Первый узник

Признание

Непризнание

 

 

8 И

X ев X со

X

Рч

10 лет тюрьмы отрицательный эквилибриум 10 лет тюрьмы

1 год тюрьмы

25 лет тюрьмы

 

§.

е

се

х

25 лет тюрьмы

год тюрьмы

3 года тюрьмы положительный эквилибриум 3 года тюрьмы

Схема 1. «Дилемма узника»

Теперь проследим за рассуждениями нашего эгоистичного, рацио­нального узника. Если его подельник сознается, то он получит 25 лет за упрямство или 10 за сговорчивость. Значит, лучше сознаться. Если же подельник будет молчать, то признание опять-таки обеспечивает лучший результат — один год тюрьмы вместо трех. Точно так же, конечно, рассуждает и второй узник. В итоге оба сознаются и полу­чают по своей «десятке». А ведь если бы каждый из них молчал, то

30 Происхождение и развитие сравнительной политологии

индивидуальные результаты были бы гораздо лучше. Могут возра­зить, что случаи, когда общение между участниками взаимодействия полностью блокировано, почти не встречаются в реальности. Что ж, представим, что в перерыве между допросами одному из узников уда­лось передать в камеру другого записку с предложением не сознаваться и обещанием, что уж сам-то он будет стоять до конца. Изменило бы это ситуацию? Нет, потому что и тогда каждый из узников имел бы сильный стимул обмануть другого и сознаться. Мы должны помнить, что основанное на слепом доверии партнеру поведение не является ни эгоистичным, ни даже рациональным.

«Дилемма узника» заслужила особую популярность среди полито­логов, занимающихся международными отношениями. И действитель­но, эта игра позволяет легко смоделировать любой из крупнейших кон­фликтов 70-80-х гг., когда на мировой арене почти безраздельно доминировали две сверхдержавы. Возьмем проблему контроля за воо­ружениями. И СССР и США предпочитали результат, при котором противник разоружался, но собственный ядерный арсенал был бы со­хранен «на всякий случай». Одностороннее разоружение было, есте­ственно, наихудшей из возможных перспектив. В результате обе сто­роны продолжали гонку вооружений. Умозрительно все понимали, что частичное разоружение сверхдержав пошло бы на пользу и СССР и США (положительная точка эквилибриума). Беда в том, что как и в случае с несчастными узниками, совместно предпочтительная страте­гия противоречила индивидуально предпочтительной.

В сравнительной политологии подобное моделирование приме­няется редко. Это и понятно: компаративистам, как правило, при­ходится иметь дело с более сложными взаимодействиями, вовлека­ющими многих субъектов и предполагающими широкий набор потенциальных стратегий у каждого из них. Интеграция теории ра­ционального выбора в сравнительную политологию стала возмож­ной благодаря тому, что эта теория содержит не только описание «дилеммы узника», но и предлагает путь к выходу из порождаемого ею тупика. Вернемся к нашим заключенным. Предположим, что каж­дый из них, взвешивая целесообразность признания, принимает во внимание одно печальное обстоятельство: если он выйдет из тюрьмы раньше своего подельника, то будет немедленно убит его друзьями, не без оснований подозревающими досрочно освобожденного в пре­дательстве. Это коренным образом меняет ситуацию в пользу точки

Развитие и современное состояние... 31

положительного эквилибриума. Действительно, лучше отсидеть три года и остаться в живых, чем погибнуть через год или отсидеть де­сять лет. Урок из этой в целом не очень благоприятной для характе­ристики человеческой природы истории таков: чтобы заставить субъектов избирать совместно предпочтительные стратегии, нужно внести небольшое изменение в правила игры, суть которого — не­избежное и вполне определенное наказание за выбор индивидуально предпочтительной стратегии.

Что же мы должны иметь в виду, говоря о правилах игры в по­литике? Ответ очевиден: эти правила — во всяком случае, в услови­ях демократии — определяются конституцией и неформальными нормами политического поведения и находят свое воплощение в институтах.Вот почему подход, применяющий достижения теории рационального выбора к проблематике сравнительной политоло­гии, именуется неоинституционализмом.Между ним и «старым» (формально-юридическим) институционализмом, господствовав­шим в политологии в 30-х гг., существует коренное различие. В про­шлом внимание ученых привлекали в основном правовые аспекты государственного устройства. Надо сказать, что общее оживление интереса к политическим институтам имело место сразу после окон­чания «постбихевиористской революции», когда значительно рас­ширились исследования реального функционирования конституций, парламентов, бюрократии и т. д., а правовые аспекты ушли на зад­ний план. Но, как и «старые институционалисты», ученые нового поколения не могли ответить на главный вопрос — какие институ­ты действительно важны и каково их воздействие на политическое поведение? Теория рационального выбора сыграла решающую роль в формировании неоинституционализма именно потому, что он рас­сматривает парламенты, правительства, партийные системы как те «связывающие ограничения», в пределах которых протекает актив­ное взаимодействие политических субъектов. Главными задачами при этом оказываются определение точек положительного и отри­цательного эквилибриума в рамках каждого из институтов, соот­ветствующее объяснение и прогнозирование поведения субъектов, а также выявление условий, при которых они избирали бы совмест­но предпочтительные стратегии. При решении своих задач неоин-ституционалисты широко используют пространственное и матема­тическое моделирование политического процесса.

32 Происхождение и развитие сравнительной политологии

Не менее существенны и отличия неоинституционализма от бихевиоризма. Все приверженцы нового направления — от полити­ческих теоретиков до эмпириков, осваивающих огромные массивы статистических данных, — сходятся по поводу двух базовых предпосылок. Во-первых, в отличие от бихевиоризма неоинс-титуционализму чуждо представление о том, что добросовестный и вооруженный научными методами наблюдатель имеет все необхо­димое и достаточное, чтобы судить об истинных мотивах челове­ческого поведения. С точки зрения неоинституционалиста, люди ведут себя так или иначе не потому, что им так хочется, а потому, что довлеющая над ними система институциональных ограничений диктует тот или иной образ действий. Один и тот же индивид может действовать совершенно по-разному, будучи поставлен в разные институциональные условия. Поэтому политические интересы, ко­торые в рамках бихевиоризма принимались за наблюдаемую дан­ность, в рамках неоинституционализма подлежат реконструкции. Для наглядности огрубляя ситуацию, можно сказать, что для бихе-виориста суждение «я не люблю киви» (и соответствующее ему по­ведение) выражает вкусовые пристрастия индивида, а для неоинсти­туционалиста это чаще всего означает, что киви данному индивиду не по карману, или экзотический плод отсутствует в продаже, или что-то еще. Задача неоинституционального анализа — выяснить, что именно. Во-вторых, бихевиористы были склонны рассматривать ин­тересы групп как суммы интересов входящих в эти группы индиви­дов. Группа рабочих ведет себя так, а не иначе, ибо все ее члены — рабочие. Для неоинституционалистов, напротив, коллективные ин­тересы формируются в процессе трансформации (порой до неузна­ваемости) индивидуальных, а логику этого процесса задают опять-таки институты.

Новый теоретический инструментарий открывает широкие пер­спективы для сравнительных исследований. Возьмем традиционную для компаративистики проблему взаимоотношений между испол­нительной и представительной властями. Уже в рамках формально-юридического институционализма были описаны несколько вари­антов таких взаимоотношений. Неоинституционализм, сводя эти варианты к поддающимся теоретическому моделированию процес­сам, позволяет перейти от их описания к объяснению. Например, показано, что хроническая нестабильность систем с двойной ответ-

Развитие и современное состояние... 33

ственностью правительства (перед президентом и парламентом) объясняется отсутствием в таких системах эффективных санкций против выбора индивидуально предпочтительного поведения. Зна­чение такого рода исследований особенно возросло в 80-х гг., когда целый ряд стран оказался перед проблемой выбора оптимального демократического устройства. Не случайно исследовательское на­правление, занимающееся сравнительным анализом процессов де­мократизации (так называемая транзитология — наука о переходах к демократии, о которой речь пойдет в гл. 3), широко использует средства теории рационального выбора.

В настоящее время теория рационального выбора и неоин-ституционализм во многом определяют облик политической науки. А претензия на лидерство всегда оборачивается ожесточенной кри­тикой со стороны конкурентов. Многие ученые подвергают сомне­нию и мировоззренческие основания «рационалистики», и ее позна­вательную ценность. Затрону лишь один — и далеко не самый сильный — аспект этой критики, имеющий непосредственное отно­шение к сравнительным политическим исследованиям. Предполо­жим, перед нами стоит задача объяснить поведение политических партий определенной идеологической ориентации в ходе избиратель­ных кампаний. В нашем распоряжении есть данные по нескольким десяткам стран. С точки зрения теории рационального выбора, пер­вый шаг в таком исследовании — определение цели, которую пре­следуют все эти партии. Только после этого можно будет сопостав­лять стратегии, говорить о точках эквилибриума, развертывать математический аппарат и т. д. Проблема, однако, состоит в том, что приписывая всем без исключения одну и ту же цель — скажем, увеличение количества поданных за партию голосов, — мы уже до­пускаем сильное искажение познавательной перспективы. Как по­казали крупнейшие специалисты по партийной политике Роберт Хармель и Кеннет Джанда, существуют также партии, стремящиеся войти в правительство (а они могут сознательно уступать часть своих избирателей потенциальному партнеру по коалиции), привлечь вни­мание публики к той или иной проблеме, укрепить свою организа­цию или расширить внутрипартийную демократию. Больше того, отдельные партии могут комбинировать эти цели и менять их в ходе одной кампании. Невнимание к этому, утверждают критики, резко снижает ценность результатов исследования.

34 Происхождение и развитие сравнительной политологии

Исследовательская практика покажет, насколько состоятельны претензии теории рационального выбора и неоинституционализма на методологическое лидерство в политической науке. Следует при­знать, что старт был достаточно впечатляющим, а некоторые из полученных результатов уже не вычеркнуть из истории дисципли­ны. Очевидно, во многом успех «рационалистики» объясняется тем, что ей удалось воплотить в жизнь давнюю мечту политологов о боль­шей «научности», которая часто ассоциируется с применением ко­личественного анализа и формального моделирования.

Несмотря на относительную молодость, сравнительная политоло­гия прошла достаточно сложный путь развития. Его логика видится в постепенном переходе от изучения формальных институтов правления к анализу реального политического процесса. Но мы видели, что по­литическая наука все-таки не может обойтись без анализа институтов власти. Вот почему институциональный подход, критикой которого началась история сравнительной политологии, ныне — пусть в каче­ственно измененном виде и с приставкой «нео» в названии — вновь доминирует. С этой точки зрения, сравнительная политология прошла цикл развития. Можно надеяться, что этот цикл не станет последним. К тому же лидерство неоинституционализма вовсе не безраздельно. Сегодня мало кто рискнет утверждать, что какой-то подход является единственно верным и применимым к такому сложному объекту, как политика. Поэтому другим важным итогом сорокалетней истории дис­циплины можно считать утверждение в ней методологического плю­рализма, многообразия теоретических моделей. Многие из них оста­лись зарамками настоящей главы только из-за необходимости жесткого отбора материала. Свою задачу я видел в том, чтобы выделить то глав­ное в истории сравнительной политологии, что особенно отчетливо сказывается на ее современном облике.

Глава II