ИРОНИЧЕСКАЯ СУДЬБА

 

Выше было сказано, что новый стиль в самом общем своем виде

характеризуется вытеснением человеческих, слишком человеческих элементов и

сохранением только чисто художественной материи. Это, казалось бы,

предполагает необычайный энтузиазм по отношению к искусству. Однако, если мы

подойдем к тому же факту с другой стороны и рассмотрим его в другом ракурсе,

нас поразит как раз противоположное - отвращение к искусству или

пренебрежение им. Противоречие налицо, и очень важно обратить на него

внимание. В конце концов приходится отметить, что новое искусство - явление

весьма двусмысленное, и это, по правде говоря, ничуть не удивительно,

поскольку двусмысленны почти все значительные события последних лет. Стоит

проанализировать европейские политические реалии, чтобы обнаружить в них ту

же двусмысленность.

Однако противоречие между любовью и ненавистью к одному и тому же

предмету несколько смягчается при более близком рассмотрении современной

художественной продукции.

Первое следствие, к которому приводит уход искусства в самое себя, -

это утрата им всяческой патетики. В искусстве, обремененном "человечностью",

отразилось специфически "серьезное" отношение к жизни. Искусство было штукой

серьезной, почти священной. Иногда оно - например, от имени Шопенгауэра и

Вагнера - претендовало на спасение рода человеческого, никак не меньше[25]!

Не может не поразить тот факт, что новое вдохновение - всегда непременно

комическое по своему характеру. Оно затрагивает именно эту струну, звучит в

этой тональности. Оно насыщено комизмом, который простирается от откровенной

клоунады до едва заметного иронического подмигивания, но никогда не исчезает

вовсе. И не то чтобы содержание произведения было комичным - это значило бы

вновь вернуться к формам и категориям "человеческого" стиля, - дело в том,

что независимо от содержания само искусство становится игрой. А стремиться,

как уже было сказано, к фикции как таковой - подобное намерение может

возникнуть только в веселом расположении духа. К искусству стремятся именно

потому, что оно рассматривает себя как фарс. Это главным образом и

затрудняет серьезным людям, с менее современной восприимчивостью, понимание

новых произведений: эти люди полагают, что новые живопись и музыка - чистый

"фарс" в худшем смысле слова, и не допускают возможности, чтобы кто-либо

именно в фарсе видел главную миссию искусства и его благотворную роль.

Искусство было бы "фарсом" в худшем смысле слова, если бы современный

художник стремился соперничать с "серьезным" искусством прошлого и

кубистское полотно было рассчитано на то, чтобы вызвать такой же почти

религиозный, патетический восторг, как и статуя Микеланджело. Но художник

наших дней предлагает нам смотреть на искусство как на игру, как, в

сущности, на насмешку над самим собой. Именно здесь источник комизма нового

вдохновения. Вместо того чтобы потешаться над кем-то определенным (без

жертвы не бывает комедии), новое искусство высмеивает само искусство.

И, пожалуйста, слыша все это, не горячитесь, если вы хотите еще в

чем-то разобраться. Нигде искусство так явно не демонстрирует своего

магического дара, как в этой насмешке над собой. Потому что в жесте

самоуничижения оно как раз и остается искусством, и в силу удивительной

диалектики его отрицание есть его самосохранение и триумф.

Я очень сомневаюсь, что современного молодого человека может

заинтересовать стихотворение, мазок кисти или звук, которые не несут в себе

иронической рефлексии.

Конечно, как идея или теория все это не так уж ново. В начале XIX века

группа немецких романтиков во главе со Шлегелями[26] провозгласила Иронию

высшей эстетической категорией - по причинам, которые совпадают с новой

направленностью искусства. Ограничиваться воспроизведением реальности,

бездумно удваивая ее, не имеет смысла. Миссия искусства - создавать

ирреальные горизонты. Чтобы добиться этого, есть только один способ -

отрицать нашу реальность, возвышаясь над нею. Быть художником - значит не

принимать всерьез серьезных людей, каковыми являемся мы, когда не являемся

художниками.

Очевидно, что это предназначение нового искусства - быть непременно

ироничным - сообщает ему однообразный колорит, что может привести в отчаяние

самых терпеливых ценителей. Однако эта окраска вместе с тем сглаживает

противоречие между любовью и ненавистью, о котором говорилось выше. Ибо если

ненависть живет в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве,

добившемся своего триумфа, являет себя как фарс, торжествующий над всем,

включая себя самого, подобно тому как в системе зеркал, бесконечное число

раз отразившихся друг в друге, ни один образ не бывает окончательным - все

перемигиваются, создавая чистую мнимость.