ЭМИЛЬ ДЮРКГЕЙМ

Человеческие страсти пасуют только перед лицом нравственной силы, которую они уважают. При недостаточности авторитета подобного рода господствует право сильного, и явное или скрытое состояние войны неизбежно становится хроническим... В то время как некогда экономические факторы играли лишь второстепенную роль, теперь они выдвинулись на первый план. Все более и более заметно, как отступают перед ними военные, административные, религиозные факторы. Одна лишь наука в состоянии соперничать с ними, да и она ныне престижна только в той мере, в какой в состоянии обслуживать практику, т.е. по большей части сферу экономики. Вот почему не без основания можно сказать, что наши общества являются или склонны стать по существу индустриальными. Форма деятельности, занявшая столь важное место в общественной жизни, не может, очевидно, оставаться до такой степени неупорядоченной без того, чтобы не привести к самым глубоким потрясениям. Именно это источник всеобщей деморализации.

Эмиль Дюркгейм

Настоящий анализ творчества Дюркгейма будет сконцент­рирован вокруг трех его главных книг: «О разделении обще­ственного труда», «Самоубийство» и «Элементарные формы религиозной жизни». По возможности я попробую в своей ин­терпретации пойти дальше, воссоздавая эволюцию его мышле­ния и рассматривая отношение между его подлинными идеями и методологическими формулами, применяемыми им для пере­дачи этих идей. В заключение я остановлюсь на исследовании отношений между социологией, как ее представлял себе Дюр­кгейм, и философией.

1. «О разделении общественного труда» (1893)

«О разделении общественного труда» — докторская дис­сертация Дюркгейма и его первая большая книга.

Это также книга, где наиболее очевидно влияние Огюста Конта. Тема первой книги — главная в творчестве Дюркгейма: взаимоотношения между индивидами и коллективом. Как со-

вокупность индивидов может составить общество? Каким об­разом индивиды могут обеспечить то условие общественного существования, каким служит консенсус?

На этот основной вопрос Дюркгейм отвечает, различая две формы солидарности, именуемые им механической и органи­ческой.

Механическая солидарность — это, если пользоваться тер­минологией Дюркгейма, солидарность вследствие сходства. Когда в обществе господствует эта форма солидарности, инди­виды мало отличаются друг от друга. Будучи членами одного и того же коллектива, они похожи друг на друга, потому что ис­пытывают одинаковые чувства, привержены одинаковым цен­ностям, признают одно и то же священным. Общество сплоче­но, потому что индивиды еще не дифференцированы.

При противоположной форме солидарности, называемой органической, консенсус, т.е. сплоченность коллектива, рож­дается вследствие дифференциации или объясняется ею. Ин­дивиды здесь не походят друг на друга; они различны, и в оп­ределенной мере именно потому, что они различны, достигает­ся консенсус. Солидарность, основанную на дифференциации индивидов, Дюркгейм называет органической по аналогии с органами живого существа, каждый из которых выполняет свои функции и не походит на другие органы, а между тем все они одинаково необходимы для жизни.

Две формы солидарности соответствуют, по Дюркгейму, двум противоположным формам общественной организации. Общества, которые полвека тому назад называли примитивны­ми, а сегодня называют скорее архаическими, или обществами без письменности (изменение терминологии, знаменующее к тому же иное отношение к этим обществам), характеризуются преобладанием механической солидарности. Индивиды одного племени, так сказать, взаимозаменяемы. Из этого следует (и это одна из важнейших идей в творчестве Дюркгейма), что ин­дивид не есть исторически первичное. Осознание индивиду­альности следует из самого исторического развития. В прими­тивных обществах каждый представляет собой то же самое, что и другие; в осознании каждого господствуют сходные для всех — как по количеству, так и по интенсивности — чувства, или коллективные чувства.

Контраст между этими двумя формами солидарности соче­тается с контрастом между сегментарными обществами и об­ществами, в которых возникает современное разделение тру­да. В известном смысле общество с механической солидарно­стью является также и сегментарным обществом. Но полно­стью содержание этих двух понятий не совпадает.

В словаре Дюркгейма сегмент означает общественную группу, в которой индивиды тесно связаны друг с другом. Од­нако сегмент — это также локализованная группа, относи­тельно изолированная от других, ведущая собственную жизнь. Он предполагает механическую солидарность вследствие сходства, но он также допускает и разрыв с внешним миром. Сегмент самодостаточен, его связи с внешней средой невели­ки. Сегментарная организация, следовательно, по своей при­роде несовместима с основными процессами дифференциа­ции, обозначаемыми термином «органическая солидарность». Впрочем, возможно, добавляет Дюркгейм, что в некоторых обществах, где возникают уже достаточно высокоразвитые формы экономического разделения труда, частично продолжа­ет существовать сегментарная структура.

Эта идея излагается в любопытном пассаже, где Дюркгейм пишет, что Англия при очень развитой современной промыш­ленности и, следовательно, экономическом разделении труда сохранила тем не менее сегментарный тип и ячеистую систему в большей степени, чем другие общества, в которых, однако, экономическое разделение труда менее развито. Свидетельст­во преемственности сегментарной структуры Дюркгейм видит в сохранении локальных автономий и в прочности традиций. «Но вполне может статься, что в некоем обществе весьма раз­вито, в частности, разделение труда, особенно экономическо­го, хотя сегментарный тип в нем еще довольно резко выра­жен. Представляется, что так оно и есть в случае с Англией. Крупная промышленность и торговля, по-видимому, здесь так же развиты, как и на континенте, хотя ячеистая система здесь еще весьма заметна, о чем свидетельствует и локальная авто­номия, и авторитет, который здесь сохраняет традиция». «Дело в том, что разделение труда, будучи, как мы видели, феноме­ном производным и вторичным, затрагивает поверхность об­щественной жизни, и это особенно верно в отношении разде­ления экономического труда. Оно неглубокое. А ведь во вся­ком организме поверхностные феномены по самому своему положению доступнее действию внешних причин, даже тогда, когда внутренние причины, от которых они обычно зависят, не изменились. Так, стоит какому-нибудь обстоятельству возбу­дить в людях более сильную потребность в материальном бла­госостоянии, как без заметного изменения социальной струк­туры разовьется разделение экономического труда, К такому результату могут привести дух подражания, общение с более высокой цивилизацией. Ведь интеллект, будучи высшей и, сле­довательно, находящейся на самой поверхности частью созна­ния, может довольно легко изменяться под влиянием внешних факторов, например воспитания, причем основы психической

жизни не будут затронуты. Так порождаются способности, вполне достаточные для обеспечения успеха, но не имеющие глубоких корней. Поэтому такого рода талант не передается по наследству.

Это сравнение показывает, что не нужно судить о месте, занимаемом обществом на социальной лестнице, по степени его цивилизации, особенно экономической, ибо последняя мо­жет быть только подражанием, копией и скрывать социаль­ную структуру низшего вида. По правде говоря, случай этот исключительный, но такое бывает» (De la Division du travail Social, p. 266—267).

Понятие сегментарной структуры не совпадает с солидар­ностью вследствие сходства. Оно подразумевает относитель­ную разобщенность, самодостаточность различных элементов. Можно представить себе глобальное общество, простирающе­еся на огромном пространстве, которое не будет представлять собой ничего иного, кроме рядоположенности сегментов, схо­жих друг с другом и автаркических.

Можно представить себе множество кланов, или племен, или регионально автономных групп, живущих рядом друг с другом, может быть, даже подчиняющихся центральной вла­сти без нарушения сплоченности сегмента, вызываемой подо­бием, без дифференциации в масштабе глобального общества функций, характерных для органической солидарности.

Разделение труда, которое Дюркгейм пытается постичь и определить, не совпадает с тем, что рассматривают экономи­сты. Дифференциация профессий, увеличение разновидностей деятельности в промышленности — все это выражения той общественной дифференциации, какую Дюркгейм имеет в ви­ду в первую очередь. Первопричина последней — дезинтегра­ция механической солидарности и сегментарной структуры. Исходя из этих основных тем, можно попытаться выявить оп­ределенные идеи, вытекающие из анализа творчества нашего автора и составляющие часть его общей теории.

Первая относится к понятию коллективного сознания, с не­которого времени выходящему на передний план в творчестве Дюркгейма.

Коллективное, или общее, сознание, как оно определяется в книге «О разделении общественного труда», есть просто «совокупность общих верований и чувств, свойственных в среднем членам какого-либо общества». Эта совокупность, уточняет Дюркгейм, «образует определенную систему, имею­щую свою собственную жизнь» (ibid., р. 46). Коллективное со­знание существует лишь в виде чувств и верований, представ­ленных в индивидуальных сознаниях, но все-таки оно отлича­ется, по крайней мере аналитически, от индивидуальных, т.к.

развивается пр своим законам и оказывается не только выра­жением или результатом индивидуальных сознаний.

«Без сомнения, его субстратом является не один орган; оно по своему существу рассеяно во всем обществе. Но тем не ме­нее ему присущи особенные черты, выделяющие его как от­дельную реальность. В самом деле, оно независимо от частных условий, в которых находятся индивиды; они минуют, а оно ос­тается. Оно одно и то же на севере и на юге, в больших городах и маленьких, у представителей разных профессий. Точно так же оно не изменяется с каждым поколением, а, наоборот, свя­зывает следующие друг за другом поколения. Таким образом, оно нечто совсем иное, нежели отдельные сознания, хотя и ре­ализуется только индивидами. Оно есть психический тип обще­ства, тип, обладающий своими свойствами, имеющий свои ус­ловия существования, свой способ развития — все свое как у индивидуальных типов, хотя и по-иному» (ibid., р. 46).

Это коллективное сознание в зависимости от характера об­щества отличается большей или меньшей распространенно­стью или могуществом. В обществах, где господствует механи­ческая солидарность, коллективное сознание покрывает наи­большую часть индивидуальных сознаний. В архаических об-'Ществах доля индивидов, подверженных общим чувствам, почти целиком совпадает со всем обществом,

В обществах, где складывается дифференциация индиви­дов, в большинстве случаев каждый волен думать, желать и действовать по своим предпочтениям. Наоборот, в обществах с механической солидарностью наибольшая часть обществен­ной жизни управляется социальными императивами и запрета­ми. В данном случае прилагательное «социальный» означает у Дюркгейма просто то, что эти запреты и императивы навязы­ваются в среднем большинству членов группы, что их перво­причина — группа, а не индивид и что индивид подчиняется этим императивам и запретам как высшей силе.

Могущество коллективного сознания напрямую связано с его распространенностью. В первобытных обществах не толь­ко коллективное сознание покрывает наибольшую часть инди­видуального бытия, но особенно важное значение имеют об­щие чувства, проявляющееся в строгости наказания, налагае­мого на тех, кто нарушает запреты. Чем сильнее коллективное сознание, тем сильнее возмущение преступлением, то есть на­рушением общественного императива. Словом, коллективное сознание тоже обращает на себя внимание. Каждый акт обще­ственной жизни, в особенности каждый религиозный обряд, точно определен. Подробности того, что следует делать и во что надо верить, предписаны коллективным сознанием.

Наоборот, при господстве органической солидарности, по­лагает Дюркгейм, наблюдается одновременно сокращение сферы бытия, покрываемой коллективным сознанием, ослаб­ление коллективных реакций на нарушение запретов и в осо­бенности расширение зоны индивидуальной интерпретации со­циальных императивов.

Возьмем простой пример: в первобытном обществе требо­вание справедливости будет с особой тщательностью зафикси­ровано коллективными чувствами. Наоборот, в обществах, где получило развитие разделение труда, то же самое требование будет сформулировано лишь в абстрактной форме и, если можно так выразиться, универсально. В одном случае справед­ливость — это признание таким-то индивидом такой-то опре­деленной санкции, в другом ·— это своего рода равенство при заключении договоров и признание каждым своего долга, оп­ределяемого многими способами, из которых поистине ни один не бесспорен и не зафиксирован однозначно.

Из этого анализа Дюркгейм выводит идею, которой при­держивался всю жизнь и которая, таким образом, находится в центре всей его социологии; согласно этой идее, индивид воз­никает из общества, а не общество из индивидов.

В таком виде формула выглядит парадоксальной, но сам Дюркгейм часто ее выражает именно так. Если бы я стремился воспроизвести ход мысли Дюркгейма, я бы отметил, что пер­вичность общества по отношению к индивиду имеет по край­ней мере два смысла, которые, в сущности, отнюдь не пара­доксальны.

Первый смысл — это исторический приоритет обществ, где индивиды схожи друг с другом и, так сказать, растворены в целом, перед обществами, где индивиды осознают одновре­менно свою ответственность и способность ее нести. Коллек­тивистские общества, в которых каждый похож на всех, исто­рически первичны.

Из этого исторического приоритета проистекает логиче­ский приоритет объяснения социальных феноменов. Если ме­ханическая солидарность предшествовала солидарности орга­нической, то нельзя, в самом деле, объяснить процессы соци­альной дифференциации и органической солидарности, исходя из индивидов. Экономисты, объясняющие разделение труда интересом, который индивиды усматривают в распределении работы, увеличивающем ее продуктивность, ошибаются. Такое рациональное объяснение индивидуального поведения пред­ставляется Дюркгейму переворачиванием порядка вещей. Ска­зать, что люди распределили работу и закрепили за каждым его дело, чтобы повысить эффективность коллективной выра­ботки, — значит предположить, что индивиды отличаются друг

от друга и осознают это отличие до возникновения социаль­ной дифференциации. В действительности же не могло быть осознания индивидуальности до появления органической соли­дарности и разделения труда. Рациональным исследованием возросшей производительности нельзя объяснить социальную дифференциацию, т.к. это исследование предполагает именно социальную дифференциацию¹.

Здесь Дюркгейм намечает то, что станет во всем его твор­честве одной из главных идей, с помощью которой он опреде­ляет социологию, — приоритет целого перед частями и вдоба­вок несводимость социальной системы к сложению элемен­тов, и объясняет элементы целым. В исследовании разделения труда Дюркгейм раскрыл две важные мысли: об исторической первичности обществ, в которых индивидуальное сознание це­ликом находится «вне Я», и о необходимости объяснения ин­дивидуальных феноменов состоянием коллективности, а не состояния коллективности индивидуальными феноменами.

Феномен разделения труда, который стремится объяснить социолог, отличается, таким образом, от того, что под этим фе­номеном понимают экономисты. Разделение труда — это оп­ределенная структура всего общества, а техническое или эко­номическое разделение труда есть лишь ее проявление.

Научное определение разделения труда дано, остается его исследовать.

На вопрос о методе Дюркгейм дает следующий ответ. Что­бы научно исследовать общественный феномен, его надо изу­чать объективно, т.е. извне, находя окольный путь, чтобы оп­ределить и понять состояния сознания, непосредственно не-схватываемые. Эти симптомы, или проявления, состояний со­знания оказываются, как об этом говорится в книге «О разделении общественного труда», юридическими феномена­ми. Дюркгейм суггестивно и, может быть, несколько упрощен­но различает два вида права, каждый из которых характеризу­ет один из· типов солидарности: репрессивное право, карающее ошибки и преступления, и реститутивное, или кооператив­ное, право, суть которого не в преследовании нарушений об­щественных правил, à в возвращении предметов в состояние, при каком была совершена ошибка, или в организации коопе­рации между индивидами.

Репрессивное право есть форма проявления коллективного сознания в обществах с механической солидарностью, по­скольку самим фактором умножения санкций оно демонстри­рует силу общих чувств, их распространенность и обособление. Чем шире распространено коллективное сознание, чем оно мощнее и обособленнее, тем больше будет актов, считающихся

11 Зак. № 4 321

преступлениями, т.е. актов, нарушающих императив или запрет либо непосредственно ущемляющих коллективное сознание.

Это определение преступления типично социологическое в том значении термина «социологический», какой ему придает Дюркгейм. В социологическом значении слова преступление есть просто действие, запрещенное коллективным сознанием. Не имеет значения, безобидно ли это действие, по мнению тех, кто наблюдает за ним несколько веков спустя или при­надлежит к иному обществу. В социологическом исследовании преступление может быть определено лишь извне и относи­тельно состояния коллективного сознания рассматриваемого общества. Это определение объективное и релятивистское.

Сказать, что некто с социологической точки зрения пре­ступник, не означает, что мы считаем его виновным по отно­шению к Богу или по отношению к нашей собственной кон­цепции справедливости. Преступник — это тот, кто, живя в обществе, отказался соблюдать его законы. В этом смысле Со­крат, вероятно, поделом считался преступником.

Очевидно, достаточно довести эту идею до крайности, что­бы она стала либо банальной, либо шокирующей. Социологи­ческая дефиниция преступления, в самом деле, логически при­водит к полному релятивизму, удобному для абстрактных раз­мышлений, но которого в действительности никто не принима­ет, даже те, кто его открыто признают.

Как бы то ни было, набросав теорию преступности, Дюрк­гейм без труда выводит из нее теорию санкций. Он с некото­рой долей пренебрежения отбрасывает классические интерп­ретации, в соответствии с которыми цель санкции заключается в предупреждении повторения преступного деяния. По его мнению, функция и смысл санкции не в том, чтобы вызвать страх или отвадить от чего-либо. Функция наказания -г- удов­летворить общее сознание. Ибо последнее оскорблено деяни­ем, совершенным одним из членов коллектива. Оно требует удовлетворения, и наказание виновного служит этим удовлет­ворением, очевидным для всех.

Дюркгейм считает данную теорию санкции более удовлет­ворительной, чем ее рационалистическая интерпретация как эффекта устрашения. Вероятно, с социологической точки зре­ния он прав. Но нельзя не признать, что если это так, если на­казание есть главным образом удовлетворение, принесенное коллективному сознанию, то престиж правосудия и авторитет санкций не возросли.

Такой циник, как Парето, охотно скажет, что Дюркгейм прав, что, в самом деле, многие наказания суть не что иное, как разновидности мщения со стороны коллективного созна­ния недисциплинированным индивидам, но об этом не следует

говорить, ибо как же поддерживать уважение к правосудию, если последнее есть не более чем дань предрассудкам самоуп­равного и иррационального общества.

В реститутивном праве речь идет не столько о наказании, сколько о восстановлении такого состояния вещей, какое дол­жно соответствовать справедливости. Тот, кто не вернул свой долг, должен его уплатить. Но реститутивное право, к которо­му относится, например, коммерческое, не единственная фор­ма права, свойственного обществу с органической солидарно­стью. По крайней мере реститутивное право следует понимать в очень широком значении, в соответствии с которым оно объ­единяет все юридические правила, имея целью организацию кооперации между индивидами. Административное, или кон­ституционное, право на том же основании, что и коммерче­ское, принадлежит к разновидности кооперативного права. Они служат не столько выражением общих для коллектива чувств, сколько организацией регулярного и упорядоченного сосуществования уже дифференцированных индивидов.

Можно считать, что Дюркгейм, таким образом, снова воз­вращается к идее (игравшей основную роль в социологии Спенсера и в теориях классических экономистов), согласно которой современное общество, в сущности, основано на до­говоре, т.е. на свободно заключенных соглашениях между ин­дивидами. В этом случае дюркгеймовский подход как будто соответствует классической формуле «du statut au contrat» (от статута к соглашению) или также «от общества с преобладани­ем коллективных императивов к обществу, в котором общий порядок создается свободным решением индивидов». Но не такова идея Дюркгейма. Современное общество, по его мне­нию, зиждется на договоре не больше, чем разделение труда объясняется рациональными решениями индивидов, направ­ленными на увеличение общей продуктивности через распре­деление заданий. Если бы современное общество было «дого­ворным», оно объяснялось бы индивидуальными поведениями. А ведь Дюркгейм хочет доказать как раз противоположное.

Выступая, таким образом, против «контрактуалистов» типа Спенсера и против экономистов, Дюркгейм не отрицает, что в современных обществах возрастающую роль играют свободно заключаемые между индивидами контракты. Но этот договор­ный элемент в современном обществе производен от обще­ственной организации и даже от состояния коллективного со­знания. Чтобы все больше и больше расширялась область сво­бодного заключения соглашений между индивидами, нужна юридическая структура общества, которая регулировала бы автономные решения индивидов. Иными словами, межиндиви­дуальные контракты заключаются в социальном контексте, не-

посредственно не определяемом индивидами. Исконное усло­вие существования сферы контракта — разделение труда по­средством дифференциации. Здесь мы вновь сталкиваемся с принципом приоритета социальной структуры перед индивида­ми, или с приоритетом общественного типа перед индивиду­альными феноменами.

Контракты заключаются между индивидами, но условия, в которых они заключаются, устанавливаются законодательст­вом, отражающим понимание того, что в глобальном обществе считается справедливым, а что — несправедливым, что терпи­мым и что — нетерпимым.

Общество, где господствует органический тип солидарно­сти, стало быть, не определяется заменой общности контрак­том. Тем более не определяется современное общество заме­ной военного строя индустриальным, если пользоваться анти­тезой Спенсера. Оно обусловлено приоритетом феномена об­щественной дифференциации, контрактуализм же выступает ее следствием и выражением.

Когда экономисты или социологи считают основой совре­менного общества контракт, они сразу переворачивают исто­рический и логический порядок вещей. Именно отталкиваясь от глобального общества, можно разом понять, что собой представляют индивиды, как и почему они могут спокойно до­говариваться.

Какова же причина органической солидарности, или обще­ственной дифференциации, рассматриваемой в качестве ос­новной характеристики современных обществ?

Сначала отметим небесспорность постановки Дюркгеимом этой проблемы таким образом: какова причина развития орга­нической солидарности, или общественной дифференциации? Априори недостоверно и, пожалуй, даже невероятно, что можно обнаружить причину некоего сложного феномена, су­ществующего не изолированно, а в качестве одной из стррон общественной системы. Но Дюркгейм хочет выявить причину развития разделения труда в современных обществах.

Дело тут идет о феномене в высшей степени обществен­ном. Когда же требующий объяснения феномен отличается та­ким характером, то, по принципу однородности причины и следствия, причина также должна быть общественной. Поэто­му индивидуалистское объяснение должно быть исключено. Любопытно, что Дюркгейм отбрасывает и объяснение, уже рассмотренное и исключенное Контом, согласно которому ос­новным фактором общественного развития была тоска, или поиск счастья. Ибо, как говорит Дюркгейм, ничто не свиде­тельствует о том, будто члены современного общества более счастливы, чем члены архаических обществ. Наверное, здесь

он прав. Единственное, что удивляет: он считает необходимым (впрочем, возможно, в то время это было действительно необ­ходимо) посвятить столько страниц доказательству того факта, что социальная дифференциация не объясняется поиском ра­достей или счастья.

Верно, утверждает он, современное общество предоставля­ет человеку более тонкие и многочисленные удовольствия, но эта дифференциация удовольствий есть следствие обществен­ной дифференциации, а не ее причина. Что же касается сча­стья, никто не может сказать, что мы более счастливы, чем те, кто жил до нас. С этого момента Дюркгейм очень интересует­ся феноменом самоубийства. Лучшее доказательство того, пи­шет он, что с прогрессом современного общества счастья не становится больше, это частота самоубийств. И он намекает, что в современных обществах самоубийств больше, чем в об­ществах прошлого. Но за неимением статистики самоубийств в прошлых обществах на этот счет нет уверенности.

Разделение труда, следовательно, не может объясняться ни тоской, ни поисками счастья, ни ростом удовольствий, ни жела­нием повысить производительность коллективного труда. Раз­деление труда, общественный феномен, может быть объяснен лишь с помощью другого общественного феномена, и этот дру­гой общественный феномен представляет собой сочетание объема общества и его материальной и моральной плотности.

Объем общества — это просто число индивидов, составляю­щих данный коллектив. Но один объем не является причиной общественной дифференциации. В многолюдном обществе, сформировавшемся на обширной площади, но организованном путем рядоположенности сегментов и сближения огромного числа племен с сохранением в каждом из них прошлой структу­ры, один лишь объем не вызовет дифференциации. Чтобы объ­ем, т.е. рост численности, стал причиной дифференциации, сле­дует добавить плотность в двух смыслах — моральном и мате­риальном. .Плотность в материальном смысле — это число инди­видов на данной площади. Моральная плотность — это интенсивность коммуникаций и обменов между индивидами. Чем больше связей между индивидами, чем больше они работа­ют вместе, тем больше между ними торговых отношений или отношений конкуренции, тем выше плотность. Общественная дифференциация — это результат сочетания двух феноменов: объема общества и его материальной и моральной плотности.

Для объяснения данного механизма Дюркгейм прибегает к понятию борьбы за существование, введенному в оборот Дар­виным во второй половине XIX в. Чем больше индивидов про­буют жить вместе, тем сильнее борьба за существование. Об­щественная дифференциация есть мирное разрешение борьбы

за существование. Вместо уничтожения одних ради выживания других, как это происходит в животном мире, общественная дифференциация позволяет уцелеть большему числу индиви­дов. Каждый перестает соперничать со всеми и оказывается в состоянии играть свою роль и выполнять определенную функ­цию. Нет необходимости уничтожения большинства индивидов с тех пор, как они стали не похожи друг на друга, а различ­ны, — каждый вносит свой вклад в жизнь всех остальных².

Это объяснение соответствует тому, что Дюркгейм рас­сматривает в качестве правила социологического метода: объ­яснение одного социального феномена другим социальным фе­номеном и объяснение одного глобального феномена другим глобальным феноменом.

Начиная с этой первой значительной работы, мысль Дюрк-гейма сосредоточена на нескольких важнейших идеях.

Дифференциация, отличительный феномен современных обществ, служит созидательным условием личной свободы. Только в обществе, где коллективное сознание частично утра­тило свою навязчивую непреклонность, индивид может обла­дать определенной самостоятельностью суждения и действия. В этом индивидуалистическом обществе основная проблема состоит в поддержании минимума коллективного сознания, при отсутствии которого органическая солидарность повлечет за собой общественную дезинтеграцию.

Индивид есть проявление коллективности, в условиях ме­ханической солидарности индивиды взаимозаменяемы. В арха­ическом обществе индивида нельзя было считать «самым неза­менимым существом», согласно формуле Жида. Но когда мы доходим до общества, в котором каждый может и хочет быть самым незаменимым существом, индивид по-прежнему остает­ся проявлением коллективности. Структура коллектива пред­писывает каждому личную ответственность. Но даже и в этом обществе, позволяющем каждому быть самим собой, в инди­видуальных сознаниях есть более значительная, чем мы дума­ем, доля коллективного сознания. Общество органической дифференциации не могло бы сохраняться, если бы вне или сверх господства договора не существовали императивы и за­преты, коллективные ценности и объекты поклонения, привя­зывающие личность к социальному целому.

2. «Самоубийство» (1897)

Книга, которую Дюркгейм посвятил проблеме самоубийст­ва, тесно связана с исследованием разделения труда. Дюрк­гейм в целом принимает феномен естественного разделения

труда. В нем он усматривает признак нормального и в конеч­ном счете благоприятного развития общества. В порядке ве­щей для него дифференциация занятий и индивидов, ослабле­ние авторитета традиций, усиление власти разума, развитие личной инициативы. Однако он отмечает также, что в совре­менном обществе человек не обязательно более удовлетворен своим положением, чем в прежних обществах, и попутно при­влекает внимание к росту самоубийств как проявлению и до­казательству определенных, может быть, патологических черт нынешней организации совместной жизни.

Последняя часть книги, посвященной разделению труда, со­держит в себе анализ этих патологических черт. Уже здесь Дюркгейм говорит об аномии, отсутствии или дезинтеграции, норм, т.е. о понятии, которое станет преобладающим при анали­зе самоубийств. Он обращает внимание и на некоторые фено­мены: экономические кризисы, плохое приспособление трудя­щихся к условиям работы, необузданность требований индиви­дов по отношению к коллективу. Все эти феномены — патоло­гические. В самом деле, в соответствии с тем, что современные общества основаны на дифференциации, необходимо, чтобы каждый делал то, что отвечает его склонностям и желаниям. Сверх того, общество, все более учитывающее индивидуализм, оказывается по своей сущности вынужденным уважать право­судие. В обществах, где господствуют традиции, место каждого индивида определяется происхождением или коллективными императивами. В таких обществах требование индивидом поло­жения, соответствующего его пристрастиям или соразмерного его достоинствам, было бы нарушением нормы. Ведущий же принцип современного общества — индивидуализм. Люди здесь отличаются друг от друга и осознают это, каждый стре­мится добиться того, на что" он, по его мнению, имеет право. Ин­дивидуалистический принцип справедливости становится прин­ципом коллективным, необходимым, соответствующим нынеш­нему строю. Современные общества могут сохранять устойчи­вость, лишь уважая правосудие.

Даже в обществах, основанных на дифференциации инди­видов, продолжает '_; существовать эквивалент коллективного сознания обществ с механической солидарностью, т.е. господ­ством общих для всех верований ценностей. Если эти общие ценности ослабевают, если сфера этих верований чрезмерно сокращается, то обществу грозит дезинтеграция.

Главная проблема обществ — современных, как и всех, — это, следовательно, отношение индивидов и группы. Это отно­шение .изменилось вследствие того, что человек стал слишком сознательным, чтобы слепо соглашаться с социальными импе­ративами. Но с другой стороны, индивидуализм, желательный

сам по себе, чреват опасностями, т.к. индивид может требо­вать от общества гораздо большего, чем оно в состоянии ему дать. Поэтому необходима дисциплина, которую может навя­зать лишь общество.

В книге «О разделении общественного труда» и особенно в предисловии ко 2-му изданию Дюркгейм намекает на возмож­ный, по его мнению, способ излечения от эндемического зла современных обществ: организацию профессиональных групп, содействующих интеграции индивидов в коллективы.

Исследование самоубийств касается патологического ас­пекта жизни современных обществ и направлено на феномен, в котором наиболее разительно обнаруживается связь индиви­да с коллективом. Дюркгейм хочет показать, до какой степени коллектив влияет на индивидов. С этой точки зрения феномен самоубийства представляет исключительный интерес, ибо, по-видимому, нет ничего более сугубо индивидуального, чем факт лишения себя жизни. Если обнаружится, что этот феномен спровоцирован обществом, то Дюркгейм на самом невыгодном для своей диссертации факте докажет верность своих поло­жений. Когда индивид одинок и отчаялся до такой степени, что готов на самоубийство, то опять же общество определяет сознание несчастного и в большей мере, чем его индивидуаль­ная история, диктует ему этот акт.

Дюркгеймово исследование самоубийства неукоснительно вытекает из его диссертации выпускника Высшей нормальной школы. Оно начинается с определения феномена, затем следу­ют опровержение предшествующих интерпретаций, определе­ние типов самоубийств, и, наконец, на основе этой типологии развивается общая теория рассматриваемого феномена.

Самоубийством называется «всякий смертный случай, пря­мо или косвенно являющийся результатом позитивного или негативного деяния, совершенного самой жертвой, которая знала о возможности этого результата» (Le Suicide, p. 5.).

Позитивное деяние: выстрелить себе в висок из пистолета. Негативное деяние: не покидать горящего дома или отказы­ваться от какой бы то ни было пищи до наступления смерти. Голодовка, приводящая к смерти, есть пример самоубийства.

Выражение «прямо или косвенно» отсылает к различию, сравнимому с различием между позитивным и негативным. Вы­стрел из пистолета в висок прямо вызывает смерть; но если не покидать горящего дома или отказываться от пищи, то желае­мый результат, т.е. смерть, может стать косвенным или отда­ленным во времени. Согласно этой дефиниции, понятие охваты­вает не только случаи самоубийств, обычно признаваемые в ка­честве таковых, но и действия офицера, решившего лучше зато­пить свой корабль, чем сдаться; действия самурая, который

убивает себя, потому что считает себя обесчещенным; действия женщин, которые в Индии по обычаю должны следовать за мужьями «дорогой смерти». Другими словами, самоубийствами также следует считать случаи добровольной смерти, окружен­ной ореолом героизма и славы. Их первоначально не уподобля­ли так называемым обычным самоубийствам отчаявшегося лю­бовника, разорившегося банкира, арестованного преступника, о которых в газетах сообщается в рубрике «Разное».

Статистика сразу же показывает, что процентное отноше­ние самоубийств, т.е. частота для данного населения, относи­тельно постоянно. Этот факт Дюркгейм рассматривает как су­щественный. Определенный процент самоубийств отличает глобальное общество, область или район. Он меняется не про­извольно, а в зависимости от многих обстоятельств. Задача социолога — выявить корреляции между обстоятельствами и колебаниями уровня самоубийств, колебаниями, являющимися социальными феноменами. В самом деле, следует различать самоубийство как индивидуальный феномен (такой-то человек при таких-то обстоятельствах покончил с собой) от уровня са­моубийств как социального феномена, который и стремится объяснить Дюркгейм. С теоретической точки зрения самое важное — зависимость между индивидуальным (самоубийст­во) и общественным (уровень самоубийств) феноменом.

Определив суть явления, Дюркгейм отбрасывает разного рода психологические объяснения. Многие врачи или психоло­ги, исследовавшие индивидуальные самоубийства, пытались дать им объяснения психологического или психопатологиче­ского порядка. Они утверждали, что многие из тех, кто поку­шался на свою жизнь, в момент свершения самого акта нахо­дились в патологическом-состоянии и были предрасположены к самоубийству благодаря своей восприимчивости или состоя­нию психики. Подобным объяснениям Дюркгейм противопо­ставляет следующую аргументацию.

Он признает наличие психологической предрасположенно­сти к самоубийству, предрасположенности, которую можно объяснить с точки,зрения психологии или психопатологии. В самом деле, именно у неврастеников наибольшие шансы по­кончить с собой при определенных обстоятельствах. Но, счи­тает он, фактор, предопределяющий самоубийство, имеет не психологический, а социальный характер.

Научная дискуссия сосредоточилась на этих двух терми­нах: психологическая предрасположенность и социальная де­терминация.

Чтобы продемонстрировать различие, Дюркгейм пользуется классическим методом совпадающих изменений. Он исследует изменения уровня самоубийств среди разных групп населения

и пытается доказать отсутствие корреляции между частотой психопатологических состояний и частотой самоубийств. На­пример, он рассматривает разные религии и отмечает, что число душевнобольных среди приверженцев еврейской религии осо­бенно велико, но частота самоубийств среди них очень незна­чительна. Он стремится также показать, что нет корреляции между наследственной склонностью и уровнем самоубийств. Процент самоубийств увеличивается с возрастом, что мало со­вместимо с гипотезой о том, что их причина якобы передается по наследству. Таким образом, он задается целью опровергнуть объяснение, которое могло быть навеяно повторяющимися слу­чаями самоубийств в одной и той же семье.

Французский политический писатель прошлого века, посол Франции в США Прево-Парадоль покончил с собой в Вашинг­тоне через несколько дней после прибытия туда, а также объ­явления войны 1870 г. Приблизительно 3 0 лет спустя, при со­вершенно иных обстоятельствах, покончил с собой его сын. Значит, есть многочисленные примеры самоубийств в одной и той же семье, которые дают основания думать, что предраспо­ложенность к самоубийству может передаваться по наследст­ву. Но Дюркгейм, как правило, отбрасывает такую гипотезу.

В ходе предварительного рассмотрения он аналогичным об­разом отбрасывает объяснение самоубийства феноменом под­ражания. Он пользуется случаем свести счеты со своим совре­менником, известным в то время социологом, с которым он во всем был в разладе, — Габриелем Тардом: последний рассмат­ривал подражание как ключевой феномен общественного строя³. По мнению Дюркгейма, под одним названием «подра­жание» смешаны три явления.

Первое — это явление, которое сегодня назвали бы слия­нием сознаний, т.е. тот факт, что большое число людей испы­тывает в одно и то же время одинаковые чувства. Типичный пример — революционная толпа, о которой пространно« рас­суждает Ж. П. Сартр в своей «Критике диалектического разу­ма». В революционной толпе люди склонны к утрате подлин­ности собственных сознаний; каждый испытывает то же са­мое, что и другие; чувства, подстрекающие людей, — общие чувства. Действия, верования, страсти свойственны каждому потому, что они свойственны всем. Однако опорой этого пси­хосоциологического явления служит сам коллектив, а не один или несколько индивидов.

Второе — приспособление индивида к коллективу, когда он ведет себя так же, как другие, при отсутствии слияния со­знаний. Каждый склоняется перед более или менее рассеян­ными социальными императивами; кроме того, индивид не хо­чет выделяться. Ослабленная форма социального императи-

ва — мода. Женщина определенного круга будет чувствовать, себя оскорбленной, если ее платье отличается от того, носить которое в этом сезоне считается хорошим тоном. В этом слу­чае имеет место не подражание, а подчинение индивида кол­лективному правилу.

В конце концов, подражанием в точном смысле слова мо­жет считаться только «действие, которому непосредственно предшествует воспроизведение сходного действия, осуществ­ленного ранее другим, при отсутствии между воспроизведени­ем и совершением какого-либо явного или неявного интеллек­туального действия, относящегося к признакам, свойственным воспроизведенному действию» (ibid., р. 115). Чтобы понять этот феномен, достаточно вспомнить о заразительном кашле, охватывающем людей во время скучного собрания, и обо всех более или менее механических реакциях, порой наблюдаю­щихся на достаточно многолюдных собраниях.

Кроме того, следует различать два феномена: заражение и эпидемию. Это различение типично для метода Дюркгейма. Зе-ражение — феномен, который мы можем назвать межиндиви­дуальным или даже индивидуальным. Тот, кто кашляет вслед за другим, влияет на кашель соседа. На финише число кашля­ющих может быть большим, но каждый приступ строго инди­видуален. Кашель движется от индивида к индивиду, как ска­чущий рикошетом по воде камень. Наоборот, эпидемия, кото­рая может передаваться путем заражения, — феномен кол­лективный, его опорой служит все общество.

Это различие между последовательностью индивидуальных актов и коллективным феноменом позволяет, таким образом, лишний раз постичь суть замысла Дюркгейма — определение социального как такового,

Короче говоря, «нельзя обозначать одним и тем же терми­ном (подражание) процесс, в результате которого в атмосфе­ре объединения людей вырабатывается коллективное чувство; процесс·, следствием которого является наше согласие с общи­ми или традиционными правилами поведения; наконец, про­цесс, побуждающий Панургово стадо броситься в воду из-за того, что это сделал один из баранов. Сообща чувствовать, преклоняться перед авторитетом мнения, наконец, автоматиче­ски повторять то, что сделали другие, — все это совсем раз­ные вещи» (ibid., р. 115).

После таких формальных разборов Дюркгейм с помощью статистики опровергает мысль о том, будто показатель само­убийств определяется подражанием. Если бы самоубийства были следствием подражания, то можно было бы проследить по карте их распространение из центра, где показатель в осо­бенности высок по сравнению с другими районами. Но анализ

географического распределения самоубийств ничего подобно­го не выявляет. С районами, где высокий показатель, соседст­вуют те, где он особенно низок. Распределение показате­лей — беспорядочное и противоречит гипотезе о подражании. В некоторых случаях может наблюдаться подражание: так, на­кануне военного поражения отчаявшиеся индивиды один за другим кончают с собой, но эти феномены подражания не объясняют ни показателя самоубийств, ни их колебаний.

После того как феномен определен и отклонены его объяс­нения подражанием и патологией психики, которые не рас­крывают его социального характера, остается главный этап ис­следования — вычленение типов.

Для этого Дюркгейм обращается к доступной ему статисти­ке самоубийств, т.е. неполным и частичным статистическим данным, где учитываются небольшие числа: показатель само­убийств колеблется между 100 и 300 на один миллион чело­век в год. Некоторые врачи-скептики защитили диссертации, доказывая, что изучение изменений показателей самоубийств почти не имеет значения ввиду небольшого числа случаев и возможных неточностей статистических данных.

Дюркгейм констатирует, что показатель самоубийств варь­ируется в зависимости от определенного числа учитываемых им обстоятельств. Он полагает, что, исходя из статистических корреляций, можно определить социальные типы самоубийст­ва. Но согласно иной социологической теории, можно выявить изменения показателей самоубийств в соответствии с обстоя­тельствами, не имея достаточных оснований для выведения ти­пов из этих ковариаций.

Дюркгейм считает возможным выделить три типа само­убийств: эгоистическое, альтруистическое и аномическое. й Эгоистическое самоубийство рассматривается посредством корреляции между показателями самоубийств и социальными рамками — интеграторами, религией и семьей, причем послед­няя рассматривается в двух аспектах: брак и дети.

Показатели самоубийств варьируются в зависимости от возраста, т.е., как правило, растут вместе с ним. Они меняются в зависимости от пола: у мужчин показатель выше, чем у жен­щин; меняются они и в зависимости от религии: пользуясь не­мецкой статистикой, Дюркгейм устанавливает, что самоубий­ства случаются чаще в районе проживания протестантов, чем среди католиков. Дюркгейм сравнивает вместе с тем данные о мужчинах и женщинах, состоящих в браке, с данными о не состоящих в браке, вдовцах и вдовах. Используемые при этом статистические методы просты. Дюркгейм сравнивает частоту самоубийств среди женатых и неженатых мужчин одного воз­раста, чтобы выявить то, что он именует коэффициентом пре-

дохранения, который показывает уменьшение частоты само­убийств в данном возрасте в зависимости от семейного поло­жения. Дюркгейм выявляет также коэффициенты предохране­ния или, наоборот, коэффициенты обострения для незамуж­них или замужних женщин, для вдовцов и вдов.

В заключение он устанавливает, что если брак служит средством хорошей профилактики для мужчин и женщин, то эта профилактика проявляется начиная с определенного воз­раста и в большей степени связана с наличием детей, чем с браком как таковым. В самом деле, статистика показывает, что, начиная с определенного возраста, для замужних жен­щин, не имеющих детей, характерно возрастание коэффици­ента обострения и уменьшение коэффициента предохранения. Таким образом, средством защиты выступает не столько сам брак, сколько семья и дети. Бездетная семья не является до­статочно надежной средой-интегратором. Быть может, женщи­ны без детей страдают от того, что психологи сегодня называ­ют фрустрацией.

Таким образом, индивиды, предоставленные самим себе, испытывают бесконечные желания. Будучи не в состоянии как-либо их удовлетворить, они достигают уравновешенности лишь благодаря внешней силе морального свойства, которая учит их воздержанию и помогает достичь душевного спокой­ствия. Любое состояние, ведущее к возрастанию несогласо­ванности между желаниями и их удовлетворением, выражает­ся коэффициентом обострения.

Этот первый социальный тип самоубийства, выведенный пу­тем изучения статистических корреляций, обозначается терми­ном «эгоизм». Мужчины или женщины более склонны к поку­шению на собственную жизнь, когда они думают о самих себе, когда они не интегрированы в общественную группу, когда дви­гающие ими желания не соотнесены с групповой оценкой этих желаний, впрочем, как и самой жизни, и со значением долга, налагаемого близкой и прочной окружающей средой.

Второй тип самоубийства — альтруистическое. В книге Дюркгейма он представлен двумя основными примерами. Один из них наблюдается во многих архаических обществах: вдова у индийцев, готовая взойти на костер, где должно быть сожжено тело ее мужа. В этом случае речь идет о самоубий­стве отнюдь не от избытка индивидуализма, а, наоборот, вследствие полного растворения индивида в группе. Индивид идет на смерть в соответствии с социальными императивами, даже не думая отстаивать свое право на жизнь. Точно так же командир корабля, не желая пережить его гибель, из альтру­изма кончает жизнь самоубийством. Он жертвует собой во имя интериоризованного социального императива, повинуясь

' тому, что приказывает группа, сознательно подавляя в себе инстинкт самосохранения.

Помимо этих случаев героического или религиозного само­убийства, Дюркгеим обнаруживает в статистике современный пример альтруистического самоубийства: рост частоты само­убийств в армии. Используемая Дюркгеймом статистика (а я полагаю, что сегодняшняя статистика подтверждает это) в са­мом деле обнаруживает коэффициент обострения, характер­ный для военнослужащих определенного возраста, офицеров и унтер-офицеров: военнослужащие кончают жизнь самоубий­ством немного чаще, чем штатские того же возраста и поло­жения. Эти самоубийства не могут интерпретироваться как эгоистические, т.к. военнослужащие — а речь здесь идет о профессионалах и имеющих чин — принадлежат к сильно ин­тегрированной группе. Солдаты-призывники рассматривают свое положение как переходное, и в их оценке системы по­слушание сочетается с очень большой свободой. Профессио­нальные военные, очевидно, принимают систему, в которую они интегрированы, т.к., кроме чрезвычайных случаев, они бы ее не выбрали, если бы не обещали ей минимума лояльности. Они принадлежат к организации, конститутивным признаком которой служит дисциплина. Таким образом, они являют со­бой крайность, противоположную той, что представлена холо­стяками, не признающими дисциплины семейной жизни и не­способными ограничить свои бесконечные желания.

«Суицидальное течение» может, таким образом, увлекать два типа людей — тех, кто слишком оторван от общественных групп, и тех, кто недостаточно оторван от них. Эгоисты конча­ют с собой легче других, но такой же легкостью к самоубий­ству отличаются и те, кто исполнен чрезмерного альтруизма, кто настолько слился с группой, к которой принадлежит, что не в состоянии сопротивляться ударам судьбы.

Наконец, есть третий социальный тип самоубийства ■— ано-мическое. Именно этот тип больше всего интересует Дюркгей-ма, поскольку он наиболее характерен для современного об­щества. Аномическое самоубийство выявляется с помощью статистической корреляции между частотой самоубийств и фазами экономического цикла. Статистика, по-видимому, об­наруживает тенденцию роста частоты самоубийств в периоды экономических кризисов и, кроме того (что самое интересное и неожиданное), в периоды чрезмерного благополучия. Любо­пытен и другой феномен: во время значительных политиче­ских событий обнаруживается тенденция к сокращению час­тоты самоубийств. Так, в годы войны число самоубийств уменьшается.

Рост числа самоубийств в периоды оживления обществен­ной жизни и уменьшение их частоты во время значительных событий подсказывают нашему социологу идею экономиче­ского самоубийства. Это выражение уже использовалось в ра­боте «О разделении общественного труда», и оно служит клю­чевым понятием социальной философии Дюркгейма. Больше всего его интересует и неотвязно преследует кризис совре­менного общества, проявляющийся в общественной дезинтег­рации и ослаблении связей между индивидом и группой.

Аномическое самоубийство относится не только к тем са­моубийствам, число которых возрастает во время экономиче­ских кризисов, но и к тем, частота которых соразмерна числу разводов. И Дюркгейм приводит большой и обстоятельный анализ влияния разводов на частоту самоубийств среди муж­чин и женщин.

Статистика дает в этом отношении результаты, относи­тельно трудно поддающиеся интерпретации. Разведенный мужчина более «подвержен» (выражение Дюркгейма) опас­ности самоубийства, чем женщина. Для понимания этого фе­номена следует рассмотреть то, что мужчина и женщина на­ходят в браке: уравновешенность, удовольствие и дисципли­ну. Мужчина обнаруживает в браке уравновешенность и дисциплину, но при этом благодаря терпимости нравов он сохраняет в браке определенную свободу. Женщина (Дюрк­гейм описывает минувшее время) находит в браке скорее дисциплину, чем свободу. К тому же разведенный мужчина становится недисциплинированным, между его желаниями и их удовлетворением не хватает согласованности, тогда как разведенная женщина пользуется большей свободой, частич­но возмещающей утерю семейной поддержки.

Таким образом, кроме самоубийства из эгоизма и само­убийства из альтруизма, есть третий тип — аномическое само­убийство, на которое обречены индивиды в современных об­ществах вследствие условий своего существования. Жизнь в таких обществах не регламентируется обычаем: индивиды по­стоянно соперничают друг с другом; они многого ждут от жиз­ни, их запросы велики, их постоянно подстерегают страдания, рождающиеся из диспропорции между чаяниями и их удов­летворением. Такая атмосфера тревоги способствует разви­тию «суицидального течения».

Далее Дюркгейм настойчиво стремится показать, что соци­альные типы, выведенные им, примерно соответствуют психо­логическим типам.

К эгоистическому самоубийству люди склонны в состоянии апатии, при отсутствии привязанности к жизни, в альтруисти­ческом сказывается энергия и страсть, наконец, аномическому

самоубийству будет предшествовать раздражительность и от­вращение, связанные с многочисленными случаями разочаро­вания, которые преподносит сегодняшняя жизнь, отвращение как следствие осознания несоразмерности чаяний и их удов­летворений.

Переведя социальные типы на язык психологии, следует объяснить или обозначить с помощью терминов результаты исследования, имеющие важное значение с точки зрения со­циологической теории.

Вкратце теорию Дюркгейма можно изложить так. Само­убийства — это индивидуальные феномены, причины которых в основном социальные. Существуют суицидальные течения, если использовать выражение Дюркгейма, пронизывающие общество. Первопричиной их служат не отдельные индивиды, а коллективы; эти течения являются реальной или определяю­щей причиной самоубийств. Конечно, суицидальные течения не воплощаются в любом, взятом наугад, индивиде. Если те или другие индивиды кончают с собой, значит, возможно, они были предрасположены к этому в силу своего психологиче­ского склада, слабости или заболеваний нервной системы. Но те же самые социальные обстоятельства, создающие суици­дальные течения, порождают эти психологические предраспо­ложенности, потому что индивиды, живущие в современном обществе, отличаются утонченной, а потому уязвимой чувстви­тельностью.

Действительные причины самоубийств — общественные силы, изменяющиеся от общества к обществу, от группы к группе, от религии к религии. Они исходят от групп, а не от изолированных индивидов. В который раз мы соприкасаемся с основным предметом Дюркгеймовой социологии, а именно: общества в себе — это нечто чужеродное по отношению к ин­дивидам. Существуют феномены или силы, опорой которых служит коллектив, а не просто сумма индивидов. Последние совместно порождают феномены или силы, объясняемые лишь объединением индивидов. Существуют особые социаль­ные феномены, повелевающие индивидуальными феноменами. Наиболее поразительный или наиболее красноречивый при­мер — именно то из социальных течений, которое увлекает индивидов на путь смерти, при этом каждый из них верит, что слушается лишь самого себя, в то время как он лишь игрушка коллективных сил.

Для того чтобы сделать практические выводы из анализа самоубийств, следует задаться вопросом: нормальной или па­тологической является их природа? Дюркгейм рассматривает преступление как феномен социально нормальный; это еще не значит, что преступники не бывают часто психически ненор-

мальными, что преступление не стоит осуждать и наказывать. Но в любом обществе совершается определенное число пре­ступлений, и, следовательно, если они относятся к регулярно совершаемым действиям, то преступление не есть патологиче­ский феномен. Точно так же нормальным фактом может счи­таться и определенный показатель самоубийств.

Тем не менее Дюркгейм утверждает (впрочем, бездоказа­тельно), что рост самоубийств в современном обществе — это патология, или что сегодняшний уровень самоубийств об­наруживает некоторые патологические черты современного общества.

•Как известно, современное общество характеризуется дифференциацией, органической солидарностью, большой плотностью населения, интенсивностью коммуникаций и борь­бы за жизнь. Все эти факты, отражающие сущность современ­ного общества, не следует рассматривать как ненормальные по своей природе.

Но в конце работы «О разделении общественного труда», как и в конце «Самоубийства», Дюркгейм указывает, что у со­временных обществ наблюдаются определенные патологиче­ские симптомы, и прежде всего недостаточная интеграция ин­дивида в коллектив. Типом самоубийства, который в этом от­ношении больше всего привлекает внимание Дюркгейма, ока­зывается тот, что он назвал атомическим. Именно этот тип вызывает рост показателя самоубийств во время экономиче­ских кризисов, а также в периоды процветания, во всех тех случаях, когда имеет место усиление деятельности, расшире­ние обменов и обострение соперничества. Последние феноме­ны неотделимы от обществ, в которых мы живем, но за опре­деленными границами они становятся патологическими.

«Есть основание считать, что это обострение (рост само­убийств) — следствие не сути прогресса, а особых условий его осуществления в наше время, и ничто не убеждает нас в том, что эти условия нормальные. Потому что не надо оболь­щаться блестящим развитием наук, искусств и промышленно­сти, свидетелями чего мы являемся. Слишком очевидно, что оно происходит на, фоне болезненного возбуждения, мучи­тельные следствия которого испытывает каждый из нас. Та­ким образом, вполне возможно и даже правдоподобно, что ис­точником роста самоубийств служит патологическое состоя­ние, сопровождающее ныне развитие цивилизации, не будучи его необходимым условием.

Быстрота, с какой возросло число самоубийств, не допу­скает иной гипотезы. Менее чем за 5 0 лет оно, в разных стра­нах, увеличилось втрое, вчетверо и даже впятеро. Вместе с тем мы знаем, что оно определяется тем, что есть самое закос-

нелое в организации обществ, поскольку показывает настрое­ние общества, и что настроение народов, как и отдельных ин­дивидов, отражает самое основное в состоянии организма. Значит, организация нашего общества должна была глубоко измениться за этот век, чтобы стать причиной такого роста по­казателя самоубийств. А ведь невозможно, чтобы одновремен­но столь же серьезное, сколь и быстрое изменение не было извращенным, ибо общество не в состоянии так внезапно из­менить свою структуру. Значит, только в ходе медленных и почти незаметных модификаций оно способно приобрести иные черты. К тому же ограниченны и возможные преобразо­вания. Раз некий социальный тип определился, он утрачивает способность к бесконечной пластичности; скоро достигается тот предел, какой нельзя превзойти. Изменения, которые со­держатся в статистике современных самоубийств, следова­тельно, не могут быть нормальными. Даже не зная в точности, к чему они сводятся, можно заранее утверждать, что они — результат не равномерной эволюции, а болезненного потрясе­ния, которое смогло искоренить институты прошлого, ничем не заменив их, т.к. работу веков нельзя сделать за несколько лет. Но если анормальна причина, то не может быть иным'и результат. Прилив добровольных смертей свидетельствует, следовательно, не об усиливающемся блеске нашей цивилиза­ции, а о состоянии кризиса и расстройства, которое не может продолжаться, не порождая опасности» (ibid., р. 422—423).

Какими же средствами можно укрепить процесс вовлече­ния индивида в коллектив? Дюркгейм останавливается после­довательно на семье, религиозной и политической группах, в особенности на государстве, и пытается доказать, что ни одна из этих трех групп не представляет собой близкого к индиви­ду социального окружения, которое обеспечивало бы ему без­опасность, целиком подчиняя его требованиям солидарности.

Он не считает возможным возвращение индивида в* се­мейную группу по двум причинам. С одной стороны, пока­затель анемических самоубийств среди тех, кто состоит в браке, возрастает не меньше, чем среди одиноких, и это указывает на то, что семейная группа больше не обеспечи­вает эффективной защиты от суицидального течения. Было бы напрасно рассчитывать лишь на одну семью как на сред­ство создания для индивида среды, одновременно близкой ему и способной принудить его к дисциплине. С другой сто­роны, функции семьи в современном обществе убывают. Все более уменьшаясь, семья играет все менее заметную эконо­мическую роль. Она не может служить посредником между индивидом и коллективом.

Государство, или политическая группировка, находится слишком далеко от индивида, и оно слишком абстрактно, слиш­ком властно, чтобы создать нужный для интеграции контекст.

Тем более не может положить конец аномии религия — путем устранения глубоких причин зла. Дюркгейм ожидает дисциплины от группы, которая должна быть органом реинтег­рации. Надо, чтобы индивиды согласились ограничить свои же­лания и подчиняться императивам, одновременно определяю­щим цели, способным привязывать к себе индивидов и обозна­чающим средства, которые эти индивиды вправе употребить. Однако религии в современных обществах все чаще и чаще приобретают абстрактный и интеллектуальный характер. В оп­ределенном отношении они очищаются, но частично теряют функцию специального принуждения. Они призывают индиви­дов переступить через свои страсти и жить по духовному за­кону, но они не в состоянии более точно определить обязан­ности или правила, которым должен подчиняться человек в своей мирской жизни. Короче говоря, они больше не занима­ют того положения, какое занимали в прошлом, — это уже не школа дисциплины. Итак, то, что ищет Дюркгейм и что может исцелить современное общество от зол, есть не абстрактные идеи и не теории, а действенная мораль.

Единственная общественная группа, которая может способ­ствовать вовлечению индивидов в коллектив, — это професси­ональная группа, или, говоря языком Дюркгейма, корпорация.

В предисловии ко второму изданию «О разделении обще­ственного труда» Дюркгейм пространно рассуждает о корпо­рациях как институтах, считающихся ныне анахронизмом, но в действительности отвечающих требованиям сегодняшнего дня. В большинстве случаев он называет корпорациями профессио­нальные организации, которые, сплачивая нанимателей и нани­маемых, стоят достаточно близко к индивидам, чтобы быть школой дисциплины и для каждого довольно высоким нача­лом, пользующимся престижем и властью. Сверх того, корпо­рации соответствуют характеру современных обществ, где преобладает экономическая деятельность.

Я еще вернусь к этой концепции корпораций, Дюркгеймо-вой версии социализма, которая имела несчастье быть совер­шенно отброшенной не только социалистами, но и либералами; она была обречена на неблагодарную судьбу профессорской доктрины.

Однако в этой дискуссии о патологическом характере се­годняшних показателей самоубийств и поиске терапевтиче­ских средств обнаруживается главная идея философии Дюрк­гейма. Человек, предоставленный самому себе, движим без­граничными желаниями. Индивид всегда хочет иметь больше

того, что у него есть, и он всегда разочарован в тех удовольст­виях, которые находит в суровой жизни.

«Как же определить то количество благосостояния, ком­форта, роскоши, к какому может законно стремиться чело­век? Ни в телосложении, ни в организации психики мы не на­ходим ничего, свидетельствующего о пределе подобных склонностей. Жизнь индивида не требует, чтобы склонности исчерпывались скорее одним, чем другим; доказательство в том, что они развивались с самого начала истории, все более полно удовлетворяясь, и все-таки здоровье в среднем не сни­жалось. Прежде всего, как установить способ, каким должны видоизменяться склонности в зависимости от условий, про­фессий, относительной значимости служб и т.п.? Нет обще­ства, где они удовлетворялись бы в равной степени на разных ступенях общественной иерархии. Но в своих сущностных мо­ментах человеческая природа в значительной мере одинакова у всех граждан. Стало быть, она не может ставить столь необ­ходимый потребностям изменчивый предел. А поскольку по­требности зависят только от индивида, они безграничны. Сама по себе наша восприимчивость, если не считать всякой внеш­ней силы, умеряющей ее, являет собой бездонную пропасть, которую ничто не может заполнить» (ibid., р. 27 3). '

Отдельный человек — это человек желаний, и поэтому первейшая потребность морали и общества — дисциплина. Че­ловека нужно дисциплинировать с помощью высшей, автори­тетной и приятной силы, т.е. достойной любви. Такой силой, которая одновременно неотвратимо внедряется и притягивает, может быть только само общество.

Обсуждение Дюркгеймовых положений о самоубийстве шло по нескольким направлениям.

Первое, которого придерживался в особенности доктор А. Дельма, касается ценности статистических данных⁴. Стати­стика самоубийств неизбежно оперирует небольшими числа­ми, потому что, к счастью, немного людей добровольно кладут конец своим дням. Следовательно, статистические корреляции установлены на основании относительно мелких различий в показателях самоубийств. Так что врач, пр