РЕТРОСПЕКТИВА КАК ПЕРСПЕКТИВА

(Серебряный век ХХI веку)

Рабинович В.Л.

Ни одно культурно значимое событие в истории нельзя считать до конца свершённым. Даже если оно совершенно. Оно обязательно должно окликнуть другие события – из прошлого, но и из будущего, желая со-бытийствовать вместе.

Таким оказался Серебряный век для культуры не только второй половины ХХ века, но, возможно, и для ХХ1 века тоже.

Я собираюсь в этом сочинении рассмотреть в контексте Серебряного века феномен слова – слова поэта – как слова творящего и слова творимого одновременно. Может быть, для этого и был затеян русский футуристический проект с духословием Хлебникова и вещесловием Крученых, в том числе и в его книгоделательной части. Последнее особенно актуально именно сейчас, в эпоху возможного избывания книги в интернетовской цивилизации.

Не окажется ли рассмотрение столетней давности события насущно актуальным сейчас, когда минувший век пережил разнообразнейшие трансмутации времен: от прямолинейно-поступательного до возвратного с чередой времен посередине: пульсирующего, остановленного, исчезающего… Никакого. Иначе говоря, безвременья, которое и сейчас переживается предельно остро.

*

Шли навстречу. Но…не сшиблись. Не судьба? Не только...

“Бобэоби пелись губы...” Из звуков-празвуков восстает Лицо. Вдруг - вне протяжения...

Творится мир с начала - из “элементарных частиц”. Но сделать мир это значит сообщить как его сделать, то есть узнать мир в лицо. Но и... не сделать и не узнать, потому что начало, многообещая, не преодолевается, хотя и тщится быть преодоленным. Остается при себе самом.

Но что-то все-таки сделалось.

Удивительно, что сделалось при авангарде - вопреки исходному его пафосу, пафосу русского авангарда (=футуризма) как нескончаемого начала.

И не столь удивительно, что в дальнейшем тоже свершалось - изготавливалось! - в квазиавангардных формах по пути движения русского стиха.

Но если в собственно авангарде (=футуризме) случалось (“Мiрсконца”, Москва, 1912 год; “Мiрсконца - пьеса В. Хлебникова. - Из его “Творений”, изданных в Москве “Советским писателем” в 1987 году), то у ОБЭРИУта Александра Введенского все-таки делалось (пьеса “Елка у Ивановых” 1938 года) или у Георгия Шенгели (стихотворение “Мать” 1933 года). У них - делалось и делалось очень хорошо.

И, наконец, “Casino “Россия” Андрея Вознесенского, делательно творящего в нескончаемом пафосе кругометания в 1997 году, представившего ретроспективу Хлебникова - Крученых впечатляющей перспективой “собственного производства”.

Вот и все наши источники, прочтение которых - со-че(чи)тание) - составило содержание (=форму) текста, который перед Вами.

*

Но прежде - книга, которая все-таки сделалась (=случилась). Вопреки. Сама.

Но и ее авторами - В.Хлебниковым и А.Крученых - в 1912 году (как уже сказано). А разрисовали ее Н. Гончарова и М. Ларионов, а также Н. Роговин и В. Татлин. “Мiрсконца” - так она названа, эта литографированная книга, изданная Г. Кузьминым и С. Долинским. Литографированный текст исполнили Ларионов, Крученых и др.

Сложить с начала, а прочитать с конца? Совпадет ли? Пройдет ли по тем же точкам? Вернется ли к празвукам, затеявшим Лицо?

Но оказывается, что эта книга сброшюрована из многих миров. Сколько страниц, столько и миров. И в каждом при возвращении назад к началу - все невпопадно и все торчком, хотя и с утешительным почти. Вот ларионовский АХ МЕ - лицо Ахмета, начинающееся ошеломляющим АХ и завершающееся не кириллическим Т, а греческим (Тау), сработанным из линии носа и сросшихся бровей, потому что венчающее Т-даже и оно! - не совпало с начальным (если начинать с конца). Путешествующий назад - обратите внимание! - уже с самого начала (если с конца) остается с носом. Потому и АХ в конце путешествия превращается в ХА. Насмешливое ха. А ведь даже и обособленное МЕ ничего хорошего из области понимания не сулит: ни бе, так сказать, ни ме... И так - на каждой странице: сызнова и вновь... Было да сплыло. Не вернуться...

“Взорваль” языка в каждой его литере и фонеме. А “Мiрсконца” - слитно и с ударением не в такт. (Как кирсановский поцелуй не в такт пани Юли Пшевской, приглашенной на краковяк.)

Этот “Мiрсконца” каждый раз соскакивает с кончика иглы энтомолога, вознамерившегося сей мир все-таки прищучить и пригвоздить, а он увертывается, вздыбливается, цокает: мирсконца, мирсконца...Посверкивает звонкими запятыми, внезапно прерывающими своею серебряной чернью золотописьмо речи впервые как мира впервые, перехватывающими дыхание и зримо свидетельствующими своей препинательностью, что мир этот есть. Наличествует... с 1912 года. И так - уже 90 лет.

Расчет и случай - “две вещи не совместные”. Наличествует случай. Луч...

Мирсконца как мир с луча. На кончике стальной иглы, светового луча.

С-луч-айно. Лучизм Ларионова...

Шарообразная люстра, падая, называется хлюстра. Идем - по меридиану - вновь к л, а возвращаемся... к хл. То же и с яйцом. Возвращаемся к я, а попадаем в ю, потому что продолговатость яйца предполагает юйцо. Вновь несхождение, зато многообразие того же самого. Многообразие Вселенной - мирового яйца. Все это - неологизмы Крученых, обладающего абсолютным зрением и абсолютным слухом, слышащего букву и видящего звук. При таких качествах книгу не сложить. Можно сложить лишь антикнигу как наиточнейшее свидетельство о книге в модусе листания, в ее изначальности, в ее делании, первокнижности-Первословности. А это всегда - дело случая: “...И это хорошо!” Именно так Бог в ту первую свою рабочую неделю подводил итог каждому своему трудодню.

*

А сейчас - одноименная с книгою пьеса Хлебникова, написанная в том же 1912 году и впервые напечатанная в книге Хлебникова же “Ряв! Перчатки. 1908-1914 гг.” в Санкт-Петербурге, в издательстве “ЕУЫ”, в 1914 году.

В письме к А. Крученых Хлебников изложил идею пьесы так: “Есть учение о едином законе, охватывающем всю жизнь (т. наз. Канто-Лапласовский ум). Если вставить в это выражение отрицательные значения, то все потечет в обратном порядке: сначала люди умирают, потом живут и родятся, сначала появляются взрослые дети, потом женятся и влюбляются. Я не знаю, разделяете ли вы это мнение, но для будетлянина Мiрсконца - это как бы подсказанная жизнью мысль для веселого и острого, т.к., во-первых, судьбы в их смешном часто виде никогда так не могут быть поняты, как если смотреть на них с конца; во-вторых, на них смотрели только с начала. Итак, измерьте насмешкой разность между вашим желанием и тем, что есть, смотря от второго праха, и будет, я думаю, хорошо” (частное собр. Цит. по кн.: Творения... М., 1987. С.689). Так сообразил поэт “машину времени”, представив жизненный путь Поли (это он) и Оли как со-гласную жизнь с конца, предположив, что смерть - наиболее веское доказательство того, что жизнь была. Была жизнь - перед лицом “барышни смерти”. Жизнь во всей ее “зернистости” - в мгновенных подробностях бытующего бытия - с точки зрения “второго праха”. Потому что с точки зрения “первого праха” (до жизни) жизнь - лишь мечта и зыбкость. “Будетлянский” проект.

В отличие от “Мiрсконца” как книги “Мiрсконца” как пьеса сопрягает постраничные миги литографированной футуристической книги в цепь времени. И тогда - еще раз - не “Мiрсконца”, а “Жизньсконца”. Но от “второго праха”. Но все-таки до него. И вместе с тем - в пафосе всегда затевающегося настоящего: как настоящего будущего, настоящего прошедшего, настоящего настоящего. Ясно, что “первый прах” во внимание не принят. Не взят на учет и “второй прах”. (Герой пьесы Поля взят под подозрение: не умер ли? Ан нет! - не умер, а был лишь спрятан от смерти-барышни женою Олей в шкаф. Шкаф и есть начало путешествия назад - в безмятежное детство.)

Таким образом, обратно движущееся время запечатлевает жизнь этих двоих в пределах жизни - без двух небытий сразу: меж двумя прахами - до и после. Но можно вперед, а можно и назад. С проверкою, была ли жизнь и лучшим ли образом она была. И действительно: соответствует ли в точности жизнь туда жизни оттуда? Удвоение (повторение жизни) или две жизни? Много жизней?..Одна из них подлинная, а другая - игра. Но, может быть, жизнь-игра как настоящее настоящего - радостней, и потому - действительней?..

Но...в путь по этой жизни двоих - почти к ее началу от почти ее конца. (Еще раз: это почти - потрясающей важности, потому что в нем гениальное пушкинское - “...и тленья убежит...”.)

“Поля. Лошади в черных простынях, глаза грустные, уши убогие. Телега медленно движется, вся белая, а я в ней точно овощ: лежи и молчи, вытянув ноги, да посматривай за знакомыми и считай число зевков у родных, а на подушке незабудки из глины, шныряют прохожие. Естественно я вскочил, - бог с ними со всеми! - сел прямо на извозчика и полетел сюда без шляпы и без шубы, а они: “Лови! Лови!”

Оля. Так и уехал? Нет, ты посмотри, какой ты молодец! Орел, право - орел!”

Так вот и обвел барышню-смерть вокруг пальца.

Но мало того. Надо бежать и бежать. К началу - вдоль по жизни, как вдоль по Питерской: по знакомым местам, лучшим садочкам-лесочкам. В мгновения любви и на островки счастья. Но прежде - пересидеть шухер в шкафу с платяною молью и побитой ею же шубою. Отсидеться... Все лучше, чем “...вороньей шубою на вешалке висеть”...

Начинается жизнь в обратном порядке: припоминаемая с проверкою “в натуре”, и потому вновь проживаемая; только более пылко и рьяно, потому что только-только из гроба - через шкаф - к началу.

Путь к началу уже начался. К счастью детства, отрочества и юности. Оттого и в шкафу мило и любознательно: костюмчик, в коем в статские советники представляли; помятое на сукне место от звезды; венчальный убор... И в шкафу хорошо, если назад, а не вперед (ногами)...

Удрал, а его ищут. Вот уж пришли. А Оля, с перепугу: “Увезли, а он сердечный - живехонек!” Говорит правду, а ей не верят (“Тронулась старуха, совсем рехнулась!”). Только притворившись спятившей, можно уберечь от того, чтобы сызнова туда... А голос в передней: “Это чудо, это, э-э, можно сказать случай!”

Случай жить! - Вопреки, вперекор, супротив...Еще один шанс: прожить жизнь еще раз. Но только... назад. Куда интересней, потому что вперед уже было.

Первая остановка по пути назад - во времени. А ели как были столетними, так столетними и остались.

“Поля. ...Послушай, ты не красишь своих волос?

Оля. Зачем? А ты?

Поля. Совсем нет, а помнится мне, они были седыми, а теперь точно стали черными”.

И Поля тоже хоть куда: черноус, щеки - молоко и кровь, глаза - чисто огонь...Будто 40 лет сбросили.

Вот, оказывается, с какой скоростью - назад. Летят световые годы. Свет из тьмы взыгрывает.

Но по пути обратно не все точь-в-точь. Опыта больше. И потому вторая жизнь, хотя и безмятежна, но трагически безмятежна.

(Подходит Петя с ружьем и вороном в руке.)

“Петя. Я ворона убил.

Оля. ...Зачем?..

Петя. Он каркал надо мной.

Оля. Обедать будешь ты один сегодня. Запомни, что, ворона убив, в себе самом убил ты что-то”.

Навострите уши! Вы слышите, как проза становится ритмичной, белостиховой. Дальше - больше. Проза стиховеет - молодеет речь, потому что поэзия изначальней, проникновенней: убить живое - самоубийственное дело. Так говорит Оля, имея опыт жизни туда и применяя его на пути обратном. Проживается прежняя (?) жизнь (обратно). Та же, да не та же. Удвоение жизни? Нет! Наполнение прежней пережитым в первый раз. Жизнь как жизнь впервые не повторена. Улучшенная, но копия. Печально оттого, что невпопадно, как клонированная овца.

Вот и дочь ихняя. Надюша или Нинуша, или просто Нина? То Надюша, а то вдруг Нинуша. Опять не точь-в-точь. И это уже в главном. Имя должно быть неколебимо. Но и оно - видишь как...

Еще остановка. Лодка. Река.

“Поля. Лица увидим свои в веселых речных облаках, пойманных неводом вод, упавших с далеких небес; и шепчет нам полдень: “О, дети!” Мы, мы - свежесть полночи”.

Ритм все более формирует речь, съединяя небо с землею (=водою).

Еще остановка. Поля идет с урока греческого. Оля спрашивает: “Сколько?” - “Поля. Кол, но я, как Муций и Сцевола, переплыл море двоек и, как Манлий, обрек себя в жертву колам, направив их в свою грудь”. “Оля. Прощай.”

Следующая - конечная - остановка. Незамутненное детство, уже неспособное видеть и слышать впервые, потому что жизнь, подсмотренная с конца, не стала все-таки жизнью с начала: во-первых, не совпали; во-вторых, не ново, потому что не впервые. Зато вторично прожита в уме и памяти первой. И притом по-другому вторично. Не книгой “Мiрсконца”, а жизнью “Жизньсконца”. Лишь конец и начало (=начало и конец) совпали: “Поля и Оля с воздушными шарами в руке, молчаливые и важные, проезжают в детских колясках”. А между: не только Надюша (Нинуша), но даже и Муций Сцевола раздвоились на Сцеволу и Муция (как только могут Брешко-Брешковская, Сухово-Кобылин и Понтий Пилат).

Испытания мира книгой ( с конца) и жизни (тоже с конца) сценической жизнью провалены. Зато представлены новые возможности жить в игре - увлекательной и полной всяческих эвристик, коих в историческом времени, слава богу, немало.

 

*

 

А теперь обещанная “Ёлка у Ивановых” Александра Введенского (1938 год; вероятно, по пятам только что ушедшего):

“Володя Комаров (мальчик 25 лет. Стреляет себе в висок).

Мама, не плачь. Засмейся. Вот я застрелился.

Петя Петров (мальчик 1 года). Ничего, ничего, мама. Жизнь пройдет быстро. Скоро все умрем.

Дуня Шустрова (девочка 82 лет). Я умираю, сидя в кресле.

Миша Пестров (мальчик 76 лет). Хотел долголетия. Нет долголетия. Умер.

Нянька. Детские болезни, детские болезни. Когда только научатся вас побеждать. (Умирает.)”

Такой эпилог. Все - девочки и мальчики. Независимо от паспортного возраста - в зеркале вечности... Время стянуто в мгновение, зыблемое на глади незыблемого вневременья. Мир с конца и мир с начала совпали, не развившись в жизнь.

Но бытийственный (рефлексивный) план зеркально гомологичен плану мертвой жизни, заменившей в стране, победившей социализм, жизнь живую; жизнь, состоящую из “дней без числа”. Образ тюрьмы: “Я думал в тюрьме испытывать время. Я хотел предложить и даже предложил соседу по камере попробовать точно повторять предыдущий день, в тюрьме все способствовало этому, там не было событий. Но там было время. Наказание я получил тоже временем.

Наш календарь устроен так, что мы не ощущаем новизны каждой секунды. А в тюрьме эта новизна каждой секунды, и в то же время ничтожность этой новизны стала мне ясной. Я не могу понять сейчас, если бы меня освободили двумя днями раньше или позже, была ли бы какая-нибудь разница. Становится непонятным, что значит раньше или позже, становится непонятным все”. Обратимость времени исключена.

Только одно настоящее или ... вечное?

Настоящее в вечном? Сумма ежедневных адекватностей “Я и я”, а время движется. И каждый знает - куда. В случай смерти. В последнее событие.

 

*

 

Изысканный Георгий Шенгели обратил внимание на эту наворачивающуюся жуть еще раньше - сразу после 17-го, хотя и завершил спустя многие годы. Жуть, отлитая в неукоснительный сонет, становится еще тошнотней ( “Мать”, 1933 год):

 

Был август голубой. Была война.

Брюшняк и голод. Гаубицы глухо

За бухтой ухали. Клоками пуха

Шрапнельного вспухала тишина.

 

И в эти дни, безумные до дна,

Неверно, как отравленная муха,

По учрежденьям ползала старуха,

Дика, оборвана и голодна.

 

В ЧК, в ОНО, в Ревкоме, в Госиздате

Рвала у всех, досадно и некстати,

Внимание для бреда своего.

 

Иссохший мозг одной томился ношей:

“Сын умер мой...Костюм на нем хороший...

Не разрешите ль откопать его?”

 

Чистая механика движения неживых объектов. Ни начала, ни конца. Ни мира, ни жизни в нем.

 

 

*

Современный опыт эллиптических возвратов со случайностями по расчету (?), когда аудио- и видео- купно, в одной книге, на одной странице.(Как у Хлебникова и Крученых?)...

Сопротивление – 5976х10 (21) видеом...

Преодолеет ли сила слова, которое обронил в хаос жизни поэт Андрей Вознесенский, сопротивление тяжести земли из расчета 1 ом на 1 кг ее массы и сохранит при этом свою силу - в перекор закону Георга Симона Ома для замкнутой неразветвленной цепи? А если преодолеет и сохранит, то каким образом сохранит и преодолеет?..

Именно ОБРАЗОМ. Но каким?..

Вместо физики закона - мета-физика случая, но... планируемого поэтом: ом, сопротивляясь, мало-помалу сдается - бенгальски искрит, превращаясь в мо - среброгласное словцо Вознесенского-поэта, бусинку ожерелья; видео становится дивом, сохраняя свой вид, который придал ему Вознесенский-художник, вызванивая его колокольчато, семиструнно, органно. И тогда не видео-диво, а чудо-дуче? Мрачно. Мир зловещ и ужасен, взвихрен и беспорядочен, дыбится и восстает...

“Рейв” и “Casino “Россия” сшиблись в стиховой - стихийной - жизни поэта, остро и больно чувствующего жизнь внестиховую - нашу жизнь. Будь она неладна! Впрочем, неладна она и так: никакого слада с этим диким разладом. Брехтовский театр пресуществлен поэтом в такой театр, в котором маски смерти играют жизнь. Но такую жизнь, которая не только здесь и теперь, но и там и тогда. Она - весь алфавитвсей культуры, из которого на наших глазах и с нашим участием творится упоительное эсперанто созидания, в кадом слове которого явлен грядущий образ мира, чем и преодолевается текущее его разрушение. Факттрансмутируется в акт - акт творения. В Седьмой его день. И тут же восьмерка, опрокинутая навзничь, - актуальная бесконечность - лента Мёбиуса. Замкнутая, подчиняющаяся закону Ома, цепь. Сердце напрямую замкнуто на ум. Заумь... Перворечь, которая не стыдится предстать гутенберговски оформленной - сперва в газетах (“Комсомолка”, “МК”, “Аргументы..”), а теперь и в книге с золоченым корешком, и при этом недорогой - 17 800 (старыми) рублей, что и указано в выходных данных неалчным издательством “Терра”, массу которой преодолеваетпоэт. “Casino “Россия” и есть вся “Terra”, а не только название книги. В России-казино живут. Так стихосложение стало жизнесложением.

Но...преодолевает или взрывает?

...Поэт чуток: он не только видит, но и слышит в слове актер слово теракт. А может быть, даже не слово, а сам теракт, потому что культура, как сказано Лотманом, есть взрыв. Слово поэта - взрыв тем более. Оно, это слово, больше самого себя. Хотя бы на одну лишнюю букву - т (вспомним хлебниковское творяне): теракт длиннее актера, но реплика его смертно мгновенна. Теракт - взрыворазрушающ. Актер - взрывотворящ. Лишнее т в рулетке судьбы. План в скучном деле планирования случая весело не выполнен. Вместо планирования вышло клонирование. В бесконечность жизнесловий.

Проигрыш Бизнесенского (самооговор автора “Casino”) обернулся выигрышем вознесенской России. И чем случайней, тем вернее проступает формула гармонии распада в искрометных кругометах поэта, укрощающего обручами-меридианами броуновские центробежности российской горькой земли, заново сотворенной из первоатомов поющих литер, сложивших здание мира с конца (вспомним “Мiрсконца” В. Хлебникова) вновь к его началу через “Взорваль” языка (в третий раз - Хлебников, только теперь уже с Крученых). (Проверка шестидневного эксперимента на воспроизводимость?)

И все это - ради утренней яичницы из четырех ромашек, только сценических терактов и...мира впервые, в котором:

 

есть Страдивари состраданья.

И больше нету ничего.

 

Ergo: сила тока прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению проводника (согласно закону немецкого физика Георга Ома). И так - вот уже 175 лет. Точно так было бы и дальше, если бы не закон видеОМА русского мета-физика Андрея Вознесенского. И покуда действует этот новый закон, принятый мною сразу - в первом чтении, можно быть уверенным, что во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах казино России, в этих казино еще не вечер, хотя и ваучер, которому вчера исполнилось семь лет.

Потому что для Поэта донор - всегда ветер. Переменчивый... А кто же еще? (В перекор стоп-модернисту, составляющему гербарий культуры на сухом безветрии тишины. Или, как на днях сказал я, пост-модернизм есть массовая культура для элиты, если дело происходит в casino под названием “Россия”.)

 

*

Тем и завершается “Мiрсконца”, ставший образом культуры ХХ века, преодолев себя же самого в качестве образца-экспоната музейных коллекций. Но таким образом, который будоражит нашу память, соотносит ее с поэтической речью и с книгой как артельным делом всевозможных интеллектуальных умений: поэтических, художественно-изобразительных, книгоделательных. Артельных, но внутри себя – предельно индивидуальных, особенных, решительно противостоящих массовой культуре во имя культур индивидуальных миров. Не есть ли всё это один из возможных векторов насущного культурного развития России, продуктивно всматривающийся в свой неисчерпаемый интеллектуальный потенциал, укорененный в ее истории? Могущий стать ее потенциалом…

 

 

КУЛЬТУРА – ИЗНАЧАЛЬНАЯ ТЕРАПИЯ ЧЕЛОВЕКА^*

Гримак Л.П., Кордобовский О.С.

Культура – убежище человека. Психика человека всегда была уязвима и духовная культура издревле несла на себе психотерапевтическую нагрузку.

В. В. Налимов

Человек фактически начался с появлением у его предков первых элементов культуры в виде своеобразных психических образований. Адаптивная роль последних в процессе филогенеза неуклонно повышалась, дав со временем реальное основание утверждать, что, в отличие от животного, человек рождается дважды: первый раз физически, второй раз - в духовном реакторе культуры. И этот второй этап рождения, как правило, оказывается более важным: несостоявшееся культурное рождение "отменяет" физическое бытие (дети, воспитанные животными оказываются нежизнеспособными).

Важность вышеуказанного второго этапа "рождения" подтверждается и тем обстоятельством, что онтогенетически он привязан к периоду интенсивного роста и развития организма. Доказано, что 5/6 функциональных возможностей мозга формируется у человека уже после физического рождения и поэтому генотипически детерминированная длительность периодов детства и юности сопровождается исключительно высокой способностью к обучению, преемственности. Культура, несомненно, формирует своеобразный "надбиологический" язык, который способствует более эффективному информационному обмену индивидуума, как с внешней средой обитания, так и с самими носителями соответствующей культуры.

Вместе с тем, для усвоения основ этого языка установились определенные онтогенетические рамки. Накладываются они важной биологической закономерностью, согласно которой ребенок должен получить культурные знания и навыки в наиболее благоприятном для этого возрасте. Дело в том, что многие связи между нервными клетками новой коры, даже имеющиеся при рождении и обусловленные наследственными механизмами роста, должны быть обязательно подкреплены опытом, по крайней мере, в течение критических периодов развития мозга. Если такого подкрепления не произойдет, эти связи уже не смогут функционировать. Именно поэтому само наличие культурных запросов, их богатство и предпочтения определяются не только уровнем цивилизованности, воспитания, но и тем, происходило ли оно в периоды особой восприимчивости психики.

Способность биологической системы человека чутко и в нужном направлении реагировать
на изменение общественных доминант обеспечивает ему возможность усвоения
многообразных культурных программ, порождаемых социумом. В работе "Бодрствование как
активная форма гипноза" (1) мы обоснуем концепцию, согласно которой целостная парадигма
психических состояний человека находится под воздействием фундаментальной адаптогенной 2

программы - исходного системообразующего гипноза. Научные факты показывают, что

многослойный пласт психической жизни человека настолько интенсивно пронизан разнообразными феноменами гипноза (измененными состояниями сознания), отличающимися по своему содержанию и силе, что можно говорить о едином континууме гипнотических явлений, широко представленном в поведенческой активности в качестве адаптационного фактора. Среди кардинальных феноменов этого плана выделяются следующие из них: - постоянно действующее желание жить;

- разнообразные половые игры, насыщенные гипнотическими явлениями;

- высокая потенциальная готовность к выполнению ролевых функций;

- все формы межличностного общения имплицитно предполагающие суггестию и воздействие на состояние субъекта коммуникации;

- различного рода инсайты и "прозрения", составляющие сущность творческих процессов.

При внимательном рассмотрении вышеперечисленных поведенческих стереотипов обращает на себя внимание то обстоятельство, что все они образуют собой достаточно жесткие долговременные (пожизненные) программы, актуализируемые специфическими пусковыми раздражителями. Доля повседневной активности индивидуума с участием вышеназванных и различного рода других аналогичных программ настолько велика, что фактически исключает наличие периодов так называемого бодрствования.

Все это дает основание говорить о том, что фундаментальными состояниями человека являются не бодрствование и сон, как принято считать в психофизиологии, а гипноз и сон, тогда как бодрствование представляет собой лишь одну из активных форм гапноза. Скорее же всего в настоящее время бодрствование представляет собой третье состояние, которое в филогенетическом плане находится лишь в стадии формирования и становления и его преимущественные стороны еще не освоены.

В настоящей работе обращается внимание на наличие у человека еще одной

1менталъной гипнотической программы, под контролем которой находятся все процессы Речь в данном случае идет о формировании культурных поведенческих стереотипов, :ких установок и умений, усваиваемых на основе гипнотического программирования, юторое представляет собою любой учебный процесс. Исследования показали, что все процессы обучения непременно апеллируют к гипноидным явлениям, в которых мозг приобретает максимальную пластичность, управляемость, восприимчивость и способность к запечатлению информации. Эти состояния непроизвольно усиливаются в группах и еще больше - в значительных массах людей.

Есть основания полагать, что данный гипнотический механизм у человека был "надстроен" в процессе филогенеза над врожденным механизмом обучения, имеющимся и у животных, и который подробно описан в работах замечательного австрийского биолога и философа Конрада Лоренца. Высшим видом врожденного обучения у животных автор считает "оперантное обучение". Оно заключается в высокодифференцированном инстинктивном движении, пригодном лишь для единственной специфической функции, и именно той, ради которой оно выработано эволюцией соответствующего вида (2, с. 327). Следует лишь добавить, что и механизмы "оперантного обучения" работают лучше и надежнее в состояниях, характеризующихся повышенной пластичностью нервных процессов. Американские психотерапевты С. Хеллер и Т.Л. Стил также склонны ставить знак равенства между "учебным состоянием" и трансом, утверждая, что "есть много исследователей гипноза, которые утверждают, что все обучение происходит в состоянии, очень напоминающем гипнотическое. Кто-то даже может сказать, что обучение и гипноз это всего лишь два разных слова, описывающих одно и то же". И дальше: "Гипноз - это форма обучения. Идеи, верования, возможности, фантазии и многое другое могут быть "внушены" и если они восприняты, повторены несколько раз, то могут стать условно-рефлекторной частью поведения" (3, с. 40,42). Все вышесказанное дает основание утверждать, что на определенном этапе эволюции, когда в человеческой популяции прекратилось действие фактора естественного отбора, формирование свойства обучаемости приобрело кардинальное значение в дальнейшем развитии человека. Очень точно эту мысль в свое время сформулировал Т. Морган: "У человека. два процесса наследственности: один вследствие материальной непрерывности (половые клетки) и другой - путем передачи опыта одного поколения следующему поколению посредством примера, речи и письма" (4).

Прекратившийся естественный отбор, как отмечал видный отечественный невролог С.Н. Давыденков, обусловил переключение функции соматических механизмов на совершенствование иной стороны человеческих возможностей, в результате чего предельно активизировалась способность к беспрерывной прогрессивной выучке инди­видуума, а необходимая для этого пластичность мозга, как и включенные в процессы обучения первичные гипнотические программы, начали передаваться по наследству. Таким образом, есть все основания называть состояние обучающегося человека обучающим гипнозом, а в самом широком смысле - гипнозом культуры, посредством которого формируется цивилизованный облик человечества. Следует отметить, что в отличие от генетически обусловленной системы гипнотических явлений, составляющих "пакет" долговременных поведенческих программ, "гипноз культуры" содержит в себе не готовые поведенческие стереотипы, а лишь фундаментальные предпосылки к ним в виде высокопластичных функций мозга. Существенно важно, что эта программа предусматривает реализацию двух диаметрально противоположных действий: в одних случаях она обеспечивает формирование совершенно новых поведенческих стереотипов, навыков, знаний, в других – выборочно затормаживает инстинктивные реакции, которыми человек бывает наделен от рождения.

И как всякая филогенетически молодая функция, возможно еще находящаяся в стадии развития, эта программа нередко показывает свою недостаточную эффективность, дает "сбои" в работе. На это обстоятельство в свое время указывал еще 3. Фрейд, невесело констатируя, что "мера внутреннего освоения культурных достижений в социуме очень различна". "Мы с изумлением и тревогой замечаем, - добавлял автор, - что большинство людей повинуется этим культурным запретам только под давлением внешнего принуждения, иными словами, только там, где это принуждение может быть действенным, и до тех пор, пока его следует опасаться... Бесконечное множество культурных людей... не перестают вредить другим ложью, обманом и клеветой, если это можно делать безнаказанно, и, по всей вероятности, это было и прежде, в течение многих культурных эпох" (5, с. 370).

Высказанное выше положение в определенной степени затрагивает концепцию о соотношении биологических и социальных факторов личности. Диалектика социального и биологического в человеке, как известно, состоит в том, что биологическое, являясь более низкой формой движения материи, служит предпосылкой для развития социальной сущности человека, не входя в нее.

Важным здесь следует считать то обстоятельство, что функция наследования пожизненных гипнотических программ, как и сама способность к гипнопрограммированию, в большей степени тяготеет к биологической сущности человека, тогда как содержательная сторона формирования актуальных социальных (культурных) доминант находится под влиянием второй комплексной гипнотической программы, ответственной за функцию обучения индивида.

Принято считать, что культура, будучи исключительно функцией обучения, не имеет никакого отношения к системам биологического наследования функций. Однако, американские исследователи Э. Уилсон и Ч. Ламсден, включая в понятие культуры "все формы мыслительной деятельности и поведения человека, способность создавать артефакты и оперировать ими, передающуюся от одного поколения к другому путем социального обучения" в определенной степени допускают возможность "генно-культурной передачи", во всяком случае, в ее наиболее общих планах (6).

В настоящее время уже нет сомнений в том, что, несмотря на свою уникальную способность к обучению, человек появляется на свет отнюдь не "чистой доской" (tabula rasa) и что во многих отношениях он как бы заранее запрограммирован. В частности, его системы переработки информации настроены на восприятие вполне определен- ного круга стимулов и их сочетаний, и на то, чтобы отвечать на них определенными действиями (7).

Не исключено, что именно зги генетические механизмы, в конечном счете, ответственны за формирование и самих "титанов культуры", и их выдающихся гипнотических способностей, как

неотъемлемого атрибута гениальности. В связи с данным предположением в исследуемой проблеме очерчиваются две достаточно самостоятельных стороны, в одной из них исследуется "гипноз делающих культуру", во второй - феномен культуры рассматривается как особая форма гипнотической защиты.

Приступая к обсуждению первой стороны вышеуказанной проблемы, следует подчеркнуть, что человеческую культуру, как известно, всегда делали и делают "мессии", которым выпадает далеко не лучшая участь за их нетерпимость к рутине и застою в той или иной сфере общественной жизни. Тот факт, что никто из них не начинал с абсолютного начала не снижает их личной значимости Гений этих личностей выражался в том, что они решали задачи, которые в соответствующее время назревали в культуре, в сознании общества и отдельных людей или уже формулировались их предшественниками, но делали это лучше, глубже, ярче других. И все же подавляющее количество великих мировых вопросов ставили и развивали во всей полноте и весомости именно отдельные гении. Их идеи становились учениями, верой масс, овладевали душами и, в конечном счете, преображали мир.

С великим почтением мы говорим об этике Конфуция, логике Аристотеля, диалектике Гегеля, теории условных рефлексов Павлова, квантовой механике Бора и пр. Но мы же с равным уважением вспоминаем о "Сикстинской мадонне" Рафаэля, "Дон Кихоте" Сервантеса, "Высокой мессе" Баха, "Фаусте" Гете, "Братьях Карамазовых" Достоевского, осветивших глубинные проблемы человеческого бытия и смыслы моральных ценностей.

Однако в данном случае речь идет не только о масштабности дел гениев, но и необычном влиянии их личности и их творчества на человечество в целом. Применительно к сфере искусства этот вопрос уже обсуждался нами в специальной работе (8) Специфика же массового влияния гениев культуры иных ее сфер посредством своих творений на массы несколько отличается от действия шедевров искусства, однако, неизменным остается исключительно высокий социальный престиж их личности.

Ж. Гюйо, анализируя социологические особенности культуры, объясняет влияние гениев на толпу силой их притяжения, их воздействием на общество, "которое они увлекают". "Если Наполеон увлекает за собою силой воли, то Корнель и Виктор Гюго увлекают их не менее, но другим способом" (9).

Более близки к развиваемой здесь концепции высказывания Эмиля Геннекена, объясняющего секрет влияния гения на людей "игрой притяжений и отталкиваний", силою "магнетического привлечения к себе средством внушения. Эта власть великого художника тем сильнее, чем более сходна душа его читателей или слушателей с душой самого художника или его героев".

В теории, основанной на культе гения, пророка, вождя, его гипнотической властной силе, духовному магическому действию, обозначаемому странным термином "харизма" (carism), который ввел немецкий социолог Макс Вебер, придается первостепенное значение По мысли автора этого термина некая гипнотическая сила присуща вождям, которые повергают массы в транс и становятся объектами их обожания. Черчилль, к примеру, обладал этим качеством так же, как и Мао Цзе Дун, Сталин, Де Голль, Тито, папа Иоанн Павел II и мн. др (10).

Видный французский социолог Серж Московичи полагает, что, будучи однажды признанной, харнзма действует как символическое плацебо Последнее производит гипнотический эффект на того, кто входит в контакт с его носителем Как и безобидное лекарство, которое гасит боль, лечит потому, что прописано врачом "Несмотря на прогресс науки, - пишет Московичи, - постоянно убеждаешься, что лекарством для одного человека является другой человек, это самый универсальный наркотик" И далее: "харизма .. вызывает аналогии с необычайной способностью африканских вождей к излучению и с "триумфальным талисманом" царей Гомера, величие, которое, как предпола­галось, придавало им абсолютную магическую силу" (11)

Таким образом, всякое новшество в культуре, как результат функции научения, - это реализация достижений творческой личности, свершающаяся на основе массового внушения Являясь обогащенным продолжением процессов подражания и психического заражения, внушение представляет собою самые различные формы внедрения в сознание людей (в осознанной или бессознательной форме) определенных установок, правил, норм, положений, регулирующих поведение в культуре (12) Как правило, внушения более эффективно и прочно осуществляются в трансовых "учебных состояниях", о которых говорилось выше

Приведенные выше материалы и собственные данные гиппологических исследований дают основание говорить о том, что высокая индуктивная действенность гениальных людей обусловлена рядом обстоятельств, которые отмечаются ниже.

Вряд ли кто станет оспаривать установившееся в науке воззрение: гений велик потому, что обладает по-своему совершенным мозгом В то же время, как установлено рядом исследователей, совершенный творческий мозг должен обладать таким уникальным качеством, как произвольное вызывание у себя определенных форм гипнотических состояний, в которых центральная нервная система приобретает максимальную степень пластичности нервных механизмов, необходимой для эффективного осуществления аналитико-синтетических процессов

Еще Карл Юнг, исследуя психологию оккультных феноменов (1902), отметил наличие сходных состояний у пророков, поэтов, основателей религиозных движений и у больших ученых Сознание творцов, считал автор, может овладевать содержанием, идущим из тайников подсознания и придавать ему религиозную или художественную форму У выдающихся людей имеется интуиция, "далеко превосходящая сознательный ум", и открывается она в трансовых состояниях Состояние же транса, гипноз Юнг характеризовал как специфическое единство рационального и иррационального, обладающее способностью интуитивного прозрения и озарения, которое сближает его с мифологическим мышлением Именно в состоянии транса человек проявляет способности и демонстрирует знания, отсутствующие у него в обычном состоянии На подобные факты указывал еще Э. Тейлор в "Первобытной культуре" (1939).

Кстати, может быть именно поэтому, как тонко подметил Р. Бэндлер, один из разработчиков нейролингвистического программирования, "люди гораздо больше уважают себя в гипнотически измененных состояниях сознания, чем в бодрствующем состоянии" (13). Все сказанное выше дает основание сформулировать первый тезис об особенностях личности гения: постоянная тренировка систем гипнотической индукции ведет к общему повышению воздействующей силы его психики на состояние окружающих его людей, делая их более программируемыми и внушаемыми.

В наших работах по одновременному исследованию состояний гипнотизера и гипнотизируемого (1978) были получены данные электроэнцефалографии (ЭЭГ), которые с высокой степенью достоверности показали, что процесс гипнотизирования вызывает параллельные идентичные и однонаправленные изменения ЭЭГ у гипнотизирующего и гипнотизируемого субъекта Другими словами, внушающий приводит в гипнотическое состояние внушаемого через формирование у себя самого именно этого состояния Данный феномен иногда достигает такой степени выраженности, что гипнотизер засыпает раньше гипнотизируемого.

Данный пример показывает, что влияние гения на окружающих можно представить в виде психической индукции: решая свои проблемы, он привычно и неосознанно вводит себя в транс и невольно наводит его вокруг себя. Исходя из этого обстоятельства, наш первый тезис необходимо дополнить вторым следующим образом: не бывает гениальных личностей без гениальной способности к гипнотизированию и внушению (об этом они сами могут даже не знать).

Все сказанное выше представляет собой первую часть данного исследования Во второй его половине представленной ниже, рассматривается специфика влияния на социум того своеобразного "продукта", создаваемого гениями, который именуется "культурой" Впервые положение о защитной роли культурных "надстроек" в жизни человечества было сформулировано Фрейдом, хотя и в достаточно замысловатой форме. Согласно его точке зрения "религия и невроз - это защита против неуверенности и страха, порожденных подавленными влечениями". В соответствии с этим религия - универсальный невроз навязчивости, и набожный человек в высокой степени защищен от из- вестных невротических заболеваний потому, что "восприятие общего невроза избавляет его от вырабатывания личного невроза" (5, с. 401).

Видным последователем Фрейда, применившим принципы психоанализа в изучении экзотических культур, был Г Рохейм. Воспринимая культуру, как творение Эроса, в длительном периоде детства он видел ключ к пониманию культуры. Человеку после рождения предстоит длительный период обучения, и учреждения культуры способствуют выполнению именно этой задачи. Большое значение в развитии культуры Рохейм придавал сублимации, как творческой силе. Если неврозы изолируют личность, то сублимация соединяет людей, творит нечто новое в культуре. В целом же культура, отмечал исследователь, "есть система психической защиты" от напряженности и деструктивных сил (14).

Несомненно, что мысль о терапевтической роли культуры в обществе была существенно активизирована книгой немецкого социального психолога Т. Ахелиса "Экстаз и его роль в культуре", вышедшей в начале XX века. На ее страницах характеризовались разнообразные экстатические состояния, и высказывалась мысль о социально-компенсирующей функции мистических движений. К тому же в Швеции в 1924 г. 3. Линдерхольм выдвинул гипотезу о том, что экстатическая тенденция имеет глубокие корни в душевной организации человека.

Специальными исследованиями установлено, что в современном мире ритуалы с экстатической составляющей встречаются более чем в 90% из 488 традиционных культур. Основная часть экстатических состояний - психологическая зашита общества. Так в культурно приемлемой форме разрешаются внутренние конфликты между индивидуальными желаниями и культурными нормами, уменьшается вероятность психологических дисфункций.

Однако возможности культуры как терапевтического феномена не ограничиваются использованием экстаза, а представлены значительно шире. Сама культура и рост информированности организма, обусловленный обучением, выполняет важнейшую жизненную функцию, существенно повышая резервы организма. Так эффективно работающий исследовательский аппарат человека изменяется каждый раз, когда приобретает новое знание. Вобрав в себя новую информацию, организм не остается прежним. "Вновь приобретенное знание, - отмечает К. Лоренц, - повышает шансы приобретения энергии и тем самым вероятность дальнейшего получения знаний" (2, с. 266). Именно данное свойство культуры лежит в основе ее психотерапевтического действия, что дало основание У. Самнеру определить ее как "совокупность приспособлений человека к его жизненным условиям" (15).

Еще более действенную психокоррекционную функцию видит в культуре Г.Стейн, полагая, что она представляет собой "поиски врачевания в современном мире". В связи с таким определением культуры как предмета психоантропологии, автор ставит вопрос о переформулировке ее понятия, а точнее - о новом акценте в ее понимании. Стейн считает, что определение культуры должно быть более психогенным и предлагает рассматривать ее в качестве "вместилища", "контейнера", в котором "представлены бессознательные фантазии, страхи и защиты против них". Культура, согласно этой точке зрения, есть поиски терапии, так как в современном обществе выживание в физическом мире стало вторичной задачей по сравнению с выживанием в интерпсихическом континууме. "А посредством культуры, -утверждает Г. Стейн, - мы объективируем наши внутренние страхи, надежды на внешний контроль" (16).

Не менее важную терапевтическую роль видел в культуре и другой американский психоантрополог У. Ла Барре. Важнейшим аспектом деятельности этого ученого является исследование психологических механизмов защиты, которые представлены в культуре, как социальном образовании. Имеются в виду различные типы ритуалов, выполняющих психотерапевтические функции, алкоголь, наркотики, галлюциногены. Последние, по мнению автора, сыграли определенную роль в возникновении религии и некоторых культурных традиций. В связи с этим он считает необходимым рассматривать религию в качестве социального феномена, а ритуал - неким "гипнотически-галлюцинаторным культурогенным заменителем реальной действительности". Ла Барре настаивает на социогенной природе многих как соматических, так и психических заболеваний в современную эпоху. При этом он полагает, что "нет причин, чтобы и терапия не была бы социогенной тоже" (17).

Своеобразным видением движущих сил социальных процессов отличается американский этноботаник и визионер Теренс Маккенна. В отличие от предыдущих авторов, терапевтическую сторону культуры он связывает только с "разумным" использованием наркотиков и считает, что всемирный триумф западных ценностей привел нас как вид в состояние затяжного невроза из-за отсутствия связи с бессознательным, которую хорошо обеспечивают психоделики. Из-за этого, по мысли исследователя, на континенте произошел психический сдвиг, который вверг цивилизацию в два тысячелетия религиозной мании и гонений, войн, материализма и рационализма (18, с. 99). Для Т. Маккенны "совершенно очевидно, что приватное применение психоактивных веществ, легальных и нелегальных, будет все более и более становиться частью будущего становящейся культуры" (18, с. 17).

Пожалуй, нет оснований, чтобы здесь сразу же не привести прямо противоположного суждения на этот счет российского социолога И.В. Бестужева-Лады, считающего, что "наркотизация общества в целом и в любом из ее аспектов никак не может быть отнесена к достижениям, к сфере культуры, и на этом основании целиком относится к сфере антикультуры". Но последняя, считает автор, несет в себе "подрыв сил, разложение общества, ускорение происходящих в нем негативных катастрофических таким определением культуры как предмета психоантропологии, автор ставит вопрос о переформулировке ее понятия, а точнее - о новом акценте в ее понимании. Стейн считает, что определение культуры должно быть более психогенным и предлагает рассматривать ее в качестве "вместилища", "контейнера", в котором "представлены бессознательные фантазии, страхи и защиты против них". Культура, согласно этой точке зрения, есть поиски терапии, так как в современном обществе выживание в физическом мире стало вторичной задачей по сравнению с выживанием в интерпсихическом континууме. "А посредством культуры, -утверждает Г. Стейн, - мы объективируем наши внутренние страхи, надежды на внешний контроль" (16).

Не менее важную терапевтическую роль видел в культуре и другой американский психоантрополог У. Ла Барре. Важнейшим аспектом деятельности этого ученого является исследование психологических механизмов защиты, которые представлены в культуре, как социальном образовании. Имеются в виду различные типы ритуалов, выполняющих психотерапевтические функции, алкоголь, наркотики, галлюциногены. Последние, по мнению автора, сыграли определенную роль в возникновении религии и некоторых культурных традиций. В связи с этим он считает необходимым рассматривать религию в качестве социального феномена, а ритуал - неким "гипнотически-галлюцинаторным культурогенным заменителем реальной действительности". Ла Барре настаивает на социогенной природе многих как соматических, так и психических заболеваний в современную эпоху. При этом он полагает, что "нет причин, чтобы и терапия не была бы социогенной тоже" (17).

Своеобразным видением движущих сил социальных процессов отличается американский этноботаник и визионер Теренс Маккенна. В отличие от предыдущих авторов, терапевтическую сторону культуры он связывает только с "разумным" использованием наркотиков и считает, что всемирный триумф западных ценностей привел нас как вид в состояние затяжного невроза из-за отсутствия связи с бессознательным, которую хорошо обеспечивают психоделики. Из-за этого, по мысли исследователя, на континенте произошел психический сдвиг, который вверг цивилизацию в два тысячелетия религиозной мании и гонений, войн, материализма и рационализма (18, с. 99). Для Т. Маккенны "совершенно очевидно, что приватное применение психоактивных веществ, легальных и нелегальных, будет все более и более становиться частью будущего становящейся культуры" (18, с. 17).

Пожалуй, нет оснований, чтобы здесь сразу же не привести прямо противоположного суждения на этот счет российского социолога И.В. Бестужева-Лады, считающего, что "наркотизация общества в целом и в любом из ее аспектов никак не может быть отнесена к достижениям, к сфере культуры, и на этом основании целиком относится к сфере антикультуры". Но последняя, считает автор, несет в себе "подрыв сил, разложение общества, ускорение происходящих в нем негативных катастрофических процессов" (19, с. 300).

В перечисленных работах указаны лишь общие взгляды на прагматические стороны культуры в жизни общества. Однако без особого труда здесь усматривается явный теоретический пробел - отсутствие систематизации видов терапевтических форм и средств культуры, которые уже достаточно четко обозначились в работах современных исследователей.

С наиболее общей точки зрения виды культурных воздействий подразделяются на средства, преимущественно повышающие информированность индивидуума и приемы, формирующие различного рода трансовые состояния. Последние включают подавляющее большинство культурных действий.

Среди терапевтических средств культуры в настоящее время можно выделить следующие их виды:

1. Стимуляторы проявлений экзистенциального обладания(Э. Фромм), мобилизующие физические и духовные силы человека. Эту фундаментальную терапевтическую роль культуры было бы точнее назвать адаптогенной, так как она непосредственно направлена на повышение функциональной надежности человеческого организма, его биологической выживаемости в данной среде. Это относится к нашему телу и ко всему необходимому для удовлетворения жизненных потребностей. Экзистенциальное обладание (обладание собственным существованием) представляет собой рационально обусловленное стремление к самосохранению и не вступает в противоречие с разумным бытием. В системе культурных явлений эта социальная функция дала начало многим наукам адаптогенного плана (гигиене, профилактике, экологии, генетике и др.).

2. Непроизвольная медитация,осуществляющаяся посредством чтения художественной литературы, восприятия произведений музыкального и визуального характера. Известно, что лечение чтением (так называемая библиотерапия) в настоящее время входит также одним из звеньев в систему психотерапии. Методика этого воздействия представляет собой сложное сочетание книговедения, психологии и психотерапии (В.Н. Мясищев). Нередко библиотерапия, помимо медитационного фактора, выступает поставщиком литературного материала для систематических групповых дискуссий (Kondas О., 1973). В таких случаях лечебно-педагогических процесс становится психагогическим, так как представляет психотерапию через перевоспитание. Лечебное действие музыки на организм человека известно с древних времен. Первые попытки научного объяснения этого феномена относятся к XVTJ в , а широкие экспериментальные исследования - к ХТХ. Большое значение музыке в системе лечения психических больных придавали С.С. Корсаков, В.Б. Бехтерев и другие русские ученые. За рубежом такого рода работы проводили Schwabe Ch.(1974) и Galinska E. (1977). таким определением культуры как предмета психоантропологии, автор ставит вопрос о переформулировке ее понятия, а точнее - о новом акценте в ее понимании. Стейн считает, что определение культуры должно быть более психогенным и предлагает рассматривать ее в качестве "вместилища", "контейнера", в котором "представлены бессознательные фантазии, страхи и защиты против них". Культура, согласно этой точке зрения, есть поиски терапии, так как в современном обществе выживание в физическом мире стало вторичной задачей по сравнению с выживанием в интерпсихическом континууме. "А посредством культуры, -утверждает Г. Стейн, - мы объективируем наши внутренние страхи, надежды на внешний контроль" (16).

Не менее важную терапевтическую роль видел в культуре и другой американский психоантрополог У. Ла Барре. Важнейшим аспектом деятельности этого ученого является исследование психологических механизмов защиты, которые представлены в культуре, как социальном образовании. Имеются в виду различные типы ритуалов, выполняющих психотерапевтические функции, алкоголь, наркотики, галлюциногены. Последние, по мнению автора, сыграли определенную роль в возникновении религии и некоторых культурных традиций. В связи с этим он считает необходимым рассматривать религию в качестве социального феномена, а ритуал - неким "гипнотически-галлюцинаторным культурогенным заменителем реальной действительности". Ла Барре настаивает на социогенной природе многих как соматических, так и психических заболеваний в современную эпоху. При этом он полагает, что "нет причин, чтобы и терапия не была бы социогенной тоже" (17).

Своеобразным видением движущих сил социальных процессов отличается американский
этноботаник и визионер Теренс Маккенна. В отличие от предыдущих авторов, терапевтическую
сторону культуры он связывает только с "разумным" использованием наркотиков и считает, что
всемирный триумф западных ценностей привел нас как вид в состояние затяжного невроза из-за
отсутствия связи с бессознательным, которую хорошо обеспечивают психоделики. Из-за этого,
по мысли исследователя, на континенте произошел психический сдвиг, который вверг
цивилизацию в два тысячелетия религиозной мании и гонений, войн, материализма и
рационализма (18, с. 99). Для Т. Маккенны "совершенно очевидно, что приватное
применение психоактивных веществ, легальных и нелегальных, будет все более и более
становиться частью будущего становящейся культуры" (18, с. 17).

Пожалуй, нет оснований, чтобы здесь сразу же не привести прямо противоположного суждения на этот счет российского социолога И.В. Бестужева-Лады, считающего, что "наркотизация общества в целом и в любом из ее аспектов никак не может быть отнесена к достижениям, к сфере культуры, и на этом основании целиком относится к сфере антикультуры". Но последняя, считает автор, несет в себе "подрыв сил,

разложение общества, ускорение происходящих в нем негативных катастрофических процессов" (19, с. 300).

В перечисленных работах указаны лишь общие взгляды на прагматические стороны
культуры в жизни общества. Однако без особого труда здесь усматривается явный
теоретический пробел - отсутствие систематизации видов терапевтических форм и средств
культуры, которые уже достаточно четко обозначились в работах современных исследователей.

С наиболее общей точки зрения виды культурных воздействий подразделяются на средства, преимущественно повышающие информированность индивидуума и приемы, формирующие различного рода трансовые состояния. Последние включают подавляющее большинство культурных действий.

Среди терапевтических средств культуры в настоящее время можно выделить следующие их виды:

1. Стимуляторы проявлений экзистенциального обладания(Э. Фромм), мобилизующие физические и духовные силы человека. Эту фундаментальную терапевтическую роль культуры было бы точнее назвать адаптогенной, так как она непосредственно направлена на повышение функциональной надежности человеческого организма, его биологической выживаемости в данной среде. Это относится к нашему телу и ко всему необходимому для удовлетворения жизненных потребностей. Экзистенциальное обладание (обладание собственным существованием) представляет собой рационально обусловленное стремление к самосохранению и не вступает в противоречие с разумным бытием. В системе культурных явлений эта социальная функция дала начало многим наукам адаптогенного плана (гигиене, профилактике, экологии, генетике и др.).

2. Непроизвольная медитация,осуществляющаяся посредством чтения художественной литературы, восприятия произведений музыкального и визуального характера. Известно, что лечение чтением (так называемая библиотерапия) в настоящее время входит также одним из звеньев в систему психотерапии. Методика этого воздействия представляет собой сложное сочетание книговедения, психологии и психотерапии (В.Н. Мясищев). Нередко библиотерапия, помимо медитационного фактора, выступает поставщиком литературного материала для систематических групповых дискуссий (Kondas О., 1973). В таких случаях лечебно-педагогических процесс становится психагогическим, так как представляет психотерапию через перевоспитание. Лечебное действие музыки на организм человека известно с древних времен. Первые попытки научного объяснения этого феномена относятся к XVTJ в , а широкие экспериментальные исследования - к ХТХ. Большое значение музыке в системе лечения психических больных придавали С.С. Корсаков, В.Б. Бехтерев и другие русские ученые. За рубежом такого рода работы проводили Schwabe Ch.(1974) и Galinska E. (1977). Выделяют 4 основных направления лечебного действия музыкотерапии: эмоциональное активирование в ходе вербальной психотерапии; развитие навыков межличностного общения (коммуникативных функций и способностей); регулирующее влияние на психовегетативные процессы; повышение эстетических способностей. Перечисленные воздействия, как правило, реализуются в легких степенях медитативных состояний. Аналогичным образом действует на человека и "визуальная музыка" - произведения искусства, использующие язык визуальной и пластической экспрессии.

Отдельные ветви данного направления психокоррекции в 50-х годах текущего столетия были объединены термином "арт-терапии". С ее развитием связываются надежды на создание такой гуманной, "синтетической" методологии, которая учитывала бы достижения научной мысли и опыт искусства, интеллект человека и его чувства, потребность в рефлексии и жажду действия, план телесный и план духовный (20). Особенность действия данной разновидности эстетотерапни заключается в более конкретной направленности порождаемых образных ассоциаций, их большей привязанности к реалиям жизни.

3. Катарсис(греч. katharsis - очищение) - термин античной эстетики, обозначающий выраженный больше, чем в предыдущем случае трансовый аспект воздействия искусства на человека. Теорию очищения души от вредных страстей (гнева, вожделения, страха и т.п.) разработали пифагорейцы, воздействуя на человека специально подобранной музыкой. Существовала легенда, что Пифагору удавалось с помощью музыки "очищать" людей не только от душевных, но и телесных недугов. Собственно же эстетическое осмысление катарсиса было дано Аристотелем.

Современная психология искусства рассматривает катарсис как "самосгорание" противоположных аффектов под воздействием прекрасного, как своеобразный разряд нервной энергии. Этот процесс, "психологического очищения" в отличие от медитации может подниматься до уровней высокого эмоционального напряжения (потрясения), когда радость переживается не только от открывшегося смысла, но и от самого акта открытия.

В обыденной жизни этот процесс "разрядки" нервного напряжения осуществляется в разнообразных формах. Из истории известны примеры виртуозного дара слез у женщин племени маори, повальная слезливость людей в XVTTT веке. Катартическая разрядка через повышенную двигательную активность (пляски, песни) или же напряженное сосредоточение внимания при созерцании предметов искусства является одной из важных сторон психотерапевтической роли явлений культуры. "Все наше поведение, - считал Л.С. Выготский, - есть не что иное, как процесс уравновешивания организма со средой .". В процессе этого уравновешивания "всегда есть такие возбуждения энергии, которые не могут найти себе выход в полезной работе. Тогда возникает необходимость в том, чтобы уравновешивать наш баланс с миром. И вот эти... разряды и траты не пошедшей в дело энергии и принадлежат к биологической функции искусства" (21)

Таким образом, искусство, способствуя благотворному разряду нервной энергии, принимает участие в адаптивном регулировании организма в критические минуты нашей жизни. Ведь именно в критических точках нашего пути мы часто обращаемся к психотерапевтическому свойству культуры точно так же, как в далеком прошлом наши предки обращались к магии и получали аналогичное облегчение.

4. Преодоление "экзистенциального вакуума".Не будучи следствием невроза, в его общепринятом понимании, "экзистенциальный вакуум" (В. Франкл, 1968) вполне может быть его причиной. В таком случае говорят о ноогенном неврозе, который вызывается духовной проблемой, моральным или этическим конфликтом и чаще всего бывает следствием коллективных недугов наших дней. Наиболее распространенным "экзистенциальный вакуум" бывает в тех социальных образованиях, в которых стремление к духовному смыслу бытия заменяется стремлением к деньгам, как универсальной ценности жизни. Такого рода однобокое восприятие мира приводит к доминированию техногенной культуры над ее гуманитарными составляющими. Именно техногенные начала жизни создают центробежные силы, которые не дают человеку возможности сформировать внутри себя иные ценностные смыслы.

Наблюдаемые повсеместно явления "экзистенциального вакуума", как правило, объясняются не тем, что индивид не удовлетворяет свои потребности, а тем, что сами эти потребности перестают его удовлетворять. Рациональный и иррациональный аспекты бытия оказались рассогласованными, и такая патологическая расщепленность приводит к духовной стагнации, пустоте, депрессивности.

Характерно, что сами лица, страдающие такого рода недугом, заметили на себе целебное действие выдающихся произведений искусства. Шедевры Леонардо да Винчи, Рафаэля, музыка Баха, Моцарта, Гайдна своей неземной красотой и духовностью неизменно убеждают, что в человеческом существовании есть непреходящий глубокий и даже предельный смысл. Этот смысл полнее раскрывается че