Социально-философская рефлексия последствий развития науки и техники в 19 - начале 20 вв.

Глубочайшие исторические перемены, связанные с начавшимся в Англии в 18 в. промышленным переворотом и Великой французской революцией, привели к осознанию стремительного ускорения темпов исторического развития, которое выступает в качестве целостного процесса во всемирном масштабе. Разумеется, далеко не сразу одним из решающих факторов этих перемен были признаны наука и техника, но уже во второй половине 19 столетия это понимание получило широкое распространение. Выдающийся немецкий историк И. Г. Дройзен выразил его следующим образом: «Тысячи миллионов лошадиных сил, заключенных в паровых машинах, которые теперь работают в культурных странах мира, представляют собой масштаб исторического движения, преумножающего возможности человеческого господства над природой»^[40].

Техника и наука, таким образом, становятся своеобразным мерилом темпа и качества исторического развития. Иначе говоря, если на первом этапе становления техногенной цивилизации происходят важнейшие социокультурные изменения и создаются предпосылки для ускоренного развития науки и техники, то период с начала 19 в. вплоть до Первой мировой войны характеризуется как еще более масштабными социально-экономическими переменами, так и широчайшей реализацией открывшихся научно-технических возможностей. Именно на втором этапе развития техногенной цивилизации в результате предшествующих культурных, социальных и политических изменений происходит небывалый технологический взлет, в свою очередь оказывающий активное воздействие на социокультурную динамику.

Вполне естественно, что техника, техническое развитие и его последствия постепенно становятся регулярной темой социально-философского дискурса. Так, если замечание Аристотеля о последствиях механизации и автоматизации является случайным предвосхищением, то уже Гегель серьезно рассматривает перспективу замещения человека машиной как логичный результат абстракции в производстве^[41]. Еще ранее проявившиеся подходы - технологический оптимизм (доминирующий вплоть до 60-х годов 20 в.) и технологический пессимизм, а также амбивалентные оценки последствий технического прогресса перерастают в устойчивые традиции рефлексии над техникой.

Важным этапом рефлексии над техникой и ее ролью в развитии общества стало выявление связи определенного уровня технического развития (и даже конкретных технологий) с характером социально-экономических отношений и политическими процессами. Французский историк Ж. Мишле называл машину «наиболее мощным агентом демократического прогресса»^[42], не отрицая при этом негативных последствий, таких как превращение человека в часть машинного механизма, производственный травматизм, рост безработицы, углубление социальной дифференциации и т.д.

Еще более известно высказывание К. Маркса в «Нищете философии» о том, что «ветряная мельница даст вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница - общество во главе с промышленным капиталистом»^[43]. Буквальная трактовка этого высказывания дает основание видеть в нем проявление технического детерминизма. Однако, как отмечают многие комментаторы Маркса, в частности Й. Шумпетер^[44], социально-исторический процесс не может быть сведен только к последствиям развития техники и технологий. Скорее, здесь уместно говорить об экономическом детерминизме, когда определяющим фактором социального развития провозглашаются формы или условия производства. Ветряная и паровая мельницы выступают лишь как технические атрибуты производительных сил соответственно феодализма и капитализма.

Следует подчеркнуть, что базовые категории марксизма - производительные силы и производственные отношения - включают в себя расширительную трактовку техники - не только изобретения и искусственные предметные системы, но также и социальные аспекты возникновения и применения техники. Развитие техники должно анализироваться в связи с конкретными социальными формами трудовой деятельности: «Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов природы в пределах определенной общественной формы и посредством нее»^[45]. Тем самым марксистский подход расширяет спектр возможностей анализа последствий развития техники.

С другой стороны, Маркс указывает на активную роль техники, которая изменяет человеческие потребности и форму их удовлетворения. Маркс отмечал в «Капитале», что техника «вскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а вместе с тем и его общественных условий жизни и проистекающих из них духовных представлений»^[46]. Вместе с тем, негативные последствия техники связываются в марксистском анализе капиталистических производственных отношений не столько с ней самой, сколько с использованием техники в целях получения капиталистической прибыли. Соответственно использование техники в иных целях, в обществе, где отсутствует эксплуатация человека человеком позволяет в идеале устранить эти последствия^[47]. Позднее, уже в рамках вульгаризированного марксизма, такая интерпретация давала основания достаточно долго игнорировать негативные последствия технического развития по крайней мере как серьезную теоретическую проблему.

Значительный вклад К. Маркса в социально-философскую рефлексию над техникой дает сегодня основание Х. Ленку называть его «первым философом техники». Впрочем, сам термин «философия техники» был введен в 1877 г. Э. Каппом, а признание за философией техники статуса самостоятельной отрасли философии происходит еще позднее - в сер. 20 в. Период кон. 19 - нач. 20 вв. был временем становления парадигмы философии техники, причем свой вклад в этот процесс вносили как философы (Ф. Бон, А. Эспинас), так и инженеры (Э. Гартиг, Ф. Рело, А. Ридлер, П. К. Энгельмейер)^[48]. Вместе с тем, применительно к проблематике последствий технического развития можно говорить в основном об углублении и конкретизации тех оценок и подходов, которые были намечены еще ранее. Во многом дальнейшее осмысление этой проблематики происходило в порядке реакции на новые, поистине революционные технологии, вокруг которых начинали разворачиваться дискуссии с участием как специалистов в данной области техники, так и людей, способных судить о предмете лишь поверхностно, как наблюдатель или пользователь. Однако, прежде чем в ходе этих дискуссий была сформулирована идея контроля и рациональной оценки последствий технического развития, некоторые элементы такого контроля уже обнаруживаются в законодательстве и управленческой практике.

В качестве примера можно взять Германию, где одним из первых образцов государственного регулирования в сфере технологий повышенного риска (в частности, риска для здоровья обслуживающего персонала) явилось прусское законодательство 1831 г. о технологиях, основанных на использовании паровых котлов. Здесь следует иметь в виду, что Пруссия стремилась компенсировать свое индустриальное отставание от Англии мерами государственной поддержки индустриальных технологий. Регламентация, связанная с аспектами технического риска, представляла побочный, но весьма важный эффект этих протекционистских усилий прусского государства. Активное государственное вмешательство и регламентация в сфере индустриально-технического развития в принципе сохранялись вплоть до ноябрьской революции 1918 г. (пользуясь известной аналогией, можно даже говорить о «прусской модели» управления техническим развитием).

Следует отметить, что основанный в 1856 г. Союз немецких инженеров, а затем и другие объединения инженеров и техников Германии, выступали критиками чрезмерно жесткой государственной регламентации, способной превратиться в препятствие техническому прогрессу. Объединения компетентных специалистов, которые прекрасно представляли себе характер риска, связанного с использованием новых технологий, предлагали в связи с этим делегировать регламентирующие функции инженерно-техническим союзам. Можно сказать, что инженерно-технические объединения должны были взять на себя важные функции экспертной оценки технических проектов, определения стандартов безопасности, эксплуатационной надежности и т. д. Однако в этом случае решение переходило от бюрократов к техническим специалистам, тогда как общественность оставалась в стороне.

В более радикальной форме представления о том, что неконтролируемые последствия развития техники и еще более серьезные опасности, которые принесет людям в будущем технический прогресс, можно устранить путем концентрации политической власти в руках ученых и инженеров, находили свое выражение в технократических теориях и проектах. Первоисточником технократических представлений была платоновская модель идеального государства^[49], верховная власть в котором должна принадлежать философам. Но в отличие от платоновской модели или технократической утопии Ф. Бэкона, в технократических идеях и проектах 19 - нач. 20 вв. именно развитие индустрии, науки и техники, а не стремление создать идеальное общество, провозглашается решающим фактором сосредоточения политической власти в руках ученых и инженеров. Например, А. Сен-Симон в «Катехизисе промышленников»^[50] заявляет о том, что ведущее место в социальной иерархии должен занимать «класс промышленников» - элита индустриального общества, которую составляют наряду с организаторами производства и распределения материальных благ ученые и инженеры. Ж. Эллюль, анализируя конституционную схему Сен-Симона, указывает, что она не представляет собой технократического проекта в чистом виде, но ее технократическая тенденция вполне очевидна. Сама схема полновластного парламента индустриального общества во многом напоминает модель «Дома Соломона»: в «палате изобретений» заседают избранные инженеры и художники, задача которых состоит в поддержке полезных изобретений; во второй, «экзаменационной палате» заседают делегированные научными институтами биологи, физики и математики, которые осуществляют экспертизу проектов первой палаты, а также разрабатывают образовательные программы; третья палата - «палата общин» - включает представителей всех отраслей промышленности, которые обеспечивают финансирование и исполнение проектов, одобренных второй палатой^[51].

Если Сен-Симон связывал с установлением господства класса промышленников достижение всеобщего мира, то во второй половине 19 - начале 20 вв. именно угроза создания и применения некоего «супероружия» все чаще рассматривается в качестве решающего фактора утверждения над миром власти технократов. Неизбежность этого, в частности, предсказывал Э. Ренан^[52]; позднее о подобной опасности предупреждал Н. А. Бердяев^[53].