Фотография с ошибкой

Служкин зашел за Татой в садик, но ее уже забрала Надя. В раздевалкесреди прочих мам и детей Лена Анфимова одевала Андрюшу. -- С наступившим, Лен, -- сказал Служкин. -- Привет, Андрюха. По инерции он заглянул в шкафчик Таты и увидел на верхней полочкезавернутый в газету пакет. Видимо, его забыла Надя. Служкин взял его иразвернул. В пакете лежали три цветных фотографии с новогоднего утренника.Тата стояла под елкой с большим медведем в руках. Елка была украшенаразнокалиберными шарами и большими звездами из фольги, но без гирлянд,мишуры, дождика -- казенная, неживая, зря погубленная елка. Медведя Служкинвидел и раньше. Медведь сидел в группе на верхушке стеллажа. Играть с ним неразрешалось, с ним можно было только фотографироваться. Тата неловкоприжимала к себе медведя, словно бы отпрянувшего от нее, и испуганно гляделав объектив. На ней было надето незнакомое, мешковатое платье Снежинки,которое совершенно не смотрелось с красными туфельками и бантом. Служкин долго рассматривал фотографию, потом подошел к Андрюше иприсел. Лена в это время натягивала Андрюше валенок. -- Андрюха, а чье это платье на Татке? -- спросил Служкин. -- Это Машки Шветловой. -- А почему Тате надели это платье? -- Вошпитательница шкажала, што у нее коштом плохой. Служкин вышел на крыльцо садика и закурил. Был вечер. Небо за домамисмущенно розовело, и в нем висела зеленоватая, как незрелое яблоко, луна.Детские домики, горки и веранды на площадках среди высоких сугробов казалисьуютным, заповедным городом гномов. Вдали в сизой мгле сочно багровел рубинсветофора. Сзади на крыльцо вышли Андрюша и Лена, волочившая санки. -- Ты что, Витя, расстроился? -- заметила Лена, вынула из кармана егопуховика фотографии и посмотрела снова. -- Платье, конечно. Плохо сидит --велико... -- словно оправдываясь, сказала Лена. Служкин пожал плечами и неохотно пояснил: -- Тата в красном костюме хотела быть на утреннике, а не в платье. -- Ну это же мелочь -- костюмчик... -- примирительно сказала Лена. -- Мелочь, -- согласился Служкин. -- Но именно мелочи глубже всегозадевают. Так вроде уже со всех сторон корой зарос, и вдруг -- бац... Потакой мелочи и чувствуешь, что ребенок твой -- это как душа без оболочки.Просто, Лен, ошпаривает понимание того, как дети беззащитны и в то же время-- такая несправедливость! -- уже отдельные от нас существа... -- Они с самого начала от нас отдельные, -- грустно улыбнулась Лена. --Андрюша, садись в санки... Если бы ты, Витя, сам родил да возился сребенком, убирал, кормил, пеленки стирал, то не расстраивался бы так помелочам, проще относился. -- Я возился, стирал, -- вяло ответил Служкин. -- Все-таки красный костюмчик -- не для Нового года. -- Лена мягкокоснулась руки Служкина. -- Надо было, Витя, надеть ей белое платье. Мало личего ей хотелось. Балуешь ты ее. -- Да я не балую... У меня ощущение страшной вины перед ней... -- Какой вины, ты чего? -- Ну как какой?... Папаша я никудышный, семьи толком нет... Если Татасейчас семейной любви не увидит, она в будущем себе всю судьбу покривит. Авсе мои отношения с Надей только и держатся на том, что у нас дочь. ВырастетТата и поймет, что из-за нее у родителей жизнь не в ту сторону пошла, -- икаково ей будет жить с этой виной, в которой она-то и не виновата? Каково ейбудет, если она поймет, что родилась нежданная, нежеланная, по залету, понашей ошибке? Что она о нас думать будет и о себе самой?... Извини, Лен, чтоя тебе все это говорю. Ты ведь поймешь меня, да? Ведь день твоей свадьбы идень рождения Андрюши нетрудно сопоставить... Лена тяжело молчала. Она была одета в длинную недорогую шубу, вваленки, на руках -- расшитые бисером рукавички. В овале теплого толстогокапора ее лицо, чуть румяное от мороза, казалось иконописным ликом, но всеравно оставалось живым -- тонким, красивым, усталым русским лицом. Андрюшавозился в санках, усаживаясь поудобнее. -- А тебе, Витя, не хотелось бы начать все сначала? -- негромко вдругспросила Лена. Служкин помолчал. -- Этот вопрос нельзя задавать, -- сказал он. -- И думать об этом тоженельзя. Желать начать все сначала -- это желать исчезновения нашим детям. -- Ну... не детям... хотя бы ошибки исправить... -- Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство,-- сказал Служкин. -- Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность.Что значит "исправить свои ошибки"? Изжить в себе веру в людей?... Самыебольшие наши ошибки -- это самые большие наши победы. -- Ты всегда думал в таких широких масштабах... -- усмехнулась Лена. -- Наоборот, -- возразил Служкин. -- Я думаю в самом узком масштабе --только человек. Я, Лена, стараюсь думать лишь о том, что рядом, -- какполучается, конечно. -- Наверное, ты прав, -- кивнула Лена. -- Я тоже чувствую, что этоплохо -- когда желаешь вернуться обратно... И все равно иногда очень хочетсяначать все сначала.

"Эти глаза не против"

С утра отключили воду -- всю: значит, надо было идти на ключик.Неумытый и раздраженный, Служкин напялил пуховик и ботинки и потопал вподвал, в кладовку. Канистру он нашел сразу, а в поисках крышки от неепришлось перевернуть весь хлам -- мешки со старыми игрушками, связкимакулатуры, узлы тряпья, обрезки досок и фанеры, обломки лыж, какие-точайники, коробки, пыльные бутылки, хоккейные каски, велосипедные рамы,рваные раскладушки и вообще невесть для чего хранящиеся вещи вроде половинкикорпуса от стиральной машины или упаковки минерального удобрения. Пока Служкин рылся, хлопнула дверь подвала, чьи-то плечи шаркнули постене, и в дверях кладовки появился багровый от натуги Будкин, приволокшийдва пластмассовых ящика с банками. -- Здорово, Витус, -- пропыхтел он. -- За водой собрался?... -- За дерьмом, -- мрачно ответил Служкин и сел в санки покурить. Будкин опустил ящики на верстак и захехекал. -- Слушай, а можно я их у тебя поставлю? -- спросил он. -- Ставь, -- безразлично кивнул Служкин. -- А с чем они? -- С дерьмом, -- сказал Будкин и сел на канистру. Служкин достал из ящика длинную банку и повертел перед глазами. -- Слива в крепленом вине, -- прочел он. -- Попробуем? -- Это же на продажу... -- замялся Будкин. -- Продашь, деньги выручишь -- все равно пропьешь. Будкин грустно хехекнул, подумал, взял с верстака стамеску и пробил вбанке две дырки. Банку он протянул Служкину, а себе достал вторую и открылподобным же образом. Они начали пробовать. -- Чего давно в гости не заходил? -- спросил Служкин. -- Дела, -- неопределенно ответил Будкин и закурил. -- Брехать -- не кувалдой махать... Из-за Нади? -- Н-ну... -- сознался Будкин. -- Достала она меня. -- Мне-то чего врешь? -- Служкин приложился к банке. -- Я-то вижу. -- Чего ты видишь? -- Что влюбилась она в тебя. Будкин ничего не говорил, яростно дымя сигаретой. -- Ну, продолжай, -- подтолкнул его Служкин. Будкин зажег вторую сигарету от первой, хехекнул, помолчал и неожиданнократко и твердо сказал: -- Да. -- И что, крепко? -- усмехнулся Служкин. -- Крепко, -- кивнул Будкин. -- Ты же знаешь, Витус, со мной такогоникогда не бывало, а вдруг случилось... Ну, я и решил держаться подальше. Ачто делать-то? Посоветуй. Ты же здесь командир. -- Командир пропил мундир... Кому советовать-то? Тебе? Так в этих делахя перед тобой просто щенок. Вам самим решать надо, а не играть в Штирлица сМюллером, как детям малым. -- Ну тогда, блин, держи ее на цепи! -- рявкнул Будкин. -- А за себя яручаюсь! -- Я не умею! -- Служкин развел руками с банкой и сигаретой. -- Что же ты, презентуешь мне ее? -- растерялся Будкин. -- Она мне не принадлежит. Я ее свободы не умаляю. Будкин допил банку, повертел в руках и бросил в ведро. -- Нет, я так не могу, -- подвел он итог. -- Друг все-таки... -- Вот как! -- крякнул Служкин и тоже допил банку. -- Ехали-ехали, даникуда не приехали. Ты для себя реши, а за меня не боись. Я-то ничего нетеряю, у меня нет ничего. А Наде я счастья желаю, я перед ней виноват. Еслиуж ей такое счастье выпадает -- пусть будет такое. -- Как-то дико все это, Витус... -- Будкин обеими руками стал скрестиголову. -- Душа разрывается... Да и не верю я тебе... -- Ну, хочешь, пойдем к тебе, я позвоню Наде и скажу, что ты ее любишь?-- предложил Служкин. -- Тогда ты поверишь, что я зла не держу? Сидишь тутмрачнее навозной кучи... -- Пойдем, -- убито согласился Будкин. Они заперли подвал и пошли к Будкину. Не разуваясь, ввалились вкомнату. Будкин набрал номер и протянул Служкину трубку. -- Алло? -- произнесла Надя. -- Надя, это я, -- сказал Служкин. -- Мы тут с Будкиным хорошопоговорили, и я должен тебе сказать, что он тебя любит. -- Вы что, пьяные? -- яростно спросила Надя. -- А что, тебя любить только спьяну можно? -- Передай ему, что он козел! -- крикнула Надя и бросила трубку. Будкин стоял и глядел на Служкина собачьими глазами. -- Она дала понять, что очень рада, -- пояснил Служкин, опуская трубкуна рычаг. Он ненадолго застыл, глядя куда-то в пустоту. -- Старая я толстаясводня, -- сказал он. -- Виктор Сергеевич Случкин... Пойдем обратно вподвал, вмажем еще по банке, а потом на ключик слетаем -- тебе ведь тожеводой запастись надо? Через час, красные, расхристанные, они вывалились из подвала, волоча засобой по ступенькам санки. В санках громоздились две канистры -- толстаяпластиковая Служкина и тощая алюминиевая Будкина. Канистры чем-то напоминалиопальных боярыню Морозову и протопопа Аввакума. У дверей подъезда, расстеливпо снегу пушистый хвост, сидел Пуджик и смотрел на Служкина спокойными, каккопейки, желтыми глазами. Пока Будкин, прикрывшись воротником, закуривал,Служкин, почти встав на четвереньки, гладил кота и бормотал: -- Не трусь, солдат ребенка не обидит... Взявшись под локоть, как супружеская пара, Служкин и Будкин твердодвинулись вперед, а сзади санки оставляли извилистый след на заметенномтротуаре. -- Споем? -- предложил Будкин, когда они проходили мимо школы. -- Какое петь! Я же, блин, на хрен, педагог! -- осадил его Служкин. На позвоночнике скелета теплицы сидели Чебыкин и Градусов. -- Виктор Сергеич! Здрасте! -- заорал Чебыкин. -- Здрасте... -- Служкин вяло махнул рукой. -- Вы куда пошли? -- В публичный дом, -- ляпнул Служкин. Чебыкин и Градусов превратились в изваяния наподобие химер собораПарижской Богоматери, а потом восхищенно заржали. -- Географ глобус пропил! -- ликующе завопил Градусов. -- Это Градусов, знакомься, -- сказал Служкин Будкину. -- Пойдем ему в торец дадим, -- предложил Будкин. -- Да фиг с ним... Будкин все равно оглянулся и зорко всмотрелся в Градусова. -- Вот ты какой, северный олень... -- пробормотал он. Они пересекли Новые Речники, пересекли Старые Речники и выбрались накрутой берег затона. -- Эти глаза напро-о-отив!... -- самозабвенно пел пьяный Будкин. -- Эти глаза не про-о-отив!... -- самозабвенно пел пьяный Служкин. По тропинке, ведущей к ключику, в обе стороны двигались многочисленныефигурки с санками и бидонами. -- Блин, неохота в очередюге дрогнуть на таком ветродуе!... -- поежилсяСлужкин. -- Давай лучше в санках с горы покатаемся? Будкин посмотрел вниз, себе под ноги, и хехекнул. Они выбросиликанистры в сугроб и вдвоем взгромоздились на санки, еле уместившись.Отталкиваясь руками, они, как паук, подползли к обрыву, качнулись и кануливниз. Свистнул ветер, сдвинув шапки на затылок. На убитом склоне санки вмигразвили сверхзвуковую скорость. Корявая береза, росшая посреди склона,неуверенно шагнула вправо, влево и остановилась прямо на пути, широкорасставив ноги и растопырив тысячу кривых рук. -- Катапультируемся! -- взвыл Будкин. Они разом повалились набок, покатились кубарем и вопящим комомшлепнулись об ствол. Служкин сипло захохотал. -- Это был первый выход в космос человека без скафандра! -- сказал онБудкину, который еле отклеился от его спины и медленно пополз наверх, кжелтому небу. Он охал и потирал поясницу. -- Ну что, повторим? -- бодро спросил Служкин Будкина, когда и самподнялся на обрыв. Будкин сидел в сугробе, держал в зубах перчатку и пальцем протирал часына запястье. -- Не-е... -- помотал он головой. -- Мне хватит... -- Да ла-адно! -- Служкин сзади подхватил его под мышки и почти силкомвоткнул обратно в санки. Деловито плюхнувшись ему на колени, Служкиндернулся всем телом, и санки скользнули под уклон. Они промчались по крутояру так, что береза, промелькнув мимо, толькорявкнула. Масса санок отлилась в такую инерцию, что они с разгона вылетелина камский лед и врылись носом. Тесно сцепившихся Будкина и Служкина единымтелом унесло вперед на задах, они прорыли широкую борозду и остановились,увязнув по грудь в снегу. Они взбирались обратно наверх, ногтями отцарапывая со штанов ледянуюкорку. -- Ну давай еще разик поглиссируем... -- ныл Служкин. -- Нупоследний... Бог троицу любит... -- Глиссируй один, -- сердито отрезал Будкин. Вздохнув, Служкин натянул шапку поглубже, оседлал санки один и кинулсявниз. Его траектория вильнула из стороны в сторону, выпрямилась и нацелиласьв березу. -- Виту-у-ус!... -- истошно завопил Будкин. Но было поздно. Санки, как снаряд, врезались в комель. Служкинапоставило в полный рост, шмякнуло об ствол и отбросило. Он пластом хлопнулсяв сугроб и остался неподвижен. Будкин постоял, подергиваясь от ужаса и холода, и, не выдержав,неловко, как баба через плетень, полез вниз. Он добрался до Служкина ипотолкал его в бок. -- Витус, ты жив?... -- растерянно спросил он. Служкин повернул к нему красное, мокрое лицо с испуганными глазами иошарашенно пробормотал: -- У меня в ноге что-то хрустнуло... -- Где? -- забеспокоился Будкин и пощупал его ногу. -- Уй-я-а!... -- взвыл Служкин. -- П-переломчик... -- заикаясь, произнес Будкин. Служкин перевел сумасшедший взгляд на свою ногу. -- Не слишком ли много для одного человека? -- спросил он.