ПРИЗЫВ К ПОНИМАНИЮ

 

В произведениях искусства, предпочитавшегося в прошедшем столетии,

всегда содержится ядро "живой" реальности, и как раз она выступает в

качестве субстанции эстетического предмета. Именно этой реальностью занято

искусство, которое свои операции над нею сводит порой к тому, чтобы

отшлифовать это "человеческое" ядро, придать ему внешний лоск, блеск -

украсить его. Для большинства людей такой строй произведения искусства

представляется наиболее естественным, единственно возможным. Искусство - это

отражение жизни, натура, увиденная сквозь индивидуальную призму, воплощение

"человеческого" и т. д. и т. п. Однако ситуация такова, что молодые

художники с не меньшей убежденностью придерживаются противоположного

взгляда. Почему старики непременно должны быть сегодня правы, если

завтрашний день сделает молодежь более правой, нежели стариков? Прежде

всего, не стоит ни возмущаться, ни кричать. "Dove si srida поп e vera

scienza"[14], - говорил Леонардо да Винчи; "Neque lugere, neque indignari,

sed intelligere"[15], - советовал Спиноза. Самые укоренившиеся, самые

бесспорные наши убеждения всегда и самые сомнительные. Они ограничивают и

сковывают нас, втискивают в узкие рамки. Ничтожна та жизнь, в которой не

клокочет великая страсть к расширению своих границ. Жизнь существует

постольку, поскольку существует жажда жить еще и еще. Упрямое стремление

сохранить самих себя в границах привычного, каждодневного - это всегда

слабость, упадок жизненных сил. Эти границы, этот горизонт есть

биологическая черта, живая часть нашего бытия; до тех пор пока мы способны

наслаждаться цельностью и полнотой, горизонт перемещается, плавно

расширяется и колеблется почти в такт нашему дыханию. Напротив, когда

горизонт застывает, это значит, что наша жизнь окостенела и мы начали

стареть.

Вовсе не само собой разумеется, что произведение искусства, как обычно

полагают академики, должно содержать "человеческое" ядро, на которое музы

наводят лоск. Это прежде всего значило бы сводить искусство к одной только

косметике. Ранее уже было сказано, что восприятие "живой" реальности и

восприятие художественной формы несовместимы в принципе, так как требуют

различной настройки нашего аппарата восприятия. Искусство, которое

предложило бы нам подобное двойное видение, заставило бы нас окосеть.

Девятнадцатый век чрезмерно окосел; поэтому его художественное творчество,

далекое от того, чтобы представлять нормальный тип искусства, является,

пожалуй, величайшей аномалией в истории вкуса. Все великие эпохи искусства

стремились избежать того, чтобы "человеческое" было центром тяжести

произведения. И императив исключительного реализма, который управлял

восприятием в прошлом веке, является беспримерным в истории эстетики

безобразием. Новое вдохновение, внешне столь экстравагантное, вновь

нащупывает, по крайней мере в одном пункте, реальный путь искусства, и путь

этот называется "воля к стилю".

Итак, стилизовать - значит деформировать реальное, дереализовать.

Стилизация предполагает дегуманизацию. И наоборот, нет иного способа

дегуманизации, чем стилизация. Между тем реализм призывает художника покорно

придерживаться формы вещей и тем самым не иметь стиля. Поэтому поклонник

Сурбарана, не зная, что сказать, говорит, что у его полотен есть характер, -

точно так же характер, а не стиль присущ Лукасу или Соролье, Диккенсу или

Гальдосу. Зато XVIII век, у которого так мало характера, весь насыщен

стилем.