ЖЕСТОКАЯ СУДЬБА

 

Солнце было по-летнему высоко, а Джори еще не открывал глаз. Крис решил, что нам обоим неплохо бы перекусить, а госпитальная еда была всегда безвкусной и по консистенции похожа на подметку.

— Постарайся поспать, пока я не приеду, и держи себя в руках. Когда он проснется, старайся не впадать в панику, будь спокойна и улыбайся, улыбайся, улыбайся... Созна­ние его будет затуманено, он не сможет сразу собраться с мыслями. Я постараюсь побыстрее вернуться обратно.

Я не смогла заснуть; я постоянно обдумывала, что я буду отвечать, когда Джори проснется окончательно и начнет задавать вопросы. Как только за Крисом закрылась дверь, Джори пошевелился, повернул голову и слабо улыбнулся мне:

— Привет! Ты что, была здесь всю ночь? Или две ночи? Когда это случилось?

— Прошлой ночью, — хрипло прошептала я, надеясь, что он не заметит волнения в моем голосе. — Ты спал очень долго.

— Ты выглядишь устало, — проговорил он, и я была тронута: даже теперь Джори более заботился обо мне, чем о себе. — Почему бы тебе не вернуться обратно в Холл и не поспать? Со мной все в порядке. Я просто упал, как случалось и раньше; но, не пройдет и нескольких дней, как я снова буду с вами. А где моя жена?

Неужели он не замечает, что его торс в гипсе? Только потом по его глазам я поняла, что он еще не вышел из-под влияния седативных препаратов, которыми его напичкали для обезболивания. Тем лучше... если он не начнет сейчас же расспрашивать меня, это хорошо. Я предпочту, чтобы отвечал на вопросы Крис.

Он изнеможенно закрыл глаза и снова впал в кратков­ременный сон, однако уже через десять минут начал задавать вопросы:

— Мама, я себя так странно ощущаю... никогда ничего подобного не чувствовал. Отчего это на мне гипс? Я сломал что-нибудь?

— Упали колонны из папье-маше, — почти бессвязно объяснила я. — Упали на тебя и повредили твой организм. Слишком реалистичная концовка для балета.

— Я что, разрушил дом или обрушил небо? — саркас­тически, с заблестевшими от пробудившегося сознания глазами, спросил он. — Не правда ли, Синди танцевала великолепно? Ты знаешь, чем больше я вижу ее, тем больше замечаю, как она красива. И у нее в самом деле есть танцевальные способности. Она, как ты, мама, с годами совершенствуется.

Я подложила под себя руки, предательски дрожавшие, чтобы не увидел Джори. Совсем как делала когда-то моя мать. Я улыбнулась, встала и налила стакан воды:

— Врач приказал тебе больше пить.

Я поддержала его голову, и он выпил. Было так невы­носимо странно видеть его беспомощным. Он никогда не лежал в постели. Его простуды в детстве проходили в считанные дни, и не было случая, чтобы он из-за них пропустил школу или балетный класс. Разве что для того, чтобы навестить в госпитале Барта, в очередной раз поранившего что-нибудь. Джори множество раз растяги­вал и рвал связки, падал, вставал вновь, но никогда у него не было серьезных повреждений. У всех без исключения танцоров балета бывают большие или малые поврежде­ния, но сломанный позвонок, повреждение позвоночника — это сущий кошмар, которого страшится любой танцор. Это конец.

И он снова впал в забытье, потом открыл глаза и начал задавать вопросы. Присев на краешек его кровати, я без умолку болтала ерунду, молясь о том, чтобы быстрее пришел Крис. Вошла молоденькая, хорошенькая сиделка с подносом в руках. Ленч для Джори, все — жидкое. Я обрадовалась: это позволяло мне заняться чем-то. Я пово­зилась с пакетом молока, раскрыла йогурт, налила в стаканы молоко и сок, повязала Джори салфетку и начала с земляничного йогурта. Он поперхнулся и скорчил мину отвращения. Оттолкнул мои руки и сказал, что может есть сам. Но аппетита у него не было.

Я отодвинула прочь поднос, надеясь, что он теперь заснет. Вместо этого он лежал, уставившись на меня ясным осмысленным взором.

— Не можешь ли ты сказать мне, отчего я так слаб? Отчего я не могу есть? Отчего я не могу шевельнуть ногой?

— Отец пошел принести нам с ним чего-нибудь поесть. Это жирная пища, для тебя она не подойдет. Но вкуснее, чем то, что подают в кафетерии внизу. Пусть он тебе все расскажет, когда приедет. Он знает медицинскую терми­нологию, в которой я ничего не понимаю.

— Мама, я тоже ничего не понимаю в медицинских терминах. Скажи мне просто по-человечески: отчего я не могу двинуть ногами?

Он неотступно следовал за мною своим темно-сапфи­ровым взглядом.

— Мама, я не трус. Я приму как есть все, что ты скажешь. Говори, иначе я сделаю вывод, что у меня переломан позвоночник и парализованы ноги... и что я не смогу больше ходить.

Сердце мое забилось. Я опустила голову. Он сказал это все легко, шутя, будто этого никогда и быть не могло, но он в точности описал свое состояние.

Я не отвечала, и в глазах его появилось отчаяние. Я пыталась подыскать слова помягче, но и они способны были разорвать ему сердце. Как раз в это время вошел Крис, неся пакет с чизбургерами.

— Кто тут проснулся и разговаривает? — с торжеству­ющей улыбкой в шутку спросил Крис. Он взял чизбургер и протянул его мне. — Прости, Джори, но тебе сейчас нельзя ничего твердого. Кэти, съешь это, пока горячее. — Он сел и развернул свой чизбургер. Для себя он купил два больших. С наслаждением откусив от одного, Крис достал колу. — Лайм нигде не нашел, Кэти. Это пепси.

— Она холодная, а это как раз то, что я хотела.

Джори пристально наблюдал за нами. Пока я справи­лась лишь с половиной своего чизбургера, Крис умял оба своих и еще блюдо французской жареной картошки. Крис снял с шеи салфетку и бросил ее в мусорное ведро.

К тому времени сон опять сморил Джори, но он боролся с ним.

— Папа... может быть, ты скажешь мне правду?

— Да, все, что ты хочешь знать. — Крис подвинулся к Джори и положил свою сильную руку на его руку.

— Папа, я не ощущаю своего тела ниже пояса. В то время, пока вы ели, я пытался пошевелить пальцами и не мог... Если я сломал позвоночник, и поэтому в гипсе, скажите мне правду; это все, чего я хочу.

— Я скажу тебе всю правду, — смело сказал Крис.

— У меня перелом позвоночника?

-Да.

— И парализованы ноги?

-Да.

Джори был потрясен. Он закрыл глаза, собрался с силами и задал последний вопрос:

— Я смогу танцевать снова?

— Нет.

Джори сжал губы, закрыл глаза и лежал неподвижно. Я решилась подойти к нему, откинула прядь темных волос со лба...

— Милый, я знаю, чего тебе это стоит. Отцу было нелегко сказать тебе правду, но ты должен знать ее. Ты не одинок в своем горе. Мы сделаем все, чтобы ты привык к своему новому существованию. Время лечит, и через некоторое время ты перестанешь ощущать боль, а потом и привыкнешь к тому, что нельзя изменить. Мы все любим тебя. Мелоди любит тебя. И в грядущем январе ты станешь отцом. Ты достиг своей профессиональной вершины, пять лет ты был известнейшим артистом балета — большинство людей не достигают таких высот за всю свою жизнь.

Он молча остановил меня взглядом. В его глазах было столько горечи, отчаяния, столько ярости, что я не выдер­жала и отвернулась. Вероятно, он ощущал себя обманутым, осмеянным судьбой: ведь у него украли дело всей его жизни еще до того, как он вполне им насытился.

Когда я снова взглянула на него, его глаза были закрыты. Крис положил пальцы ему на пульс:

— Джори, я знаю, что ты не спишь. Я дам тебе седативное, чтобы ты действительно поспал подольше, а когда ты проснешься, подумай над тем, что твоя жизнь нужна очень многим людям. Не утопай в отчаянии и жалости к себе. Те люди, с которыми ты встречаешься в жизни, никогда не испытывали и не испытают счастья, дарованного тебе. Они не путешествовали по всему свету, никогда не слышали грома аплодисментов и криков «браво», адресованных лишь тебе, они не поднимались на те вершины артистизма, которые были твоими и будут твоими в любой другой области творчества. Твоя жизнь не кончена, мой сын, ты всего лишь споткнулся. Твоя дорога достижений перед тобою, ты просто не сможешь больше бежать по ней. Ты рожден, чтобы побеждать. Ты найдешь себе другое применение, другую карьеру... а в семье ты найдешь счастье. Разве не в этом состоит человеческая жизнь? Нам нужен кто-то, кто любит нас, кто нуждается в нас, кто разделит с нами жизнь, а у тебя все это есть.

Но мой сын не поднял опущенных век и ничего не отвечал. Он лежал такой спокойный, будто его постигла смерть.

Как внутри меня все плакало и кричало: я ощущала его схожесть с Джулианом. Тот всегда реагировал на потрясе­ния так же. Джори замкнулся в тесной клетке своего сознания, которое отказывалось принимать жизнь без движения и танца.

Крис молча взял шприц, ввел лекарство в руку Джори и проговорил:

— Спи, сын. Когда ты проснешься, тебя навестит жена. Тебе необходимо быть мужественным для ее блага.

Мы оставили его спящего на попечение сиделки, которой было приказано никогда не покидать больного. Мы с Крисом поехали в Фоксворт Холл для того, чтобы переодеться, поспать и возвратиться к Джори. Мы соби­рались взять с собою Мелоди.

Голубые глаза Мелоди выразили неописуемый ужас, когда Крис, как мог более мягко, описал ей состояние Джори. Она слабо вскрикнула:

— Вы имеете в виду... никогда? Никогда не сможет ходить? Никогда не будет танцевать?.. — прошептала она. — Но вы же должны чем-то помочь ему...

Крис лишил ее всяких надежд:

— Нет, Мелоди. Когда поражен позвоночник, ноги не получают сигналов от мозга. Может быть, Джори настолько натренирует ноги, что сможет ими двигать, но они не будут подчиняться его желаниям. Ты должна теперь воспринимать его таким, какой он есть, и сделать все возможное, чтобы помочь ему пережить это. Психологическая сторона здесь — самая травматичная, поскольку это, наверное, самое трагическое событие в его жизни.

Мелоди вскочила на нога, жалобно закричав:

— Он же совсем иной теперь! Вы сами говорите, он отказывается разговаривать, а я не могу ехать туда и делать вид, что ничего не случилось, когда это не так! Что ему делать теперь? Что мне теперь делать? Мы не сможем нигде работать... и как он сможет жить без танца... без ног?! Какой из него теперь отец, если остаток жизни он прове­дет в инвалидном кресле?

Встав напротив нее, Крис заговорил твердо и решительно:

— Мелоди, теперь не время бросаться в панику, впадать в истерику. Тебе надо быть сильной. Я понимаю, насколько велики твои страдания, но ты должна появиться у него с улыбкой на лице, чтобы показать, что ты по-прежнему любишь его. Люди сочетаются браком не только на радостные времена, но и на горькие — тоже. Поэтому сейчас ты примешь душ, оденешься, сделаешь макияж, красиво причешешься и поедешь к нему. Там ты обни­мешь его, поцелуешь и скажешь ему, что ему есть для чего жить.

— НО ЕМУ НЕ ДЛЯ ЧЕГО! - закричала она. - НЕ ДЛЯ ЧЕГО БОЛЬШЕ ЖИТЬ!

Тут она сломалась окончательно и зарыдала.

— Нет, я не хотела этого сказать... я люблю его, я люблю... но не заставляйте меня ехать к нему и видеть его, лежащего неподвижно. Я не смогу... я не переживу, пока он снова не улыбнется сам и не обнимет меня... может быть, тогда я смогу принять его таким, каким он стал... может быть...

О, как я ее ненавидела в этот момент: за истерику, за то, что она отказывалась помочь Джори в самый трудный для него момент. Я встала рядом с Крисом, взяв его под руку:

— Мелоди, неужели ты думаешь, что ты единственная жена и будущая мать, кто обнаруживает, что земля развер­злась у нее под ногами? Нет. Я ждала Джори, когда его отец попал в смертельную для него автомобильную катас­трофу. Так что будь благодарна судьбе, что Джори остался жив.

Она опустилась в кресло сломанной, бесформенной куклой, залилась слезами и долго не поднимала лица. Когда, наконец, она взглянула на нас, она спросила:

— А не приходило ли вам в голову, что смерть в этой ситуации была бы для него предпочтительнее?

Это было то самое, что мучило и меня. Я боялась, что Джори сделает что-нибудь, чтобы оборвать свою жизнь, как это сделал Джулиан. Я не могла этого допустить. Не должна еще раз допустить.

— Ну, тогда оставайся здесь и плачь, — проговорила я с ненамеренной жесткостью. — А я не оставлю моего сына наедине с бедой. Я буду рядом с ним день и ночь, чтобы не позволить ему расстаться с надеждой. Но подумай о том, Мелоди, что ты носишь его ребенка, а это делает тебя самым важным человеком в его жизни. И в моей тоже. Он нуждается в тебе, в твоей поддержке. Извини, если я была груба с тобой, но я обязана думать прежде всего о нем... полагаю, что и ты — тоже.

Она безмолвно плакала и глядела на меня. Слезы бежали по ее щекам.

— Скажите ему, что я скоро приеду, — хрипло проговорила она. — Скажите ему это...

Мы сказали ему. Он не открыл глаз, не разомкнул сжатых губ. Но мы знали оба, что Джори не спит: он просто выключил себя из этой жизни.

Джори отказывался есть, пока не было решено кормить его внутривенно. Приходили и уходили летние дни, такие исполненные света и тепла — и такие грустные. Иногда, когда рядом были Крис и Синди, я бывала счастлива, но редко меня согревала надежда.

Ах, если бы были такие слова, которые помогли бы мне начать новый день. Если бы можно было прожить жизнь сначала: тогда бы, возможно, я спасла Джори, Криса, Синди, Мелоди, себя... и даже Барта.

Ах, если бы он не соглашался танцевать в тот день эту партию...

Я пыталась сделать все, что могла, как пытались и Крис, и Синди вытащить Джори из той «черной дыры», куда он себя загнал. Впервые в жизни Джори был недосту­пен мне, его душа ускользала от меня, и я не в силах была облегчить его горе.

Он потерял в своей жизни самое важное. Без ног вскоре он потеряет свое чудесное, сильное, ловкое тело. А я не могла без слез глядеть на эти красивые, сильные ноги, которые были теперь столь неподвижны, столь бесполез­ны.

Неужели бабушка была права, когда говорила, что мы все прокляты Богом, все рождены для горя и боли? Или она сама так решила и тем самым прокляла нас всех, обрекла на неудачи?

И к чему все успехи, все достижения мои и Криса, если наш сын лежит теперь как неживой, а наш второй сын отказывается даже навестить его?

Барт стоял и тупо глядел на Джори, который выглядел так беспомощно с закрытыми глазами, с протянутыми вдоль тела руками...

— О, Боже мой, только и прошептал Барт, поспешил вон из палаты и не появлялся больше у Джори.

Я не смогла уговорить его навещать Джори.

— Мама, если он даже не знает, что я приехал, какая польза от моих визитов? А я не могу видеть его в таком состоянии. Прости, я сочувствую ему... но ничем помочь не могу.

Я в недоумении глядела на Барта: неужели я когда-то хотела помочь ему ценой риска жизнью моего любимого Джори?

И тогда, в отчаянии, я стала уверять себя, что Джори вновь будет ходить, будет танцевать. Это кошмар, говори­ла я себе, который надо вынести, чтобы он кончился; и тогда Джори вновь станет таким, каким он был.

Я рассказала Крису о своих планах: во что бы то ни было внушать Джори, что он будет вновь ходить, если уж не танцевать.

Крис выглядел крайне опечаленным.

— Кэти, ты можешь подать ему ложные надежды. Лучше бы, чтобы ты постепенно подвела его к мысли принять то, что поправить невозможно. Дай ему свои силы. Помоги ему, но не надо обещать то, что может не сбыться и привести к горчайшему разочарованию. Я знаю, как тебе трудно. Я пребываю в таком же аду, как и ты. Но всегда помни: наш ад — это ничто по сравнению с его адом. Мы можем сочувствовать ему, горевать вместе с ним, помогать ему, но мы не можем влезть в его шкуру. Мы не проживем вместе с ним тяжести его потери — он должен пройти эту муку один. Он лицом к лицу с той агонией, которую мы с тобой едва ли поймем. Все, что мы можем теперь сделать — это быть рядом, когда он уже не сможет пребывать дольше в своей защитной оболочке, в своем спасительном сне. Быть вместе с ним, чтобы дать ему надежду, желание жить дальше — и сделать это должны мы, потому что на Мелоди нечего и надеяться!

 

Именно это казалось мне столь же ужасным, как и само несчастье с Джори: его собственная жена чуралась его, будто он прокаженный. Оба мы с Крисом умоляли ее поехать с нами; говорили, что ей надо быть там, даже если она не скажет ничего, кроме «привет, я люблю тебя!».

— Что я могу сказать такого, что вы еще не сказали?! — кричала в ответ Мелоди. — Он не захотел бы, чтобы я видела его в таком виде. Я лучше вас его знаю. Если бы он хотел видеть меня, он бы сказал об этом. Кроме того, я боюсь, что я стану там плакать и скажу все неправильно. А если я не заплачу, он может открыть глаза и увидеть на моем лице такое выражение, что это заставит его почувствовать себя еще хуже. Я не хочу ответственности, я боюсь! Прекратите настаивать! Подождите, пока он сам захочет видеть меня... и тогда, возможно, я соберусь с силами...

Она избегала нас с Крисом, будто мы были зачумленные, будто мы могли разрушить ее надежду, что когда-нибудь этот кошмар закончится счастливо.

В холле перед нашими апартаментами стоял Барт и глядел на Мелоди странным и жадным взглядом. Едва я вышла, он гневно взглянул на меня:

— Отчего бы вам не оставить ее в покое? Я ездил и видел Джори, и сердце мое разорвалось от этого зрелища. В ее состоянии ей необходимо спокойствие. Ей необходим сон как средство успокоения. Пока вы там, в госпитале, вы не знаете, что Мелоди здесь ходит с безумным взглядом, как во сне, все время плачет. Она почти ничего не ест. Мне приходится уговаривать ее поесть, попить. Она смотрит на меня, как маленький ребенок, и слушается. Иногда я буквально кормлю ее с ложки. Мама, Мелоди в шоке, а вы беспокоитесь лишь о вашем драгоценном Джори, совер­шенно не заботясь о том, что происходит с ней.

Я действительно была потрясена этой речью и раская­лась. Я тут же поспешила к Мелоди, схватила ее руки, обняла:

— Я поняла. Барт объяснил мне. Но попытайся, Мело­ди, пожалуйста, попытайся. Даже если он не открывает глаз и не разговаривает, он вполне осознает, что происходит вокруг него, кто приходит к нему и кто — нет. Она положила мне голову на плечо:

— Кэти, я стараюсь... дайте мне лишь время. Следующим утром Синди пришла в нашу спальню без стука, что заставило Криса нахмуриться. Но увидя ее бледное лицо и испуганное его выражение, мы позабыли про выговор.

— Мама... папа... мне надо вам кое-что рассказать, но я все же не уверена, должна ли я рассказывать это... может быть, в этом нет ничего особенного...

Но мое внимание уже было отвлечено ее костюмом: она была в белом узеньком бикини, чрезвычайно смелом. Я вспомнила, что бассейн, который строил Барт, как раз сегодня был первый день готов и наполнен водой. Трагедия Джори никак не повлияла на хозяйственное рвение Барта.

— Синди, мне бы хотелось, чтобы ты носила купальный костюм только возле бассейна. И, к тому же, он уж очень откровенен.

Синди была потрясена и очень задета. Оглядев себя с головы до ног, она недоуменно пожала плечами:

— Бог мой, мама! Некоторые мои подруги носят бикини, как ниточки — что бы ты сказала о них, если уж тебе мой костюм кажется нескромным. А другие мои подруги вообще загорают нагишом...

Она смотрела на меня своими голубыми глазами совершенно серьезно.

Крис бросил ей полотенце, которое она обернула вокруг себя.

— Мама, мне не нравится, что ты постоянно стыдишь меня. Совсем как Барт, который только и стремится, чтобы я почувствовала себя грязной и распущенной. А я шла, чтобы рассказать тебе кое-что о Барте. Я услышала, что он говорил по телефону.

— Так что же, Синди? — поторопил ее Крис.

— Барт разговаривал с кем-то по телефону и оставил дверь открытой. Я слышала, что он называл страховую компанию. Значит, он звонил туда.

Она сделала паузу, села на нашу незастланную кровать и опустила голову. Ее мягкие, шелковистые волосы скры­вали выражение ее лица.

— Мама, папа, мне кажется, что Барт сделал страховку на случай того, что кто-то из гостей будет ранен.

— Но это дело обычное, — проговорил Крис. — Дом, конечно, застрахован, но в нем находились две сотни гостей, и для них нужна страховка.

Синди подняла голову, посмотрела на отца, на меня, затем вздохнула:

— Значит, ничего особенного... но я подумала: а вдруг...

— А вдруг — что? — резко спросила я.

— Мама, ты говорила, что песок из колонн, рухнувших в ту ночь, был сырой. Разве он не должен был быть сухим? Но он был мокрым. Кто-то намочил его — и песок стал тяжелее. Он не высыпался из колонн при повреждении, как это было задумано. Он упал на Джори, как цемент. Если бы не это, Джори не был бы так сильно покалечен.

— Я знал о страховке, — глухо сказал Крис, отказываясь встречаться со мной взглядом. — Но я ничего не знал о сыром песке.

Ни у Криса, ни у меня не было аргументов в защиту Барта. Конечно, ну, конечно же, он не хотел ранить Джори — или?.. Или хотел убить его? Мы должны были, мы обязаны были доверять Барту, быть к нему справедливыми.

Крис ходил по спальне, морща лоб и стараясь найти правдоподобное объяснение: он предположил, что один из рабочих сцены намочил песок, чтобы колонны были устойчивее. Конечно, это не мог быть приказ Барта, добавил он.

Мы втроем сошли в молчании вниз, найдя там Барта вместе с Мелоди.

Горы вдали сияли, в саду цвели цветы, вид был прекра­сен. Солнце просвечивало через ветви фруктовых деревь­ев, атмосфера была самая романтическая.

Мелоди, к моему удивлению, улыбалась и смотрела в глаза Барту.

— Барт, твои родители не могут понять, отчего я не в силах поехать и увидеть Джори. Я вижу, что твоя мать осуждает меня. Я разочаровываю ее, но я разочаровываю себя саму. Я так боюсь болезней и больных. Всегда боялась. Но я знаю, как это выглядит. Джори лежит на постели, смотрит неподвижно в потолок и отказывается разговаривать. Я знаю, о чем он думает. Он потерял не только ноги, он потерял цель жизни. Он думает о своем отце и о том, как тот ушел из жизни. Он пытается постепенно уйти из нашей жизни, чтобы в один момент, когда он убьет себя, мы этого почти не заметили.

Барт неодобрительно взглянул на нее.

— Мелоди, ты не знаешь моего брата. Он не может убить себя. Может быть, сейчас он чувствует себя потерян­ным, но он выкарабкается из этой ситуации.

— Как? Каким образом? — простонала Мелоди. — Он утерял все. Наш брак был не только взаимной привязан­ностью, но и общей карьерой. Каждый день я сама себя уговариваю поехать к нему, улыбаться, заботиться о нем. Но потом я начинаю сомневаться, тосковать и мучительно думать о том, что же я скажу ему. Я не так искусна в словах, как твоя мать. И я не умею улыбаться несмотря ни на что, как его отец...

— Крис — не отец Джори, — резко оборвал ее Барт.

— Для Джори Крис — отец. По крайней мере, человек, с которым Джори больше всего считается. Он любит Криса, Барт, восхищается им и уважает его. Он простил ему то, что ты называешь грехом.

Мы все трое стояли, затая дыхание, пытаясь услышать конец разговора.

— Мне стыдно, но я не в силах ехать к Джори и смотреть на него такого.

—Так что тогда ты собираешься делать? — спросил Барт цинично.

Он неотрывно глядел ей в глаза и пил маленькими глотками кофе. Если бы он лишь немного повернулся, то смог бы увидеть нас, нежелательных свидетелей.

— Я не знаю, не знаю! — горестно вскрикнула она. — Сердце мое разрывается! Я не хочу просыпаться по утрам и думать о том, что Джори больше не сможет быть мне мужем. Если ты не возражаешь, я перееду в комнату через холл, чтобы не натыкаться на каждом шагу на воспоминания о том, что мы с Джори разделяли в наши лучшие дни. Твоя мать никак не может понять, что и меня постигло несчастье, а ведь я ношу его ребенка!

Она зарыдала, положив голову на сложенные руки.

— Кто-то ведь должен подумать обо мне, помочь мне... хоть кто-то...

— Я помогу тебе, — нежно сказал Барт, кладя свою загорелую руку ей на плечо. Он отставил чашку и, едва касаясь, провел рукой по пушистому облаку ее волос.

— Когда бы я тебе ни понадобился, хотя бы в качестве плеча, на котором можно поплакать, — я всегда буду рядом.

Если бы я раньше услышала такие речи из уст Барта, мое сердце подпрыгнуло бы от радости. Но тут сердце мое упало. Это Джори нуждался в Мелоди, Джори, а не Барт!

Я вышла из тени и заняла свое место за столом. Барт отодвинулся от Мелоди, взглянув на меня так, будто я испортила что-то очень важное для него. Вышли Крис с Синди. Наступила неловкая тишина, которую я сочла нужным нарушить.

— Мелоди, как только мы закончим завтрак, у меня к тебе будет длинный разговор. И не вздумай, как прежде, убегать, притворяться глухой или смотреть на меня пус­тым взглядом.

— Мама! — взвился Барт. — Ты не желаешь понять ее точки зрения на проблему! Может быть, когда-нибудь Джори и сможет передвигаться на Костылях, ходить в корсете и протезах, но я не в силах воспринимать Джори таким... и не желаю видеть его таким. Даже я, не говоря уж о Мелоди.

Мелоди громко зарыдала, вскочила на ноги, и тут же вскочил Барт, защищая ее от нас в своих объятиях.

— Не плачь, Мелоди, — успокаивал он ее нежным голосом.

Но Мелоди с рыданиями ушла с террасы. Когда она исчезла из виду, мы втроем уставились на Барта, который, как ни в чем не бывало, доканчивал завтрак.

Крис улучил минуту, пока еще не пришел Джоэл, и спросил:

— Барт, что тебе известно о мокром песке в рухнувших колоннах?

— Я не понимаю, — равнодушно проговорил Барт, продолжая глядеть вслед исчезнувшей Мелоди.

— Тогда я объясню более подробно. Подразумевалось, что в колонну засыпался сухой песок, который при падении просыпется и никого не ранит. Кто мог намочить песок?

Сузив глаза, Барт зло проговорил:

— Итак, меня обвиняют в том, что я преднамеренно погубил своего брата и, между прочим, погубил самое лучшее время в своей жизни, которое было до тех пор, пока не случилось это несчастье. Это точно так же, как меня обвиняли во всех грехах, когда мне было девять или десять лет. Опять я виноват, я всегда во всем виноват. Когда погиб Кловер, вы оба решили, что это именно я удушил его проволокой, даже не усомнившись. Когда был убит Эппл, снова вина пала на меня, хотя вы знали, что я любил обоих. Я никого не убивал. И даже тогда, когда вы выяснили, что убийцей был Джон Эмос, вы заставили меня пройти ад, прежде чем извинились передо мной. Так поспешите же извиниться сейчас, потому что будь я проклят, если я желал, чтобы мой брат сломал себе спину!

Мне так хотелось ему верить, что слезы выступили у меня на глазах.

— Но кто же намочил песок, Барт? — спросила я, взяв его руку. — Кто-то сделал это.

Его темные глаза стали холодными.

— Некоторые из рабочих ненавидели меня за то, что я слишком командовал, но не думаю, чтобы они могли сделать что-нибудь против Джори.

Не знаю, отчего, я поверила ему. Встретив взгляд Криса, я поняла, что он тоже верит Барту. Но своими вопросами мы еще раз сделали из него себе врага...

Закончив завтрак, Барт сидел молча, не улыбаясь. В тени кустов в саду я заметила Джоэла, возможно во время нашего разговора он подслушивал, делая вид, что любует­ся цветами.

— Прости нас за то, что причинили тебе боль, Барт. Пожалуйста, помоги найти того, кто намочил песок. Ведь если бы не это, Джори был бы здоров.

Синди хранила мудрое молчание.

Барт пытался что-то ответить, но тут Тревор поставил перед нами наш завтрак. Я быстро проглотила его и поднялась. Я должна была сделать хоть что-то, чтобы пробудить в Мелоди чувство ответственности.

Джоэл вышел из тени кустов и присел рядом с Бартом. Я обернулась: Джоэл что-то шептал Барту на ухо.

Чувствуя тяжесть на сердце, я поспешила в комнату Мелоди.

Мелоди лежала ничком на кровати, рыдая. Я присела на краешек, подыскивая нужные слова, но они никак не приходили.

— Ведь он жив, Мелоди, и это уже счастье, не правда ли? Он с нами, с тобой. Ты можешь прикасаться к нему, разговаривать с ним, говорить ему ласковые слова, кото­рые я так жалею, что не сказала в нужный момент его отцу. Поезжай в госпиталь. Каждый день, проведенный без тебя, он умирает. Если ты будешь жалеть только себя, ты будешь расплачиваться за это потом. Джори выслушает тебя, Мелоди. Не оставляй его сейчас. Ты ему нужна сейчас больше, чем когда-либо.

Дикая, истеричная Мелоди обернулась ко мне со сжа­тыми кулачками и начала бить меня ими. Я поймала ее за руки.

— Но я не могу, Кэти, не могу его видеть! Я знаю, он лежит там молчаливый и неподвижный, недостижимый для меня. Он не отвечает вам, отчего же вы думаете, что ответит мне? Если я поцелую его, а он ничем мне не ответит, я умру от горя. Кроме того, вы не так знаете его, как я. Вы мать ему, а не жена. Вы не осознаете, как важна для него сексуальная сторона жизни. Теперь у него ее не будет, и вы представляете, как ему теперь жить? Это не говоря уже о том, что он не сможет ходить, а потеря карьеры... Он так хотел осуществить то, что не успел сделать его отец... А вы все утешаетесь мыслью, что он жив. Он — не жив. Он покинул нас с вами. Ему даже не надо умирать. Он уже умер.

Как меня сразили эти слова! Может быть оттого, что все это было так похоже на правду?

При мысли, что Джори может поступить подобно Джулиану — покончить самоубийством — меня охватывал ужас. Я пыталась убедить себя в обратном, утешить... Джори не похож на отца, думала я, он воспитан Крисом и похож на него. В конце концов, убеждала я себя, Джори пересилит свое отчаяние и возьмет от жизни все, что ему осталось.

Я сидела напротив Мелоди и понимала, что я совсем не знала ее раньше. Оказывается, я ничего не знала о девочке, которую видела едва ли не ежедневно, начиная с ее одиннадцати лет. Я видела лишь внешнюю сторону: красивая, грациозная девочка, которая, казалось, обожала Джори.

— Что ты за женщина, Мелоди? Я хочу понять, что ты за человек?

Она резко повернулась на спину и зло поглядела на меня:

— Уж во всяком случае не вашего типа, Кэти! — почти прокричала она. — Вы сделаны из грубого материала. Я — нет. Да, я была избалована, как вы балуете сейчас вашу дорогую малышку Синди. Я была единственным ребенком в семье, и я не знала ни в чем отказа. Еще когда я была ребенком, я поняла, что жизнь — это вовсе не красивая сказка, как я тогда представляла. А мне вовсе не хотелось расставаться с этой сказкой. Когда я подросла, я нашла убежище от жизни в балете. Я сама себе сказала, что лишь в мире фантазий я смогу быть счастлива. Когда я встретила Джори, он показался мне долгожданным принцем из сказки. Но принцы не падают и не ломают позвоночника, Кэти. Они не бывают в гипсе или на костылях. Как я смогу жить с Джори, если он больше не похож на принца? Как, Кэти? Подскажите мне, как ослепить себя, притупить свои чувства, для того, чтобы не почувствовать отвращения, когда он прикасается ко мне. Я встала.

Я посмотрела на ее покрасневшие от слез глаза, на опухшее лицо и почувствовала, что все мое восхищение ею ушло куда-то. Она была просто слабая женщина. Неужели она не понимает, что он остался тем же Джори?

— Представь себя на его месте, Мелоди. Хотела бы ты, чтобы Джори тебя оставил в такой ситуации?

Она прямо встретила мой взгляд:

— Да, я хотела бы.

Я ушла, оставив Мелоди плачущей. Внизу меня ждал Крис.

— Я подумал, Кэти: давай ты поедешь к Джори утром, я навещу его в полдень, а вечером к нему съездят Синди с Мелоди. Я уверен, ты убедила ее.

— Да, она поедет, но не сегодня, — сказала я, не встречаясь с ним взглядом. — Она хочет, чтобы он сначала открыл глаза и начал разговаривать. Поэтому надо как-то убедить его и заставить разговаривать.

— Если кто и сможет это сделать, так это — ты, — Прошептал мне Крис.

 

Джори по-прежнему неподвижно лежал на госпитальной койке. Я купила два больших смешанных букета и поставила их в высокие вазы.

— Добрый день, милый, — весело проговорила я, входя в его маленькую стерильную палату.

Джори даже не повернул головы. Он лежал, глядя в потолок, так, как я оставила его в последнее посещение. Поцеловав его в холодную щеку, я занялась цветами.

— Могу сообщить тебе приятную новость: Мелоди больше не страдает от утреннего токсикоза. Но она очень устает. Большую часть дня лежит. Я помню: когда я носила тебя, я так же утомлялась.

Я прикусила язык: вскоре после того, как я узнала, что беременна, Джулиан погиб.

— Какое странное нынче лето, Джори. Мне не нравится Джоэл. Кажется, что он очень любит Барта, но на самом деле он более всего озабочен тем, чтобы критиковать Синди. Такое впечатление, что она ничем не хороша ни в глазах Джоэла, ни в глазах Барта. Думаю, будет неплохо послать Синди в летний лагерь перед школой. Ты не считаешь, что Синди ведет себя предосудительно, не так ли?

Никакого ответа.

Я пыталась не издать ни одного вздоха, не глядеть на него с нетерпением. Придвинув стул к постели Джори, я взяла его руку. Ответа не было.

— Джори, мы намереваемся продолжить внутривенное кормление, — предупредила я. — Если ты будешь продол­жать отказываться от еды, в твои вены введут трубки, а также применят другие методы, чтобы ты остался жив. Если ты станешь упрямиться, мы будем применять все средства до последнего, чтобы вернуть тебя снова к нам.

Джори даже не моргнул.

— Ну что ж, Джори. Я не хотела тебя травмировать до сих пор, но с меня довольно! — Мой голос стал жестким. — Я слишком люблю тебя, чтобы видеть, как ты лежишь здесь неподвижно и желаешь умереть. Так тебе «все равно», ты хочешь сказать? Значит, ты жалеешь себя и не понимаешь, зачем жить дальше... Но есть люди, которые находились в много худшем положении, но они имели мужество жить. Так скажи сам себе, что тебя не касается то, что делают другие люди — и ты будешь прав. Да, тебя это не касается, если ты хочешь оставаться эгоистом. Скажи мне, что будущее теперь для тебя не существует. Я тоже так сначала подумала. Мне совершенно не нравится видеть тебя лежащего здесь неподвижно, Джори. Это разрывает мне сердце, это разрывает сердце отца, и Синди вне себя от печали. Барт настолько был поражен тем, что ты лежишь неподвижно и не разговариваешь, что он больше не решается приехать. А что ты делаешь с Мелоди, ты подумал? Ведь она носит твоего ребенка, Джори. Все дни напролет она плачет. Она очень изменилась, у нее ломается психика, и все оттого, что она слышит наши разговоры о том, что ты лежишь здесь и отказываешься кому-либо отвечать. Мы все в печали, в страшном горе по поводу того, что случилось — но что может сделать каждый из нас, кроме того, что попробовать принять то, что нельзя изменить: надо жить достойно и в этой ситуации. Джори, вернись к нам, мы все в тебе нуждаемся. Мы не можем просто наблюдать, как ты убиваешь себя. Мы любим тебя. Нам не так важно, что ты не сможешь ходить или танцевать, нам нужно, чтобы ты был жив и был с нами вместе. Нам надо, чтобы ты разговаривал с нами. Скажи хоть что-то. Скажи хотя бы словечко Мелоди, когда она приедет. Ответь ей, когда она прикоснется к тебе... или ты потеряешь и Мелоди, и своего ребенка. Она любит тебя, ты знаешь это. Но ни одна женщина не сможет любить человека, который отворачивается от нее. Она не приез­жает, потому что боится того, что ты отвернешься от нее.

В течение всей этой долгой речи я внимательно следила за его лицом, надеясь уловить хоть слабое изменение его выражения. Я была вознаграждена: мускул возле его сжатых губ дрогнул.

Воодушевленная, я продолжала:

— Родители Мелоди звонили по телефону и предложили ей переехать к ним, чтобы там рожать ребенка. Хочешь ли ты, чтобы Мелоди уехала? Джори, пожалуйста, я умоляю тебя, не поступай так со всеми нами и сам с собой. Ты так много можешь дать миру. Ты больше, чем просто танцор, знаешь ли ты это? Если человек одарен в одной области, то это, как правило, лишь одна из ветвей его таланта. Ты ведь еще не исследовал другие. Кто знает, что ты откроешь в себе? Вспомни: я тоже посвятила свою жизнь балету, а затем не смогла танцевать. И так же, как ты, не знала, что делать и куда себя девать. Когда я слышала музыку, под которую вы с Мелоди танцевали в нашем домашнем балетном классе, у меня внутри все замирало, мне хотелось выключить эту музыку... Моя душа кричала от тоски, и я нередко падала на пол и рыдала. Но когда я занялась книгой, я перестала думать все время о балете. Джори, так же и ты найдешь себе занятие по душе, чтобы заменить им балет, я уверена в этом.

В первый раз за все это время Джори повернул голову. Моя душа ликовала.

Он встретился со мной взглядом. Я увидела в его глазах невыплаканные слезы.

— Мел хочет поехать к родителям? — сдавленно спросил он.

Надежда сменялась отчаянием в моей душе. Я не знала, что теперь будет делать Мелоди, даже если мы возродим Джори к жизни. Но мне надо было спасти Джори. Мне надо было найти слова. Я не спасла Джулиана, не спасла Кэрри. Пожалуйста, умоляю, Боже, помоги мне теперь.

— Она бы никогда тебя не бросила, если бы ты вернулся к ней. Она скучает по тебе, ты ей нужен. А ты отворачиваешься от нас, тем самым показывая ей, что так же отвернешься и от нее. Твое молчание, нежелание есть говорят так много, Джори, что она просто боится. Она — не я. Она все время плачет. Она лишь изредка ест, а она беременна, Джори. Беременна твоим ребенком. Вспомни, что ты почувствовал, когда стало известно о том, как кончил счеты с жизнью твой отец — и подумай, как отразится твое поведение на ребенке. Не говоря уж о смерти... Подумай, прежде чем продолжать губить себя. Вспомни себя самого: как тебе хотелось, чтобы твой отец был рядом. Джори, не повторяй Джулиана, не оставляй ребенка без отца! Не уничтожай нас всех, уничтожая себя.

— Но мама! — в огорчении воскликнул он. — Что мне делать? Я не хочу провести всю жизнь в инвалидном кресле! Я так зол, что мне хочется избить весь мир! Что такое я совершил, чтобы заслужить это наказание? Я был хорошим сыном и преданным мужем. Не теперь — какой из меня муж? Я бы лучше умер, чем быть таким, как я сейчас!

Я прикоснулась щекой к его руке:

— Может быть, так и случится... Так что продолжай морить себя голодом, умирай; не будешь сидеть в инвалидном кресле... и не задумывайся ни о ком из нас. Тебе нет дела до горя, которое войдет в нашу жизнь, когда тебя не станет. Позабудь о том, как многих мы с Крисом уже потеряли. Мы можем приспособиться, мы привыкли терять. Мы просто впишем еще одно имя в длинный список тех, по ком скорбим и за кого ощущаем свою вину... потому что мы, конечно, будем ощущать вину. Мы будем годами выискивать, что еще мы не сделали, чтобы удержать тебя на земле, и мы найдем это, будем говорить и говорить об этом, пока наша вина не загородит нам солнце, не похитит все наше счастье. Так мы с Крисом сойдем в могилу, обвиняя себя в еще одной ушедшей безвременно жизни...

— Мама! Перестань! Я не могу этого слышать!

— А я не могу выносить того, что ты делаешь! Джори! Не сдавайся! Такой человек, как ты, не должен сдаваться. Борись. Внуши себе, что ты справишься с этим и выйдешь из этой борьбы еще более сильной личностью, потому что стоял лицом к лицу с такой бедой, о которой другие даже не имеют представления.

Он слушал.

— Я не знаю, хочу ли я бороться. Я лежу здесь с той проклятой ночи и все думаю... Думаю о том, что я смог бы делать, чем заниматься. Не говори мне, что я не должен работать, потому что вы богаты, да и у меня, конечно, есть деньги. Речь не о том. Жизнь никчемна без цели, ты это знаешь.

—А твой ребенок... Сделай целью жизни воспитание твоего ребенка. Сделай счастливой Мелоди — вот вторая цель. Держись, Джори, держись! Я не смогу вынести еще одной потери, не смогу...

Я заплакала. А ведь я решила не показывать ни слез, ни слабости. Я всхлипывала, стараясь не смотреть на него.

— Когда умер твой отец, я стала считать ребенка самым главным в моей жизни. Может быть, это облегчало мне чувство вины, не знаю. Но когда ты родился в ночь под Валентинов день, и тебя принесли и приложили к моей груди, я смотрела на тебя, и сердце мое было переполнено гордостью. Ты выглядел крепышом, и глазенки твои блестели. Ты ухватил меня за палец и не хотел отпускать. Пол и Крис, оба были рядом. Они обожали тебя с рождения. Ты был веселым жизнерадостным ребенком. Мы все очень баловали тебя, тебе даже не приходилось плакать, чтобы получить то, что ты хотел. Теперь я знаю, что никаким баловством тебя невозможно было испортить. В тебе всегда была некая внутренняя сила, которая ясно чувствовалась. Я думаю, все это может воплотиться в твоем ребенке. Мне кажется, что ты будешь рад увидеть в нем свое продолжение.

Все это я проговорила вперемешку с рыданиями, почти бессвязно. Я почувствовала, что Джори стало жаль меня. Его рука двигалась так, как будто он хотел вытереть мои слезы краем своей белой простыни.

— Есть у тебя какая-нибудь идея насчет того, чем мне заняться, сидя в инвалидном кресле? — слабым голосом, но уже шутливо поинтересовался он.

— Тысяча идей, Джори. Дня не хватит, чтобы все перечислить. Ты можешь учиться игре на фортепьяно, живописи, попробовать писать книги. Ты сможешь даже преподавать искусство балетного танца. Ведь необязательно самому исполнять па и фигуры — достаточно уметь доходчиво все объяснить и не лениться объяснять. Или выбрать что-нибудь более практичное. Начать учиться заочно, изучить юриспруденцию и составить конкуренцию Барту. В самом деле, остается совсем немного специальностей, которые недостижимы для тебя. Ведь мы все в ток или иной степени игроки, тебе пора бы знать, кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Барт выиграл в этой невидимой игре, но ведь и ему в свое время было нелегко. Вспомни о его проблемах: ты танцевал и жил интересной для тебя жизнью, а его мучили психиатры, безжалостно вторгаясь в самую глубину его души.

Его глаза заблестели, в них засветилась смутная надежда на то, что и для него найдется место в жизни.

— Вспомни о плавательном бассейне, который соорудил Барт во дворе. Доктора говорят, что у тебя очень сильные руки и после нескольких сеансов физиотерапии ты сможешь снова начать плавать.

— А ты сама, мама, какое выбрала бы для меня занятие? — Его голос был мягок и нежен, как и прикосновение его руки к моим волосам, смягчился и его взгляд.

— Для меня главное, чтобы ты жил, Джори, вот и все. Он был растроган, в глазах стояли слезы.

— А как же ты, отец и Синди? Вы решили не лететь на Гавайи?

Последние недели я и не думала о Гавайях. Я постара­лась смотреть правде в глаза. Как мы сможем улететь, оставив попавших в такую беду Джори и Мелоди? Мы не можем этого сделать.

Фоксворт Холл снова поймал нас в ловушку.

 

Часть вторая

 

НЕВЕРНАЯ ЖЕНА

Мы с Крисом проводили большую часть времени в госпитале у Джори и надолго оставляли, хотя и с сожале­нием, Синди без своего внимания. Синди стала нервной и замкнутой во враждебной ей обстановке с Джоэлом, который лишь критиковал ее, с Бартом, который лишь презирал ее, и с Мелоди, которая вообще никак к ней не относилась.

— Мама, — порой рыдала она. — Мама, мне плохо здесь! Это лето было самым ужасным изо всех! Да, мне жаль Джори; я несчастна оттого, что он не сможет больше ходить и танцевать; я хотела бы как-то помочь ему тоже, но почему все бросили меня? Я понимаю: врачи разрешают посещать Джори только двум одновременно, но вы всегда ходите с папой вместе. А когда берете меня, я даже не знаю, что сказать и что делать. И я не знаю, что делать мне здесь одной. Этот дом такой отдаленный от всего мира, как будто мы живем на Луне. Ты приказала не выходить в город, не ходить ни к кому без твоего разрешения, а как я могу принять чье-то приглашение, если тебя никогда нет дома? Это ужасно, ужасно! Ты не велишь даже купаться, если рядом Барт и Джоэл. Не делать того, не делать другого... Но что тогда мне делать?!

— Скажи мне, чего ты хочешь, — мягко ответила я.

Я понимала Синди: ей было шестнадцать, и она многого ждала от своих каникул. Она так восхищалась новым домом, а он на поверку оказался той же самой тюрьмой для нее, как для нас прежний Фоксворт Холл.

Скрестив ноги, она уселась на полу, неподалеку от меня.

— Не хочу показаться черствой по отношению к Джори, но здесь я сойду с ума. Мелоди постоянно сидит взаперти в своей комнате и не пускает меня к себе. Джоэл смотрит на меня с ненавистью, а Барт делает вид, что я не существую. Я получила вчера письмо от своей подруги Бэри Босвэлл: она едет в чудесный летний лагерь всего в нескольких милях к северу от Бостона, там есть неподале­ку летний театр, озеро, можно купаться и ходить под парусом, а каждую субботу там танцы... к тому же они там учатся всяким ремеслам. Мне хочется быть с девочками моего возраста... Пожалуйста, отпусти меня с ней, пока я не сошла с ума.

Мне так хотелось, чтобы этим летом вся семья была наконец-то вместе; но вот уже Синди хочет куда-то уехать, а я так и не уделила ей достаточно времени! Но понять ее я могла.

— Хорошо, я поговорю с отцом сегодня вечером, — сказала я. — Мы желаем тебе счастья, Синди, ты должна знать это. Извини, если мы в своей заботе о Джори позабыли о тебе. Давай поговорим. Как тебе понравились мальчики, которые были на вечере у Барта? Кто-нибудь тебя заинтересовал?

— Я бы давно уехала, но Барт с Джоэл прячут ключи от машин. Раз уж ты спрашиваешь — это именно то, чего я желаю! Разрешат мне или нет, я все равно вылезла бы из окна, только все окна чересчур высоко от земли, я боюсь разбиться. Но я все время думаю только о мальчишках. Мне хочется ходить на свидания, танцевать. Я знаю, знаю, что ты думаешь обо мне. Джоэл все время твердит, что у меня нет никакого понятия о морали... нет, я желаю жить по морали, поверь мне! Но это так трудно... не знаю, сколько еще хватит мне сил, чтобы хранить целомудрие. Я уговариваю себя быть старомодной и оставаться девуш­кой, пока не выйду замуж, но я решила не выходить замуж лет до тридцати. Когда ко мне пристает с ласками кто-то из мальчишек, кто мне нравится, очень трудно не поддаться. Как я люблю это ощущение, когда сердце замирает и куда-то падает. Мне хочется чего-то... Мама, почему у меня нет твоей воли, твоих сил противостоять? Как мне понять себя? Ты говоришь, мы все живем в мире, который не знает, чего хочет. Если уж целый мир не знает, откуда знать мне? Ты хотела бы, чтобы я была послушной и чистой девочкой, я тоже хотела бы быть такой, но я другая, я — сексуальная. И то, и другое несовместимо. Как бы я хотела, чтобы вы с папой все время любили меня, поэтому я стараюсь быть такой, какой вы меня считаете; но я совсем не чиста и не невинна, мама. Я хочу, чтобы в меня были влюблены все самые красивые мальчишки; и когда-нибудь я зайду слишком далеко.

Я с улыбкой смотрела на взволнованное выражение ее лица, испуганный взгляд: я догадывалась, что Синди спохватилась, будто сама отрезала себе теперь пути к бегству из этого дома. Я обняла ее:

— Синди, ты талантлива и красива. Держись за мораль, цени себя высоко, И другие станут ценить тебя так же. Нельзя отдавать себя беспечно, как малоценный мусор.

— Но мама: как же можно и отвергать, и привязывать к себе мальчиков?

— Множество мужчин предпочитают девушек, которые долго не поддаются на атаки и уговоры. Те же, которые требуют секса, скорее всего очень скоро забудут про тебя после того, как достигнут желаемого. В мужчине всегда есть желание завоевывать женщину, в особенности, такую красивую, как ты. И запомни: если твой мальчик сообщает направо и налево интимные подробности встреч с тобой, он не любит тебя в действительности.

— Мама! У меня такое впечатление от твоих слов, будто быть женщиной — это быть жертвой, которую заманивают и завоевывают. Я не желаю, чтобы на меня охотились! Наоборот, я хочу завоевывать! Но должна сознаться, я очень нестойка и не могу сопротивляться. Барт так издевался надо мной, что я вечно неуверена в себе. Но теперь, с этого дня, я больше не стану жалеть мальчишек, когда они станут уверять, что сойдут с ума или умрут, если я не удовлетворю их желания. Пусть только полезут — я так поддам им! Я стану думать о тебе и папе.

Я рассмеялась. Не смеялась я уже очень долго, несколь­ко недель.

— Хорошо, милая; я уверена, что ты поступишь правильно. Давай-ка лучше поговорим о летнем лагере, чтобы я могла сообщить папе все подробности.

— Мама, ты отпустишь меня?! — с восторгом спросила она.

— Конечно; я думаю, и папа согласится, что тебе надо дать передышку после всей этой трагедии.

Конечно, Крис согласился с моими доводами, что шестнадцатилетней девушке, что бы там ни случилось в семье, необходимы развлечения, в особенности, когда стоит лето. Как только Синди узнала о нашем согласии, она поспешила навестить Джори.

— Я хочу, чтобы ты знал, что мой отъезд не означает, будто мне все равно, что с тобой. Мне так неудобно, Джори; я обещаю часто писать и посылать иногда тебе небольшие презенты. — Синди обнимала, целовала Джори, и ее слезы оставили дорожки на его чисто выбритых щеках. — Помни, Джори, то, что отличает тебя от других — это не твои ноги. Ты такой замечательный! Я бы хотела любить тебя по-другому, не будь ты моим братом.

— Ну, конечно, — с иронией отвечал Джори. — Во всяком случае, спасибо за твои слова.

Мы оставили Джори с сиделкой и поехали отвезти Синди в ближайший аэропорт, где расцеловались на прощанье, а Крис дал Синди деньги «на булавки». Суммой Синди осталась очень довольна, поэтому без конца расцеловывала Криса перед тем, как окончательно пойти на посадку, помахав энергично нам рукой.

— Я буду писать, — пообещала она, — не только открытки, а настоящие письма, и пошлю вам фотоснимок. Спасибо за все! Не забывайте отвечать мне и пишите в письмах все-все-все. По правде говоря, жить в Фоксворт Холле — все равно, что самой участвовать в каком-то страшном приключенческом романе.

По пути обратно в госпиталь Крис рассказывал о своих планах. Конечно, теперь не было и речи о поездке на Гавайи. Нельзя было оставлять Джори на попечение Барта и Джоэла, а Мелоди не в состоянии была заботиться даже о себе самой. Ни она, ни Джори не в состоянии также перенести долгий перелет на Гавайи — а будут в состоянии очень не скоро.

— Кэти, я в растерянности: я не более, чем Синди, знаю, что мне делать и куда себя деть, когда, например, Джори вернется в Холл и вокруг него окажутся более близкие люди. А я еще не стар. У меня впереди много лет.

Я посмотрела на него с грустью. Крис смотрел на дорогу. На меня он не взглянул.

— Медицина для меня всегда значила очень много, — продолжал он. — Нет, я не собираюсь брать обратно данное мною слово проводить больше времени с семьей и тобой. Но представь себе, что значит карьера для Джори — то же самое и для меня.

Я склонила к нему голову и мягко посоветовала поступать так, как он считает нужным.

— Только помни, Крис: у врача должна быть безупречная репутация, а о нас с тобой могут поползти слухи...

Он кивнул головой, подтверждая, что тоже думал об этом. Сказал, что хочет уйти в научную медицину. Не появляться на публике, где его могут узнать по прежним годам. Да, он уже много передумал об этом, пришло мне в голову. Ему нужно постоянно ощущать свою полезность, иначе он теряет себя. И, хотя моя мечта жить на Гавайях рушилась на глазах, а сердце куда-то падало, я изобразила лучезарную улыбку.

Так, обняв друг друга, мы вошли в наш огромный дом, который производил такое впечатление, будто заглатывает раскрытым зевом всех в него входящих.

Мелоди заперлась в своей комнате, Джоэл молился, стоя на коленях в маленькой комнатушке без мебели, во тьме, при зажженной свече. Крис, оглядываясь будто в изумлении, спросил:

— А где Барт?

Джоэл нахмурился, потом слабо улыбнулся, будто вспом­нив о вежливости, я ответил:

— Барт где-нибудь в баре перед стойкой, утешается алкоголем.

Я никогда не видела Барта за подобным занятием. Что это: сожаление о погубившем карьеру брата представлении? Раскаяние за Синди, которая уехала отчасти из-за него? Но разве Барт способен на раскаяние? Не знаю. Я тупо смотрела на Джоэла, который казался расстроенным, хотя какое значение для него имел Барт?

— Ему следует остерегаться блудниц и шлюх, которые всегда ошиваются в таких местах; но я сделал все, чтобы удержать его.

Это меня заинтриговало.

— Джоэл, а какая разница между блудницей и шлюхой? Его липкий взгляд уперся в меня. И, будто ослеплен­ный светом, он на миг закрыл глаза рукой.

— Ты что, смеешься надо мной, племянница? Если в Библии упоминаются обе, значит, разница есть.

— Но значит ли это, что блудница лучше, чем шлюха, или наоборот? Вы это имели в виду?

Он посмотрел на меня с раздражением. Он явно считал вопрос глупым.

— Есть много разновидностей подобных женщин, Джоэл: непотребные уличные шлюхи, высокооплачивае­мые девушки по вызову, просто повседневные подружки и профессиональные проститутки. По-вашему, они все — одно и то же?

Его глаза воззрились на меня с гневным выражением праведника.

— Вы не любите меня, Кэтрин. Отчего вы так не любите меня? Отчего это недоверие ко мне? Я здесь только для того, чтобы спасти Барта от него самого; но если вы так относитесь ко мне — я сегодня же уеду, хотя я более Фоксворт, чем вы.

И вдруг выражение его лица изменилось, он скривил губы и добавил:

— Нет, я беру свои слова обратно. Вы — вдвое более Фоксворт, чем я.

Как я возненавидела его за эти слова, за напоминание! Он заставил меня ощутить стыд: будто бы я не поняла его тайные мысленные послания. Но я ни слова не сказала в ответ и в свою защиту. Молчал и Крис, хотя он предвидел, что рано или поздно эта конфронтация между нами переродится в открытую вражду.

— Не знаю, Джоэл, отчего я не доверяю вам, — проговорила я голосом более мягким, чем обычно в обращении к нему, — возможно, из-за ваших протестов по поводу отца, что заставило меня усомниться: а лучше ли вы его или хотя бы отличны от него?

Молча, с печальным видом, сложив руки в вообража­емые рукава монашеской рясы, он повернулся и зашаркал прочь.

В тот же вечер, когда Мелоди вновь заявила, что будет обедать одна в своей комнате, я подумала: придется увезти ее к Джори, даже если она будет драться со мной! Во что бы то ни стало.

Я вошла в ее комнату и отодвинула в сторону почти не тронутый обед на подносе. На Мелоди было то же поношенное платье, что она носила с тех пор, не снимая. Я вынула из шкафа ее лучший наряд и положила на кровать.

— Мелоди, прими душ и вымой волосы. А затем оденься — мы едем навестить Джори, хочешь ты этого или нет.

Она, конечно, вскочила и разразилась истерикой, гово­ря, что не может ехать, не готова, что я не имею права заставлять ее... Я прокричала в ответ через ее крики, что она никогда не будет готова, что меня не интересуют ее выдумки, и что мы едем немедленно.

— Вы не можете, я не позволю! — кричала она, но затем начала, всхлипывая, умолять меня дать ей время привыкнуть к мысли, что Джори изуродован. Я ответила, что у нее было достаточно времени для этого. Я, Крис, Синди успели «привыкнуть», а она..., впрочем, она — профессиональная лицедейка.

Мне пришлось буквально оттащить Мелоди в душ и закрыть там, хотя она кричала, что ей нужна ванна. Но насчет ванны я уже знала предостаточно: Мелоди будет сидеть там часами, и часы посещений госпиталя пройдут. Я стояла снаружи душа и понукала ее. Наконец, она вышла, завернутая в полотенце, все еще всхлипывая. Ее голубые глаза молили о пощаде.

— Прекрати плакать! — закричала я, насильно усаживая ее на стул. — Я стану сушить твои волосы, а ты, будь добра, постарайся при помощи макияжа скрыть эти красные пятна вокруг глаз. Ты должна убедить Джори, что твоя любовь к нему неизменна.

Я вновь и вновь убеждала ее, что она найдет нужные слова, нужные выражения своей любви, а сама сушила ее прекрасные светлые, медового оттенка волосы. Мне нравился их более глубокий цвет, чем у меня; и структура ее волос была совсем иной, чем у моих тонких и хрупких волос. Когда она оделась, я сбрызнула ее любимыми духами Джори; она все стояла в трансе, не зная, что делать. Я обняла ее и потянула к двери.

— Послушай, Мелоди, все не так плохо. Он любит тебя, ты нужна ему. Если ты будешь возле него, он забудет о своих парализованных ногах. Ты инстинктивно найдешь и скажешь ему то, что подскажет любящее сердце. Я уверена в этом.

Она была очень бледна, уставившись на меня своими огромными глазами, она будто прятала какие-то сомнения.

К этому времени домой вернулся Барт; на самом деле, в каком-то баре он накачался так, что ноги его заплета­лись, а глаза не фокусировали взгляд. Он упал в глубокое кресло, вытянув ноги, а позади него в сумраке сразу возник Джоэл.

— Куда это вы? — заплетающимся языком проговорил Барт. Я тщетно пыталась провести Мелоди к гаражу так, чтобы он не заметил.

— В госпиталь, — ответила я, потянув Мелоди за руку. — И думаю, что тебе уже пришла пора навестить брата, Барт. Не сегодня; может быть, завтра. Купи ему что-нибудь, что сможет занять его, он сходит с ума там от безделья.

— Мелоди, не езди туда, если ты не желаешь, — нестойко встав на ноги, вдруг проговорил Барт. — Ты не должна подчиняться моей властной матушке.

Она потянулась к Барту, что-то отвечая ему, но я резко подтолкнула ее и усадила в машину.

В гараж уже входил, пошатываясь, Барт, зовя Мелоди и обещая спасти ее, но он тут же упал на пол, потеряв равновесие. Я нажала кнопку, открывающую одну из запасных дверей гаража, и выехала.

Всю дорогу в Шарноттсвилль и пока я припарковывала машину возле госпиталя, Мелоди дрожала, всхлипывала и убеждала меня в том, что ее появление нанесет Джори больше душевных травм, чем успокоит его. Я, как могла, всю дорогу разубеждала ее в этом и уверяла, что она в силах владеть ситуацией.

— Пожалуйста, Мелоди, войди в палату с улыбкой. Прими опять тот царственный благородный вид, что ты «носила» до сих пор. Когда подойдешь к его кровати, обними и поцелуй его.

Она покорно, как испуганный ребенок, кивнула.

Я сунула ей в руки розы, что купила, и другие подарки, в числе которых был тот, что она приготовила сама для Джори после вечера у Барта.

— Скажи ему, что ты не приезжала раньше, потому что чувствовала себя слабой и больной. Скажи ему в свое оправдание еще что-то, если хочешь. Но смотри, даже не намекай, что не можешь больше воспринимать его так, как ранее, и не хочешь быть ему женой.

Она кивнула автоматически, как робот, двигаясь в шаг со мной. Поднявшись в лифте на шестой этаж, мы натолкнулись на Криса. Увидев рядом со мной Мелоди, Крис радостно заулыбался.

— Как чудесно, Мелоди, что ты приехала, — обнял он ее и обернулся ко мне. — Я выходил, чтобы купить Джори чего-нибудь на обед, да и сам подкрепился. Он в прекрас­ном настроении. Выпил молока и съел два кусочка пирога. Мелоди, постарайся уговорить его съесть побольше. Он быстро теряет в весе, а ему бы надо хотя бы наверстать потерянное.

Все еще не говоря ни слова, широко открытыми невидящими глазами Мелоди смотрела на дверь с номером 606, будто на электрический стул. Крис понимающе погладил ее по спине, Поцеловал меня и проговорил, прощаясь:

— Мне надо поговорить с его врачом. Я приеду домой следом за вами на своей машине.

Я так и не смогла придать уверенности Мелоди, подводя ее к дверям палаты Джори, которые, по его настоянию, были всегда плотно закрыты, чтобы никто не увидел бывшего прима-танцовщика балета, распростертого в беспомощности на больничной койке. Я постучала, как мы договаривались, условным стуком один, затем два раза:

— Джори, это я, мама.

— Мама, входи, — ответил он более приветливо, чем всегда. — Отец сказал, что ты скоро будешь. Я надеюсь, ты привезла мне книгу. Ту я закончил... — он оборвал себя на полуслове, увидев Мелоди, которую я втолкнула в палату.

Я предварительно позвонила Крису, чтобы рассказать о своем плане привезти Мелоди, поэтому Крис приложил все старания, чтобы Джори переоделся из больничной пижамы в голубую шелковую; Джори был подстрижен и аккуратно причесан и выглядел впервые после той траги­ческой ночи прекрасно.

Джори пытался улыбнуться. В глазах его была надежда и радость встречи. Но она стояла недвижно, даже не пытаясь сделать шаг навстречу. Улыбка на губах Джори померкла, он старался скрыть попытку заглянуть в ее глаза... Она прятала глаза. Улыбка, как пламя свечи, погасла в лице Джори, глаза помертвели, и он повернулся лицом к стене.

Я поскорее подтолкнула Мелоди к кровати Джори, не успев заглянуть в ее глаза. Она стояла посреди комнаты, держа в охапке розы и подарки, не в силах ступить сама ни шагу и дрожа, как осиновый лист. Я еще раз толкнула ее локтем и прошептала:

— Скажи же что-нибудь.

— Привет, Джори, — дрожащим ненатуральным голо­сом проговорила Мелоди. Я подтолкнула ее еще ближе. — Я привезла тебе розы... — добавила она неуверенно.

Джори лежал, отвернувшись к стене.

Я вновь подтолкнула ее, осознавая, что надо выйти и оставить их вдвоем; однако я боялась, что Мелоди впадет в истерику и выбежит из палаты.

— Прости, что я не навестила тебя раньше, — запинаясь, проговорила Мелоди, неуверенно приближаясь к нему. — Я привезла тебе подарки... некоторые вещицы, которые тебе необходимы, как мне подсказала твоя мама...

Он резко обернулся, в его темных глазах стоял гнев:

— Это моя мать заставила тебя приехать, не так ли? Ну что ж, ты привезла розы и подарки — теперь тебе нет необходимости оставаться здесь. Теперь — УБИРАЙСЯ!

Розы посыпались на кровать, подарки Мелоди вырони­ла из рук. Она пыталась схватить его руку, которую он выдергивал.

—Я люблю тебя Джори, — рыдала она. — Мне так жаль, Джори...

—А я ни минуты и не сомневался, что тебе «так жаль»! — прокричал Джори. — Тебе жаль, что слава в мгновение ока сгорела, и ты вместо нее получила мужа-урода! Теперь ты жалеешь, что будешь привязана ко мне! Так знай: ты не привязана, нет! Можешь завтра же подать на развод! Уходи — я даю тебе развод!

Пятясь к двери, я разрывалась от жалости к нему и к ней. Я тихо вышла, но оставила дверь приоткрытой, чтобы слышать и видеть все, что происходит. Я была в страхе, что Мелоди воспользуется предложенной возможностью или совершит еще что-нибудь такое, что убьет в нем желание жить и, если бы она сделала это, я предотвратила бы ее поступок любым способом.

Одну за другой Мелоди подняла упавшие розы. Она выбросила старый букет, наполнила вазу свежей водой, затем с величайшей осторожностью поставила розы в вазу, проделывая все это так долго, будто оттягивая какой-то убийственный момент.

Проделав все это, она распаковала три подарка, и подошла к кровати:

— Ты не хочешь взглянуть, что тут?

— Мне ничего не надо, — грубо ответил он, не поворачивая головы.

Мелоди, как ни странно, собрала силы и проговорила:

— Я думаю, тебе понравится. Я много раз слышала, что ты хотел бы...

— Все, что я хотел бы, это танцевать до своих сорока лет, — прервал он ее. — Теперь с этим покончено, мне не нужна ни жена, ни партнерша, и вообще мне не надо ничего.

Мелоди положила подарки на кровать и стояла, ломая свои бледные, тонкие пальцы, а по щекам ее катились слезы.

— Я люблю тебя, Джори, — прошептала она. — Мне хотелось поступить правильно, но у меня нет мужества твоей матери, поэтому я не приехала раньше. Твоя мать просила сказать, что я будто бы была больна и не в состоянии ехать, но это неправда, я могла приехать. Я все это время сидела дома и плакала, надеясь собраться с силами и улыбаться, когда увижу тебя. Я приехала, сты­дясь за свою слабость, за то, что меня не было рядом, когда ты наиболее нуждался во мне... и, чем дольше я сидела дома, тем труднее становилось мне собраться с силами и приехать. Я боялась, что ты не пожелаешь говорить со мной, видеть меня, и я сделаю какую-нибудь глупость. Я не хочу развода, Джори. Я останусь твоей женой. Вчера Крис возил меня к гинекологу: наш ребенок развивается нормально.

Она замолчала и попыталась поймать его руку. Он дернулся, будто ее рука обожгла его огнем, но руку не убрал, наоборот, это она убрала свою.

Через полуоткрытую дверь мне было видно, что Джори плачет и изо всех сил старается скрыть свои слезы, чтобы Мелоди не увидела их. Слезы стояли и у меня в глазах, я чувствовала себя преступницей, вторгшейся в чужую интимную жизнь, не имеющей права наблюдать и слушать то, что происходит. Но я была не в си