Термометр с фонарями

Будкин открыл Служкину дверь завернутый, как в тогу, в ватное одеяло,словно римский патриций в далекой северной провинции. -- Ты чего в такую рань? -- удивился он. -- Хороша рань, я уже три урока отдубасил... В ванной у Будкина шумела вода, кто-то плескался. -- Ты, что ли, там моешься? -- разуваясь, спросил Служкин. -- Я, -- хехекнул Будкин, возвращаясь на разложенный диван. -- Вечно у тебя квартира всякими шлюхами вокзальными набита... --проворчал Служкин, проходя в комнату и плюхаясь в кресло. -- Ты чего такой свирепый? -- благодушно спросил Будкин, закуривая. -- Объелся репой, вот и свирепый... Тут в ванной замолкла вода, лязгнул шпингалет, и в комнату как-товнезапно вошла грудастая девица в одних трусиках. Увидев обомлевшегоСлужкина, она покраснела от злости и прошипела: -- Предупреждать надо, молодые люди!... Она яростно сгребла со стула груду своих тряпок, выбежала из комнаты иснова заперлась в ванной. -- Это что за видение из публичного заведения?... -- А-а... -- Будкин слабо махнул рукой. -- Вчера скучно стало, я решилпокататься. Она попросила подвезти... Вот до утра и возил. Служкин молча покачал головой. Они курили и ждали девицу, но девица,выйдя из ванной, не заглянула в комнату, быстро оделась в прихожей ивылетела в подъезд, бахнув дверью. -- Может, она твое фамильное серебро унесла? -- задумчиво предположилСлужкин. -- Или годовой запас хозяйственного мыла?... А ты все лежишь, какокурок в писсуаре. -- Ладно, встаю, -- закряхтел Будкин и постепенно поднялся. -- О! --сказал он и взял со стула кружевной черный лифчик. -- Еще один!... Хочешь,Витус, покажу тебе свою коллекцию забытых лифчиков? Там и от Киры имеется... -- Могу тебе до кучи вечером еще и Надин принести, -- мрачно ответилСлужкин. -- Или уже есть? -- Как тебя, Витус, еще земля носит? -- в сердцах заметил Будкин и,плотнее запахивая одеяло, побрел из комнаты. -- Пойдем в кухню кофе пить...Эта Света -- или как ее? -- чайник согрела... -- На Свете счастья нет... -- пробормотал Служкин. В кухне он сел за стол и тяжело замолчал. -- Что, опять тебя сегодня ученики надраили? -- проницательно спросилБудкин, одной рукой разливая кофе, а другой придерживая одеяло на груди. -- До жемчужного отлива, -- кивнул Служкин. Уже целую неделю он ходил на работу. Первый же урок, который емупоставили, оказался уроком в девятом "В". Служкин сам потом признал, что,сидя в гипсе, он малость утратил чувство реальности, а потому явился на урокне как Емельян Пугачев в Белогорскую крепость, а как разночинец, совершающий"хождение в народ". И народ не подкачал. По служкинским меркам, урок проходил довольно мирно. Но это потому, чтосамое главное Служкин просмотрел еще в начале. Дело в том, что в егокабинете в его отсутствие вела уроки Кира Валерьевна. Она и оставила научительском столе целую стопу тетрадей шестиклассников. Проходя мимо,Градусов ловко и незаметно стащил эту стопу, а потом раздал тетради своимприсным. Присные и помалкивали весь урок, разрисовывая тетради самымипогаными гадостями. На перемене Градусов так же незаметно положил стопу обратно. Следующимуроком у Служкина зияло "окно", он решил заполнить журнал и ненарокомстолкнул тетради на пол. Тетради упали, рассыпались, раскрылись -- тут-тоСлужкин и узрел художества. Плача жгучими слезами бешенства и бессилия, Служкин листал изгаженныететрадки. В творчестве зондер-команды нашли отражение интимные забавы нитолько его самого, но и всего педколлектива школы. Однообразные рисунки иоднообразные матерные подписи ничем, кроме глупого и глумливого похабства,удивить не могли. Но вдруг среди прочей дряни Служкин наткнулся на целый цикл графическихработ, элегантно озаглавленный "Ночные похождения Географа". Такие жепохабные по содержанию, эти рисунки были сделаны уверенной и легкой рукой.Кроме того, в них не было равнодушного издевательства -- наоборот, они былиполны едкого и беспощадного ехидства, пусть и недоброго, зато точного и вмеру. Рассматривая эти рисунки один за другим, Служкин неожиданно фыркнул, апотом затрясся, смеясь, и даже схватил себя за лицо -- так велико былопортретное сходство. Почерк подписей не оставлял сомнений: это рисовал саммаэстро Градусов. Однако с изгаженными тетрадками надо было что-то решать. Вздыхая иморщась, Служкин на перемене побрел к Кире. Кира, узнав, в чем дело, чуть невцепилась Служкину ногтями в лицо. "Разбирайся с завучем сам, идиот!" --прошипела она. От Угрозы Борисовны Служкин вышел со спиральной завивкой, соловянными глазами и блуждающей улыбкой олигофрена. Но Угроза взялась за дело профессионально. Она сразу же пошла и вышибламозги из Градусова и присных, отняла у них портфели и оставила толькодневники, в которых написала родителям гневное приглашение на вечернюювстречу с Виктором Сергеевичем, чтобы Виктор Сергеевич поведал об успехах ихчад. Присные до вечера были разогнаны по домам, а Градусов оставлен вкабинете географии делать уборку. И вот Служкин с Градусовым остались в кабинете один на один. В углугромоздилась гора конфискованных портфелей. После своего триумфа --добытого, правда, чужими руками -- Служкин сделался великодушен, а послесозерцания гравюр он уже не мог видеть в Градусове только волосатоготроглодита. И Служкин решил поговорить с Градусовым по душам, как с другом:мол, сколько же можно и на фиг нужно? Градусов очень сочувственно отнесся к служкинскому порыву. Он виноватовздыхал, сопел, краснел, шмыгал носом и косноязычно бормотал: "Дак че... Всебалуются..." Он был очень жалок -- маленький, рыжий, носатый Градусов.Служкин и сам растрогался, даже решил помочь Градусову в приборке, вынестимусор. Когда же он вернулся в кабинет, то кабинет был пуст. Градусов всеконфискованные портфели выбросил в окно, под которым караулили присные, асам сбежал. Уже через час Служкин вместе с Будкиным сидел в подвале и нажиралсясливой в крепленом вине. -- Ну как же можно такой свиньей быть, а? -- взывал Служкин. -- Да плюнь ты, Витус, -- хехекал в ответ Будкин. -- Придуши их, каксвиней, да и все. -- Не могу я, как ты не понимаешь! Я человека ищу, всю жизнь ищу --человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!... Такчто же мне, Будкин, делать? Я из-за них даже сам человеком стать не могу --вот сижу тут пьяный, а обещал Татке книжку почитать!... Ну что делать-то?Доброта их не пробивает, ум не пробивает, шутки не пробивают, даже наказание-- и то не пробивает!... Ну чем их пробить, Будкин?... -- Чем черепа пробивают, -- хехекал Будкин. И вот теперь, на кухне, когда Будкин угадал, что зондер-команда опятьпроскакала по Служкину, как татаромонгольская конница, Служкин начализливать окончание своей новой схватки. -- Я сегодня вообще не знал, что мне с Градусовым делать. Бога молил,чтобы они проспали -- так нет, всей стаей, до последней макаки пришли. Селисзади на свои пальмы и давай в карты резаться. Только и слышно: "Дама!Валет! Бито!" Ну, я налетел на них, как "Варяг" на японскую эскадру.Градусов от меня скок и за другой ряд убежал. Стоит там, сам трусит, а видуне подает. А я все, озверел, едва Градусова увидел, шерсть по всему телу полезла."Третий ряд! -- ору. -- Встать и отойти в сторону, а то глотки рвать начну!"Смотрю: потихоньку потекли, меня как трансформаторную будку обходят. ОсталсяГрадусов один. Сзади -- стена, впереди -- ряд парт, а за ними -- я. А где я-- там посылайте за плотником. Заметался Градусов вдоль стены. По рожевидно, как у него мозги плавиться начали. Кинулся я вдоль ряда и давай сгрохотом парты к стене припечатывать: бах! бах! бах! Школа, наверное, отударов с фундамента соскочила. Градусов в угол брызнул, а я вслед за ним всепарты в стенку вбил, кроме последней, за которой он стоял. У Градусова от ужаса даже в черепе зажужжало. Он ручонки свои куцыевыставил, как каратист, и визжит: "Чего, махаться будем, да?!" Брюс Ли,блин, недоклеенный. Я как захохочу подобно Мефистофелю, аж сам чуть состраху не помер. Сцапал я Градусова, выволок из угла через парты, протащилпо полу и пинком за дверь вышиб. Дверь закрываю, оборачиваюсь к классу,говорю: "Конец фильма". И вижу -- у всех глаза словно микрокалькуляторы:высчитывают, до каких пределов меня доводить еще можно. Ну, ладно. Урок вроде дальше поехал. Все сидят малость контуженные. Яим что-то впрягаю про Ямало-Ненецкий округ: о! -- говорю, -- Ямало-Ненецкийокруг! О! А урок у меня был первый, то есть на улице -- темнотища. И вотговорю я, говорю, и вдруг -- хряпс! -- свет погас. Что за черт! Всезагалдели. Я на ощупь дверь нашел, вывалился в коридор, там нашарилраспределительный щит, перебросил рубильник -- свет зажегся. Талдычу дальше по инерции, и вдруг опять -- бэмс! -- свет погас. И задверью слышно: цоп-цоп-цоп -- кто-то от рубильника сматывается. Тут ужзондер-команду прорвало по-настоящему. Девки визжат, пацанов по башкампеналами лупят, пацаны орут, девок за титьки хватают, учебники во всестороны полетели. Пока я до щита добрался, кто-то уже спички жечь начал.Включил я свет -- все как с марафона, едва дышат, языки вываливаются. Дошло до меня, что не иначе как Градусов тут козни строит. Хорошо,диктую дальше, а сам, однако, дверь в кабинет приоткрыл и краем глаза секу.И точно! Минут через пять крадется мимо какая-то низкорослая, носатая тень-- и шмыг к щиту! Я рванулся к выходу, а свет -- чпок! -- и погас. Я совсего разгона как налечу на парту, да как на девку какую-то хлопнусь! Все,думаю, Градусов. То, что раньше было, -- это преамбула. А сейчас тебе будетамбула. Включил я свет, запер дверь, чтобы из кабинета никто не выбежал, асам у лестницы за углом в коридоре притаился. Жду. Знаю: Градусов придет. Минут пять прошло, глаза мои к темноте привыкли, и вот слышу, налестнице тихо-тихо: цо-о-оп, цо-о-оп, цо-о-оп... И представь, Будкин,фантастическую картину: тьма, коридор, дверной косяк чуть белеет, и из-занего медленно-медленно выезжает огромный Градусовский нос, как крейсер"Аврора" из-за Зимнего дворца. Я дотерпел, пока весь нос вылезет и глазпоявится, и как засадил в этот глаз своим кулачищем: бабамс!! Градусовасловно волной смыло, только вместо носа у косяка сапожищи его мелькнули.Укатился он вниз по лестнице, где-то через три пролета вскочил на ноги идунул дальше... И с первого этажа донеслось до меня, как он заревел:"У-ы-ы-ы!..." Служкин замолчал, вертя в пальцах незажженную сигарету. -- Так ему и надо, -- удовлетворенно хехекнул Будкин. -- А мне его дико жалко стало... -- сказал Служкин. -- Ладно, Витус, -- помолчав, устало произнес Будкин. -- Это ужслишком. Пускай твой Термометр с фонарями походит. Может, разглядит чего... -- А ты откуда знаешь, что у него один, фонарь уже был до меня? Будкин открыл рот, закрыл рот и начал ожесточенно чесаться под одеялом,словно его одолевали блохи. -- Э-э... -- промямлил он. -- Ну, давай, колись, -- хмуро поторопил Служкин. -- Понимаешь, Витус... -- с трудом начал Будкин, вытащил из одеяла рукуи принялся скрести голову. -- Ты мне рассказал про те рисунки, ну и это... Вобщем, в понедельник я его случайно увидел на улице -- помнишь, ты мне егокак-то показывал? -- ну и... вмочил. Предупредил: будешь еще выпендриваться-- инвалидом сделаю. Служкин печально кивал головой, кивал и вдруг засмеялся: -- Не шибко, видать, он тебя испужался, если сегодня снова... Будкин страдальчески сморщился и вдруг тоже захехекал. -- А я, Витус, того... Забыл ему сказать, на каком уроке нельзявыпендриваться... ...У Будкина Витька просидел, наверное, целый час. Они сыграли вшахматы, пообедали, снова сыграли в шахматы и совсем прокисли. -- Пойдем в баню подсматривать? -- наконец предложил Будкину Витька. Робкий Будкин долго мялся, но Витька его уломал. Они оделись и вышли издома. На улице уже стояли сумерки. Витька и Будкин не спеша пошагали к бане. По дороге Витька заглянул на стройку, где подобрал длинную, крепкуюпалку. Потом у школы они свернули на задний двор. Там стоял сарай смакулатурой и инвентарем для субботников и громоздились кучи металлолома.Витька направился к куче своего класса и принялся с грохотом и скрежетомвыволакивать оттуда железную бочку. -- Давай лучше у "бэшников" возьмем, -- остановил его Будкин. Они выкатили точно такую же бочку из кучи восьмого "Б", насадили ее напалку и понесли. -- Хорошо в Америке, у них порнографию показывают... -- сказал Витька.-- А у нас если зашубят, так вообще убьют... Будкин не ответил. Витька все думал, думал и разозлился. -- Интересно, Витус, -- вдруг сказал Будкин, -- а вот при коммунизмекак будет: тоже нельзя на голых смотреть? -- При коммунизме психология будет другая, -- злобно ответил Витька. --Тебе и самому не захочется. Будкин тоже задумался. Они дошли до бани и направились к крылу, в котором находилось женскоеотделение. Окна его светились в сгустившемся мраке. Под ними у стеныпроходила узкая тропинка. Витька и Будкин, осмотревшись, поставили там бочкуи, помогая друг другу, вскарабкались наверх. Сквозь стекло доносился шум и банные вздохи. Стекло было закрашеносиней краской, но в краске кто-то процарапал небольшое окошечко. Витькапозволил Будкину смотреть первым. Будкин прилип к стеклу и надолго замолчал. -- Оба!... -- вдруг испуганно зашептал он. -- Комарова!... -- Пусти позырить... -- засуетился Витька. Они завозились, меняясь местами, качая бочку и цепляясь за жестянойкарниз. Наконец Витька приник к окошечку, ожидая, что сейчас перед нимраспахнется мир, полный захватывающих тайн. Но за потным стеклом клубилсяпар, двигались какие-то неясные тени, и Витька ничего не понял. И тут все окно вдруг вздрогнуло. С тихим воем Будкин улетел вниз. Витька остолбенел. Окно неожиданно открылось. Прямо на Витьку в клубах пара вылезло чье-толицо -- овальное, большое, красное, с длинными, тонкими, черными от водыволосами, прилипшими ко лбу и щекам. -- Служкин!... -- потрясенно сказала женщина. Витька отпрянул. Из оконного проема вылетела рука и отвесила ему пощечину. Витька не успел осознать, что делает. -- Гаденыш! -- сказала женщина, и тут Витька плюнул ей в лицо. Обрушив бочку, он слетел вслед за Будкиным. Вдвоем они бросилисьбежать. Они бежали минут пять, пока не заскочили в какой-то подъезд. -- Узнала?... -- содрогаясь от удушья, спросил Будкин. -- Кто это?... -- Дура какая-то... -- ответил Витька. Он только сейчас понял, что за женщина открыла окно. Окно открыла Чекушка.