Т.Б.Любимова

Рене Генон об изначальном
духовном принципе,
традиции и контртрадиции

Генон^[cxx] трактует современное состояние западного общества и его культуры как царство количества, отдалившегося от единого Духовного Принципа, не исключая и страны Востока, поскольку они вовлечены в цивилизационный процесс. Это состояние очень удалено от изначальной духовной Традиции и может трактоваться как деградация. Концепция изначальной Традиции дает уникальную возможность не только сравнивать культуры Востока и Запада, но и рассматривать современную ситуацию с метафизической точки зрения, поместив ее в осмысленный космос целого. Метафизическая позиция означает такую точку зрения, при которой всякое явление рассматривается как укорененное в духовной реальности, независимо от того, как он выглядит с профанной или рациональной точки зрения. Последняя сводит все только к человеческому уровню, к человеку и его способностям, ведь граница рационального познания для профанной точки зрения и есть граница истинного возможного знания. Все остальное либо отрицается, либо относится к своего рода мифотворчеству.

Точка зрения Генона на происходящее в современном мире разительно отличается от распространенных концепций философии культуры, тем более конкретных дисциплин, таких, как социология, этнография, археология. Последние ориентируются на научную методологию, поэтому мы не будем их здесь касаться, так как методы профанной науки, противопоставляемой им священной науке (см. его книгу “Символы священной науки”) ведут согласно его идее к одному лишь невежеству.

Прежде всего, противопоставление Восток—Запад имеет для него совсем другой смысл, нежели принимаемый культурологией или философией культуры. Восток означает только то, что там еще жива изначальная духовная традиция; правда, в современном мире мы не можем указать ни одного такого сообщества. Ее следы сохранились не в явном, а в скрытом виде, точнее, это те символы, которые говорят нам о высшем Принципе и присутствуют в современной культуре; они суть предмет эзотерического знания и не могут восприниматься правильно без посвящения. Современная западная цивилизация во всем предстает как карикатура на Традицию, к тому же последняя различима здесь в разрозненных фрагментах, не поддающихся никакой общепринятой интерпретации. Кроме того, даже те неявные следы, оставленные Традицией, которые мы можем найти в сообществах далекого прошлого, Генон никогда не рассматривает как мифологию (кстати, так называемые “первобытные” народы для него — это народы деградировавшие, а не находящиеся на первых ступенях развития) . То, что принято называть мифами, есть шифр или место, где скрыто знание. Направление движения цивилизации во времени отнюдь не может быть названо прогрессом, скорее, наоборот. Это нисхождение от высшего Принципа, который в начале цикла открыт всем, но который к его концу (а наше время есть “темные века”, конец Кали-Юги согласно учению о мировых циклах) становится совершенно недоступен для большинства людей. Итак, духовная Традиция, хотя она и существует всегда, в начале времен открыта для всех, но в конце времен она присутствует лишь скрытым образом. В этом смысле специфически современным является антитрадиционный дух.

Ход истории предстает как прогрессирующее затемнение истинного знания. В кризисные эпохи совершался частичный возврат к знанию и устройству жизни, следующим из высшего Принципа, но это совсем не Ренессанс и Реформация. Средневековье представляет собою последнее воплощение духовной Традиции в более или менее явном виде. Оно остается совершенно непонятным для современного человека и непонятым им, как бы отделено непроницаемой завесой. Последующие эпохи знаменуют собой еще более глубокое падение и завершают окончательный разрыв с традиционным духом как в сфере наук и искусств, так и в сфере религии. Ренессанс взял от греко-латинской цивилизации только все самое внешнее, к тому же эти внешние формы давно, уже в античности, перестали жить своей истинной жизнью. Что же касается традиционных наук Средневековья, которые были хотя и частичным, но все же подлинным восстановлением Традиции, то они уже к ХIV в. перестали быть понятными и полностью исчезли (то есть напрасно химию возводят к алхимии, астрономию к астрологии, и так со всеми другими знаниями). Что же касается античности, к которой нас часто отсылают как к истинно традиционной, достоверно познаваемой, то и здесь чисто человеческий порядок и развитие профанной рационалистической философии, враждебной проявлению всякой сверхрациональной и “сверх-человеческой” мудрости, заняли место истинной традиции. Философия перестала быть метафизикой после того, как Первофилософия была замещена философией наиболее абстрактных категорий. Так Запад воспринял философию Аристотеля, предоставлявшую обе возможности интерпретации. Однако в античности довольно длительное время и довольно стойко сохраняли еще “мистерии”, посвященческий характер которых несомненен. Разрешился кризис экспансией христианства, которое для того времени также было частичным восстановлением Традиции — ведь известно, что многие элементы были им заимствованы в восточной мудрости. Но в ходе истории западного мира восстановление может быть лишь временным и частичным, чтобы затем через очередное падение низвергнуться на еще более низкую ступень, то есть еще более удаленную от Первопринципа.

Такая деградация от ступени к ступени привела к тому, что от традиционного знания в западной культуре почти ничего не осталось. В современном мире существуют только профанные философия и наука, ограничивающие познание самым низшим порядком, эмпирическим и аналитическим исследованием фактов, деталей, накоплением противоречивых гипотез, преследующих в конечном счете цель исключительно практического применения. Но это “превосходство” в практическом приложении весьма незавидно, поскольку оно развилось до того, что задушило все другие занятия, придав цивилизации сугубо материальный характер, превратив ее в настоящее чудовище.

Так характеризует Генон современное состояние культуры в книге “Кризис современного мира”. Однако то, что в настоящее время представляется как хаос и бессмыслица, полное погружение в материализм и неразличимое множество, с точки зрения целого или даже просто более объемлющего взгляда, должно иметь какой-то смысл, ведь современная цивилизация просто использует все то, что было отброшено прежними ступенями как имевшее наихудшие последствия. Да и сам порядок есть не что иное, как сумма всех беспорядков. Поэтому смысл современного помрачения (“темные века”, заключительная стадия Кали-Юги) во всем Целом, превосходящем частные порядки и беспорядки, включая и современную анархию (то есть отсутствие принципов) состоит в том, что было предсказано практически во всех традиционных учениях: самый густой мрак предшествует рождению нового. То, что называют “концом света”, можно понять как конец проявления всех возможностей данного цикла, что символически представлялось, например, в элефсинских мистериях умиранием зерна пшеницы и рождением нового растения, в алхимии началом Великого Дела, первой ступенью которого тоже была работа во мраке (l’oeuvre au noir). Существует много подобных символов. Современная цивилизация, будучи уродливым отклонением от Традиции, есть тем не менее именно то, чем она только и может быть.

Следует отметить, что Генон имеет в виду под Традицией не то, что называют традициями историки или другие исследователи культуры (этнографы, археологи), то есть не те преходящие культурные формы, которые транслируются от поколения к поколению через обычаи, нормы, знания и ценности, сформированные в конкретном историческом сообществе. Хотя и эти транслируемые частные культурные формы обязательно соотносятся с изначальной Традицией, связь эта не может быть обнаружена теми средствами, которыми пользуются эти исследователи. Причина в том, что Традиция имеет метафизический характер. Следы метафизики еще можно найти в некоторых существующих и по сей день духовных учениях.

В нашем цикле индуизм представлял собой первоначальное знание о Традиции, однако после того, как Веда была записана и в соответствии с другими четырьмя стихиями (первая стихия — эфир) распалась на четыре Веды, восстановить целостный образ истинного знания стало уже невозможно. Как индуизм был первым словом традиционного знания в обозримую для нас эпоху, так ислам стал его последним словом. Одновременно он стал и наиболее западным учением из всех возможных в современности восточных учений в указанном выше смысле. Разумеется, это относится не вообще к исламу, а только к той его части, которая может быть названа эзотерической.

Генон имеет в виду прежде всего суфиев, и, конечно же, всякие политические экстраполяции здесь совершенно неадекватны, потому что вся современная политика как сфера деятельности полностью принадлежит антитрадиции. И мы видим, что все обращения к тому, что называется традицией в узком, чаще всего религиозном, смысле слова, в течение предшествующего тысячелетия, не говоря уже о прошлом веке, следует образцу, реализованному во времена Ренессанса — возрождению чисто внешних, давно утративших смысл форм.

Чем сильнее пристрастие к формам прошлого и обольщение архаикой, тем агрессивнее эти формы внедряются в повседневную жизнь. Генон отрицает именно возможность возрождения Традиции, поскольку она не может исчезнуть, как исчезают культурные формы. Традиция и соответствующие духовные принципы просто перестают восприниматься большинством людей. Ими перестают руководствоваться в повседневной жизни, ментальность полностью определяется практическими целями.

К тому же обращение к тем культурным “традициям”, которые принадлежат к очень далеко отстоящим (как во временном, так и в содержательном отношении) формами, не может принести ничего, кроме дополнительного беспорядка. В ХХ в., в первой его половине, фрагменты культурных форм стран Востока чаще всего носили для Запада экзотический характер. Влияние же восточных духовных учений и распространение теософии, антропософии, появление восточных “учителей” на Западе (Кришнамурти, Ауробиндо и др.) рассматривается Геноном как проявление псевдотрадиции и квалифицируется как чисто западное по своей сути явление. Все эти процессы, разумеется, прослеживаются и в искусстве.

Однако Генон не считает в принципе невозможным для Запада избежать наихудшего и в каком-то смысле вернуться к Традиции. И если есть намерение возрождать первоначальную Традицию, то более правильный путь лежит через ту культурную форму, которая исторически предшествует современному состоянию — для Запада это был бы католицизм. То есть через него, как через необходимую ступень, можно было восходить к духовному изначальному Принципу, ведь в католицизме также есть эзотерический аспект. Это не значит, что пример Востока с присущим ему созерцательным духом ничем не может помочь Западу, который находится на крайней стадии деградации, то есть на стадии отрицания необходимости во всем исходить из высшего Духовного Принципа, будь то религия, наука или искусство. Современное состояние искусства и эстетики с точки зрения Генона стоят ниже всякой критики, поскольку они полностью утратили свой священный характер, а значит подлинно интеллектуальный и эзотерический смысл.

Для западного искусства Данте еще мог дать образец традиционного искусства. Так в его “Божественной комедии” представлено тайное знание (как в общем построении, так и в деталях), пришедшее в Европу через влияние ислама; это хорошо показано Геноном в работе “Эзотеризм Данте”. Путешествие, нисхождение через девять кругов ада, выход из него в самом центре девятого, последнего круга, где сам Люцифер терзает предателей, — причем только здесь, оказывается, доступ в Рай. Все построение символизирует собою принцип проявленного, видимого мира. Но этот видимый мир есть лишь малая часть объемлющего его бесконечного духовного мира.

Символизм “Божественной комедии” не ограничивается только образами и общей идеей, он присущ и самому построению произведения, даже поэтическим приемам (ритму, рифме). Есть здесь и числовая символика. Такой символизм, как это вообще свойственно искусству, слагается из двух частей, одна из которых указывает на мир наличного, данного чувствам и рассудку, а другая — на иной мир, не данный и не наличный. Однако в профанном искусстве и его истолковании вторая сторона тоже указывает на мир наличного. Так, например, интерпретируют богов как природные или социальные силы (Зевс — бог грома и молнии, Арес — войны и т.п.) или же используют символы для провокации самых низких страстей. Все это признаки культуры контртрадиции.

Разумеется, символы, ритуалы, знаки и буквы обладают не только семиотическими значениями; они провоцируют скрытые, оккультные силы. Однако владение этими силами предполагает соответствующую квалификацию; беспорядочное же, а главное, бессознательное их использование порождает только дополнительный хаос как в жизни, так и в умах. Поэтому восстановление традиции предполагает не только знание значений тех или иных символов и их применение в искусстве, религии и других социокультурных институтах, а соответствующий интеллектуальный и эзотерический уровень деятелей культуры. Однако обрести такую квалификацию в западном мире негде, ведь все подлинные духовные центры исчезли. Поэтому хотя создание духовной элиты, которая могла бы быть проводником Традиции, настоятельно необходимо, оно встречает труднопреодолимые препятствия.

Впрочем, разделение и единство привычных культурных форм (искусство, религия, наука и т.п.) также должно выглядеть иначе. Их синтез в настоящее время совершенно невозможен и абсурден, поскольку формы эти находятся на “профанном” уровне, включая и религию. Восток (разумеется, не в географическом смысле; имеются в виду страны, которые все еще ориентируются на традицию) может быть напоминанием и ориентиром постольку, поскольку носящее духовный характер созерцание преобладает здесь над действием; это высшая, интеллектуальная интуиция, являющаяся для Востока повседневным и обычным способом познания и отношения к миру, чем Запад полностью пренебрегает. В странах как Востока, так и Запада вплоть до Средневековья еще присутствуют следы “священных наук”, “священных искусств”, являющиеся областью приложения метафизического знания.

Традиция на Западе сохранилась лишь в формах религии, хотя и вне религии распространены символы и знаки, относящиеся к традиционному знанию. Однако адекватное понимание последних отсутствует даже у тех, кто их применяет. Религия тем не менее выражает традиционное знание как бы латентным образом, так как современные люди не понимают его, не являются реальными носителями Традиции. Традиция присутствует, но не осознается. Она эзотерична (за занавесом, покровом Майи) в самом прямом смысле слова из-за отсутствия внешних носителей, а не в силу сокрытия на деле ничем не обладающими тайными сообществами и ничего не открывающими тайными доктринами. Традиция на Западе как бы свернулась в религию ( имеется в виду католицизм), но она гораздо дальше отклонилась от изначальной Традиции, чем то, что еще сохранилось на Востоке, например в индуизме. Ничем другим нельзя объяснить ту притягательную силу, которой обладают культуры Востока для современной цивилизации: это жажда контакта с их живой традицией, способной пробудить понимание собственной, если действительно осознается гибельность этого отклонения. Когда в нашей философской литературе эту мысль, касающуюся католицизма, переносят на православие, то есть предлагается понимать и православие как религию, сохраняющую в себе изначальную Традицию даже в еще более явном виде, то последнее представляется довольно сомнительным, поскольку чем позже оформилось то или иное ответвление от общего духовного “ствола”, тем в более скрытом или свернутом виде она здесь присутствует. Первым традиционным учением в нашем цикле был индуизм. В определенном смысле первое и последнее симметричны, как начало и конец. Последнее из таких ответвлений — ислам — является одновременно и самым западным, утверждает Генон. Этим и объясняется, возможно, такой тесный контакт и, в особенности, сфера этого контакта (бизнес, вовлеченность в круговорот фиктивного капитала), а также его характер (конфликт) двух современных цивилизаций, западной и исламской.

Нельзя не отметить, что, казалось бы, самую близкую по времени возникновения к нам конфессию, протестантизм, Генон вообще называет антитрадиционализмом и даже не считает его собственно религией, ведь протестантизм подменяет духовное начало морализмом, а интеллектуальное — рационализмом и даже рассудочностью. Рациональность, как это хорошо показал М.Вебер, есть сведение всей ментальности к операциям согласования целей и средств, и такой тип рационализированной ментальности постепенно завоевал все сферы современной культуры, вплоть до музыки, в которой схемы рациональности присутствуют в самом построении музыкальной формы. Вебер написал небольшую статью о том, как развертывание рациональной структуры в современной культуре проявляется в прогрессирующей рационализации структуры музыкального произведения; эта идея дала начало целому направлению “социологии музыки”, развитому Т.Адорно. Но диагноз этих мыслителей ставится с несколько иных позиций, предполагающих научные методы исследования культурных процессов. Генон же рассматривает любое явление с метафизической точки зрения. Очевидно, что сведение ментального уровня к схеме “цели-средства” тем самым превращает его в нечто инструментальное. Интеллект же как таковой ориентируется на сверхрациональное и на то, что превосходит человека, а чистый рационализм — это только человеческое, выродившееся впоследствии в инфрачеловеческое (теория подсознания, интуиция Бергсона, понимание “духовного опыта” как проявления инстинкта и подсознания у У.Джеймса и т.п. проявления в философии ХХ в.). Таким образом, все внешние проявления религии также подвержены “профанному” духу, как и другие сферы жизни.

Современный мир в силу присущих ему разрушительных тенденций неизбежно стремится к самоуничтожению. Конец света, о котором говорится во всех традиционных учениях, есть конец цикла, реализующего все отброшенные прежними эпохами возможности, как недостойные внимания. Конец света есть, таким образом, конец иллюзии, а именно иллюзии отклонения от единой Традиции.

Хотя Генон жил в первой половине ХХ в., ему тем не менее удалось весьма точно предвидеть развитие западной культуры. Это произошло потому, что он придерживался точки зрения, с которой открываются гораздо более далекие горизонты, чем с привычной исторической позиции. Так индуистскую космическую хронологию он считает не мифологией, а, напротив, самым точным инструментом познания, ведь индуизм, как уже отмечалось, — это первое воплощение духовной Традиции в нашем историческом времени. Все возникающие затем учения, в том числе философские, религиозные, эстетические, представляют собой ступени нисхождения и фрагментации, в сущности, частичного искажения Традиции. Первоначальная Традиция передается как бы сквозь время, стоит за всеми временными формами, но остается совершенно непонятной большинству живущих в настоящее время людей, им просто не с чем сверять свои воззрения.

Здесь есть определенное сходство с абсолютной Идеей, развертывающейся в мире. Но есть и принципиальные отличия, помимо чисто внешней противоположности гегелевскому прогрессизму. Отличие первое: в чем развертывается; второе — во что развертывается и превращается. Первое отличие связано с совершенно иным понятием времени, не линейным, как это свойственно научному представлению, а изменяющимся. Ведь время — это абсолютная сила разотождествления, и если обернуть эту идею на самое себя, то время, развертываясь, ускоряется, вначале превращаясь в пространство, затем материализуясь; оно качественно. Таково второе отличие. Во что развертывается первоначальное Единство? Очевидно, во множество. Каким образом? Так, что в любой точке этого множества первоначальное Единство как-то представлено. Но как? Чем далее от начала, тем менее узнаваем этот образ. В качестве примера приведем учение о стихиях. Пять стихий в индуизме, рассматриваемые как модификации субстанции и ее становления, перечисляются в такой последовательности: эфир (акаша, которой соответствует слух), воздух (вайю — осязание), огонь (теджас — зрение), вода (ап — вкус), земля (притхви — обоняние). Система соответствий пронизывает всю проявленную Вселенную. В этой последовательности описывается генезис элементов. Порядок же их свертывания и возвращения в недифференцированное состояние, естественно, обратный.

В европейской философии орфики и пифагорейцы еще признавали пять элементов, но роль эфира уже на была столь важна. Платон рассматривает только четыре элемента, причем их последовательность изменена (воздух и вода переставлены местами, а крайними являются огонь и земля, причем перепутаны также соответствующие чувства). Так происходит потому, что смысл этой последовательности забыт, привнесены внешние логические связи эмпирического, поверхностного характера (например, основанием последовательности оказывается плотность). Внимание концентрируется на очевидном физическом аспекте, сложные понятия “священной науки” бесконечных соответствий объясняются через простые очевидности. То же самое происходит и со всеми другими положениями “священной науки”.

Современные критики культуры с позиций антимодернизма, таким образом, напрасно теряют время, поскольку не видят истинных причин происходящего: их критика относится к деталям, а не к сути дела. Но под каким бы углом зрения ни рассматривалась современная цивилизация, они приходят к утверждению о ее все большей извращенности, искусственности и фальсифицированности. Этому состоянию соответствует, конечно, и сама ментальность, которая уже никак не может быть спонтанной, а является насквозь “сфабрикованной”. Причем фабрикуется она таким образом, чтобы все свести к только человеческому уровню и даже более того, замкнуть человека в одном только телесном мире. Всевозможные неоспиритуалистические учения никак не выходят за рамки этой общей тенденции, поскольку обращаются вовсе не к самой Традиции, а к низшему психизму, к психическим “остаткам”.

Возвращаясь к проблеме сфабрикованной ментальности, следует отметить, что с тенденцией материализации, “отвердения” мира и соответственно фрагментации, квантификации, продолжающейся до бесконечности, коррелирует на первый взгляд противоположная ей тенденция не к отвердению, а к растворению, разложению. Характерным для последних стадий такого разложения, помимо господства духа лжи, всевозможных подделок и пародий, является фетишизация количества. При этом понятие материи становится ускользающим. Сначала мир как бы закрылся непроницаемым “куполом” материальности и ограничился для человека его телесностью, что почти полностью перекрыло доступ к высшим духовным воздействиям, теперь же для того, чтобы открыть доступ наиболее деструктивным и разлагающим силам, понадобилось открыть его “снизу”, что представлялось еще в древней дальневосточной традиции “трещинами в стене”, окружающей мир. Здесь тоже есть отдельные фазы. Сначала имеют место разнообразные подделки и извращения как в сфере религиозных и философских учений (европейская философия для Генона — перевернутая по отношению к истинной метафизике точка зрения), так и в сфере ритуалов (извращение всех символов), во всех сферах жизни, представляющей собою ныне настоящее царство количества. Последняя фаза — это открытая война против Традиции во всех сферах жизни.

Результатом такой антитрадиционной деятельности, развернувшейся в Европе начиная с эпохи Возрождения, явился хаос, царящий в умах и повседневной жизни, овладеть которым сообщества стараются негодными средствами, создавая институты насилия, а также прибегая к чисто внешним элементам традиций прошлого, скорее даже к их следам в культуре. Например, Мавзолей на Красной Площади, Парфенон в Нью-Йорке, свастика у нацистов и множество подобных примеров, вплоть до так называемой неоклассики, когда за “классический образец” принимается просто некий более или менее устоявшийся стиль прошлых эпох. Все это вносит еще больший беспорядок.

Продолжая мысль Генона и проецируя ее на более близкую нам ситуацию, можно сказать, что усиление взаимодействия Востока и Запада является специфической характеристикой постмодернистской культуры. Абстрагируясь от сложных процессов, происходящих на уровне социального взаимодействия, коснемся лишь интеллектуального аспекта. Интерес к Востоку может проявляться в разных формах. Помимо чисто внешнего заимствования экзотических форм вследствие моды, этого специфического механизма перемешивания культурных форм и их раздробления, свойственного цивилизации и выступающего для нее в качестве некоей универсалии, можно отметить обращения к Востоку на ментальном уровне, конечно, тоже подверженном моде, но все же, по видимости, обладающем определенной степенью свободы по отношению к ней. Здесь можно отметить исследовательский тип интеллектуального обращения к восточным учениям и формам культуры, с одной стороны, и идеологический тип, ищущий в этих учениях и формах рецепты исцеления от болезней западной цивилизации, с другой. Интересно, что для России, например, второй тип обращения к Востоку проявляется в форме новоязычества, в поисках ведических корней русской культуры, в попытках реконструкции не только обычаев, дохристианских памятников, но даже и социальных форм (создание общин, реконструирующих языческий образ жизни). Парадокс таких обращений к Востоку состоит в том, что и там находят ту же западную ментальность, от которой стремятся убежать. Хотя, следуя логике “дерева, растущего корнями вверх”, и здесь следует восходить от наличествующей формы, находить в ней предшествующие традиционные элементы, а затем, как в матрешке, искать более объемлющий принцип. Но этому препятствует чисто внешнее восприятие элементов традиции, то есть постоянный соблазн стилизации. Так современные философские “тексты” пестрят именами восточных мудрецов, никто не обходится без Лао Цзы, Ибн Араби, дзен-буддизма или чего-нибудь еще более прихотливого. Но эти имена используются чаще всего для украшения собственных мнений, а современный образ представителей соответствующих традиций так же похож на самих традиционных мудрецов, как карточные короли — на настоящих.

Концепция Генона может показаться слишком критичной и даже несколько недоброжелательной по отношению к западной цивилизации. Однако это не совсем так. Божественный план Вселенной не допускает ничего абсолютно негативного. Это становится понятным при рассмотрении того, что в христианской традиции называется концом света, хотя есть много “концов света” — в общем плане мира так завершается каждый цикл. Интересна в этом отношении фигура Антихриста, который предстает как пародия на Мессию. И как Традиции в последние времена противостоит контртрадиция, так инициации, посвящению противостоит контринициация: “Последняя, действительно, идя в направлении, противоположном посвящению, по самому своему определению идет в сторону увеличения нарушений равновесия существ, последний предел которого есть растворение или “дезинтеграция”… Антихрист должен быть насколько возможно более близок к этой “дезинтеграции” таким образом, чтобы можно было бы сказать, что когда его индивидуальность является чудовищно развитой, одновременно она оказывается уже почто уничтоженной, реализуя таким образом инверсию стирания “я” (“moi”) перед “Само” (“Soi”) или, другими словами, смешение в “хаосе” вместо слияния в изначальном Едином”^[cxxi]. Такое существо, полностью деформированное и искаженное ввиду своей предельной негативности, не может длительно существовать и отмечает собою момент переворота и затем полного восстановления всех вещей в том, что символически обозначается как “золотой век” (в христианстве — “Новый Иерусалим”), когда все вещи вновь поставлены на свои места. Таким образом, весь ход проявления в целом представляет собою спуск, деградацию, и это можно назвать его зловещим смыслом, но “то же самое проявление, помещенное в ансамбле (Единого), часть которого оно составляет, производит результаты, обладающие реальной “позитивной” ценностью во всеобщем существовании, и надо, чтобы его развертывание дошло до конца, включая низшие возможности “темного времени”, чтобы “интеграция” этих результатов стала возможной и явилась непосредственным принципом другого цикла проявления, и как раз это составляет его “благотворный” смысл”^[cxxii]. И поскольку истинной реальностью обладает это Единое, а все частичное и ограниченное — искаженным обликом существования, то конец света (то есть конец цикла) есть всего лишь конец иллюзии.

Примечания

ИСКУССТВО И АРТ-ПРАКТИКИ