделала вид, что не видела, и продолжала:

— Тогда мы смогли бы гулять. Мы сможем даже возить тебя в лес, как только Барт распорядится, чтобы рабочие очистили дорожки. Тогда твой прогресс станет заметнее, ну, а пока ты можешь сидеть на солнце на террасе, чтобы твое лицо приобрело здоровый цвет. Потом станет черес­чур холодно, чтобы тебе выходить. Я сама стану катать тебя по саду и лесу.

Он со злобой взглянул в сторону инвалидного кресла:

— Оно может перевернуться.

— Мы купим тебе современное, тяжелое кресло; оно так хорошо сконструировано и сбалансировано, что не перевернется.

— Не думаю, мама. Я всегда любил очень, но эта навевает на меня тоску. Мне кажется, что все действитель­но важное в жизни я потерял. Я кажусь самому себе сломанным компасом, который вертится по всем направ­лениям без всякого смысла. Ни в чем нет для меня смысла. Судьба посмеялась надо мной, и я теперь плачу по счету. Я ненавижу эти дни. Но ночи еще хуже. Я хочу удержать лето и все, чем я был прежде, а эти листья вызывают во мне лишь слезы; ветер, воющий всю ночь — будто мои собственные крики тоски и отчаяния; птицы, улетающие на юг, говорят мне о том, что лето моей жизни прошло навсегда; и никогда, никогда уже мне не быть таким счастливым, как прежде. Я — ничто теперь, мама, ничто.

Сердце мое разрывалось.

Джори повернулся ко мне и тогда увидел мое отчаянное лицо. Краска стыда появилась на его щеках. Он почувство­вал свою вину:

— Прости, мама. Но ты единственный человек, с которым я могу поговорить откровенно. С отцом, который очень добр, я не могу говорить так: я должен держаться по-мужски. Когда я выскажусь тебе, все это не так терзает. Прости меня за то, что перекладываю на твои плечи все свои беды.

— Нет, нет, говори мне все всегда, как сказал теперь. Если ты будешь таиться, я не буду знать, чем помочь тебе. Я ведь для этого здесь, Джори. Родители всегда для помощи своим детям. Не думай, что твой отец не поймет; ты можешь говорить с ним так же откровенно. Не держи ничего в себе. Проси все, что в пределах наших возмож­ностей, мы сделаем для тебя все; но не проси невозможного.

Джори молча кивнул и слабо улыбнулся.

— Хорошо. Может быть, я попробую сесть в электри­ческое кресло когда-нибудь.

Перед Джори на его кровати лежали детали клипера, который он педантично склеивал. Он почти никогда не включал проигрыватель, потому что музыка лишний раз напоминала ему о том, что ему уже никогда не танцевать. Телевизор он игнорировал как пустую трату времени, и, если не читал, то работал над моделью клипера. Зажав пинцетом крошечную деталь, Джори, добавив клея, осмотрел ее со всех сторон, добавил еще что-то — и корпус был готов.

Внезапно он спросил, не поднимая глаз:

— А где моя жена? Она не появляется здесь раньше пяти. Что, черт возьми, она делает целый день?

Казалось, вопрос был задан случайно. Тут зашел юно­ша, который ухаживал за Джори, и попрощался: он уходил в школу. Так было договорено, что в его отсутствие либо Мелоди, либо я будем делать все, чтобы Джори чувствовал, себя комфортно, а также не скучал. Последнее было наиболее трудным заданием. Жизнь Джори до этого была заполнена физическим трудом, а теперь ему предстояло жить чисто духовной жизнью. Самой подходящей разно­видностью физической деятельности было склеивание клипера.

Мелоди у Джори я заставала очень редко. Дом был настолько огромен, что было легко не встречаться с теми, с кем встречаться не хотелось. В последнее время она не только завтракала, но и обедала одна в своей комнате.

Крис вскоре привез электрическое управляемое инва­лидное кресло. Юноша-сиделка начал обучать Джори перекидывать свое тело из кровати в него.

Джори был прикован к кровати более чем три с половиной длиннейших месяца. Для него эти несчастли­вые месяцы казались годами. Естественно, он превратился за это время совсем в иную личность, стал другим.

На другой день Мелоди вообще не появилась. Снова Джори спрашивал, где она и что она делает весь день.

— Мама, ты слышала мой вопрос? Скажи мне, пожа­луйста, чем занята моя жена.

Его голос, обычно такой приятный, стал резким. В его глазах было столько горечи, он сверлил меня своим взглядом.

— Я хочу, чтобы ты сейчас же пошла к Мелоди и передала ей, что я желаю видеть ее — СЕЙЧАС! Не тогда, когда ей это захочется; по-видимому, ей этого не захочет­ся уже никогда!

—Хорошо, я приведу ее, — решительно сказала я. — Без сомнения, она сейчас в своей комнате слушает балет­ную музыку.

Не без душевного трепета я отправилась искать Мело­ди. Взглянув на него, все так же занятого моделью, я увидела, как за окном порыв ветра завихрил упавшие листья. Пунцовые, рыжие и желтые листья, на которые он не желал смотреть — и вот он услышал музыку этих кружащихся листьев.

Смотри, Джори, смотри. Возможно, ты не увидишь больше этой красоты. Не отказывайся от нее — живи полной жизнью каждый день, пока можешь, как жил ты всегда.

Но имею ли я право, могу ли напоминать ему, возвра­щать его к прежней жизни?

Пока я стояла и смотрела на него, умоляя вернуться к полноценной жизни, небо внезапно потемнело, и все эти яркие листья потоком холодного дождя прибило к окон­ному стеклу.

— Я хочу, чтобы моя жена пришла ко мне, немедленно, СЕЙЧАС!

Но я все медлила, сама не зная, по какой причине. Хотя было всего десять утра, Джори был вынужден включить свет.

— Может быть, зажечь огонь в камине?

— Я хочу только, чтобы ты нашла мою жену. Неужели мне надо повторять? Когда она придет, она разожжет огонь.

Я оставила его одного, понимая, что сейчас мое присутствие раздражает его. Лишь один человек, Мелоди, мог вернуть его к себе самому.

Но Мелоди в ее комнате не было.

Я проходила через комнаты, которые казались мне теми же самыми, что были в моем детстве; открывала двери, такие же неподатливые, как в мои четырнадцать-пятнадцать лет. казалось, по моим пятам шла зловещая тень Малькольма, я слышала шипенье злобной бабки.

Я повернула в западное крыло, где жил Барт.

Я почти автоматически пришла к нужной двери: инту­иция всегда вела меня в жизни. Отчего я пошла именно туда? Отчего я направила свои шаги в апартаменты моего второго сына, который никогда не желал, чтобы я прихо­дила к нему?

Перед тяжелыми двойными дверями, обитыми дорогой черной кожей, с золотым вензелем Барта на них, я тихо позвала:

— Барт, ты здесь?

Ответа не было. Все двери были дубовыми: звуконеп­роницаемые двери, толстые стены, которые знали, как хранить секреты... Ничего удивительного, что о четверых детях никто ничего не знал. Я повернула ручку замка, ожидая, что дверь закрыта. Но она не была закрыта.

Я крадучись вошла в гостиную Барта: она содержалась в безупречном порядке, ни один журнал или книга на полках не тронуты. На стенах висели теннисные ракетки и рыболовные принадлежности, в углу стояла сумка для гольфа.

Я смотрела на фотографии его спортивных кумиров и думала о том, что предполагала и раньше: Барт претендо­вал на свое увлечение спортом только для того, чтобы доказать, что он мужчина. Было бы более честным с его стороны увешать стены фотографиями тех, кто делал погоду на финансовых рынках, кто владел акциями и индустрией.

В его комнатах все было черно-белым с красными оттенками; как-то театрально, но холодно. Три стены были затянуты муаровой материей. Я села на кожаную белую софу с черными подушками, под ногами у меня был красный ковер. В одном углу стоял красивый бар с хрустальным стеклом, напитками и закусками. Были здесь же микроволновая печь и ростер.

Каждая фотография, находившаяся в комнате, была наложена на красный либо черный фон и обрамлена золотом. Одна из стен была обманной: ее черная кожаная обивка скрывала большой сейф, в котором Барт хранил свои денежные бумаги. Я знала это оттого, что один раз Барт с гордостью показал мне отделку своих комнат — вскоре после того, как она была окончена. Гордый и счастливый своей хитрой выдумкой, он продемонстриро­вал мне, как работают кнопки. Сейф в его офисе, очевид­но, использовался для менее значительных ценностей.

Я повернула голову в сторону его спальни, тяжелая дверь которой также была обита кожей. Красивые и величественные двери, торжественное убранство всех комнат, даже спальни... Тут я что-то услышала и порази­лась: это были два смеющихся голоса — мужской и женский.

Может быть, мне послышалось? Неужели Барту удалось развеселить Мелоди, когда это несколько месяцев не удавалось никому из нас? Мое воображение заработало, предполагая, что они могут делать вдвоем, я почувствовала, как у меня заныло сердце. Я подумала о Джори, который с нетерпением ждал жену, а она который день все не приходила... Но хуже всего было то, что это совершил Барт по отношению к своему собственному брату, которо­го он любил когда-то и которым восхищался, но так недолго...

Как раз в это время дверь спальни открылась, и вышел Барт. На нем не было ни единой одежды. Он быстро шел, а я, смущаясь глядеть на него, обнаженного, вжалась в подушки дивана, изо всех сил надеясь, что он меня не заметит. Если заметит, он не простит мне.

Благодаря плотному дождю и мраку за окном у меня оставалась надежда быть незамеченной. Барт подошел прямо к бару и опытным, уверенным жестом что-то взял, смешал напитки, нарезал лимон, наполнил два бокала для коктейлей, поставил их на серебряный поднос и отпра­вился в спальню.

Коктейли — утром, до полудня?..

И что обо всем этом думает Джоэл?

У меня прервалось дыхание.

Послышался удар грома, затем сверкнула молния; дождь бешено забарабанил по стеклам.

Оставшись незамеченной, я пересела в тень огромного растения и продолжала ждать развития событий.

Казалось, прошла вечность, пока дверь вновь распах­нулась. И все это время Джори с надеждой, с нетерпением, с гневом ждал Мелоди. Два бокала: значит, она здесь. Она должна быть здесь.

В сумраке я разглядела Мелоди, вышедшую из спальни. На ней был полупрозрачный пеньюар, ясно показываю­щий отсутствие под ним всякой одежды. Вспышка молнии осветила ее фигуру: ясно вырисовывался живот; ребенок должен был появиться в начале января.

Ах, Мелоди, что же ты делаешь? Как можешь ты так поступить с Джори?

— Вернись, — позвал из глубины спальни томным голосом Барт. — Дождь идет. При горящем камине тебе покажется уютнее. Да и нечем больше заниматься в такую погоду, кроме...

— Мне надо принять ванну, одеться и навестить Джори, — поколебавшись в дверях, произнесла она. Ей, видимо, не хотелось уходить. — Я хотела бы остаться, но Джори ждет меня.

— Разве он способен на то, что только что ты испытала со мной?

— Пожалуйста, не надо, Барт. Я нужна ему. Тебе не понять, что ощущаешь, когда в тебе кто-то нуждается.

— Да, мне не понять. Только слабые натуры позволяют себе зависеть от кого-то.

— Ты никогда никого не любил, Барт, — резко ответила она, — поэтому тебе не понять. Ты просто используешь меня, владеешь мною, говоришь, что я прекрасна, но ты не любишь меня; в действительности я тебе не нужна. Точно так же, как и меня, ты используешь любую другую. Когда в тебе кто-то нуждается, это придает уверенность, а уж тем более когда в тебе нуждаются более, чем в ком-либо другом.

Барт был скрыт из поля моего зрения, но я услышала, как его тон сменился на холодно-ледяной:

— Ну что ж, тогда уходи. Да, я не нуждаюсь в тебе. Я ни в ком не нуждаюсь. Я не знаю, что я к тебе ощущаю: любовь или просто желание. Ты прекрасна, даже беремен­ная; но если я получаю наслаждение от твоего тела сегодня, это не значит, что то же самое будет завтра.

Я видела, что его слова ее задели. Она почти вскричала:

— Тогда зачем ты каждый день, каждую ночь зовешь меня к себе? Отчего тогда ты всюду следишь за мной? Нет, ты нуждаешься во мне, Барт! Ты любишь меня! Ты просто стыдишься признать это. Не говори со мной так жестоко. Это ты соблазнил меня, когда я была слабой и растерян­ной, когда Джори был еще в госпитале. Ты овладел мною, а мне нужен был он, ты уверил меня, что ты нужен мне! Ты прекрасно знаешь, как я была испугана возможной смертью Джори, как мне был нужен кто-то... ты восполь­зовался этим.

— И это все, что я есть для тебя? «Кто-то», кто нужен? — прорычал Барт. — Я-то думал, что ты действительно любишь меня!

— Я люблю, люблю!

— Нет, ты не любишь! Как можно любить меня и думать о нем? Иди же к нему, иди! Посмотри, на что он способен!

И она ушла, шелестя развевающимся пеньюаром, на­помнив мне призрак, летящий в надежде найти и обрести жизнь.

Хлопнула позади нее дверь.

Я неловко поднялась с кресла, ощущая, как болит мое колено; оно все время болело во время дождя. Хромая, я приблизилась к закрытым дверям спальни. Я нисколько не сомневалась, когда распахнула их. Прежде чем он успел что-либо возразить, я зажгла свет, и уют освещенной камином спальни озарился непереносимо ярким электри­ческим светом.

Барт вскочил, как ошпаренный, на своей кровати поистине королевских размеров.

— Мать! Что, черт возьми, ты делаешь в моей спальне?! Уйди!

Я рванулась к нему.

— А что, черт возьми, совершаешь ты, когда спишь с женой собственного брата? С порочной женой своего брата?!

— Убирайся отсюда! — взревел он, закрывая в то же время свое обнаженное тело. — Как ты смеешь шпионить за мной?

— Не смей кричать на меня, Барт Фоксворт! Я — твоя мать, и тебе еще нет тридцати пяти, чтобы выгнать меня из этого дома. Ты многим обязан мне, Барт.

— Я обязан тебе, мама? — с горьким сарказмом спросил он. — Умоляю, расскажи мне, чем это я обязан тебе. Или я должен поблагодарить тебя за смерть своего отца, которой ты так способствовала? Или я должен поблагода­рить тебя за мои молодые годы, когда я был беспомощным и заброшенным тобой, таким жалким и неуверенным в себе? Сказать тебе спасибо за то, что я из-за всего этого не ощущаю себя нормальным мужчиной, способным вызвать к себе любовь?

Голова его склонилась, а голос дрогнул.

— Не стой тут передо мной и не гляди на меня своими проклятыми голубыми глазами Фоксвортов. Тебе не стоит пытаться заронить в меня чувство вины: я был рожден вместе с ним. Это я утешил Мелоди, когда ей был нужен кто-то, кто поддержал бы ее и придал ей уверенности в будущем. И я обрел в ней ту любовь, о которой только слышал и читал; тот благородный идеал женщины, у которой в жизни есть лишь один мужчина. Неужели ты не знаешь, как редко встречаются такие женщины? Мелоди — первая женщина, с которой я ощутил себя человеком. С ней я могу расслабиться, оставить свои тревоги, и она никогда не пытается унизить меня. Она любит меня, мама. И я никогда еще не был так счастлив.

— Как ты можешь говорить это, если я сейчас только услышала совсем иное?

Он всхлипнул и упал на кровать, повернувшись ко мне спиной:

— Я же просто защищался, и она тоже. Она чувствует, что предала Джори, любя меня. Я тоже ощущаю себя предателем. Иногда мы вместе забываем вину и стыд, и тогда нам обоим хорошо. Когда Джори был в госпитале, а вы с Крисом все время отсутствовали, ее не было необходимости соблазнять. Она бросилась сама в мои объятия, лишь недолго посомневавшись. Ей нужен был кто-то, кто бы ей посочувствовал. Все наши разногласия и ссоры происходят от чувства вины. Если бы не Джори, она была бы со мной, была моей женой.

— БАРТ! Ты не можешь отнимать у Джори жену! Он теперь нуждается в ней как никогда раньше. Ты совершил преступление, утешая ее в ее одиночестве. Оставь ее. Перестань с ней встречаться и спать. Будь честным по отношению к Джори, и он сможет быть честным к тебе. Всегда и всюду Джори защищал тебя — вспомни это.

Что-то жалобное мелькнуло в его глазах. Он вновь показался мне обиженным ребенком. Бедный маленький мальчик, который не любит самого себя.

Он хрипло сказал:

— Да, я люблю Мелоди. Я так люблю ее, что готов жениться. Я люблю ее каждой частицей моего тела. Она пробудила меня, вырвала из глубокого сна. Понимаешь, она первая женщина, которая так тронула мое сердце. Я никогда никого так не любил, как Мелоди. Теперь я уже не могу вытравить ее из своего сердца. Она прокрадыва­ется в мои комнаты, всегда так изящно одетая, с ее чудесными длинными волосами, вся такая свежая и ду­шистая после ванны, и стоит ей приблизиться ко мне, как мое сердце начинает биться быстрее. Когда я засыпаю, она снится мне. Она стала воплощенной мечтой моей жизни. Неужели ты не понимаешь, почему я не могу оставить ее?

Это она пробудила во мне такие ощущения и желания, которые я даже не подозревал в себе. Раньше я думал, что секс — это грех, и я не мог, побывав с женщиной, не ощущать себя грязным, даже грязнее, чем я полагал ее самою. Я не мог отделаться от чувства стыда и вины; для меня всегда соединение двух обнаженных тел было гре­хом. Теперь я думаю иначе. Это она открыла мне глаза на то, что любовь прекрасна, и теперь я не смогу без нее. Джори уже не сможет быть для нее любовником. Позволь мне построить нормальную жизнь для себя и для нее; позволь мне быть для нее тем, кто ей нужен. Помоги мне, или... я не знаю... я даже не знаю, что я сделаю с собой...

Его темные глаза смотрели на меня умоляюще.

Каково мне было слышать все это... мне, которая всю жизнь безуспешно пыталась завоевать его доверие, и вот он полностью доверился мне — и что же делать? Я любила Барта, но я любила и Джори. Я стояла, ломая руки, надрывая свою совесть и мучаясь виной; но ведь надо было что-то решать. Да, я отдавала предпочтение Джори и Синди, да, я пренебрегала Бартом...

А вот теперь и мне, и Джори придется расплачиваться за это.

Он говорил; голос его был низким и надтреснутым; он казался мне еще моложе и еще взволнованнее, чем был; мне все казалось, что он пытается скрыть от меня свое счастье, убрать его подальше от моих посягательств, чтобы никто не посмел украсть его у него...

— Мама, ну, пожалуйста, однажды в жизни, постарайся увидеть все с моей позиции. Я не уродлив, не болен, не искалечен. Я просто несчастный человек, который никог­да не бывает собою доволен. Помоги же мне, мама. Помоги и Мелоди обрести настоящего мужа, каким Джо­ри уже никогда не будет.

Дождь барабанил по стеклам в такт с биением моего сердца.

Ветер завывал и вдвойне раздирал мое сознание. Я была не в силах поделить Мелоди на две равные части между ними двоими. Мне приходилось иметь дело с

разумными доводами. Любовь Барта была порочна, Джори больше нуждается в Мелоди.

Но чем дольше я стояла так, как вкопанная, тем больше ошеломляло меня жгучее стремление Барта быть люби­мым. Сколько раз в прошлом я ошибалась, обвиняя его во всех грехах, а он оказывался невиновным? Или это только моя вина, и я не могу не видеть в нем зла и отказываюсь видеть в нем доброе?

— Ты уверен в своих чувствах, Барт? Ты в самом деле любишь Мелоди или просто желаешь ее, потому что она принадлежит Джори?

Он встретил мой взгляд такими честными глазами, каких я еще не встречала. Как молили его глаза о понимании!

— Да, ты права: сначала я желал Мелоди, потому что завидовал Джори. Я честно признаюсь: я хотел украсть у него самое для него дорогое. Оттого, что он когда-то украл у меня то, что я больше всего любил и хотел — ТЕБЯ!

Я сморщилась от досады.

— Она отвергала меня, и я начал даже уважать ее за это. Она была так непохожа на других женщин, которых соблазнить легче легкого. Чем больше она отвергала меня, тем больше я горел желанием, пока, наконец, я не понял: или я завоюю ее, или умру. Я люблю ее... да, да! Теперь я не знаю, как мне жить без нее.

Я присела на широченную кровать и обняла его:

— Ах, Барт... как ужасно, что это не какая-нибудь иная женщина... любая, но не Мелоди... Я счастлива за тебя, ведь ты сам увидел, что такое любовь — в ней нет ни грязи, ни греха. Разве Бог, создавая мужчину и женщину такими, не подразумевал, что они должны соединиться? Это его творение, его план. Мы возрождаемся любовью друг к другу. Но Барт... ты должен пообещать мне не видеться больше с ней. Подожди, пока Мелоди родит ребенка; не решайте пока с ней ничего.

Его глаза наполнились надеждой и благодарностью:

— Ты поможешь мне, мама? Я никогда не мог бы подумать, что ты... — выражение надежды сменилось выражением недоверия.

— Подожди, пожалуйста, подожди. Позволь Мелоди родить ребенка, тогда уж иди к Джори и честно и открыто скажи ему все. Расскажи ему все, как мне. Не смей красть у человека жену, не дав ему самому шанса решить.

— Но что такое он может решить, мама, и какое значение будет иметь его решение? С ним все кончено. Он не сможет танцевать больше. Он даже не может ходить. Физически он больше не мужчина.

Мне пришлось подыскивать такие слова, чтобы они дошли до понимания Барта:

— Ты уверен, что она в самом деле любит тебя? Я слышала все: я была в гостиной. Она сама еще не приняла никакого решения. Из того, что я услышала, можно сделать вывод, что она разрывается между любовью к Джори и потребностью встречаться с тобой. Нечестно пользоваться ее слабостью, равно как невозможностью физической любви для Джори. Дай ему время для выздоровления — и тогда поступай, как подскажет тебе сердце. Непорядочно отнимать у немощного то, что он не сможет отстоять. Дай и Мелоди время привыкнуть к состоянию Джори. Тогда, если ты ей в самом деле нужен, забери ее, потому что в таком случае жизнь с Мелоди нанесет Джори только вред. Но что станешь ты делать с ребенком Джори? Ты заберешь у него и ребенка тоже? Ты собираешься ничего ему не оставить?

Он с глубоким подозрением глядел на меня. Потом перевел свой взгляд на потолок.

— Насчет ребенка я еще не решил. Я стараюсь не думать о нем. И не вздумай идти говорить об этом Крису или Джори. Прошу тебя, единственный раз в жизни — позволь мне иметь что-то собственное.

— Барт, но...

— Мама, пожалуйста, уйди. Дай мне обдумать все. Я устал. Ты, мама, утомляешь своими поучениями, своими суждениями. Дай мне шанс доказать, что я не так плох, как ты думаешь, и не настолько сумасшедший, каким я себя сам считал.

Он не попросил меня вновь не говорить ничего Крису и Джори. Как будто знал, что я не стану этого делать. Я молча вышла из его комнаты.

Идя обратно, я напряженно думала о разговоре с Мелоди, но видеть ее, не успокоившись и не обдумав все, я не могла. К тому же, она была уже, по-видимому, достаточно расстроена, а надо было подумать о здоровье ее ребенка.

Оставшись одна, я села перед разожженным камином и стала размышлять. Прежде всего — интересы Джори. За три месяца сильные ноги Джори стали тоньше тростиночек. Теперь это напоминало мне ноги Барта, когда он был маленьким мальчиком. Тонкие ножки Барта, поцарапанные, пораненные, вечно в синяках, вечно в переломах. Барт наказывал себя таким образом за несоответствие стандартам жизни. А стандартом для него тогда был Джори. И эта мысль подняла меня на ноги; я отправилась в комнату Джори.

Я вымыла лицо от слез, остудила покрасневшие глаза льдом и предстала перед Джори, улыбаясь беспечно и счастливо.

— Мелоди спит, Джори. Но перед обедом она тебя навестит. Я думаю, в такую дождливую погоду будет неплохо и уютно пообедать вдвоем перед камином. Я уже попросила Тревора и Генри принести поленья и малень­кий столик. Я запланировала твое любимое меню. Чем тебе помочь? Может быть, одеть тебя по-другому?

Он индифферентно пожал плечами. До этого несчас­тного случая Джори всегда любил одежду; доводил свой вид до совершенства, продумывал костюм до мелочей.

— Какая разница теперь, мама, какая разница? Тебе понадобилось так много времени, чтобы сообщить мне, что Мелоди спит? И почему же ты все-таки не привела ее?

— Звонил телефон, мне пришлось отвлечься... К тому же, надо было срочно сделать кое-что. Так какой костюм ты предпочитаешь для обеда?

— Пижама подойдет вполне, — холодно проговорил он.

— Послушай, Джори. Сегодня же вечером ты будешь сидеть вместе со всеми в новом электрическом кресле за обедом и наденешь костюм отца, потому что ты не привез с собой зимнего костюма.

Он, конечно, начал отказываться, а я — настаивать.

Мы послали в Нью-Йорк за зимними костюмами и прочей одеждой, однако, Мелоди настояла, чтобы ее одежда осталась там, что подогрело мое возмущение. Но я тогда ничего не сказала.

— Когда хорошо выглядишь, то хорошо и чувствуешь себя, а это означает, что половина победы одержана. Ты перестал заботиться о своей внешности. Я побрею тебя, даже если ты решил носить бороду. Ты слишком красив, Джори, чтобы прятать свое лицо за бородой. У тебя такой благородный рот, такой сильный подбородок. Отращи­вать бороду имеет смысл лишь мужчинам со слабыми подбородками.

В конце концов он сдался и сардонически улыбнулся, согласившись, что все, что я предлагаю, просто сделает его вновь похожим на самого себя.

— Мама, я знаю, что у тебя что-то на уме, слишком ты хлопочешь обо мне. Но я не спрашиваю, почему; я просто рад, что кто-то обо мне заботится.

В это время Крис приехал домой и помог побриться Джори. Я в это время сидела у него в ногах и наблюдала. Я удивлялась благородному долготерпению Джори. Я не могла не возмущаться Бартом и была уже готова погово­рить с Мелоди, открыв ей, что знаю о них с Бартом.

Джори уже вполне окреп, чтобы перенести свое тело в кресло-каталку. Крис и я наблюдали, не вмешиваясь, потому что знали: он должен сделать это сам. Опустив­шись в кресло, Джори казался и несчастным, и гордым собою одновременно: он впервые сделал это, и сделал относительно легко.

— Не так плохо, — проговорил он, изучая свое лицо в зеркале, которое я держала.

Он нажал на электрический рычаг и попробовал пок­ружить в кресле по комнате. Затем он усмехнулся:

— Это лучше, чем кровать. Какой же я был дурак, что не согласился раньше. Теперь я смогу закончить модель корабля до Рождества. А может быть, я так и вовсе приду в себя.

— Как будто мы когда-то сомневались, — проговорил Крис.

— Ну, а теперь, Джори, я пойду за Мелоди, — сказала я.

Я была в восхищении от его собственного восторга, от румянца, показавшегося на щеках, от гордости его за то, что он больше не прикован к постели, хотя колеса — это не ноги. — Мелоди, без сомнения, уже одета и ждет внизу. И, как ты знаешь, наш бывший неряха Барт теперь тоже очень ценит все красивое в жизни.

— Попроси ее поторопиться, — своим прежним, энер­гичным голосом вдогонку мне сказал Джори. — Я прого­лодался. А вид этого яркого огня придает мне жизни. Я ее жду!

Не без трепета я направилась к комнате Мелоди, зная, что я выложу ей все, что знаю. И, когда я это сделаю, вполне вероятно, я окончательно расположу ее в пользу Барта. Барт только того и ждет.

Один из братьев должен победить в этом соперничестве.

Другой неизбежно окажется в проигрыше. А я желаю им обоим победы!