Неподвижность

Замершая масса плотно стиснута, действительно свободное движение былобы для нее невозможно. В се состоянии есть нечто пассивное, замершая массаждет. Она ждет, пока ей покажут обещанную голову или что-то скажут, или онаследит за борьбой. Плотность значит здесь особенно много: давление, котороеотдельный человек ощущает со всех сторон, дает ему представление о мощицелого, лишь частицу которого он собой представляет. Чем больше стекаегсялюдей, тем это давление сильней. Ноги никуда не могут двинуться, рукистиснуты, свободными остаются лишь головы, они могут видеть и слышать;всякое возбуждение передастся непосредственно от тела к телу. Чувствуешьсебя телесно связанным одновременно со многими вокруг. Знаешь, что эторазные люди, но, поскольку они здесь так плотно объединены, ощущаешь их какединство. Этот вид плотности существует определенное время, действуякакой-то срок как постоянная величина; она аморфна, не подчинена никакомуизвестному или выученному ритму. Долго ничего не происходит, однакопотребность в действии нагнетается, возрастает и тем сильней в конце концовпрорывается. Терпение замершей массы, возможно, не покажется таким удивительным,если как следует уяснить, что значит для нее это чувство плотности. Чеммасса плотнее, тем больше она притягивает к себе новых людей. Плотность длянес мера собственной величины, и она же побуждает ее к новому росту. Самаяплотная масса растет быстрее всего. Неподвижность перед разрядкой естьвыражение этой плотности. Чем дольше масса остается неподвижной, тем дольшечувствует и проявляет свою плотность. Для каждого в отдельности из составляющих массу длительностьнеподвижного состояния есть длительность накопления; можно отложить в сторону оружие, убрать многочисленные шипы, обычнонаправленные Друг против друга; можно стоять тесно и не чувствовать тесноты,не испытывать страха перед прикосновением, не бояться Друг друга. Прежде чемтронешься с места, все равно куда, хочется проникнуться уверенностью, что тыостанешься вместе со всеми. Нужно, чтобы ничто не мешало этому процессусрастания. Замершая масса еще не вполне уверена в своем единстве и потомукак можно дольше держится тихо. Но у этого терпения есть свои границы. Разрядка в конце концовнеобходима, без нее вообще нельзя сказать, действительно ли массасуществовала. Крик, звучавший обычно при публичных казнях, когда палачподнимал голову преступника, или возгласы, знакомые по нынешним спортивнымсоревнованиям, это голоса массы. Важнее всего их спонтанность. Возгласы,выученные заранее и регулярно повторяемые время от времени, еще не означают,что масса обрела собственную жизнь. Они, видимо, должны способствоватьэтому, но они могут быть чисто внешними, как отрепетированные движениявоинской части. Напротив, спонтанный, заранее не подготовленный массой крикэто без обмана, и его воздействие огромно. Он может выражать эмоции любогорода; порой не так важен их характер, как сила, разнообразие инепредсказуемость последствий. Именно они формируют душу массы. Впрочем, порой они бывают столь сильными и концентрированными, что вследующий момент взрывают массу. Таков эффект публичных казней ведь одну иту же жертву можно убить лишь однажды. Если казнят кого-то, кто считалсянеуязвимым, в возможности его смерти можно сомневаться до последнегомомента. Такое сомнение еще усиливает неподвижность массы. Тем острее ирезче действует затем вид отрубленной головы. Крик, следующий за этим, будетужасен, но это уже последний крик данной определенной массы. Таким образом,можно сказать, что в этом случае она расплачивается мгновенной смертью заизбыток напряженного ожидания, которое переживает с особеннойинтенсивностью. Гораздо целесообразнее наши нынешние спортивные мероприятия. Зрителимогут сидеть; это наглядно подчеркивает общее терпение. Свобода ног им дана,чтобы топать, но они не двигаются с места. Рукам обеспечена свобода хлопать.Для состязания предусмотрено определенное время; обычно не предполагается,что оно может быть сокращено; по меньшей мере какое-то время все остаютсявместе. За это время может произойти что угодно. Нельзя знать заранее,когда, в какие ворота и будет ли вообще забит гол; а наряду с этимвожделенным главным событием существует много других, порождающих бурныевспышки. Возгласы звучат здесь часто и по разным поводам. Однаконеобходимость распада, когда все в конце концов должны разойтись, заранеепредусмотрена по истечении срока и потому не имеет такого болезненногохарактера. Кроме того, проигравший может взять реванш, а значит, здесь нетничего совсем уж окончательного. Итак, масса получает возможностьпо-настоящему удобно расположиться; скопиться сначала у входа, затемзамереть на сидениях, при подходящем случае как угодно кричать, и, дажекогда все кончится, в будущем у нее есть надежда на повторение. Замершие массы гораздо более пассивного рода образуются в театрах.Идеальный случай когда играют при полном зале. Желательное число зрителейизвестно с самого начала. Они собираются сами по себе, находя дорогу в залкаждый по отдельности, если не считать некоторых скоплений перед кассами. Ихместа указаны. Все установлено заранее: исполняемая пьеса, занятые артисты,время начала и само наличие зрителей на местах. Опоздавших встречают слегкой враждебностью. Как упорядоченное стадо, люди сидят тихо и бесконечнотерпеливо. Но каждый хорошо сознает свое отдельное существование; онсосчитал и отметил, кто сидит рядом. Перед началом представления он спокойнонаблюдает ряды собравшихся голов: они вызывают у него приятное, ноненавязчивое чувство плотности. Равенство зрителей состоит, собственно, лишьв том, что все получают со сцены одно и то же. Но возможность спонтанныхреакций на происходящее здесь ограничена. Даже для аплодисментов есть своеопределенное время, и аплодируют действительно тогда, когда положеноаплодировать. Лишь по силе аплодисментов можно судить, насколькосформировалась масса; это единственный для нее масштаб; так относятся каплодисментам и артисты. Неподвижность в театре стала уже настолько ритуальной, что еевоспринимают лишь внешне, как мягкое давление извне, которое не оказывает налюдей более глубокого воздействия и, во всяком случае, вряд ли можетпородить в них чувство внутреннего единства и общности. Не следует, однако,забывать, какой степени достигает совместное ожидание, с которым связано ихприсутствие здесь, причем это ожидание длится все время, пока идетпредставление. Редко покидают театр прежде, чем оно окончится; даже еслизрители разочарованы, они держатся; но ведь это значит, что они все это время держатся вместе. Противоположность между тихим поведением зрителей и громкойдеятельностью аппарата, на них воздействующего, еще сильней проявляется наконцертах. Здесь все рассчитано на полное отсутствие помех. Любое движениенежелательно, любой звук предосудителен. В то время как для музыки, звучащейсо сцены, много значит ритм, никак нельзя не чувствовать, чтоб этот ритмсказывался на зрителях. Непрерывно меняющаяся музыка вызывает самыеразнообразные и бурные чувства. Не может быть, чтобы большая частьприсутствующих их не испытывала, не может также быть, чтобы они испытывалиих не одновременно. Но никаких внешних реакций на это не заметно. Люди сидятне шелохнувшись, как будто им удается ничего не слышать. Ясно, что такоеумение замирать нужно долго и искусно воспитывать, к результатам этоговоспитания мы уже привыкли. Ведь если взглянуть непредвзято, немногиеявления в нашей культурной жизни столь достойны удивления, как концертнаяпублика. Люди, позволяющие музыке действовать на себя естественно, ведутсебя совершенно иначе; если они прежде вообще не слышали музыки, первоесоприкосновение с ней может вызвать у них безудержное возбуждение. Когдаматросы, высадившиеся на берег Тасмании, сыграли туземцам "Марсельезу", тевыражали свое удовольствие такими странными телодвижениями и удивленнымижестами, что матросы тряслись от смеха. Один восторженный юноша дергал себяза волосы, скреб себе голову обеими руками и время от времени что-товосклицал. На наших концертах сохранился лишь жалкий рудимент физической разрядки.Рукоплескания звучат как благодарность за исполнение, хаотичный короткий шумза хорошо организованный долгий. Когда аплодисменты кончаются, все так жетихо, как сидели, расходятся, уже вполне охваченные чем-то вродерелигиозного благоговения. Из религиозной сферы первоначально и пришла тишина концертов.Совместное стояние перед Богом упражнение, распространенное во многихрелигиях. Ему присущи те же черты неподвижности, что наблюдаются и усветских масс, и оно может вести к таким же внезапным и сильным разрядкам. Пожалуй, самый впечатляющий пример знаменитое "Стояние на Арафате" ',кульминация паломничества в Мекку. На равнине Арафат в нескольких часахходьбы от Мекки в определенные, установленные ритуалом дни собираются 600^700 тысяч паломников. Они располагаются большим кольцом вокруг "Горыблагодати", голого холма, возвышающегося посреди этой равнины. В два часапополудни, самое жаркое время, паломники занимают свои места и стоят так дозахода солнца. Головы у всех обнажены, все одеты в одинаковые белыепаломнические одежды. Со страстным напряжением слушают они словапроповедника, который обращается к ним с холма. Его проповедь этобеспрерывная хвала Господу. Все произносят в ответ формулу, повторяемуютысячекратно: "Мы ждем твоих повелений. Господи, мы ждем твоих повелений!"Многие плачут от восторга, многие бьют себя в грудь. Многие падают в обморокот чудовищной жары. Но существенно, что все эти раскаленные долгие часы онитерпеливо ждут на священной равнине. Лишь с закатом солнца дается знакотправляться в путь. О том, что нам известно относительно сути других религиозных обычаев,относящихся к числу самых загадочных, будет сказано позднее и в другойсвязи. Здесь нас интересует лишь многочасовой момент неподвижности. Сотнитысяч людей в нарастающем возбуждении будут стоять на равнине Арафат и, чтобы ни случилось, не позволят себе покинуть это свое место перед лицомАллаха. Вместе они собираются здесь и вместе получают знак выступать.Проповедь их воспламеняет, и они сами воспламеняют себя возгласами. Вформуле, употребляемой ими, упоми- ' Jaudefroy Dcmonhyncs, Lc Pelcrinage a la Mckkc. Paris, 1923, p. 241'25.'). кается "ожидание", это ожидание напоминает о себе вновь и вновь.Солнце, продвигаясь по небу, заливает всех пылающим светом, медленно инезаметно погружает все в тот же зной; его можно назвать воплощениемнеподвижности. Существуют разные степени оцепенения и молчания религиозных масс, но всостояние высшей пассивности масса приводится насильно, извне. В битве двемассы устремляются друг на друга, и каждая хочет оказаться сильнее другой.Боевым кличем они пытаются доказать как врагу, так и себе, что онидействительно сильней. Цель битвы заставить замолкнуть другую партию. Когдавсе противники повержены, их громкий, единый голос, полный действительносерьезной угрозы, смолкает навсегда. Самая тихая масса - это масса вражескихтрупов. Чем опаснее она была, тем приятней видеть се неподвижным скоплением.Ведь так хотелось, чтобы она стала именно такой беззащитной | рудоймертвецов. Ибо грудой они только что на тебя нападали, грудой кричали натебя. Эту утихомиренную массу мертвецов раньше отнюдь не считалибезжизненной. Предполагалось, что они где-то еще будут на свой лад житьдальше, также все вместе, и эта жизнь, по сути, должна не так уж отличатьсяот прежней. Враги, лежащие в виде трупов, представляют, таким образом, длянаблюдателя крайний случай замершей массы. Но и это еще не предел. Вместо павших врагов можно представить себевообще всех мертвецов, лежащих в общей земле и ждущих своего воскресения.Каждый умерший и похороненный умножает их число; все, кто когда-либо жил,принадлежат к их числу, а таких бесконечно много. Земля, их связывающая,обеспечивает плотность этой массе, и, даже если они лежат раздельно, естьчувство, будто они рядом друг с другом. Они останутся лежать так бесконечнодолго, до самого дня Страшного суда. Их жизнь замирает до моментавоскресения, и это тот самый момент, когда они соберутся перед Господом,который их будет судить. Между ними ничего нет, они лежат как масса, и какмасса восстанут вновь. Ничто так великолепно не подтверждает реальности изначения замершей массы, как развитие этой концепции воскресения и Страшногосуда.