НАБРОСКИ К ПОРТРЕТУ ЧАРЛЗА БЭББИДЖА, ЭСКВАЙРА

, С портрета, который висит в научном музее Южного Кенсингтона, на нас смотрит 50-летний Чарлз Бэббидж, эсквайр. У него огромный покатый лоб; длинный и узкий, в саркастической полуусмешке рот, острый взгляд глу­боко посаженных глаз.

* * »

Бэббидж, если следовать современной терминологии, типичный «физик». «Музыку я не очень люблю»,— при­знается он в «Страницах...». Случайно попав с друзьями в оперу на моцартовского «Дон-Жуана», Бэббидж смер­тельно скучает и через 5 минут после начала представ­ления потихоньку исчезает: отправляется за кулисы смо­треть, как устроен механизм управления сценой. В дру­гой раз он все же дослушал оперу до конц1, но лишь потому, что по ходу представления обдумывал идею применения цветного света в театре. Увлекшись, как обычно, новой задачей, он ставит множество опытов — наполняет ячейки, образованные плоскими стеклянны­ми пластинками, растворами различно окрашенных со­лей и освещает их затем мощными лампами.

Получив хорошие результаты, Бэббидж переносит опыты в здание Итальянской оперы и даже придумывает танец (трудно представить себе более несовместимые вещи—Бэббидж и хореография!), чтобы продемонстри­ровать свое изобретение. Однако из-за боязни пожара дирекция оперы не согласилась с предложением "изобре­тателя, а он вскоре потерял всякий интерес к театраль­ному освещению.

Драматический театр Бэббидж тоже не жалует: «Тра­гедии я не люблю, а комедии, которые доставляют мне удовольствие, часто возбуждают, мои чувства в значи­тельно большей степени, чем это допускает достоинство философского характера».

Из прозаических произведений он предпочитает «Ро­бинзона Крузо», перечитывает его по многу раз; к сти­хам равнодушен: что может быть прекрасней поэзии чи­сел? Впрочем, иногда он проявляет к поэзии своеобраз­ный интерес.

Известному английскому поэту Альфреду Теннисону по поводу строчек

Каждую минуту умирает человек, Но каждую минуту человек рождается...

из только что выпущенной поэмы «Видение греха» Бэб­бидж написал следующее: «... я вынужден со всей серьез­ностью указать Вам, что эти расчеты приводят к выво­ду, что общая сумма населения Земли находится в со­стоянии постоянного равновесия. В то же время хорошо известно, что' упомянутая сумма постоянно увеличива­ется. Поэтому я беру на себя смелость предположить, что в следующем издании Вашей превосходной поэмы ошибочные расчеты, на которые я указал, будут исправ­лены следующим образом:

Каждое мгновение умирает человек,

Но 1,16 человека рождается...

Я могу сообщить Вам и более точную цифру— 1,167, но это, конечно, должно нарушить, ритм стиха...»

Последние слова 'показывают, что идея стихотворно­го размера не была все же чужда Бэббиджу. Нет сомне­ния в том, что он писал это письмо вполне серьезно и без тени иронии. Вместе с тем, предвосхищая Зигмунда Фрейда, Бэббидж намеревался заняться исследованием природы юмора.

Бэббидж был другом Лапласа, Гумбольдта, Био (сын последнего перевел на французский язык «Экономику машин и производства»), был хорошо знаком с Дарви-ном, Мальтусом, Теккереем, Юнгом, Якоби, Стефенсо-ном, Фурье, Пуассоном, Фуко, Дирихле, Дэви, Карлай-лем, Волластоном, Бесселем, Миллем, переписывался с Фарадеем и Лонгфелло, встречался с герцогом Веллинг­тоном, королем Италии Карлом Альбертом, членами се­мьи Бонапарта и... знаменитым французским сыщиком Видоком.

Ч. Дарвин пишет в автобиографии: «Я заходил до­вольно часхо к Бэббиджу и регулярно посещал его зна­менитые вечерние приемы. Его всегда было .интересно слушать...» Другой участник приемов, эдинбургский про­фессор математики, «с большой неохотой ушел от Бэб-

биджа в два часа ночи, после исключительно приятна проведенного вечера...».

Бэббидж считал себя неудачником. Вычислительные машины, «главное дело» его жизни, остались незакон­ченными. Преследовали его и-другие неудачи, правда рангом пониже. Дважды — в 1832 и 1834 годах — он бал­лотировался в парламент от партии вигов и оба раза терпел неудачу. В «Страницах...» Бэббидж перечисляет около десятка научных и государственных должностей, которые он хотел бы и мог бы — по своим возможностям и научным заслугам — занять и которые были отданы другим, менее достойным претендентам.

Единственная честь, по словам самого Бэббиджа, ко­торую оказала ему его страна,— избрание профессором лукасовской кафедры * в Кембридже в 1828 году. Это был первый случай, когда на столь почетную должность избирался человек, не имеющий докторской степени. Бэббидж нарушил традицию еще в одном — за время своего профессорства он не прочел ни одной лекции и посетил своих студентов только однажды. В 1839 году Бэббидж отказался от звания профессора, чтобы пол­ностью посвятить себя работе над аналитической маши­ной. * .

Неудачи постепенно превратили Бэббиджа в мизан­тропа.

«...Он был недовольным и разочарованным человеком, и его высказывания были, как правило, мрачны»,— эти и следующие слова из автобиографии Дарвина относят­ся примерно к 1842 году: «...однажды Бэббидж сказал мне, что придумал план эффективной борьбы с пожара­ми, но добавил — «Я не опубликую его, пропади они все пропадом, пусть все их дома сгорят». «Все» — это жители Лондона». В другой раз он,рассказал мне, что видел в Италии водокачку с благочестивой надписью, гласящей, что хозяин водокачки построил ее во имя любви к богу и к своей стране для того, чтобы усталые странники

- • В 1663 году член парламента Генри Лукас передал Кембридж­скому университету известную денежную сумму для учреждения ка-фрдры математики. Профессора этой кафедры (а среди них были Барроу и Ньютон) избирались мастерами (то есть руководителями) колледжей.

158 ,

могли утолить жажду! Эта надпись насторожила Бэб­биджа. Он решил осмотреть водокачку внимательно и обнаружил, что каждый раз, когда путешественник ка­чал воду, большая часть попадала в дом хозяина и лишь небольшая доставалась качающему.

Незадолго до смерти Бэббидж признался своему зна­комому, что не припомнит ни одного счастливого дня в жизни: «Он говорил так, как если бы он ненавидел че­ловечество в целом, англичан — в частности, а больше всего — английское правительство и уличных шар­манщиков!»

Ох уж эти уличные музыканты! Их музыка, обычно бравурная и нестройная, чрезвычайно досаждала Бэб-биджу и не позволяла ему — по его собственному утвер­ждению — сосредоточить внимание на научных исследо­ваниях. Бэббидж как-то подсчитал, что из-за перерывов в работе, вызванных воплями и визгом бродячих музы­кантов, он теряет примерно 'Д своей «рабочей мощно­сти».

Не последовав примеру другого страдальца — Тома­са Карлайля, который запирался в звуконепроницаемой комнате, Бэббидж вел длительную и бурную войну с нарушителями тишины и спокойствия. Эта война при­несла Бэббиджу значительно большую и (недостойную его) известность, чем все его научные изыскания.

Бэббидж ведет кампанию в прессе, рассылает письма членам парламента... Он предлагает меры: полностью запретить «музыкальные представления» на улицах, на­рушивших запрет бродяг предавать суду, их инструмен­ты доставлять в полицейские участки, даже если они не использовались нарушителями, и т. д. Но правительство, естественно, безмолвствует, и Бэббидж борется самостоя­тельно — он тащит музыкантов в участки (если их уда­ется поймать), непрерывно обращается к полицейским за помощью, ходит жаловаться в школу на мальчишек, которые сопровождают улюлюканьем его баталии с му­зыкантами, и т. д. Но все это лишь распаляет толпу — мелкие ремесленники и торговцы, мастера и подмастерья, люди без определенных занятий, лондонская беднота — все те, кто видит в уличных концертах единственное свое развлечение, свистят Бэббиджу вслед, разбивают окна

в его доме * и подбрасывают дохлых кошек, угрожают физической расправой. Пьянчуги после возлияний в та­верне отправляются к дому Бэббиджа поорать под его окнами, чтобы повеселиться гневом эксцентричного про­фессора. Что же до музыкантов^ то они приходят с даль­них улиц Лондона, чтобы сыграть бедному Бэббиджу.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что после смерти Бэббиджа респектабельная «Тайме» в первых строках некролога охарактеризовала его как «человека, который дожил почти до 80 лет, несмотря на преследо­вания уличных музыкантов».

* *

Надо сказать, что Бэббидж ссорился не только с уличными музыкантами, но и с многими более уважае­мыми современниками и даже с целыми научными об­ществами.Он, например, пытался реформировать Коро­левское общество,, «чтобы спасти его от презрения в своей стране и насмешек в других странах».

Бэббидж обвинял руководство Королевского обще­ства во множестве грехов — коррупции, неразумном рас­пылении поощрительных фондов, слепой организации издательских дел, а членов общества — в малой актив­ности, равнодушии к научным проблемам и т. д. Среди множества упреков Бэббиджа был и такой: секретарем общества был капитан Эдвард Сэбин (врач и исследо­ватель земного магнетизма), и Бэббидж гневно возму­щался этим фактом, так как считал, что военные из-за привычки повиноваться и командовать принципиально не годятся для таких должностей. «Военные обычно по­крывают свои ошибки, ученые же должны иметь муже­ство признавать их».

Может быть, отрицательное отношение Бэббиджа к деятельности Королевского общества явилось причиной .его активной работы по организации и ныне существую­щей Британской ассоциации содействия развитию на­уки.

Очень резко критиковал Бэббидж и правительство за его политику в области науки и даже посвятил этой кри­тике отдельную книгу «Размышления об упадке науки

* Бэббидж верен себе во всем: он ведет своеобразную стати­стику и в 1857 году публикует в «Микэникл мэгэзин» «Таблицы от­носительной частоты различных случаев разбиения оконных стекол».

в Англии и некоторых причинах этого упадка». Он пи­сал о том, что в Англии наукой занимаются лишь те, кто в состоянии самостоятельно финансировать эти за­нятия. Такое положение наносит непоправимый вред об­ществу, а поэтому правительство должно субсидировать работы ученых. Он считал, что следует всячески поддер­живать изыскания в области «чистой науки», что необхо­димо реорганизовать систему университетского образо­вания, а ученых назначить на правительственные долж­ности и т. д.

Все эти критические замечания —-справедливые, хо­тя нередко преувеличенные,— сопровождались весьма желчными комментариями автора, не упускавшего слу­чай уколоть своих врагов — истинных и вымышленных. Он, например, описывал совет Королевского общества как «собрание людей, которые избирают друг друга на почетные должности, а затем обедают за счет общества и, восхваляя друг друга за бокалом вина, награждают сами себя медалями общества».

Нападки Бэббиджа вызывали ответную реакцию:

«У нас начинает болеть голова при одном упоминании об этом типе — Бэббидже. Какой холодный педант, та­кой сухарь! Да к тому же невежественный. Бэббидж рифмуется с капустой (cabbage)»,—писал один из жур­налов. а через столетие американский историк по той же причине окрестил Бэббиджа «научным оводом».

Современники-не понимали Бэббиджа. Поначалу его считали гением, затем чудаком и, наконец, не совсем нор­мальным человеком, изобретателем, расстроившим свой рассудок беспрерывными поисками наилучшего вариан­та вычислительной машины. Джон Флетчер Моултон (1844—1921), математик и видный специалист в области патентного законодательства, так рассказывал о посеще­нии мастерской престарелого ученого: «В прихожей я узнал отдельные части его хорошо известной вычисли­тельной машины, которую он много лет назад довел до уровня действующего устройства, и спросил; завершил ли он свою работу. «О, я не занимался больше этой маши­ной,— ответил он.— Еще до ее окончания мне пришла в голову идея аналитической машины, которая была бы настолько лучше, что не стоило тратить время на завер-