Гераклит

"Жизнь есть комедия для тех, кто думает, и траге­дия для тех, .кто чувствует". Этот афоризм Горация Уолпола можно смело отнести как к Демокриту, так и к Гераклиту, слывшим в древности соответственно за смеющегося и плачущего философов: "Один сожалел о печальных временах, другой осуждал их; один осме­ивал безумие, другой оплакивал преступления".

В наше время обе эти характеристики не воспри­нимаются всерьез и считаются продуктом вымысла. Однако, зачастую вымыслы представляют собой исти­ну лишь в преувеличенном виде. В каждом из этих философов, вероятно, было нечто, какое-то зерно, из ко­торого и произрастали подобные вымыслы. Относи­тельно Гераклита справедливо было замечено, что "не следует обычное представление о нем, как о плачущем философе, отвергать всецело, как будто оно не имеет никакого значения, никакой связи с его философией. Идеи, составляющие его систему, суть как бы части его самого, и было бы несправедливо отторгать какую-либо из них. Анаксимен пришел к выводу, что в нем самом заключена была сила и принцип, управ­лявшие всеми действиями и отправлениями его орга­низма; Гераклит же полагал, что в нем была жизнь, которую он не мог назвать своей, но которая, однако, составляла все его существо в самом высшем смыс­ле, так что без нее он был бы жалким, беспомощным, одиноким созданием. Это была жизнь универсальная, связывавшая его со всеми его ближними, с абсолют­ным и первоначальным источником всякой жизни".

Гераклит был сыном Блисона и родился в Эфесе около 69 олимпиады (503 г. до Р. X.). Он обладал надменным нравом и меланхолическим характером. По свидетельству Диогена Лаэртского, Гераклит не принял предложение сограждан занять высшую дол­жность, ибо считал их безнравственными. Но при этом он отказался от должности в пользу своего брата, что дает основание думать, что он руководствовался в данном случае другими побуждениями. Не согласует­ся ли, в самом деле, этот его отказ от должности со всеми остальными известными обстоятельствами его жизни? Вот один пример. Когда однажды он играл с детьми близ храма Дианы, видевшие его выразили ему свое удивление, что он проводит время в таких заня­тиях. "Не лучше ли" - возразил на это Гераклит, -"играть с детьми, чем разделять с вами труд заведывания делами?" Сквозящее в этом ответе презрение, развившееся впоследствии в мизантропию, скорее было результатом болезненного настроения, чем какого-либо благородного негодования. Сомнительно, чтобы испор­ченность граждан вынудила его отказаться от усилий наставить их на путь добродетели. Сомнительно, что­бы эта испорченость заставила его удалиться в горы и питаться там травами и кореньями, подобно аскету.

Если в Эфесе так велика была распущенность нравов, то разве не нашлось бы для него места в остальной Греции? Дело, по-видимому, в том, что он искал уеди­нения с единственной целью, чтобы в тиши предаться своим сердечным мукам. Он был мизантропом, ми­зантропия же это душевное страдание, но никак не благородное негодование, и происходит она из болез­ненного самосознания, а не из печального мнения, со­ставленного о людях. Цель своей жизни Гераклит видел в исследовании глубоких тайников своей души. Такова цель всех аскетов, впрочем как и всех филосо­фов; но первых она приводит к болезненному самоуг­лублению, а последних побуждает заниматься науч­ной деятельностью.

Надменное письмо, в котором Гераклит отклоняет любезное приглашение царя Дария провести некото­рое время при его дворе, лучше всего обрисовывает этот характер:

"Гераклит Эфесский царю Дарию, сыну Гистаспа, шлет привет!

Все люди уклоняются от пути истины и справедли­вости. В душе их нет ничего, кроме алчности; они стре­мятся лишь к суетной славе с упорством безумия. Что касается меня, то я чужд зложелательства: я ни­кому не враг. Но мне в высокой степени ненавистно тщеславие дворов, и я никогда не ступлю на персидс­кую землю. Довольный малым, я живу как мне нра­вится".

Мизантропия Гераклита и была причиной легенды о нем, как о плачущем философе, отказавшемся от дол­жности будто бы потому, что он считал граждан ис­порченными. О нем также рассказывают, что, желая излечиться от водяной, он погружался в навоз, пола­гая, что теплота заставит испариться из него воду; но этот рассказ по всей видимости выдуман.

Философия Гераклита была и до сих пор еще оста­ется предметом споров. Сам философ выражался на­столько загадочно, что его прозвали "Темным" До нас дошло лишь несколько отрывков из его сочинений. Напрасно было бы пытаться составить по этим от­рывкам понятие о какой-либо связной философской системе, но из них, а также из других данных, можно выяснить общее направление философии Гераклита.

Предание о том, что учителем Гераклита был Ксенофан, основано на очевидном сходстве их систем. Гераклит даже несколько более иониец, чем Ксенофан, то есть у него более развито физическое воззре­ние на Вселенную. Вообще Гераклита нельзя считать ни чистым ионийцем, ни последовательным италийцем; он колеблется между этими двумя направления­ми. Как ученик Ксенофана, он, конечно, должен был смотреть на человеческое знание, как на туман заб­луждений, сквозь который лишь временами пробива­ется луч света. Но, как мыслитель, унаследовавший ионийские идеи, он не разделял учения математичес­кой школы о том, что причина недостоверности чело­веческого знания заключается в ненадежности впе­чатлений, доставляемых чувствами, и что, следователь­но, разум человека есть единственный источник исти­ны. Гераклит не настолько был математиком, чтобы воспринять подобную точку зрения; он выработал со­вершенно противоположный взгляд. Он утверждал, что чувства служат источником всякого истинного зна­ния, потому что они вбирают в себя всемирный ра­зум. Чувства обманывают лишь в том случае, если они принадлежат грубой душе, другими словами, пло­хо развитое чувство дает ложные впечатления, чув­ство же, правильно воспитанное, приводит к истине. Что обычно, то - истинно; а что отклоняется от обыч­ного, то есть что исключительно, то ложно. Истинно все явное и истиной овладевают те, у кого чувства открыты для восприятия явного, универсального.

Как бы для того, чтобы резче отделить себя от Ксе­нофана, Гераклит заявлял: "Вдыхая в себя всемирный эфир, который и есть Божественный Разум, мы воз­буждаем свое сознание. Во сне мы ничего не созна­ем, но, пробудившись вновь становимся разумными потому, что во сне, когда органы чувств бездействуют, нет никакого общения между умом и окружающим эфиром - всемирным Разумом, дыхание остается един­ственным связующим средством, как бы корнем на­шего существа, и ум, вследствие такого обособления, теряет способность вспоминать о том, что он прежде знал. Тем не менее, пробудившись, ум восстанавлива­ет свою память через посредство чувств, служащих как бы проходами, и таким образом, придя в сопри­косновение с окружающим эфиром, мы снова приоб­ретаем разум. Как топливо, приближенное к огню, из­меняется и возгорается, а удаленное от него скоро те­ряет жар и пламя, так и та часть Всеобъемлющего, которая пребывает в нашем теле, становится менее совершенной, когда она отделена от этого Всеобъем­лющего, но с восстановлением связи ее с ним, через множество отверстий или входов она снова становит­ся подобной целому".

Можно ли было высказать что-то более противопо­ложное элейской доктрине? Одна система основана на принципе достоверности чистого разума, другая учит, что разум, предоставленный самому себе, то есть не получающий материалов от чувств, не дает истинного знания. Одна система исключительно рационалисти­ческая, другая исключительно материалистическая, но обе пантеистичны, потому что признают универсальный Разум, превращающийся в человеке в разум созна­тельный - идея, доведенная впоследствии до крайнего развития Гегелем. Вообще Гегель утверждает, что в"Логике" Гераклита нет ни одного пункта, который не был бы развит им, Гегелем, в его собственной "Логи­ке".

Очевидно,что у Гераклита, как и у Парменида, зат­рагивается так долго волновавший и до сих пор еще волнующий философские школы великий вопрос о происхождении идей. Ведь этих двух античных фило­софов можно причислить к двум обширным лагерям, на которые разделялись мыслители, решавшие этот вопрос: Парменид относится к приверженцам идеа­листической школы, пренебрегающей чувствами, а Ге­раклит - к сторонником материалистической школы, отвергающей все, что не вытекает прямо из ощуще­ний.

Вместе с Ксенофаном, Гераклит утверждал, что ум человеческий постоянно заблуждается, но он припи­сывал это несовершенству нашего разума, а не наших чувств, как Ксенофан. Гераклит полагал, что у челове­ка слишком мало Божественного Эфира (духа), тогда как Ксенофан учил, что умственное зрение затемняет­ся чувствами. Один желал, чтобы душа наша через посредство чувств отражала в себе всемирное, дру­гой советовал человеку замкнуться в самом себе, пре­небречь чувствами и вступать в общение лишь с иде­ями.

Странно, что такое явное противоречие между эти­ми двумя доктринами могло оставаться незамеченным. Но, однако, это так. О Гераклите известно, что он счи­тал чувства источником постоянных ошибок, и это же можно прочесть во многих современных и вполне Ком­петентных работах. Как в античности могло возник­нуть подобное мнение? Просто из признанного скеп­тического отношения Гераклита и Ксенофана к види­мым явлениям. Действительно, они оба отрицали дос­товерность человеческих знаний, но они исходили при этом из разных соображений. "У человека",- рассуж­дал Гераклит, - "нет достоверных знаний, но у Бога они есть, и тщетно человек старается научиться от Бога, как дитя от взрослого". По его представлению, человеческий ум составляет лишь часть универсаль­ного ума, часть же всегда несовершенна. Поэтому, мне­ние всех людей о каком-либо предмете (здравый смысл) ближе к истине, чем взгляд отдельной личности, так как коллективное мнение есть собрание частей и, как таковое, более приближается к целому.

И хотя, таким образом, Гераклит отстаивал прин­цип недостоверности всякого знания, он в то же вре­мя не отрицал саму возможность познания. Ведь чув­ства являются источником знания, и это чувственное знание, будучи индивидуально, несовершенно: но оно истинно в тех пределах, каких оно достигло. "Осел",-презрительно заметил Гераклит, - "предпочитает чер­тополох золоту: для осла золото не настолько ценно, как чертополох. И осел в одно и то же время прав и не прав". Точно также человек прав и не прав во всех своих предположениях, потому что ни о чем нельзя сказать утвердительно, что оно есть. "Все есть",- по­лагал Гераклит, - "и этого всего нет, потому что хотя действительно настает момент когда оно есть, но оно тотчас же перестает быть".

Отсюда и вытекает его знаменитая доктрина о том, что все существующее представляет собой "непрерыв­ный прилив и отлив", в чем Гегель усмотрел пред­восхищение своего не менее известного положения: "Бытие и Небытие одно и то же". Гераклит утверж­дал, что основное начало всего есть огонь. Для него огонь служил первообразом самопроизвольной силы и деятельности. Но, говоря об огне, как об основном начале, он подразумевал не пламя, которое есть лишь усиленный огонь, а теплый сухой пар - Эфир. Он пояс­нял: "Мир не создан ни Богом, ни человеком, но был, есть и всегда будет вечно живым огнем, который са­мопроизвольно в должной мере возжигается и угаса­ет". Нетрудно заметить, конечно, что это есть лишь видоизменение ионийской системы. Огонь Гераклита, принятый вследствие его самопроизвольной деятель­ности, в качестве полусимвола жизни и разума, напо­минает воду Фалеса и воздух Анаксимена. Но этот огонь является символом только наполовину. Те, кто принял его за чистый символ, упустили из вида другие стороны учения Гераклита. Философ, провозгласивший, что чувства служат источником всякого знания, есте­ственно склонен принять за основное начало ту или другую материальную стихию. В то же время Герак­лит несколько отклонился от ионийской системы, а именно: он предполагал различие между знанием, до­ставляемым чувствами, и знанием созерцательным. Вот поэтому Диогеном Аполлонийским и завершает­ся ряд чистых ионийцев, хотя в хронологическом по­рядке его следовало поместить вслед за Гераклитом, с идеями которого у него было много общего.

Гераклит назвал "Богом", Единым, этот то вспыхи­вающий, то угасающий и исчезающий среди дыма и пепла огонь, этот непрерывный, всеизменяющий при­ток предметов, о которых нельзя сказать в данный момент, что они суть, потому что они всегда лишь

становятся предметами.

Приведем его прекрасное сравнение всего суще­ствующего с рекой: "Никто не был дважды водной и той же реке, потому что ее воды, постоянно текущие, меняются; она разносит и снова собирает их; она пе­реполняется и снова спадает; она разливается и опять входит в берега". Это, очевидно, является лишь по­яснением его идеи прилива и отлива, такой же смысл имеет и такой его афоризм: "Все находится в движе­нии, нет отдыха или покоя". Теперь эти соображения Гераклита поясняют так:

"Идея жизни предполагает идею изменения, кото­рая вообще мыслилась древними, как движение, и, как всякое движение, оно направляется к чему-либо, к ка­кой-либо цели, хотя бы эта цель, в общем ходе разви­тия жизни, представлялась нам лишь переходной, ве­дущей к какой-либо следующей цели. Гераклит пред­полагал поэтому, что огню присуще тяготение к чему-то, некоторое стремление, для удовлетворения которо­го он постоянно принимал какую-либо определенную форму бытия, без всякого, однако, намерения удержать ее, но, напротив, с желанием изменить ее на другую. Так, творчество становится обычным времяпрепровож­дение Юпитера".

Гераклит смотрел на явления, как на столкновение противоположных стремлений и усилий движущего­ся, вечно деятельного огня; как на столкновение, из которого рождается прекраснейшая гармония. Все состоит из противоположностей, например, добро есть в тоже время зло, живое - мертво, и так далее. Все возникает из борьбы между противоположными стрем­лениями. Гармония мира есть гармония антагонисти­ческих импульсов, наподобие гармонии лиры и лука. Это не простая метафора; борьба, о которой говорится здесь, выражается в раздвоении того, что по существу едино; она есть противоречие, необходимо существую­щее между частным и общим, результатом и силой, Бытием и Небытием. Вся жизнь есть изменение, из­менение же есть борьба.

Гераклит первый признал абсолютную жизненность природы, бесконечную изменяемость материи, измен­чивость и уничтожаемость всего индивидуального. Вечным он считал только Бытие, высшую Гармонию, которая управляет всем.

Наша точка зрения на учение Гераклита позволяет также понять, почему он должен занять то место, ко торое отводится ему в истории философии. Гераклит как бы оказался стоящим одной ногой в лагере ионий­цев, а другой в лагере италийцев, но при этом он вов­се не пытался согласовать между собой мировоззре­ния этих двух лагерей. Свою задачу он видел только в отрицании, то есть в критическом отношении как к одной, так и к другой школе.