Функциональный вакуум

Обращаясь к рассмотрению второй слагаемой функционального кризиса российской науки, следует сформулировать предварительное утверждение о том, что в любом обществе наука выполняет когнитивные и социальные функции, и, если ее когнитивные функции достаточно универсальны, то социальные достаточно вариативны и зависят от особенностей общества.

Когнитивные функции отечественной науки были теми же, что и в других странах: состояли в производстве нового знания, объяснении мира и т. д., хотя ее социальный контекст подчас порождал специфические когнитивные образования вроде научного коммунизма или теории Лысенко. А вот ее социальные функции были весьма специфичны и выражали особенности советского общества. Принято считать, что основная социальная функция естественной науки в советском обществе состояла в укреплении оборонной мощи государства, а общественной науки - в “промывании мозгов” и укреплении господствовавшей идеологии. Можно добавить и еще одну - “престижную” функцию: наука позволяла запускать спутники и тем самым использовалась для демонстрации успехов советского государства, преимуществ социализма и т. п., удовлетворяя весьма характерное для советских людей желание быть впереди планеты всей.

Естественно, эти функции науки носили макросоциальный характер, далеко не всегда трансформируясь в соответствующие мотивы ученых и определенное содержание конкретных научных исследований. Отнюдь не каждый советский естествоиспытатель думал об укреплении оборонной мощи государства, равно как далеко не всякий советский обществовед преследовал идеологические цели. Но наука как социальный институт пользовалась поддержкой властей предержащих и щедро финансировалась (в советские годы на нее выделялось до 5-7 % ВВП) главным образом благодаря выполнению ею именно этих функций, жизненно важных для советской системы. И вполне закономерно, что, как отмечают историки науки, практически любое естественнонаучное исследование имело если не прямое, то, как минимум косвенное отношение к военным целям, а любая работа в области общественных наук - идеологическую подоплеку, пусть во многом ритуальную - в виде ссылок на работы классиков марксизма и (или) решения партийных съездов, но необходимую.

Изменения, произошедшие в нашем обществе, сделали все три основные социальные функции отечественной науки не востребованными, поскольку на смену гонке вооружений пришла гонка разоружений, общегосударственная идеология отсутствует, а о престиже государства властей предержащие иногда вспоминают лишь в своих предвыборных речах. Все это сделало основные социальные функции советской науки не только не нужными, но и противоречащими преобладающим в современном российском обществе установкам.

Свято место пусто не бывает, и было вполне естественным ожидать, что наука у нас никогда не останется не у дел, а на смену ее специфически советским функциям придут функции, которые она выполняет в цивилизованном обществе - такие как обеспечение технического и социального прогресса, ускоренного развития экономики и др. Особые надежды, разумеется, возлагались, на “рыночную” функцию науки - создание ею нового знания, которое позволяет производить новую, более конкурентоспособную продукцию и получать прибыль. В идеале - для нашей страны - и в реальности - для цивилизованных стран - это выглядит так: ученый совершает открытие, инженер делает на его основе изобретение, производитель материализует это изобретение в новой продукции, которую бизнесмен успешно продает, делясь полученной прибылью с ученым, инженером и производителем, - чтобы цикл вновь повторился. Естественно, эта цепочка работает, если присутствуют и исправны все ее звенья: не только ученый и инженер, но и производитель, жадно ждущий новых разработок и всегда готовый их материализовать, и бизнесмен, нацеленный на получение прибыли именно в сфере производства, понимающий необходимость финансировать науку, и др. Если же какая-либо из этих социально необходимых фигур отсутствует, то цепочка, связывающая науку и рынок, разрывается. Если производство чахнет, а общество устроено так, что прибыль образуется где угодно, но не в сфере производства, то общество оказывается неспособным потреблять научное знание. Неприспособленность всей нашей экономики, построенной преимущественно на спекулятивно-финансовых операциях, к потреблению научного знания лишает нашу науку возможности исправно выполнять свою “рыночную” функцию. В результате девальвация советских функций отечественной науки не компенсирована обретением ею “рыночной функции”. И на месте ее социальных функций возник функциональный вакуум, который в массовом сознании неизбежно трансформируется в представление о ненужности науки нашему обществу.

В принципе вакуум на месте социальных функций науки может быть заполнен за счет ее когнитивных функций - путем утверждения в массовом сознании веры в то, что наука производит новое знание, и этого самого по себе достаточно для того, чтобы ее холить и лелеять. Именно данный прием “функционального замещения” - замещения социальных функций науки ее когнитивными функциями, усиленный метафорами вроде “наука - путь в будущее”, “наука открывает неизведанное” и т. д. - обычно и используют защитники отечественной науки, взывающие к нашему обществу и власть имущим не разрушать ее дальше. Акцентирование когнитивных функций науки обычно сопровождается утверждением ее самоценности, лежащим в основе увещеваний сохранить отечественную науку в виду ее уникальности или славных традиций.

Подобная агитация, естественно, предполагает определенного адресата - члена правительства, министра финансов, влиятельного политика, рядового гражданина или кого-то еще, в иерархии ценностей которого такие ценности как постижение нового (но необязательно практически полезного), самоценность познавательного процесса, приоткрытие завесы в будущее (но опять же без прагматического умысла) занимают ведущие места. Было бы ошибкой объявлять подобного адресата мифическим персонажем, аналогичным строителю коммунизма или абсолютно честному российскому предпринимателю. Достаточно вспомнить, что вплоть до 80-х годов сознание советских граждан было пропитано своеобразным “романтическим сциентизмом”: убежденностью в том, что наука вскоре не только решит все земные проблемы, но и откроет завесу в прекрасное будущее, которое виделось не на Земле - в скучных склоках между политиками, а в космосе - в увлекательных контактах с иноземными цивилизациями.

Разумеется, к обществу, пропитанному “романтическим сциентизмом”, можно апеллировать с утверждениями о самоценности науки, равно как и с видением ее функционального предназначения в “расширении горизонтов познания” или “приоткрытии завесы в будущее”. И вполне закономерно, что, как показывали социологические опросы того времени, большинство родителей мечтали видеть своих детей учеными и космонавтами. Большие затраты на науку тоже не вызывали раздражения, верным индикатором которого служили анекдоты и другие порождения “кухонной политики”.

Но все изменилось. Современное российское общество не менее прагматически ориентировано и пропитано “здесь и теперь - психологией”, чем общество западных стран. Степень прагматической ориентированности наших сограждан, конечно, не следует переоценивать. Опросы показывают, что в иерархии их основных жизненных ценностей ориентации на создание хорошей семьи или получение интересной работы занимают более высокое место, чем ориентация на заработок; среди основных мотивов выбора профессии предоставляемые ею возможности самореализации преобладают над материальными соображениями; а конкурс на гуманитарные факультеты МГУ и РГГУ уже несколько лет подряд выше, чем в вузы, дающие потребное на нашем рынке экономическое и юридическое образование.

Тем не менее, в современном российском массовом сознании отчетливо проступают установки, идущие вразрез с прежним отношением к науке. “Здесь и теперь - психология” наиболее рельефно проявляется в нежелании чего-либо ждать, а тем более жертвовать удовольствиями сегодняшнего дня ради будущего, что явилось естественной реакцией на длительное навязывание “модуса ожидания” - преодоления “временных трудностей”, коммунизма, светлого будущего или чего-то еще. Наука же предполагает достаточно длительное ожидание результата, который к тому же далеко не гарантирован, и поэтому она не делается и не поддерживается нетерпеливыми.

Выраженный интеллектуализм, подчас доходивший до настоящего культа мысли, как одна из главных характеристик социально-психологической атмосферы советского общества, по крайней мере, его образованной части, проявлявшийся в том, что, скажем, красота мысли ценилась не ниже, чем прагматические ценности, любимыми способами времяпровождения были “почитать” и “поговорить”, а популярность таких людей как М. Мамардашвили, для которых мышление являлось их образом жизни, была сравнима с популярностью звезд эстрады, сменился весьма антиинтеллектуалистическим “культом дела” (деланием денег, заключения сделок и т. п.), на фоне которого прагматически ненаправленное мышление презрительно квалифицируется как пустая “болтовня”. Ну и конечно для типового носителя нового русского менталитета мало значат такие ценности как престиж государства, а перспективы превращения России в отсталую страну или в сырьевой придаток развитых стран оставляют его равнодушным.

Основные установки его менталитета противоречат ценностям, на которых основана система научного познания, и могли бы ужиться лишь с “рыночной” наукой, которой, как было показано, в современном российском обществе быть не может. В результате прежние социальные функции отечественной науки не только не замещаются ее “рыночной” функцией, но и не могут быть компенсированы ее когнитивными функциями, что превращает вакуум на месте социальных функций в ее общий функциональный кризис.

Функциональный кризис, конечно, затронул не всю нашу науку. На фоне остановленных синхрофазотронов и опустевших институтов естественнонаучного профиля наблюдается интересное явление, в возможность которого еще лет двадцать назад, когда естествознание считалось “настоящей” наукой, а общественные науки - их не слишком полезным придатком, было бы трудно поверить: процветание таких наук как социология, психология и политология. За последнее десятилетие в нашей стране возникло более сотни (!) новых социологических центров, количество политологов перевалило за пятьдесят тысяч, а психологи уверенно обосновались при всех известных политиках, во всех крупных банках и коммерческих структурах.

Чтобы понять это явление, недостаточно ограничиться общим тезисом о том, что основные проблемы нашего общества - социальные, политические и психологические, а полеты в иные миры для нас не столь актуальны, и поэтому наше общество предъявляет основной социальный заказ именно к социальным наукам. Функции науки полезно рассмотреть еще в одно плоскости - в зависимости от их адресата. Нетрудно заметить, что основные социальные функции советской науки были ее “государственными” функциями - состояли в укреплении оборонной мощи, престижа и идеологии тоталитарного государства. Функции, выполняемые наукой в цивилизованном обществе - производство нового знания, ускорение технического прогресса, “рыночная”, да и “чудотворческая” функции - это “общественные” функции, выполняемые ею в интересах всего общества или, по крайней мере, его значительной части. Консультирование политиков и обслуживание бизнесменов - это “элитарные” функции науки, выполняемые ею ради политической и экономической элиты.

Основная “клиентура” науки определяется характером общества. В тоталитарном обществе она выполняет преимущественно “государственные” функции, в демократическом - “общественные”, в элитаристском^[29] - “элитарные”. Наше общество - элитаристское и поэтому потребляет науку, в основном, в ее “элитарных” функциях. Политическая элита использует ту науку, которая полезна для зондирования (и зомбирования) общественного мнения, создания политических имиджей и подготовки избирательных компаний, бизнес-элита - науку, которая помогает подбирать персонал и продавать продукцию. В результате наблюдается внешне парадоксальный расцвет политологии, социологии и психологии, в то время как большинство других пребывает в “коме”.

Впрочем, расцвет отдельных научных дисциплин, точнее, их весьма специфической, ориентированной на практику, части, мало влияет на общее состояние российской науки и не размывает вывода о том, что она находится в глубоком функциональном кризисе. В массовом сознании этот кризис проявляется как ощущение ненужности науки и соответственно ученых нашему обществу, за которое это сознание возлагает ответственность не на общество, не способное использовать новое научное знание, а на отечественную науку, якобы не способную адаптироваться к рынку. Проявления такого отношения улавливаются опросами общественного мнения. Разговоры о разрушении российской науки и о нищете ученых вызывают не сочувствие, а раздражение у большинства наших сограждан, лишь незначительная часть которых видит пользу от фундаментальных наук. А научный труд превратился в одну из самых непопулярных профессий, причем не только из-за его смехотворной оплаты, но и из-за массовой убежденности в том, что наука нам не нужна.