Вопросы

1. Каковы взгляды Н.И.Вавилова на зарождение агрикультуры?

2. В чем состоит сходство между кочевым животноводством и подсечно-огневым земледелием?

3. Что выделяет сельское хозяйство Китая на фоне других аграрных ре­гионов?

4. В чем заключается отраслевая специфика агропроизводства античного Средиземноморья?

Эволюция сельского хозяйства умеренной зоны Европы: от регионального к глобальному

Ранний этап развития. Закат рабовладельческих империй в Сре­диземноморье означал и упадок их периферии, что в последующем было усугублено падением Византии. На юго-западе Азии и в Север­ной Африке политическая власть перешла к кочевникам и их оседав­шим потомкам, которые в общем пренебрежительно относились к зем­леделию и не заботились об обеспечении его воспроизводственного цикла, что требовало постоянного внимания к ирригационным соору­жениям. В распоряжении, например, хлебопашцев Магриба (Тунис, Алжир, Марокко) остались лишь узкие полосы земель вдоль побе­режья и труднодоступные участки в глубине горных массивов, а сами земледельцы были низведены до положения крепостных, плохо воз­награждаемых за свой труд и лишенных каких-либо надежд.

Главный очаг сельскохозяйственного производства начинает фор­мироваться в более северных по отношению к Средиземноморью об­ластях европейского континента. Этот многовековой процесс стал оп­ределяющим в судьбах мировой экономики и глобальной цивилиза­ции и заслуживает потому специального рассмотрения. Перемещение центра земледелия в менее теплые и, казалось бы, не самые благодат­ные края даже на раннем этапе не было следствием простого заимст­вования аграрных достижений античного Средиземноморья, ибо сельское хозяйство в умеренном поясе Европы пошло почти сразу самобытным путем. Показательно, что кельты, в древности широко расселенные на территории к северу и западу от Альп, изобрели и применили железный плуг задолго до появления его у греков и рим­лян, которым было достаточно сохи для обработки сухих мягких почв.

Затерянные в лесах племена длительный исторический период оставались разрозненными и не зависели от единой административ­ной воли, но одновременно они не располагали достаточной силой, чтобы в массовом порядке использовать труд рабов. В условиях господства чисто экстенсивных форм хозяйства земледельческая община нуждалась в обширных площадях угодий для своей жизне­деятельности, но это обстоятельство способствовало также рыхло­сти и аморфности ее внутренней структуры. Это привело к весьма быстрому распаду больших семей, в связи с чем открылись возмож­ности для превращения пахотных наделов в отчуждаемую частную собственность малой семьи. Тем самым безмерно повысилась личная заинтересованность земледельца в совершенствовании производст­ва и возникли перспективы, как свидетельствует исторический опыт, для мощного прогресса также в социально-общественной сфере.

В итоге в сельском хозяйстве умеренного пояса Европы наибо­лее наглядно проявилась эволюция систем земледелия, выступаю­щих как обобщенное выражение сложившегося в определенных историко-географических условиях способа использования террито­рии (хотя в сельскохозяйственной литературе понятие «система» часто охватывает лишь набор агротехнических мероприятий, осу­ществляемых эмпирически или на базе какого-либо агрономическо­го учения). Аграрное освоение территории умеренной зоны Европы происходило прежде всего за счет расчистки земель от лесов, в первую очередь хвойных, тогда как сырые дубравы на низменно­стях сводились последними.

Подсечно-огневая система сохранялась в Европе на протяже­нии столетий, хотя, видимо, там никогда не господствовала в той степени, как в постоянно влажных тропиках. Еще в начале XX в. подсеки не были редкостью в скандинавских странах и в северных районах России: например, в бывшей Олонецкой губернии (Каре­лия) в ряде уездов еще до 2/3 посевов концентрировались тогда на подсечных участках.

Переложная система основывалась на временной залежи, или перелоге, как на главном средстве восстановления утраченного пло­дородия почвы. Вместе с тем она означала сознательное намерение снова занять землю под посевы после ее отдыха и влекла за собой изменения природных ландшафтов после выжигания лесов и более широкое применение тяглового скота, преимущественно волов. Но­вая система, которую можно рассматривать как частный случай залежного земледелия, не привела к заметным сдвигам в агропроизводстве, в чем, вероятно, и не было особой нужды: при ее распро­странении на раннем этапе средневековья (V—VI вв.) города, а вместе с ними ремесла и торговля в Европе пришли в глубокий упадок и для денег почти не осталось места. И, следовательно, от­сутствовала сколько-нибудь значительная потребность в товарной сельскохозяйственной продукции, тем более что городские жители тоже занимались главным образом земледелием, особенно активно выращивая разнообразные огородные культуры.

Именно последующее возрождение в Европе городской жизни дало импульсы для внедрения паровой системы, складывавшейся на протяжении длительного периода — примерно с VII по XVIII в. В двухпольном хозяйстве площади под посевами и паром равны, так как они ежегодно чередуются. Однако доминировать стало трех­полье, при котором на каждом участке практиковался следующий севооборот: озимые зерновые хлеба (пшеница или рожь); яровые (ячмень или овес, горох или бобы, или же смешанные посевы зерно­вых); чистый пар. В данной связи классик русской агрономии А.В.Советов подчеркивал: «Форма трехпольной системы, как исключительно хлебной, несовместима с требованиями растений нехлебньгх». Поэто­му сколь ни элементарны были потребительские запросы населе­ния, их нельзя было удовлетворить лишь за счет полевого клина. Отсюда — сохранение и даже усиление весомости приусадебных земель, отводимых прежде всего под овощи и некоторые специальные культуры (в России, например, под коноплю, которая нуждалась в хорошо унавоженной почве и служила важным сырьем для получе­ния растительного масла и изготовления веревок и грубых тканей).

Смена систем земледелия не представляет собой однонаправ­ленного процесса. Случалось и попятное движение, как это просле­живалось при колонизации Сибири русскими крестьянами в XVI— XVIII вв., хотя чаще у них наблюдалось использование разных сис­тем на одной и той же территории: переложной, двухпольной и трехпольной, отличавшейся, однако, недостаточной четкостью и за­конченностью. Отсюда не вытекает прямолинейный вывод, что зем­леделие за Уралом было примитивным, неразвитым, стоявшим на более низком уровне, чем в европейских областях страны. Ибо гео­графия каждой системы земледелия определяется в первую очередь теми условиями, в которые поставлен хлебопашец, и уже первые поколения переселенцев из северорусской деревни, пришедших в Сибирь с превосходным знанием трехполья, убедились в трудно­стях его внедрения в местных условиях (в частности, поля были сильно заражены сорняками, с которыми тогда можно было бороть­ся только применяя залежную систему).

Общая же линия изменений в европейском сельском хозяйстве, особенно с началом промышленной революции в Англии в XVIII в., оказалась выраженной вполне определенно: повышение интенсив­ности использования земли, или, иначе, увеличение демографиче­ской емкости территории. По мнению выдающегося российского демографа Б.Ц.Уралниса, средний урожай подсеки примерно в 1,5 раза превосходил таковой в двухпольном хозяйстве. Однако на преж­ний подсечный участок возвращались лишь через многие годы, так что кормиться с единицы площади было в состоянии впятеро мень­ше людей, чем при двухполье. Переход к трехпольной системе под­нял уровень сборов благодаря введению озимых посевов: они при­носят продукции на 20—30% больше, чем яровые зерновые, и, сле­довательно, средняя урожайность хлебов в целом стала на 10— 15% выше. По этой причине генерал-губернатор Пермского и То­больского наместничества требовал в 1784 г. от всех земских су­дов: «...каждого хозяина обязать рожь сеять не токмо ярицею, но и на озимовом поле: чего наиболее наблюдать за теми из сельских жителей, у которых озимей не посеяно».

Факторы дальнейших перемен. Развитие общества и его про­изводительных сил потребовали существенного прогресса в сель­ском хозяйстве. Прежде всего возникла нужда в дополнительной тягловой силе, что было достигнуто постепенным вытеснением, начи­ная с Х в., лошадью как рабочим животным менее производительных волов (хотя пахота на них оставалась в той же Англии обычной практикой вплоть до XVII в.). Скот в растущем количестве содер­жался также ради навоза, который в ряде областей, в том числе российских, ценился дороже собственно животноводческой продук­ции. Не исключено, что достигнутое в Западной Европе органиче­ское сочетание земледелия с животноводством, чему способствова­ли климатические условия, стало одним из важных элементов дина­мичного развития ее агропроизводства. Это утверждение все же не бесспорно: в Индии, например, издревле тоже существовало пашен­ное земледелие, которое опиралось на многочисленное поголовье рабочего скота, но накопление новых качеств в самом агропроизводстве происходило крайне медленно. Свидетельством тому служил застывший на века уровень урожайности. Можно предположить, что прогрессивная трансформация европейского сельского хозяйства совершалась в большой мере под давлением внешних для него сил.

Так, в Нидерландах уже с XV в. общество приобретает город­ской характер, что и обусловило дальнейший вектор хозяйственно­го развития страны, а вскоре на тот же путь встала Англия, а затем и многие другие страны Европы. Видимо, принципиальное свое­образие ситуации на континенте заключалось именно в том, что города и привязанные к ним сектора экономики начали предъявлять растущий платежеспособный спрос на аграрную продукцию. Уже в первой половине XVII в. в Нидерландах вокруг Амстердама, Утрехта, Роттердама, Гааги возникали поселки с садами и загород­ными дачами. По мнению голландских исследователей, это не только привнесло в сельскую местность капитал и увеличило потребление аграрных продуктов, но и ускорило также проникновение в деревню городской культуры и духа предпринимательства. Вместе с тем, гиль­дии ремесленников, опираясь на поддержку государственной власти, энергично противились распространению промышленных промыс­лов вне урбанизированной среды. Тем самым искусственно сужива­лась сфера деятельности крестьянских хозяйств и попутно усили­валась их зависимость от внутреннего и внешнего рынков, выход на которые был облегчен наличием разветвленной сети водных путей.

В XVIII в. почти ни в одной голландской провинции не наблюда­лось преобладания земледелия в экономике, причем в богатых обла­стях страны жизнь стала слишком дорога, чтобы стоило заниматься малодоходным хлебопашеством (вспомним для контраста положение в Китае, где забота о производстве продовольствия всегда и повсюду была первоочередной). За счет собственного урожая Нидерланды получали не более 10% нужного им зерна. Оправдывали себя прежде всего специальные культуры, как-то табак или дающая краситель марена, и успешно развивавшееся луковичное цветоводство, особенно разведение тюльпанов, поскольку хорошо выдерживающие перевозки луковицы начали сбывать в Англию, Францию, Испанию и Италию. Расширилась также площадь под плодовыми насаждениями, тогда как, например, в соседней Германии вплоть до XIX в. в крестьян­ских усадьбах фруктовых деревьев почти не имелось. На севере Нидерландов на передний план выдвинулось животноводство, и сли­вочное масло и сыры все больше предназначались для экспорта.

Радужную картину могут дополнить ссылки на удачную мелио­рацию крупных заболоченных массивов и упорную борьбу за землю с морем. Разумеется, даже для столь небольшой территории, как Нидерланды, делать обобщения надо с осторожностью: в более от­сталой заболоченной области Дренте (на границе с Германией) еще в XVI—XVII вв. выращивали преимущественно рожь и гречиху, а из рыночных культур лишь лен, а при освоении болот применялась огневая система. Однако главное внимание надо обратить на следу­ющее принципиальное обстоятельство: богатство страны, обеспе­чившее Нидерландам столь мощные позиции на экономической карте мира в XVII в., были накоплены за счет торговли, в том числе посреднической, и судоходства при относительной слабости собст­венной продовольственной базы. Отсюда недооценка основополага­ющей значимости сельского хозяйства: показательно, что насколь­ко голландская научная литература того периода была обильна тру­дами о коммерции, налогах и финансовых вопросах, настолько же она была бедна публикациями по земледелию и животноводству. А именно слабость зернового хозяйства оказалась, видимо, тем уяз­вимым звеном и в общеэкономической структуре Нидерландов, ко­торое помешало им, несмотря на широкие торговые связи, выдер­жать в XVII в. жестокое соперничество с Англией.

Позднее А.Смит дал этому теоретическое объяснение. Учиты­вая, что первейшая жизненная потребность человека — питание, знаменитый шотландец сформулировал тезис, что основой народно­го богатства служит процветающее сельское хозяйство и только в таком случае может успешно протекать индустриализация. Лишь при высокоразвитой промышленности становится выгодным для стра­ны вывоз товаров на внешние рынки. Речь идет о «естественном», по А.Смиту, порядке вещей, с наибольшей полнотой реализовав­шемся в США, которым ученый предрек великое будущее.

Вряд ли указанный ход событий обязателен для XX в., но эконо­мическая история Англии в период, предшествовавший промыш­ленной революции, этот тезис подтверждает. Агрикультура в стране отнюдь не застопорилась на трехпольной системе. Причин тому бы­ло несколько. Британские географы отмечают, что к началу XVII в. окрепли торговые сношения с континентом, особенно с Фландрией (куда сбывалась шерсть), чему главным образом и следует припи­сать появление на Британских островах новых культур и новых видов скота, а также более совершенных сельскохозяйственных ору­дий. Именно в это время, по-видимому, были привезены и приви­лись турнепс, хмель и многие виды наиболее распространенных овощ­ных растений — кочанная и цветная капуста, морковь, пастернак, ряд видов фруктовых деревьев. (Справедливости ради отметим, что диффузия сельскохозяйственных культур, ставшая масштабной по­сле Великих географических открытий, происходила и в более ран­ние исторические периоды и не только в Европе: например, в сред­ние века в странах Магриба начали возделываться занесенные с Востока рис, сахарный тростник, индиго и другие красящие расте­ния.) Особенно важную роль сыграло заимствование клевера и дру­гих бобовых трав, которые, во-первых, в состоянии обогащать почву азотом и, во-вторых, могут служить зимним кормом для скота, хотя при старой системе, когда после уборки урожая по жнивью пускали пастись животных, это было невозможно.

Отсюда в Англии возникла потребность в огораживании, кото­рое проходило в два этапа: в конце XV в.—начале XVI в. ради пастбищ для овец и в XVIII в. для снятия барьеров на пути интенси­фикации агрикультуры. В советской литературе этот процесс оце­нивался преимущественно с моралистских позиций и на задний план отодвигалась его прогрессивная экономическая сущность. Она за­ключалась в разрушении общинной формы землепользования, кото­рая сдерживала развитие частной инициативы, тем более сильной, что уже к концу XIV в. в стране фактически исчезла крепостная зависимость. Это способствовало освоению новых лесных массивов и развертыванию крупных дренажных работ на юго-востоке Анг­лии, в которой в конце XVII в. земли сельскохозяйственного поль­зования составили, видимо, около половины всей ее площади. При­мечательно, что в Испании гильдия овцеводов в обмен на их право свободно мигрировать со своими стадами по стране обеспечила ко­рону надежным источником дохода, подобно тому, как это было на первом этапе огораживания в Англии, где торговля шерстью тоже составляла основу налоговых поступлений. Однако испанская эко­номика не получила стимулов к развитию, так как гильдия создала препятствия для утверждения прав земельной собственности и подъема агрикультуры.

Переход к плодосмену. Нарождавшиеся дополнительные за­просы экономики Англии требовали введения в производство но­вых культур, каковыми стали картофель, сахарная свекла, подсол­нечник, табак и др. Но удовлетворение возникших нужд наталкива­лось в рамках трехполья на трудности, которые удалось преодолеть только благодаря созданию плодосменной системы земледелия. Ее ранний вариант, получивший название норфолкской системы, озна­чал отказ от пара и приход четырехполья. В первый год производи­лась пшеница, во второй — корнеплоды, особенно турнепс, служа­щий зимним кормом прежде всего для овец, на третий — опять зерновая культура, например, ячмень, и на четвертый — бобовая (клевер), давшая возможность восстанавливать плодородие почвы перед посевом пшеницы на следующий год.

Переход к плодосмену был революционным событием в земледе­лии, знаменовавшим отказ от пара, который сопровождал европей­скую пашенную агрикультуру на протяжении всей ее истории. (За­мечательный римский поэт Вергилий писал о поле: «Также терпи, чтобы год отдыхало под паром, чтоб укрепилось оно, покой на досу­ге внушая».) Плодосмен означал перерастание чисто зерновых хо­зяйств в смешанные с развитым на базе включения в посевной клин корнеплодов и бобовых трав животноводством. Закономерно, что Англия стала славиться улучшенными породами коров и свиней. Норфолкская система, приведшая к увеличению применения удоб­рений и улучшению качества обработки почвы, позволила начать широкое возделывание технических пропашных культур. Но глав­ным достижением, по мнению специалистов, стал решительный подъ­ем урожайности хлебов: например, по пшенице до 13—13,5 ц/га, что вдвое превышало уровень, характерный для трехполья, причем наибольшая роль в этом росте принадлежала клеверу. Именно бла­годаря норфолкской системе Англия превратилась в крупного экс­портера зерна, каким она оставалась в течение первой половины XVIII в., пока рост населения и развитие пищевой индустрии не потребовали на внутреннее потребление всего продовольствия, про­изводимого в стране.

С конца XIX в. активное использование минеральных туков еще более «раскрепостило» плодосмен и сделало бозможными разнооб­разные вольные севооборота. Однако следует подчеркнуть, что кар­тину его географического распространения нельзя рассматривать в отрыве от социальных и природных условий Европы. Передовые российские агрономы отчетливо сознавали достоинства норфолк­ской системы, но она не нашла в нашей стране широкого применения. Центры тогдашних прогрессивных течений в сельском хозяйстве — Вольное экономическое общество в Санкт-Петербурге и Москов­ское общество сельского хозяйства с его «Земледельческим журна­лом» — были заняты, как отмечал видный экономист и историк П.И.Лященко, исключительно проповедью плодосмена. В Нечерно­земной зоне России это выливалось преимущественно в травосеяние и в переход к животноводческим отраслям агропроизводства. Одна­ко к 40-м гг. XIX в. интерес помещиков к «плодоперемению» и к интенсивным направлениям хозяйства упал, так как применять си­стему в условиях крепостного права оказалось невозможным.

К тому же в ряде областей России сохранялись по-прежнему хорошие возможности стихийной экстенсивной колонизации новых земель, а в некоторых других, особенно в менее страдавших от крепостного строя степях, климат слишком засушлив, чтобы можно было обойтись без пара. Примечательно, что еще 30—40 лет назад в Советском Союзе велись острые дискуссии о том, нужен ли в его главных житницах, болезненно ощущающих дефицит атмосферных осадков, чистый пар или предпочтительнее занимать пашню вместо него пропашными культурами, чтобы она не пустовала. Жизнь по­казала, что если гербициды хотя бы теоретически позволяют обхо­диться без паров в борьбе с сорняками, то влагонакопление в почве под посевы хлебов будущего года обеспечивается на неполивном клине только паром.

Развитие европейского сельского хозяйства, особенно на западе континента, протекало на протяжении средних веков в относитель­но замкнутом региональном пространстве. Еще в позднее средневе­ковье океанические перевозки оставались скудны по набору аграр­ных товаров и крайне скромны по объему, поскольку сводились к естественным красителям и пряностям (в основном с Молуккских островов), которые тогда при отсутствии холодильных устройств были чрезвычайно ценны как консерванты. В XVII в. статьями ми­ровой торговли становятся сахар, табак, рис, хлопок, что отражало ее начавшийся заметный рост.

Шире были внутриконтинентальные связи, но они по нынешним меркам тоже носили ограниченный характер. Например, первое вене­цианское судно прибыло во фландрский порт Брюгге лишь в XIV в. Главной меридиональной трассой служил Рейн, но на нем в том же XIV столетии были воздвигнуты 64 заставы для сбора пошлин. Еще меньше товаров доставлялось по сухопутным дорогам: например, через альпийский перевал Сен-Готард ежегодно транспортировалось около 1250 т грузов. Поэтому можно с уверенностью утверждать. что территориальная дифференциация сельского хозяйства, кото­рая сложилась под влиянием прежде всего природных факторов, была слабо нацелена на использование преимуществ разделения труда между аграрными районами. Каждый из них мало зависел от остальных, не будучи ориентирован на внешние торговые контакты.

Агропроизводство Европы в период становления мирохо­зяйственных связей. Картина начинает кардинально меняться с эпохой Великих географических открытий, за которой последовала промышленная революция с ее масштабными техническими дости­жениями. Какие же территориальные сдвиги в земледелии и живот­новодстве, вызванные этими двумя выдающимися переворотами в жизни человечества, следует признать наиболее важными?

Прежде всего речь пойдет о миграциях сельскохозяйственных культур. Хотя по мнению крупного специалиста по этому вопросу П.М.Жуковского, «почти все современные культурные растения были одомашнены еще за несколько тысяч лет до нашей эры», многие из них в своем распространении не вышли за традиционные регио­нальные рубежи. В результате широкое знакомство европейцев с такими культурами Нового Света, как кукуруза, картофель, гевея, какао, табак, томаты, решительно видоизменяет отраслевую геогра­фию сельского хозяйства и вместе с тем становится явлением, далеко выходящим по значению за чисто отраслевые пределы. Говорили, например, что в XVIII в. «картофель утроил население Ирландии», подчеркивая, что внедрение на острове этой высокоурожайной куль­туры, дающей исключительно дешевые растительные калории, обес­печило бурный демографический рост. Одновременно сильная зави­симость продовольственного баланса территории от одной культу­ры привела в 1739—1741 гг., когда картофель замерз в земле, к голоду, который принес смерть не менее 400 тыс. человек, или при­мерно 17% всего населения Ирландии.

В Новом Свете, где из злаков раньше, до прихода европейцев, возделывались только кукуруза и почти все виды домашнего скота отсутствовали, сельскохозяйственные сдвиги были еще куда более радикальными. Причем началось целенаправленное использование агриприродных особенностей низких широт. Оно осуществлялось двумя основными путями. Первый из них состоял в организации создаваемого европейским капиталом плантационного производст­ва с привлечением местной или завозимой из других тропических областей рабочей силы. Таким образом возникли плантации кофе, чая, сахарного тростника, индиго, табака, хлопчатника, каучуконо­сов и многих других культур, специализация на которых поныне определяет экономическое лицо ряда развивающихся стран, в пер­вую очередь малых.

Другой путь заключался в приобретении этих и других продук­тов тропического и субтропического земледелия у местного населе­ния. В таких случаях применялись как поощрительные, так и на­сильственные меры. Например, в Индонезии в 30-е гг. XIX в. гол­ландцы ввели так называемую систему «принудительных культур», по которой яванские крестьяне должны были на части своей земли производить многие из выше названных пищевкусовых и техниче­ских культур и либо покрывать ими свои земельно-налоговые обя­зательства, либо продавать эту продукцию колониальным властям по низким ценам.

Следствием усиления рыночной ориентации туземного сельско­го хозяйства стало увеличение зависимости соответствующих областей от импорта продовольствия. Это привело к формированию но­вых рисопроизводящих очагов в Юго-Восточной Азии, где на влаж­ных низменностях в бассейнах Иравади, Менама и Меконга стали осваиваться целинные земли. В результате регион превратился в главный мировой центр экспорта риса, что в свою очередь усугуб­ляло географическое тяготение плантационного хозяйства к Юго-Восточной Азии.

Однако наиболее впечатляющий рост производства продовольст­вия в мире произошел в областях умеренного и отчасти субтропи­ческого климата в Северной и, в меньшей мере, в Южной Америке, а также в Австралии. Возникшее там фермерское хозяйство стало активно вывозить в европейские страны ту аграрную продукцию, которую раньше они производили для себя. В одних случаях оказа­лось невозможным конкурировать с дешевыми заморскими товара­ми, а в ряде других в Европе для функционирования в прежнем объеме экстенсивных отраслей, например, шерстного овцеводства, уже не оставалось и свободных территорий.

Весомую роль в развертывании перевозок аграрных грузов сыг­рал резкий прогресс не только морского, но и сухопутного транс­порта, выразившийся прежде всего в массовом строительстве же­лезных дорог. Именно они освободили складывающиеся сельскохо­зяйственные районы от тяготения к приморским зонам и ослабили относительное преимущество последних.

За океаном развивались производственные системы, делающие упор на достаточно экстенсивные отрасли и максимизацию выхода продукции прежде всего на единицу затраченного труда, а не на единицу площади. Такое положение означало, что на колонизируе­мых землях дефицитным фактором выступает рабочая сила. Это способствовало формированию специализированного, простого по своей отраслевой структуре агропроизводства, так как облегчалась организация сбыта продукции, что является сложной задачей, напри­мер, при плодосмене, когда крестьянин сталкивается с проблемой реализации многих видов сельскохозяйственных продуктов. Добавим, что аналогичного типа узкоотраслевые районы возникли и на степ­ных просторах европейской части России, где было создано круп­ное экстенсивное производство зерна, главным образом пшеницы, которая стала доминировать на хлебном рынке Западной Европы.

Тем самым завершается сложный процесс формирования аграр­ного пространства, начавшийся с переходом от бродячего образа жизни к оседлому, когда маршрутное, или линейное, осознание тер­ритории преобразуется в радиальное. Оседлый земледелец стал пред­ставлять себе пространственную протяженность в виде концентри­ческих кругов, затухающих к горизонту.

Хорошо выраженное применительно к единичному крестьянину и его двору тяготение огородов, обильно унаваживаемых и тща­тельно обрабатываемых, к приусадебным землям и все более экстен­сивное использование пашни по мере возрастания удаленности полей от деревни ведут к кольцевому по отношению к ней рисунку распо­ложения угодий. В дальнейшем, как показал И.Тюнен, сходная кар­тина размещения сельского хозяйства в виде колец с разной интен­сивностью производства складывается вокруг городов, стягивающих аграрную продукцию окрестных сельских местностей. И, наконец, концентром потребления аграрных товаров в масштабе континента, а затем всего мира становится вырвавшаяся вперед в своем эконо­мическом развитии область Европы, примыкающая к проливу Па-де-Кале и соседствующей с ним части Северного моря.

С удалением от этой области интенсивность рыночной агрикуль­туры снижается. Аргентинская Пампа, в которой сначала господст­вовало пастбищное разведение крупного рогатого скота, а затем зерновое хозяйство и овцеводство, служит тому наглядным приме­ром, поскольку ее природные условия допускают создание явно бо­лее трудоемких отраслей (что и подтвердило начавшееся в 30-х гг. XX в. распространение технических и плодовых культур). Разуме­ется, «возмущения» в глобальном разрезе слишком велики, чтобы тенденция проявлялась прямолинейно и повсеместно. Происходя­щие в современном мире экономические сдвиги ведут к усилению полицентризма в локализации сельского хозяйства. Однако в опре­деленной степени «кольцевая» структура географии отрасли отра­жает влияние главного наряду с дифференциацией территории в зависимости от соотношения тепла и влаги фактора размещения аграрного производства — дистанционного.