ИКОНОБОРЧЕСТВО

 

Вероятно, не будет натяжкой утверждать, что пластические искусства

нового стиля обнаружили искреннее отвращение к "живым" формам, или к формам

"живых существ". Это станет совершенно очевидным, если сравнить искусство

нашего времени с искусством той эпохи, когда от готического канона, словно

от кошмара, стремились избавиться живопись и скульптура, давшие великий

урожай мирского ренессансного искусства. Кисть и резец испытывали тогда

сладостный восторг, следуя животным или растительным образцам с их уязвимой

плотью, в которой трепещет жизнь. Неважно, какие именно живые существа, лишь

бы в них пульсировала жизнь. И от картины или скульптуры органическая форма

распространяется на орнамент. Это время рогов изобилия, эпоха потоков бьющей

ключом жизни, которая грозит наводнить мир сочными и зрелыми плодами.

Почему же современный художник испытывает ужас перед задачей следовать

нежным линиям живой плоти и искажает их геометрической схемой? Все

заблуждения и даже мошенничества кубизма не омрачают того факта, что в

течение определенного времени мы наслаждались языком чистых эвклидовых форм.

Феномен усложнится, если мы вспомним, что через историю периодически

проходило подобное неистовство изобразительного геометризма. Уже в эволюции

доисторического искусства мы замечаем, что художественное восприятие

начинается с поисков живой формы и завершается тем, что уходит от нее, как

бы исполненное страха и отвращения, прячась в абстрактных знаках - в

последнем прибежище одушевленных или космических образов. Змея стилизуется

как меандр, солнце - как свастика. Иногда отвращение к живой форме доходит

до ненависти и вызывает общественные конфликты. Так было в восстании

восточного христианства против икон, в семитическом запрете изображать

животных. Этот инстинкт, противоположный инстинкту людей, украсивших пещеру

Альтамира[21], несомненно, коренится наряду с религиозной подоплекой в таком

типе эстетического сознания, последующее влияние которого на византийское

искусство очевидно.

Было бы чрезвычайно любопытно исследовать со всем вниманием внезапные

вспышки иконоборчества, которые одна за другой возникают в религии и

искусстве. В новом искусстве явно действует это странное иконоборческое

сознание; его формулой может стать принятая манихеями заповедь Порфирия,

которую так оспаривал Св. Августин: "Omne corpus figiendum est"[22]. Ясно,

что речь идет о живой плоти. Забавная инверсия греческой культуры, которая

на вершине расцвета была столь благосклонна к "живым" формам!