Развитие и современное состояние сравнительной политологии

Вторая половина 60-х гг. — это, по общему признанию, не луч­ший период в развитии США и Западной Европы. «Лидер западно­го мира» глубоко увяз в бесперспективной вьетнамской войне, при­чем к антивоенному движению в США добавился политический протест чернокожих американцев, выступавших за свои гражданс­кие права. Западноевропейские страны в 1968 г. стали свидетелями массовых молодежных волнений, достигших пика во время «майс­кой революции» в Париже. В «третьем мире» все шире распростра­нялись революционные движения и все чаще приходили к власти политики, отвергавшие западную модель развития. Игнорировать эти тревожные симптомы не могли себе позволить ни политики, ни ученые. Сравнительная политология оказалась особенно чувстви­тельной к происшедшим в общественном сознании сдвигам. Под огонь критики попали ее теоретические основания: структурный функционализм и теории модернизации.

Наиболее сильный тезис критиков структурного функционализ­ма состоял в том, что процессы изменения и развития сводятся либо к возвращению данной системы в прежнее состояние, либо к уста­новлению нового равновесия, а главное внимание сосредоточива­ется на проблеме стабильности, выживания системы. Рассматривая такой подход как проявление чисто идеологической, консерватив-

24 Происхождение и развитие сравнительной политологии

ной ориентации, критики заявляли о неспособности структурного функционализма дать описание и анализ конфликта. Поскольку же конфликт составляет сердцевину политики, структурно-функциона-листские модели объявлялись совершенно неадекватными предме­ту исследования. Ясно, что такого рода критика исходила в основ­ном от молодых, радикально настроенных политологов, многие из которых испытали на себе влияние наблюдавшегося в конце 60-х гг. «марксистского ренессанса». Однако не оставались в стороне от это­го поветрия и представители старшего поколения, по мнению кото­рых претензии структурного функционализма на большую науч­ность по сравнению с институциональным подходом оказались несостоятельными, а главным результатом импорта терминологии из теоретического естествознания стало превращение языка поли­тологии в малопонятный даже для «посвященных» жаргон.

Еще более суровой критике подвергались теории модернизации. В качестве главных недостатков этих теорий отмечали их евроцент-ризм(т. е. неявный подход к европейско-американской цивилиза­ции как к реализовавшей единственно правильный, самый прогрес­сивный вариант развития) и связанный с ним телеологизм— представление об общественном прогрессе как о движении к зара­нее заданной цели, каковой в данном случае и оказывалась амери­канизированная «современность». С критикой теорий модерниза­ции связано и возникновение альтернативной теории «зависимости»(йерепйепсу гЬеогу). С точки зрения этой теории, один из ведущих представителей которой — Фердинандо Энрике Кардозо (в даль­нейшем был избран президентом Бразилии — достаточно редкий случай, когда видный политолог становится и удачливым полити­ком), взаимодействие развитого «Севера» и развивающегося «Юга» вовсе не способствует крупномасштабной модернизации последнего. Проникая в «третий мир», транснациональные корпорации созда­ют там лишь отдельные модернизированные секторы экономики и социальные слои. В остальном общество остается традиционным. И хуже того, «модернизированный» сектор оказывается тем сред­ством, с помощью которого «Север» консервирует наиболее арха­ичные экономические уклады и сдерживает развитие страны в це­лом, облегчая тем самым условия ее эксплуатации. В политическом плане, охарактеризованная таким образом «зависимость» имеет сво­им следствием не демократизацию, а установление крайне реакци-

Развитие и современное состояние... 25

онных политических режимов. Данный вывод вполне согласовы­вался с латиноамериканской политической практикой 60—70-х гг. В дальнейшем, впрочем, выяснилось, что многие выводы теории «за­висимости» были преувеличенными.

По прошествии более чем тридцати лет можно констатировать, что далеко не все в этой критике оказалось справедливым и выдер­жало испытание временем. Действительно, структурный функцио­нализм делает особый акцент на устойчивости политических сис­тем. Однако внимание к социальным изменениям ему вовсе не чуждо. Более того, как отмечает Гарри Экстейн, именно в рамках струк­турного функционализма становится возможным изучение «стреми­тельных, катастрофических переходов» от одного устойчивого со­циального состояния к другому. Невозможно отрицать, что теории модернизации понимали процесс развития стран «третьего мира» несколько однолинейно. Но упрека в этом не избежала и теория «за­висимости», которая столь же однозначно предписывала Латинс­кой Америке участь отсталой вотчины диктаторов-«горилл». Если же принять за критерий истины практику, то надо заметить, что в большинстве латиноамериканских стран в 80-х гг. имел место пере­ход от авторитаризма к демократии — в полном соответствии с про­гнозами теорий модернизации.

Однако в конце 60-х гг. критика господствовавших ранее теоре­тических оснований ввергла сравнительную политологию в состоя­ние глубокого кризиса, который продлился около полутора десят­ков лет. В течение всего этого периода чуть ли не ежегодно публиковались работы, авторы которых претендовали на создание новой «большой теории», способной устранить все трудности. Рас­сматривать эти теории в деталях нет ни необходимости, ни возмож­ности. Наиболее серьезными, по мнению Говарда Виарды, среди них были: подход «государство — общество» (зШе — зоае^у арргосЬ), «корпоративистский подход», «новая политическая экономия», по­литико-культурный подход. Следует подчеркнуть, что каждая из этих теоретических моделей, организуя вокруг себя тот или иной объем эмпирических исследований, принесла определенные научные результаты, а некоторые из них процветают и по сей день. В этом отношении период кризиса вовсе не был бесплодным. Не прошли бесследно и теоретические дебаты конца 60—70-х гг. В частности, критика структурного функционализма заставила многих компара-

26 Происхождение и развитие сравнительной политологии

тивистов сосредоточиться на разработке теоретических оснований, методологии и на технических аспектах применения самого сравни­тельного метода, чему на этапе «движения за сравнительную поли­тологию» — как это ни парадоксально — уделялось весьма мало внимания. Кризис теорий модернизации привел к тому, что дисцип­лина «переоткрыла» для себя Западную Европу. И наконец, именно в 70-х гг. на первый план выдвинулись две взаимосвязанные теории, являющиеся ныне бесспорными лидерами (хотя и не монополистами) в области методологии сравнительных политических исследований: теория рационального выбора и неоинституционализм.

Как и «большие теории» предыдущего поколения, теория рацио­нального выбора (модификации которой могут называться по-раз­ному: теория общественного выбора, модели рационального актора, экономический подход к политике) пришла в политологию извне — из экономической науки и социологии, где она зародилась в начале 50-х гг. В 1957 г. вышла в свет считающаяся ныне классической ра­бота Энтони Даунса «Экономическая теория демократии», положив­шая начало экспансии теории рационального выбора в область по­литических наук. Однако в течение довольно длительного времени она оставалась достоянием политической теории, американской национальной политики и теории международных отношений. Путь теории рационального выбора в компаративистику был тернистым. И это не удивительно: слишком уж глубоки были различия между нею и господствовавшими в сравнительной политологии представ­лениями. Структурный функционализм претендовал на наличие це­лостного, теоретически последовательного видения политической системы. Система довлела над собственными элементами, а посколь­ку за ними признавалась способность к автономным действиям — она эти действия и определяла. Поэтому главная задача исследова­теля — понять логику развития целого. Конечно, эта задача сложна. Но если она выполнена, то логика действий отдельных элементов системы становится самоочевидной.

Напротив, теория рационального выбора в принципе не содер­жит в себе никакого сложного и развернутого видения социаль­ной системы. В своих базовых посылках это очень простая теория. Все внимание она фокусирует на отдельном участнике социальной деятельности, который так и называется — ас1ог (деятель). В оте­чественной терминологической традиции этому термину больше

Развитие и современное состояние... 27

всего (хотя и не полностью) соответствует понятие «субъект»; сло­во-калька «актор», с ударением на первый слог, тоже прижилось в русскоязычной литературе, хотя оно и звучит довольно нелепо. Некоторые ученые предлагают еще говорить «актер», но театраль­ные ассоциации здесь не вполне уместны. Как бы то ни было, ак­тором, или субъектом, может быть как индивид, так и группа. Его действиям приписываются две основные характеристики: они эго­истичны и рациональны.Первое означает, что любым своим дей­ствием субъект стремится увеличить (максимизировать) собствен­ную выгоду, второе — что при этом он заботится об уменьшении (минимизации) усилий, затрачиваемых на достижение цели. Субъекты отнюдь не всезнающи: на самом деле в некоторых слу­чаях затраты усилий на получение информации о самом коротком пути к результату перекрывают ценность самого результата. Не располагая всей полнотой информации, они, конечно, способны ошибаться. Таким образом, вслед за крупнейшими современными представителями теории рационального выбора Уильямом Райке-ром и Питером Ордешуком мы можем сформулировать ее основ­ной постулат следующим образом: субъект использует наиболее полную информацию, доступную в данный момент ценой прием­лемых затрат, чтобы достичь собственных целей — каковы бы они ни были — ценой наименьших затрат (как видим, эту теорию вов­се не зря называют «экономическим подходом»).

Представленные в таком виде, «основоположения» теории раци­онального выбора выглядят вполне тривиальными. В европейской (континентальной) социологии существует целый класс теорий — от некоторых версий марксизма до фрейдизма, которые не признают человеческое поведение ни эгоистичным, ни рациональным. Однако не умудренный в теоретических хитросплетениях человек склонен смотреть на собственные действия в полном согласии с теорией раци­онального выбора. Так есть ли смысл приписывать какую-то теоре­тическую ценность констатациям очевидных, с точки зрения здраво­го смысла, фактов? Дело в том, что эти констатации — лишь первый шаг теории рационального выбора. Бесспорно, она была бы триви­альной, находись в ее фокусе активность отдельного субъекта. Но в действительности ее интересует взаимодействие, которое, собствен­но, и рассматривается как единственная заслуживающая анализа ре­альность. Взаимодействуя между собой, субъекты — даже если они

28 Происхождение и развитие сравнительной политологии

действуют абсолютно рационально и эгоистично — могут оказаться в проигрыше или в выигрыше в зависимости от избранной ими стра­тегии. Одним из достижений теории рационального выбора считает­ся то, что она сводит все многообразие человеческой деятельности к нескольким упрощенным моделям — играм— ив каждой из них оп­ределяет оптимальные для отдельных субъектов стратегии. Получае­мые при этом результаты, во-первых, нетривиальны, а во-вторых, широко используются для объяснения социальных (в том числе по­литических) явлений и их прогнозирования.

Здесь мы приближаемся к порогу, за которым теория рациональ­ного выбора перестает быть простой и оказывается весьма изощ­ренной, обросшей доступным только ее приверженцам жаргоном и отнюдь не общедоступным математическим и формально-логичес­ким инструментарием. Едва ли обзорный текст по сравнительной политологии — удачная стартовая точка для того, чтобы этот по­рог переступить. Но и оставить читателя в полном неведении отно­сительно того, как «работает» теория рационального выбора, было бы несправедливо. «Экономичное» решение этой проблемы состо­ит, видимо, в том, чтобы ограничиться одним примером, не самым сложным, хотя, может быть, и не самым показательным.

С точки зрения теории рационального выбора, игры делятся на две категории. Одна из них не представляет теоретического интереса. Это «игры с нулевой суммой» (7его-8ит-§атез), где победа одного из участников совершенно однозначно оборачивается поражением другого. Ни о какой стратегии здесь речи быть не может: макси­мального результата достигает тот, кто сильнее. Примерами могут служить футбольный матч и драка бандитов из-за награбленного. Гораздо интереснее «игры с ненулевой суммой» (поп-7его-зит-§атез). Таких игр теория рационального выбора выделяет несколько. Стоит повторить, что каждая из них — упрощенная мо­дель, сквозь призму которой можно рассматривать внешне очень непохожие общественные и политические коллизии. Из дидактичес­ких целей каждой игре соответствует какая-нибудь простенькая ис­тория, почти анекдот, и вытекающее из этой истории название. Есть, например, игры «цыпленок» и «семейная ссора». Здесь мы рассмот­рим лишь одну из них — знаменитую «дилемму узника»(рпзопег'з сШетта). Считается, что именно эта модель взаимодействия чаще всего встречается при анализе политической жизни.

Развитие и современное состояние...

29

Два человека, вступив в преступный сговор, совершили ограб­ление. Их арестовали, посадили в отдельные камеры и ежедневно допрашивают. Какое бы то ни было общение между ними невоз­можно, но оба знают, что сильных улик против них нет. Главная надежда следствия — добровольное признание. Если эта надежда не оправдается, то каждый из узников будет осужден всего на три года тюрьмы. Такая ситуация на языке теории рационального вы­бора называется точкой положительного эквилибриума. Если со­знается лишь один из них, то в награду за сотрудничество он полу­чит еще более мягкое наказание — лишь один год, но зато второй будет вынужден провести в заключении 25 лет. Наконец, если на добровольное признание пойдут оба, каждого ждет десятилетнее заключение. Это — точка отрицательного эквилибриума (схема 2).