Бриттани

 

Все знают, что я безупречна. Моя жизнь безупречна. Моя одежда безупречна. Даже моя семья безупречна. И хотя это абсолютная ложь, я трудилась слишком сильно, чтобы все считали – у меня есть все. Дело в том, что если правда всплывет, она уничтожит весь мой идеальный образ.

Стоя в собственной ванне напротив зеркала, пока музыка орет из колонок, я стираю третью по счету коряво‑нарисованную линию с нижнего века. Черт, у меня трясутся руки. Начинать последний год школы и наконец‑то увидеть своего парня после летних каникул не должно быть столь нервирующим, но сегодняшнее утро началось катастрофически. Сначала моя плойка задымилась и умерла, затем отвалилась пуговица на моей любимой блузке, и вот теперь моя подводка отказывается повиноваться. Была бы моя воля, я бы осталась в своей уютной постели на весь день и ела любимое шоколадное печенье.

– Брит, спускайся, я еле слышу свою мать, кричащую снизу.

Первым моим инстинктом было проигнорировать ее, но это никогда не приводило меня ни к чему, кроме ссор, головной боли и еще большему крику.

– Я буду через секунду, – кричу я, в надежде, что на этот раз я справлюсь с подводкой и покончу с этим. Подведя, наконец, глаза, я кидаю подводку на полку, трижды проверяю себя в зеркале и, выключив стерео, спешу вниз.

Моя мать стоит внизу у подножия нашей огромной лестницы, оценивая мой внешний вид. Я выпрямляюсь. Знаю, знаю, мне уже восемнадцать и мне должно быть все равно, что думает моя мама, но вы не жили в доме Эллисов. Моя мать параноик, не тот тип, что контролируют себя с помощью маленьких голубых таблеток. Но когда она на взводе, все вокруг должны мучиться вместе с ней. Я думаю, именно поэтому мой отец уходит на работу еще до того, как она встает, чтобы не связываться, ну, с ней.

– Брюки ужасны, но ремень ничего, – говорит мама, указывая на каждую из вещей по очереди. – И те звуки, что ты называешь музыкой, вызывают головную боль. Слава богу, ты ее выключила.

– И тебе доброе утро, мама, – отвечаю я, спускаясь и мимолетно целуя ее в щеку. Стоит мне приблизиться к ней, как ее парфюм резко ударяет мне в нос. Она уже выглядит на миллион баксов в своем теннисном платье от Ральфа Лорена. Никто не посмеет показывать на нее пальцем и критиковать аутфит, это уж точно.

– Я купила тебе твой любимый маффин в честь первого дня школы, – говорит мама, вынимая пакетик из‑за спины.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, оглядываясь в поисках сестры. – Где Шелли?

– На кухне.

– Ее новая сиделка уже пришла?

– Ее зовут Багда, и нет, она будет здесь через час.

– Ты сказала ей, что у Шелли аллергия на шерсть? И что она цепляется за волосы?

Она всегда давала это понять невербальным способом, что ее раздражает ощущение шерсти на ее коже. Цепляться за волосы – это ее новое увлечение, и это стало причиной некоторых неприятных моментов. Такие неприятные моменты в моей семье сродни автокатастрофе и поэтому принципиально важно их избегать.

– Да. И да. Я высказала все твоей сестре этим утром, Бриттани. Если она и дальше будет так себя вести, мы снова окажемся без сиделки.

Я прохожу на кухню, не желая слушать мать и ее теории по поводу причин такого поведения Шелли. Шелли сидит за столом в своем инвалидном кресле, сосредоточенно ест свою специально измельченную еду, потому, что даже в свои двадцать моя сестра не способна жевать и проглатывать пищу, как люди без физических ограничений. Как обычно, еда повсюду, на ее подбородке, губах и щеках.

– Приветик, Шелл‑белл, – сказала я, наклоняясь и вытирая ее лицо салфеткой. – Сегодня первый день школы, пожелай мне удачи.

Шелли протягивает непослушные руки и кривовато улыбается. Я люблю эту улыбку.

– Ты хочешь обнять меня? – спрашиваю я, зная, что она хочет. Доктора всегда нам говорили, чем больше общения получает Шелли, тем лучше для нее.

Шелли кивает. Я наклоняюсь и обнимаю ее, стараясь держать подальше свои волосы. Когда я выпрямляюсь, моя мать издает свистящий звук, который для меня звучит как свисток арбитра, останавливающий мою жизнь.

– Брит, ты не можешь идти в школу в таком виде.

– В каком?

Она качает головой и разочарованно вздыхает.

– Посмотри на свою рубашку.

Опустив взгляд, я замечаю большое мокрое пятно на своей белоснежной рубашке от Кельвина Кляйна. Упс. Работа Шелли. Один взгляд на осунувшееся лицо моей сестры, говорит мне все то, что она не может с легкостью сложить в слова. Шелли извиняется. Шелли не хотела испортить мой внешний вид.

– Ничего страшного, – говорю я ей, хотя на задворках сознания я прекрасно понимаю, что она испортила мой "идеальный" образ.

Хмурясь, моя мать смачивает полотенце в воде и затирает пятно, и это заставляет меня чувствовать себя двухлетним ребенком.

– Иди наверх и переоденься.

– Мам, это был всего лишь персик, – отвечаю я осторожно, чтобы это не переросло в соревнование по крику. Последнее, что я хочу сделать, это заставить мою сестру чувствовать себя виноватой.

– Персики оставляют следы. Ты же не хочешь, чтобы люди в школе думали, что тебе наплевать на то, как ты выглядишь?

– Хорошо.

Хотела бы я, чтобы сегодня был один из хороших маминых дней, когда она не цепляется ко мне из‑за всякой мелочи.

Я целую свою сестру в макушку, убеждаясь, что она не думает, что ее поведение как‑то задело меня.

– Увидимся после школы, – говорю я, пытаясь сохранить бодрость утра. – Закончим нашу партию в шашки.

Я, бегу наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Залетая в комнату, я смотрю на часы. Ох, нет. Уже 7.10, моя лучшая подруга, Сиерра, будет волноваться, если я опоздаю, чтобы забрать ее. Схватив голубой шарф из шкафа, я молюсь, что это поможет. Может никто не заметит дурацкое пятно, если прикрыть его шарфом.

Когда я спускаюсь обратно, моя мать стоит в фойе, вновь сканируя меня снова.

– Отличный шарф.

Ну, слава богу.

Она всучивает мне маффин, когда я прохожу мимо.

– Съешь его по дороге.

Я беру маффин. Иду к своей машине и кусаю его, к сожалению, он шоколадно‑банановый, а не мой любимый черничный. И бананов в нем слишком много. Это напоминает мне меня – безупречную снаружи, но с ужасной кашей внутри.