ВОЗРОЖДЕНИЕ ДИКСИЛЕНДА

Эра свинговых оркестров сделала джаз популярным, и это, естест­венно, имело свои последствия, суть которых была различна. Одни джа­зовые музыканты обращали свои устремления в будущее, другие — в прошлое. Негритянские джазмены, создавшие стиль боп (их называли боперами), начали поиски новых путей. Они не хотели мириться с успе­хами белых джазовых музыкантов, ставших богаче и известнее своих черных коллег. Кроме того, им наскучили бесчисленные штампы, превра­тившие джаз в начале 40-х годов в музыку, лишенную оригинальности. Им хотелось найти нечто новое, своеобразное, причем такое, что не могло бы быть сыграно белыми.

К прошлому обращались джазовые критики и энтузиасты старшего поколения, считавшие свинговые оркестры поставщиками дешевой му­зыки, ничего общего не имеющей с джазом. Только старый новоорлеан­ский стиль представлялся им подлинным искусством. Критик Руди Блеш недвусмысленно заявил, что исполнять эту музыку могут только негры, да и то в основном выходцы из Нового Орлеана. Стремлением к воз­рождению старого стиля отмечены статьи в джазовых журналах тех лет, а также первые американские книги о джазе, вышедшие в 1939 году: «Американская джазовая музыка» Уайлдера Хобсона [42] и «Джазовые музыканты» Фредерика Рэмси-младшего и Чарлза Э. Смита [68].

Возрождение диксиленда началось, когда вновь проснулся интерес к музыке Джелли Ролла Мортона и Сиднея Беше и стали переиздаваться старые пластинки. В продаже вновь появились записи ансамблей «Hot Five», «Morton's Red Hot Peppers», «Oliver's Creole Jazz Band», пластинки Бейдербека и других представителей раннего джаза.

Вновь открытый диксиленд породил две самостоятельные школы. Первая сформировалась вокруг исполнителей старшего поколения. Среди них было много музыкантов школы Среднего Запада, начавших играть в 20-е годы и испытавших влияние таких групп, как «Original Dixieland Jazz Band», «New Orleans Rhythm Kings» и «Wolverines» Бикса Бейдер­бека. Вторая состояла из молодых музыкантов, стремившихся превзойти старых мастеров. Настоящий джаз олицетворяли для них негритянские ансамбли новоорлеанского стиля, и в частности творчество таких му­зыкантов, как Мортон, Оливер и Армстронг периода его выступлений с ансамблем «Hot Five». Эти школы существенно отличались друг от друга. Во-первых, тем, что образцом для одной школы служили белые музыканты, для другой — негры; во-вторых, одни продолжали традицию, основоположниками которой они были когда-то, другие пытались создать новое, исходя из теоретических знаний. Тем не менее обе школы делали одно дело — возрождали традиционный новоорлеанский джазовый ан­самбль, состоящий из корнета, тромбона и кларнета, играющих поли­фоническую музыку на фоне ритм-группы.

Первый клуб под названием «Нике клаб» был открыт в Гринвич-

Виллидж Ником Ронгетти, бывшим студентом-юристом. Он пригласил возглавить ансамбль Бобби Хэккета, который в свою очередь предложил участвовать в ансамбле гитаристу Эдди Кондону, а также другим испол­нителям — Баду Фримену, Миффу Моулу, Джимми МакПартленду, Пи Ви Расселлу, Максу Камински и нескольким джазменам-ветеранам: Сиднею Беше, кларнетисту Эдмонду Холлу и др. Новых клубов станови­лось все больше. В начале 40-х годов Кондон организовал в нью-йорк­ском «Таун-Холле» серию джем-сешн, которые по субботам трансли­ровались по радио, что было немаловажно для расширения круга слу­шателей. В 1945 году Кондон, заручившись финансовой поддержкой, открыл собственный клуб, который сразу же получил признание.

Вряд ли следует говорить о том, что эти музыканты возрождали старый джаз. С их стороны, в сущности, никакого возврата к прошлому не было, поскольку они всегда, как только предоставлялась возможность, играли именно такую музыку. Но в годы Великой депрессии слушателей было немного, и музыкантам приходилось играть то, что давало возмож­ность заработать на хлеб. Брунис почти двадцать лет выступал с Тедом Льюисом; Бад Фримен, Макс Камински, барабанщик Дейв Таф и другие играли в свинговых оркестрах. Теперь их любимая музыка, бывшая какое-то время в немилости, вновь входила в моду.

Однако то, что исполняли джазмены 40-х годов, нельзя было назвать новоорлеанским стилем в строгом смысле. Это не было похоже и на то, что они играли в 20-е годы. Изменились музыканты — они обрели мастерство и опыт; изменилась и музыка. Их подход к ритму тяготел не столько к традициям, сколько к принципам, присущим свинговым оркестрам. В ансамблях Кондона использовались не тубы и банджо, а контрабасы и гитары. В основу ритма был положен четкий ф о у р-б и т (четыре ударные доли в такте), сам ритм выдерживался на тарелке хай-хэт. Многие музыканты ритм-группы прежде работали в свинговых оркестрах: барабанщики Уэттлинг и Таф играли в биг-бэндах Арти Шоу и Банни Беригена; пианист Стэйси — у Бенни Гудмена и Томми Дорси; пианист Мел Пауэлл — у Бенни Гудмена. Кроме того, такие исполнители, как Камински, Хэккет, Тигарден и многие другие, никогда, по сути дела, не были музыкантами новоорлеанской школы, а развивали сольный стиль Армстронга.

Некоторые критики, в частности Руди Блеш, утверждали, что дикси­ленд ансамбля Кондона и другие похожие группы далеки от подлинной новоорлеанской музыки. С этим мнением согласились бы многие му­зыканты. Они ратовали за более чистый джазовый стиль. На этой почве родились два ансамбля. Один из них возглавил корнетист Лу Уотерс, прежде руководивший биг-бэндом, но давно мечтавший, подобно Гуд-мену, Кросби и другим, о малом составе для джаза. Группа Уотерса играла почти исключительно музыку Мортона и Оливера (в группу вхо­дило два корнетиста, как было когда-то в чикагском оркестре Оливера -Армстронга). В 1940 году ансамбль Уотерса под названием «Yerba Buena Jazz Band» не раз выступал в «Даун клаб» в Сан-Франциско.

Сам Уотерс начал играть еще в 1926 году, будучи пятнадцатилетним школьником. Таким образом, у него были некоторые основания считать себя представителем раннего джазового стиля. Но большинство его музыкантов были молоды и пришли в джаз, когда новоорлеанская школа

¹⁴' 211

прекратила свое существование. Они пытались возродить уже отжившее звено музыкальной культуры. Их музыка звучала весело, была овеяна романтическим ореолом прошлого и привлекала не только давних при­верженцев джаза, коллекционировавших пластинки Мортона еще двад­цать лет назад, но и молодых любителей сначала на Западном побережье, а затем и по всей стране.

Второй ансамбль, которым руководил тромбонист Мелвин „Тарк" Морфи, завоевал еще большую популярность. В 40—50-е годы этот коллектив сделал много записей в фирме «Columbia».

Успех этих групп вдохновил других музыкантов. Вскоре появилось множество различных диксилендов, исполнявших старую музыку, в ос­новном Мортона и Оливера, но иногда включавших в программу мелодии из репертуара ансамблей «Hot Five», «New Orleans Rhythm Kings» и «Original Dixieland Jazz Band». Музыканты заменили контрабас и гитару на тубу и банджо, причем туба вступала главным образом на первой и третьей ударных долях такта, порождая так называемый т у-б и т, т. е. эффект, создававший впечатление двухчетвертного размера, хотя в дейст­вительности они играли в четырехчетвертном размере, как было принято у новоорлеанцев. В партии фортепиано слышались сильные отголоски регтайма.

Коллектив, стремившийся возродить подлинную новоорлеанскую музыку, был создан и в самом Новом Орлеане. В 1939 году Уильям Рас­селл и Фредерик Рэмси-младший разыскали шестидесятилетнего пионера джаза Банка Джонсона. Вскоре он записал несколько пластинок. В 1941 году Джонсон начал выступать на Севере, в джаз-клубах, вместе с другими новоорлеанскими ветеранами джаза. (1943 год был очень важным в истории традиционного джаза: широкая публика познако­милась с Джонсоном, Орсон Уэллс «открыл» Кида Ори и представил его в своей джазовой программе; в Англии, в Кенте, был основан ансамбль Джорджа Уэбба, а в Мельбурне — Грэма Белла. Годом раньше в Париже появился ансамбль Абади.)

Выступление Джонсона имело грандиозный успех. Публика увидела в нем живую реликвию прошлого. И никого, кажется, не заботило, что Джонсон и его друзья играли не всегда чисто, постоянно глушили звук и были скованы в ритме. После ухода Джонсона в 1948 году группу возглавил кларнетист Джордж Льюис — и добился еще большей по­пулярности, особенно в Европе.

Кондон со своей группой не выдерживал конкуренции с музыкан­тами из Сан-Франциско. Под давлением джазовых критиков и публики он в 1947 году расстался с исполнителями, игравшими в свинговой манере, и ввел Джорджа Бруниса, бывшего тромбониста ансамбля «New Orleans Rhythm Kings», и Уайлда Билла Дэвисона, представителя школы Среднего Запада, знакомого с новоорлеанским репертуаром. Именно эта музыка — очень скоро получившая название диксиленд,— с присущей ей стройностью мелодических линий, простотой гармонии и традиционной формой, нравилась слушателям. (Типичная новоорлеан­ская композиция состояла из нескольких мелодий, часто перемежаю­щихся интерлюдиями и брейками.)

Самыми значительными из музыкантов диксиленда были игравшие у Кондона кларнетисты Пи Ви Расселл и Эдмонд Холл, корнетисты

Дэвисон, Макс Камински и Бобби Хэккет, а также тромбонист Джордж Брунис. Билл Дэвисон был признан ведущей фигурой диксиленда. Он родился в Дефиансе (штат Огайо) в 1906 году. В 1927 году обосновался в Чикаго, где стал работать в ансамбле «Austin High». В то время он подражал Бейдербеку, о чем свидетельствует запись «Smiling Skies» (1928), сделанная с группой Бенни Мероффа. В 1931 году Дэвисон сформировал собственный ансамбль, душой которого стал Фрэнк Теше-махер. Однажды Дэвисон и Тешемахер, возвращаясь с репетиции, ехали в одной машине и столкнулись с грузовиком. Тешемахер погиб, а Дэвисон остался жив. И хотя он не был виновником несчастного случая, музы­канты отвернулись от него, ансамбль распался. С 1933 по 1941 год Дэ­висон провел в Милуоки, затем перебрался в Нью-Йорк, где стал ре­гулярно работать с Кондоном. В фирмах «Blue Note» и «Commodore» записал множество пластинок. Он продолжал выступать до 70-х годов.

Лучшие записи Дэвисона были сделаны фирмой «Commodore» в начале 40-х годов. Он выступает в них вместе с Пи Ви Расселлом и тромбонистом Джорджем Брунисом. Среди записанных пьес следует выделить «That's A-Plenty», «Panama» и «Royal Garden Blues». Мало какие пластинки диксилендового направления могут сравниться с ними по непосредственности и мощности звучания. Брунис не был сильным тромбонистом. Его тон бесцветен, а идеи заурядны. Но он в совершенстве владел новоорлеанским стилем. Ему не было равных в ансамблевой игре.

Душой группы был Дэвисон. Он использует резкую атаку, вибрато в концовках фраз, целый набор граул-эффектов, которые он применяет даже в медленных балладах. Слабость Дэвисона — в непродуманности построения мелодических линий. Сообразуясь с характером той или иной пьесы, он лишь меняет местами одни и те же музыкальные фигуры. Некоторые из этих фигур оставались неизменными в течение сорока лет. И все же это не просто клише для заполнения пустот. За ними стоит чувство, и поэтому Дэвисона всегда будут помнить как энергичного и темпераментного исполнителя. Главными соперниками Дэвисона были Макс Камински и Бобби Хэккет. Характерно, что ни тот, ни другой не считали себя музыкантами в стиле диксиленд. Оба испытали влияние Бейдербека, оба предпочитали играть в узком диапазоне, заботясь в первую очередь о теплоте и гармоничности звучания. Камински родился в Броктоне (штат Массачусетс) в 1908 году. В юности работал в ком­мерческих оркестрах в Бостоне, а в 1928 году переехал в Чикаго, где познакомился с музыкантами школы Среднего Запада.

До конца 40-х годов он играл главным образом в крупных танце­вальных оркестрах и практически не был знаком с новоорлеанским стилем. В своей игре Камински использовал минимум технических приемов. Он почти не применял граул-эффектов, хотя иногда и пользо­вался плунжерной сурдиной. Нередко он исполнял все соло в диапазоне одной октавы. Часто он брал звуки не резко, а как бы форсируя их, что создавало эффект легато. Он играл четверти там, где другие музыканты предпочитали бы восьмые. Он не боялся оставлять незаполненные промежутки между фразами. В записях, сделанных фирмой «Commo­dore»—«Rockin' Chair» и «It's Right Here for You»,— представлена игра Каминского в ансамбле. Можно услышать, как он употребляет минимум звуков, набрасывает лишь контур мелодии, а ее отделку перепоручает

другим инструментам. Тон его теплый, но бесцветный. Он тонко чув­ствовал мелодическую линию, и музыканты считали его хорошим парт­нером.

Примерно то же самое можно сказать и о Бобби Хэккете. Он ро­дился в 1915 году в Провиденсе (штат Род-Айленд). В детстве учился играть на гитаре и скрипке, в юности на корнете. В годы Великой депрес­сии работал в коммерческих танцевальных оркестрах, а когда наступила эра свинга — в биг-бэндах. Диксиленд привлек его возможностью играть чистый джаз. Он выступал в различных клубах, в том числе и в «Никс клаб».

В оркестре Гленна Миллера Хэккет был гитаристом. Однако самое известное его соло исполнено на корнете в популярной композиции Миллера «String of Pearls». Высокую оценку музыкантов получила также запись «Embraceable You»— пьеса, насыщенная хроматическим движе­нием в аккордах. Соло Хэккета, короткое, но тщательно разработанное, отличается чистотой и свежестью тона. Хэккет редко модулирует звуки и старается достигать выразительности за счет развития мелодической линии. В этом, несомненно, сказывается влияние Бейдербека. Там, где Камински мог ограничиться одним-двумя звуками аккорда, Хэккет зачастую исполнял всю мелодическую фигуру. Будучи неплохим гита­ристом, он лучше других корнетистов ориентировался в соединении аккордов. Он тяготел к более утонченным в гармоническом отношении мелодиям, чем того требовали стандарты диксиленда. Музыкантов восхищала способность Хэккета вести совершенные мелодические ли­нии на фоне гармоний. Авторитет Хэккета был столь высок, что его признавали даже боперы.

Наиболее известная группа во главе с Хэккетом выступала в течение шести месяцев 1957 года в отеле «Генри Хадсон» в Нью-Йорке. В состав группы входили пианист Дик Кэйри, игравший также на альтгорне, и исполнитель на тубе и баритон-саксофоне Эрни Касерес. В репертуар этого нетрадиционного состава наряду с множеством сложных аранжи­ровок входили и диксилендовые пьесы. Как и Камински, Хэккет был больше известен музыкантам, чем широкой публике. Он умер в 1976 году.

Еще одним видным исполнителем диксиленда был кларнетист Эд-монд Холл — один из немногих музыкантов-негров, добившихся призна­ния в этом джазовом направлении. Холл родился в Новом Орлеане в 1901 году. В 1929 году приехал в Нью-Йорк, где играл в оркестрах Клода Хопкинса и Лакки Миллиндера, а с 1937 года работал с малыми составами — трио и квартетами,— игравшими в стиле диксиленд, ко­торый, по словам современников, ему не нравился. На него впервые обратили внимание в середине 40-х годов, когда он со своими группами выступал в кафе «Сесайети». В 1950—1955 годах Холл работал в клубе Кондона, следующие три года — в ансамбле Армстронга «All-Stars», а затем с различными диксилендовыми группами. Он умер в 1967 году. Холла считали вторым диксилендовым кларнетистом после Пи Ви Расселла. Он применял резкую атаку и владел самым широким вибрато в концовках фраз, что придавало игре энергичность, отвечающую при­роде диксиленда. Холл записал много пластинок, в основном с группой Кондона. Лучшие его записи были сделаны фирмой «Blue Note», в них представлена игра Холла в сопровождении его группы, которая была

необычна по составу. В нее входили пианист и знаток буги-вуги Мид Лакс Льюис, контрабасист Израэль Кросби и гитарист Чарли Крисчен. В целом игра группы не лишена недостатков, однако Холл вкладывает в исполнение максимум чувства, особенно в пьесах «Jammin' in Four» и «Profoundly Blue». Его линии не всегда неожиданны, зато хорошо продуманны. Но главное достоинство его игры — в самом звучании его кларнета: мощном, энергичном, с расширенным вибрато в концов­ках фраз.

Помимо ведущей диксилендовой группы во главе с Кондоном, можно выделить еще две, также оставившие значительное число записей. Первая из них —«Bobcats» во главе с Бобом Кросби. Оркестр Кросби специа­лизировался на диксиленде, но иногда из него выделяли небольшую группу, в составе которой в разное время играли превосходные му­зыканты. Среди них кларнетист Ирвинг Фазола, игравший в сдержанной, плавной манере; саксофонист школы Бада Фримена Эдди Миллер; великолепные пианисты — Джесс Стэйси, Джо Салливен и Боб Зурк, а также несколько первоклассных трубачей, в том числе Маггси Спэниер, Янк Лоусон и Стерлинг Боус. Пожалуй, лучшим из трубачей был Билли Баттерфилд. Он родился в Огайо в 1917 году. С 1937 по 1940 год работал в оркестре Кросби и других биг-бэндах. После второй мировой войны выступал в Нью-Йорке, затем в Смитфилде (штат Вирджиния), где прожил до 60-х годов, занимаясь главным образом преподаванием. Он возобновил исполнительскую деятельность с группой «World's Grea­test Jazz Band», которая пользовалась финансовой поддержкой одного миллионера — любителя джаза.

Баттерфилд перенял сильную, энергичную манеру Дэвисона и любил использовать резкую атаку с неожиданным прерыванием звука, как, например, в записи пьесы «Hindustan» (1939). Играя в составе биг-бэнда, он предпочитал более широкий, свободный стиль. Одно из таких соло звучит в записи «What's New?».

Вторую группу возглавлял трубач Маггси Спэниер. Он был знаком со школой Среднего Запада, но испытал влияние не Бейдербека, а Оливера. Группа Спэниера называлась «Ragtimers». Она просущество­вала всего несколько месяцев, однако успела записать восемь пластинок, вошедших в число лучших образцов диксиленда. В ее состав входили тромбонист Джордж Брунис и кларнетист Род Клесс, игравший в ма­нере Тешемахера — Расселла. Исполнение самого Спэниера отличалось сдержанностью, ограниченностью диапазона звучания, отсутствием ка­ких-либо внешних эффектов. Другие члены группы не были яркими солистами, но их работа в ансамбле великолепна. Играя преимущест­венно в умеренном темпе, они добивались такой «раскачки», которая восхитила бы самого Оливера.

К концу второй мировой войны в Нью-Йорке насчитывалось три или четыре джазовых клуба, исповедующих традиционный стиль. Веду­щие фирмы грамзаписи время от времени выпускали пластинки с ком­позициями диксилендов. И так же, как когда-то ученики средних школ подражали ансамблю «New Orleans Rhythm Kings», теперь и студенты копировали новый стиль. Это было уже четвертое поколение музыкантов. Они знали творчество Армстронга и Оливера по записям, но непосред­ственным примером для них служили диксилендовые ансамбли Кон-

дона, Уотерса и Морфи.

Лишь немногие исполнители этого поколения стали профессио­налами, например, саксофонист Боб Уилбер и пианист Дик Уэллстуд. А остальные, будучи представителями среднего класса белых, продолжа­ли играть джаз как любители, и благодаря им диксиленд сохранил свою привлекательность. Среди них есть талантливые музыканты, достигшие высокого технического уровня. В качестве примера можно привести группу «Grove Street Stampers», которая с 1963 года один раз в неделю выступает в клубе «Гринвич-Виллидж». Ее возглавляет бизнесмен Билл Данхем, пианист стиля страйд, начавший играть еще в студенческие годы в ансамбле Гарвардского университета.

В настоящее время в США диксиленд нередко принижают, рассмат­ривая его как пустую, отжившую, чисто коммерческую форму джаза, а иногда и вовсе отказывая ему в праве называться джазом. Подобные суждения исходят от людей, не знакомых с историей джазовой музыки. Они в высшей степени необъективны. Диксиленд продолжает традицию подлинного джаза и имеет много достоинств. Но подобно любой устаре­вающей художественной форме, он уже не оказывает должного эсте­тического воздействия на современных слушателей. Это не значит, что подлинное произведение искусства со временем утрачивает ценность. Творчество Баха и Диккенса волнует нас и сегодня. Аналогично этому прослушивание лучших пластинок с записями диксиленда 40—50-х го­дов не менее интересно, как и любых других старых джазовых записей. Что бы вы сказали о композиторе, создающем в наши дни оратории в стиле барокко, или о писателе, пишущем романы в духе «Оливера Твиста»? В искусстве попытки подражать старой манере встречаются довольно часто, но результаты, как правило, не получают признания. Так случилось и с диксилендом.

И все же в этой музыке есть свое обаяние, и было бы несправедливо предавать ее забвению. Диксиленд остается единственной джазовой формой, в рамках которой решена проблема спонтанной импровизации исполнителей. Именно диксиленд обошел ловушку, в которую попадали последующие джазовые стили: ординарная последовательность не связанных между собой соло, расчлененных столь же несвязными риффами. Соединение в одном ансамбле кларнета, тромбона и трубы, разработанное новоорлеанскими пионерами джаза, само по себе очень перспективно. На мой взгляд, современные исполнители диксиленда недостаточно освоили возможность этой комбинации инструментов. За сорок лет можно было развить ее, а не ограничиваться бесконечным повторением пьес «Muskrat Ramble» или «Tin Roof Blues» с однотипными брейками в одних и тех же местах. И тем не менее лучшие образцы диксиленда и сейчас сохраняют свою неповторимую свежесть. Не имея многочисленных поклонников в США, традиционный джаз очень попу­лярен в Европе и Азии. Но об этом ниже.

РОЙ, БИЛЛИ И ЗВЕЗДЫ «УЛИЦЫ СВИНГА»

Люди, не знакомые с Нью-Йорком, представляют его городом небоскребов, хотя небоскребы составляют, вероятно, одну тысячную долю всех городских строений. В действительности самыми типичными зданиями в Нью-Йорке являются так называемые «браунстоуны»— одно-, двухэтажные дома из красно-коричневого камня. Первоначально каждый такой дом предназначался для среднезажиточной семьи. В XIX веке из-за высокой стоимости земли дома строились на узких, вытянутых в длину участках нередко вплотную друг к другу. Жилые помещения занимали верхние этажи «браунстоуна», а вспомогательные, включая кухню,— полуподвал. В конце прошлого века в связи с ростом цен на недвижимость каждый «браунстоун» был разделен на несколько квартир. В 20-е годы, после введения «сухого закона», дельцы смекнули, что полуподвалы этих домов, имеющих парадный вход с улицы и черный со двора, как нельзя лучше подходят для «спикизи»— подпольных питейных заведений. В период «сухого закона» таких заведений было очень много. Одни из них представляли собой кабаки самого низкого пошиба, другие — с мягкой мебелью и скатертями на столах — пре­тендовали на известную элегантность. Владелец одного из «спикизи», бывший контрабандист Джо Хелбок, был приятелем Джимми Дорси и других джазменов. Его заведение «Оникс», открытое в 1927 году на 52-й улице, стало местом встреч музыкантов. Хелбок организовал их регулярные выступления. На 52-й улице работали пианисты Арт Тейтум и Уилли „Лайон" Смит, группа «Spirits of Rhythm», в которую входили гитарист Тедди Банн, певец Лео Уотсон и исполнитель на ударных Вирджил Скроггингс, который вместо ударной установки использовал обыкновенный чемодан. В 1933 году с отменой «сухого закона» «спики­зи» стали легальными питейными заведениями. Вскоре на 52-й улице, в квартале между 5-й и 6-й авеню, было открыто с полдюжины клубов, среди которых выделялись «Джимми Райенс», «Оникс» и «Феймоуз дор», где работали высокопрофессиональные джазовые музыканты. Постепенно 52-ю улицу стали называть «улицей свинга».

В этом не было ничего нового. Прежде аналогичный процесс кон­центрации джаза наблюдался в новоорлеанском Сторивилле, в чикагском районе Саут-Сайд, в ночных клубах Канзас-Сити, в увеселительных заведениях Гарлема. 52-я улица стала еще одним таким центром, который давал музыкантам работу, предоставлял помещения для репетиций. Тут все было рядом. В перерыве между репетициями или выступлениями джазмены могли зайти в соседний клуб и послушать, что играют их коллеги — конкуренты или единомышленники. Эта улица стала свое­образной джазовой Меккой 30-х годов. В то время со стороны могло показаться, что основная линия развития джаза определяется биг-бэн-дами. Но знатоки джаза уже тогда понимали (а теперь это уже не вызы­вает никаких сомнений), что самые важные изменения происходили

именно на 52-й улице.

Имел значение даже сам факт, что эти клубы располагались в «браун-стоунах». В длинных узких полуподвалах на небольшой эстраде у стены могло разместиться не более пяти-шести музыкантов. Остальное прост­ранство было занято столиками. Все это сделало малые джазовые ан­самбли естественной для клуба формой. До этого времени джаз испол­нялся главным образом биг-бэндами или ансамблями новоорлеанской школы. Но владельцы клубов понимали, что публику интересуют прежде всего популярные музыканты-исполнители — такие, как певица Билли Холидей или саксофонист Коулмен Хокинс. Стоит ли в таком случае платить двенадцати — пятнадцати музыкантам, если достаточно пригла­сить известного солиста и скромную ритм-группу? Впрочем, и биг-бэнды иногда играли на 52-й улице. Так, оркестр Каунта Бейси получил извест­ность после выступления в клубе «Феймоуз дор». Само собой получи­лось, что лучшие исполнители, чьи имена привлекали любителей джаза, стали работать с малыми группами. В результате развился новый тип ансамбля. Он состоял из ритм-группы, включавшей двух — четырех музыкантов и одного — трех исполнителей на духовых инструментах. В наши дни ритм-группу представляют обычно фортепиано, контрабас и ударные. Но во времена расцвета джаза на 52-й улице в ритм-группу могла входить и гитара, часто вместо контрабаса.

Одновременно возникли некоторые новшества в использовании ду­ховых. Популярность саксофона в 30-е годы и особенно влияние Хокинса стимулировали в первую очередь исполнение быстрых последователь­ностей звуков при передаче сложных гармонических оборотов. Это техническое требование оказалось не под силу тромбонистам, и тром­бон постепенно стал утрачивать свою роль в джазе. Менее понятно исчезновение кларнета, ведь на нем можно добиться большей беглости, чем на саксофоне. Возможно, это случилось потому, что по-настоящему научиться играть на кларнете значительно труднее, чем на саксофоне. Короче говоря, саксофон стал ведущим джазовым инструментом, и многие кларнетисты переквалифицировались в саксофонистов.

Сведение джазового оркестра к малой группе вновь поставило на повестку дня проблему формы. Новые составы могли играть лишь простейшие аранжировки, исполнение новоорлеанской музыки стало практически невозможным. Требовалось найти что-то новое, но тогда, к сожалению, об этом мало кто думал. Музыканты целыми вечерами солировали на любимых инструментах, и публику их джаз, казалось, вполне устраивал. Сложились свои исполнительские штампы. Напри­мер, медленная пьеса открывалась восьмитактовым унисонным про­ведением темы (стэйтментом) и им же пьеса заканчивалась. Появились расхожие «риффовые модели», которые применялись в начале и в конце быстрых композиций. Нередко после восьми тактов фортепианного вступления следовал набор отдельных, не связанных друг с другом сольных импровизаций. Получалась музыкальная мешанина.

Так возник тип джазового состава и характер исполнения, которые существуют и по сей день. Ансамбли боперов 40-х годов и необоперов 50-х, авангардные группы Орнетта Коулмена и Джона Колтрейна, даже нынешние ансамбли, играющие в стиле фьюжн, включают, как правило, от одного до трех духовых инструментов и ритм-группу. Все

солисты исполняют длинные соло, помещая их между аранжированными вступлением и заключением. Среди духовых по-прежнему преобладают трубы и саксофоны. Этот стиль, родившийся на 52-й улице, называют свингом малых оркестров. В то время большинство музыкан­тов имело опыт игры в биг-бэндах и, следовательно, высокоразвитое чув­ство свинга, впервые проявившееся в игре Армстронга и Беше.

Специфика малого ансамбля внесла некоторые изменения в ритм-группу, и в частности повлияла на игру исполнителей на ударных. Они уже не могли, как прежде, вовсю использовать малый барабан или т о м-т о м ы. Теперь они сопровождали игру одного инструмента и поэтому вынуждены были играть более сдержанно. Чтобы ослабить звук, стали использовать на малом барабане щетки, а на педальной та­релке хай-хэт они развивали манеру игры Уолтера Джонсона и Джо Джонса, применяя щетки или палочки. Задавая ритмический рисунок, они в основном придерживались так называемого райд-б и т а, сущность которого раскрывает следующий нотный пример:

Следует помнить, что два коротких звука исполнялись не совсем так, как показано в примере. Первый звук обычно сильно подчеркивался, а второй почти проглатывался. Неровное исполнение восьмых длитель­ностей вообще характерно для свинга и обнаруживается во фразировке большинства джазменов 30-х годов.

Можно выделить четверых барабанщиков того периода. Это Сид Кэтлетт, Коузи Коул, Джо Джонс и Дейв Таф. Все они работали при­близительно в одной манере.

Трудно рассуждать об исполнителях на ударных и о других участ­никах ритм-групп, так как здесь очень многое зависит от способности строго держать метр, умело расставляя акценты. Объективную оценку барабанщику или контрабасисту может дать только музыкант, игравший с ним. Исполнители на духовых по-разному судят о музыкантах ритм-группы. Для того чтобы солист мог свободно вести свою мелодическую линию на фоне ритма, необходимо строго выдерживать граунд-бит: ни один звук не может опережать ударную долю такта или отставать от нее. Лучшим барабанщиком в этом отношении был признан Сидней Кэтлетт. Недаром его приглашали работать такие известные музыканты, как Бенни Картер, Флетчер Хендерсон, Луи Армстронг, Бенни Гудмен, Тедди Уилсон и Дюк Эллингтон. Кэтлетт чаще, чем другие барабанщики, играл на малом барабане, используя щетки для ослабления звука. Умело расставляя акценты, он незаметно мог «подтолкнуть» в хорусе солиста. В записи «Esquire Blues» можно услышать, как он использует для этого удары по ободку барабана.

Не менее интересными исполнителями были и другие барабанщики. Коузи Коул в 1930 году выступал с Мортоном, а позднее с Гудменом, Армстронгом, Тигарденом и Картером. Джо Джонс получил известность как лидер замечательной ритм-группы в оркестре Каунта Бейси, но он играл и с такими звездами джаза, как Холидей и Эллингтон. Дейв

Таф (он был белый) начинал свою карьеру в группе «Austin High» в Чикаго, затем работал с Редом Николсом, а в период эры свинга — с Томми Дорси, Банни Беригеном, Бенни Гудменом и Арти Шоу, выступал со многими малыми ансамблями, в том числе с группой Кондона. Более всего он известен как барабанщик в ансамбле Вуди Германа. Все эти музыканты утвердили в джазе свинговый размер 4/4, который стал осно­вой исполнения как для биг-бэндов, так и для малых свинговых ан­самблей.

Хотя небольшие свинговые составы со временем заняли ведущее место в джазе, в 30-е годы на 52-й улице они еще были редкостью. В то время основную роль там играли диксилендовые ансамбли. В начале 40-х годов стали выступать и первые боперы. Можно с уверенностью сказать, что почти каждый джазовый музыкант, родившийся между 1900 и 1925 годами, в тот или иной момент своей карьеры играл на 52-й улице. В этой связи имело место смешение различных исполнительских стилей. С конца 30-х годов до конца 50-х малые ансамбли со всеми присущими им стилевыми чертами постепенно вытесняли все остальные разновидности джаза.

С точки зрения формы это было шагом назад. Прежде на первый план выходили структурные факторы, архитектоника композиции в целом, и уровень игры отдельных исполнителей не имел решающего значения. В малых же свинговых группах, утвердившихся на 52-й улице, посред­ственная игра хотя бы одного солиста сводила на нет усилия всех.

Игру этих ансамблей мы знаем только по грамзаписям, но они не мо­гут дать полного представления о том, какой джаз звучал в клубах на 52-й улице. Практика подбора музыкантов специально для звукозаписи существовала еще в 20-е годы. Ансамбли Армстронга «Hot Five» и «Hot Se­ven» никогда не существовали вне студии. Группы Мортона также пере­формировывались для записи. Но основная масса коллективов 20-х го­дов записывалась в том же составе, в каком выступала в клубах и танц­залах. С появлением «улицы свинга» все изменилось. Одни музыканты постоянно работали в биг-бэндах, другие составляли небольшие группы — так называемые к о м б о. И лишь очень немногие малые свинговые ан­самбли существовали как постоянные коллективы.

Часть джазового репертуара 52-й улицы была записана крупными фирмами грамзаписи с привлечением известных исполнителей из боль­ших оркестров. Но подавляющее большинство записей сделано неболь­шими компаниями, такими, как «Savoy», «Signature», «Jump», «Dial», «Joe Davis» и другими, нередко при содействии любителей джаза, горящих же­ланием выпустить пластинки с записями своих кумиров. Благодаря этим записям до нас дошел джаз 30-х годов. Ансамбли часто составлялись из наиболее популярных музыкантов, которые не всегда работали вместе. Ведущими солистами были прежде всего саксофонисты Лестер Янг, Ко-улмен Хокинс, Чу Берри, Бен Уэбстер и некоторые молодые джазмены. С ними соперничало несколько трубачей, прошедших школу в больших ор­кестрах,— к началу 40-х годов они стали создавать собственные группы. После того как саксофонисты утвердили в джазе динамичный, техниче­ски сложный стиль, трубачи (как и тромбонисты) вынуждены были от­ступить перед новыми требованиями, часто непосильными для них. Тог­да они стали разрабатывать чистый, простой стиль, который основывал-

ся на традиционной системе игры на трубе. Лучшими среди трубачей бы­ли Фрэнки Ньютон, работавший прежде с Чарли Джонсоном и Тедди Хиллом; Орен „Хот Липс" Пэйдж, выступавший с Моутеном и Бейси; Билли Баттерфилд, игравший с Чарли Джонсоном, Лакки Миллиндером, Бенни Картером и Тедди Хиллом; Джо Томас, работавший с Хендерсо-ном и Кэллоуэем; Чарли Шейверс, игравший в оркестре Миллиндера и Томми Дорси. Игра в биг-бэнде требовала от трубача силы и яркости зву­чания — иногда в ущерб нежности и задушевности.

Один из них — Джо Томас — играл в своей изящной манере, пере­дававшей тончайшие мелодические нюансы. Казалось, он станет одним из ведущих джазовых музыкантов. Томас родился в 1909 году в Миссу­ри. Играл в оркестрах Флетчера Хендерсона и Бенни Картера. К началу 40-х годов слыл в Нью-Йорке одним из лучших трубачей. Записывался на пластинки вместе с Хокинсом, Тигарденом, Тейтумом. Работал в биг-бэндах таких известных руководителей, как Джеймс П. Джонсон, Фэтс Уоллер, Тедди Уилсон и Эдди Кондон.

Исполнительский стиль Томаса отмечен простотой и прозрачностью звукового рисунка. Как и Бейдербек, Томас отдавал предпочтение мело­дической линии. Он ведет ее ярко, но сдержанно и обычно чередует бы­стрые изящные фразы в нижнем или среднем регистре с более протяжен­ными звуками в верхнем регистре, но никогда не заходит слишком высо­ко. Подобно лучшим джазовым музыкантам, он мог в минуту вдохнове­ния сыграть хорус, части которого слагались в законченное произведе­ние. Превосходный образец творчества Томаса — запись «Stompin' at Savoy». Она была сделана с группой, в которую входили Арт Тейтум и Эдмонд Холл. В этой композиции Томас играет очень выразительный сольный хорус. Мелодическая линия плавно поднимается и опускается, изящные, нежные фразы в нижнем регистре перемежаются более на­пряженными фразами в верхнем. Он начинает хорус несколько необыч­но — с опережением на целый такт, но дальше соло развивается в соот­ветствии с основной фразировкой.

К сожалению, в этот наиболее плодотворный период Томас редко за­писывался на пластинки. В послевоенные годы он работал на периферии джаза и был почти забыт.

Однако ведущим джазовым трубачом в 30-х и в начале 40-х годов был Рой Элдридж — талантливый музыкант, человек с сильным, необуздан­ным характером. Только он один сумел подняться до уровня технических требований, внесенных в джаз саксофонистами. Элдридж оказал влияние на все последующие поколения трубачей, особенно на Диззи Гиллеспи, который в начале своего творческого пути открыто подражал ему.

Элдридж родился в 1911 году в Питтсбурге. Он был самоучкой и чи­тать ноты научился поздно, когда стал выступать как профессионал. На него оказал влияние Армстронг, но еще больше — Ред Аллен, обла­давший зажигательным стилем игры, и позднее Рекс Стюарт. Но все же образцом для Элдриджа стали не трубачи, а саксофонисты, особенно Хо-кинс и Картер. Он специально выучил пьесу Хокинса «Stampede», кото­рую играл оркестр Хендерсона. Элдридж взял за основу принцип исполне­ния на саксофоне, но ему понадобилось немало времени, чтобы овладеть им. «Я тогда был совсем мальчишка,— говорил о себе Элдридж,— и мог играть очень быстро, но сказать мне было нечего». Тем не менее в середи-

не 30-х годов Элдридж в техническом отношении не имел себе равных сре­ди трубачей. Он солировал в лучших ансамблях Гарлема, которыми руко­водили Чарли Джонсон, Тедди Хилл, Уильям МакКинни, Флетчер Хен-дерсон. Элдриджа приглашали солистом в свои оркестры сначала Джин Крупа, а затем Арти Шоу. Но Элдридж не мог вынести унижений, кото­рым он подвергался как негр — хотя он часто играл вместе с белыми в танцзалах для белых. В интервью журналу «Даун Бит» он рассказывал: «Приезжаем мы [музыканты оркестра Крупы] в один из городов. Все уст­роились в гостинице, а мне нельзя было там жить. Было сказано, что для меня забронирован номер в другом отеле. Я поехал туда, но администра­тор, увидев меня, заявил, что недавно прибыл какой-то важный господин и занял мою комнату... Однажды, когда я работал с Арти Шоу, я пришел в танцзал, где мы должны были играть, но мне не дали даже войти, и биле­тер закричал: «Ты что, не видишь, здесь танцы для белых!». Потом все же разобрались и пустили... Я играл, и слезы текли по моему лицу... Арти заставил того парня извиниться и даже добился его увольнения, но мне от этого легче не стало. Так уж повелось: пока ты на сцене, ты велик, но стоит сойти с нее — и ты никто. Такое не возместить ни славой, ни день­гами — ничем».

Это, несомненно, послужило одной из причин того, что с 1938 года Элдридж стал играть главным образом в малых свинговых ансамблях. Элдриджем записано огромное количество пластинок, и, с кем бы он ни играл, его исполнение всегда легко узнать: саксофонный стиль постоянно присутствует в его манере. Он использует множество нисходящих фигур, состоящих из пар восьмых, акцентируя первый звук в каждой паре (в соответствии с манерой Хокинса), а также несколько «огрубляет» тон (к чему постоянно прибегали Хокинс, Берри и Уэбстер) и усиливает громкость. Во всем остальном звучание его трубы полностью соответству­ет представлению о звучании медных духовых. У него чистая и энергич­ная атака, он любит резко обрывать звук. В других случаях он применяет в концовках фраз вибрато, которое в пьесах умеренного темпа порой становится настолько широким, что возникает эффект «дрожания». Недо­статком его игры была некоторая фрагментарность фразировки, со мно­жеством вариантов, не всегда согласованных между собой.

Все эти качества обнаруживаются в записи известной композиции «Marry Had a Little Lamb», сделанной Элдриджем с малой группой Тедди Уилсона (1936). К сожалению, вступление и последующие эпизоды пьесы обособленны, отчего структура кажется разорванной.

Однако, приобретя опыт, Элдридж научился более строго контролиро­вать исполнение. В 1938 году он записал с Чу Берри композицию «46 West 52nd Street», основанную на мелодии «Sweet Georgia Brown» (ссылка на которую отсутствует, вероятно, по требованию фирмы грамзаписи, не же­лавшей платить авторский гонорар композитору). Исполнение Роя изо­билует типично саксофонными мелодическими фигурами: длинными це­почками восьмых и частыми хроматическими пассажами. В композиции «I Can't Believe That You're in Love with Me», записанной в 1940 году с Хо-кинсом, Картером и Кэтлеттом, Элдридж показывает четкую, упорядочен­ную концепцию игры. Это пора расцвета в его творчестве. Он использует весь технический арсенал, доступный трубе. Первый и второй его хорусы связаны ясной музыкальной логикой.

В середине 40-х годов, с возникновением стиля боп, Элдридж при всем его таланте вдруг оказался в тени. Еще несколько лет он пытался вы­ступать, но без особого успеха. В начале 50-х годов, будучи на грани нерв­ного срыва, Элдридж уехал в Европу. Позже он вновь стал записываться на пластинки, а в 70-е годы он работал главным образом в клубе «Джим­ми Райенс», солируя в диксилендовом ансамбле, игравшем перед любите­лями традиционной музыки.

Одно можно сказать с уверенностью: в джазе редко приемлют старей­шин. Если музыкант исчерпал себя, то ему трудно рассчитывать на успех. По отношению к Элдриджу это несправедливо, но других примеров мно­жество. Когда свинговые исполнители властвовали на джазовой сцене, Оливер и Мортон умирали в нищете.

Еще один музыкант пользовался в 30-е годы значительным влиянием. Это саксофонист Бенни Картер. Он также играл на кларнете, трубе, реже на фортепиано и тромбоне, а в молодости даже немного пел. Некоторые считали его равным Джонни Ходжесу, но сегодня мы знаем, что Картер не был столь сильным импровизатором, как Ходжес.

Бенни Картер родился в 1907 году в Нью-Йорке. Как и большинство музыкантов из больших городов Северо-Востока, он не соприкасался с негритянской музыкальной традицией. Мать и сестра с детских лет учили его игре на фортепиано, но в основном он был самоучкой. В конце 20-х — начале 30-х годов Картер работал со многими ведущими руководи­телями оркестров: Флетчером Хендерсоном, Чарли Джонсоном, Уилья­мом МакКинни, Дюком Эллингтоном. Одновременно он осваивал прин­ципы аранжировки.

В 1930 году Картер возглавил группу «Chocolate Dandies», выделен­ную для звукозаписи из оркестра Хендерсона. Он играл на альт-саксо­фоне, кларнете, выступал как певец. Его аранжировки тривиальны, но блестящие соло Коулмена Хокинса и Джимми Харрисона были высоко оценены музыкантами. В 1933 году английский композитор и музыковед Спайк Хьюз предложил Картеру организовать группу для записи несколь­ких его композиций, написанных под влиянием Эллингтона. Почти три года Картер находился в Европе. Вернувшись, он организовал свой биг-бэнд, музыкальный уровень которого был довольно высок, однако в фи­нансовом отношении он себя не оправдывал. С середины 40-х годов он жил в Голливуде, писал музыку для кино и телевидения и периодически выступал до конца 70-х годов.

Как и многие саксофонисты, Картер в начале своего пути испытал влияние Фрэнки Трамбауэра. Ранние записи Картера выделяются чисто­той тона, склонностью к плавным мелодическим линиям. Однако порой свойственная его характеру сдержанность, проявляясь в игре, превраща­ется в монотонность. Среди записей Картера, сделанных с группой «Cho­colate Dandies», особенно выделяется пьеса «Bugle Call Rag», где он играет великолепное соло в стиле Ходжеса. Можно также упомянуть его соло в композиции «Crazy Rhythm», сыгранной в Париже с гитаристом Джан-го Рейнхардтом и Коулменом Хокинсом. Но, пожалуй, самая лучшая его запись — это «I Can't Believe That You're in Love with Me», где вместе с Картером играют Хокинс и Элдридж. В своем сольном хорусе Картер ве­дет необычную, волнообразную мелодическую фигуру в ускоренном вдвое темпе относительно граунд-бита. Картер тяготеет к орнаментике, к фи-

лигранной отделке мелодической линии. В некоторых записях —«Dinah» и «My Buddy»— отражено его исполнение на трубе, отличающееся просто­той и непосредственностью. Картер-трубач записывался с ансамблем Лайонела Хэмптона.

И все же ведущим исполнителем эры свинга был не музыкант-инстру­менталист, а певица Билли Холидей. Эта женщина была не только джазо­вой звездой и кумиром публики — она воплощала великую надежду и была символом угнетенного негритянского населения Америки.

Если оставить в стороне исполнителей блюзов, то окажется, что джа­зовых певцов очень мало. Это странно: ведь пение лежит в основе значи­тельной части африканской музыки, духовной музыки европейцев и аме­риканских негров, а также многоликой новейшей популярной музыки. Из джазовых инструменталистов, пожалуй, только Армстронгу, Уоллеру, Тигардену и некоторым другим удалось передать в вокале ощущение джаза. Певиц-женщин было совсем немного. Одной из лучших была бе­лая певица Милдред Бэйли — вместе со своим мужем Редом Норво она выступала в составе оркестра Пола Уайтмена. Ее первые пластинки по­явились раньше записей Холидей и, возможно, оказали на нее некоторое влияние. Можно также назвать англичанок Клео Лэйн, Кармен МакРей и Энни Росс, а из ныне живущих американок, разумеется, Эллу Фитц­джеральд. Обычно певицы получали известность, выступая с биг-бэндами: Ли Уайли и Пегги Ли — с оркестром Бенни Гудмена; Анита О'Дей, Джун Кристи и Крис Коннор — с оркестром Стена Кентона; Максин Салли-вен — с оркестром Джона Кирби; Эллен Хьюмс — с оркестром Каунта Бейси. Однако подлинный джаз составлял незначительную долю их ре­пертуара. Одна из трудностей заключалась в том, что джазовый вокалист в большей степени, нежели инструменталист, зависит от мелодии. Он дол­жен воспроизводить мотив, чтобы сохранить целостность текста. Если мелодическая линия скована, вдохнуть в нее жизнь почти невозможно. И только Билли Холидей удалось решить эту проблему.

Точная дата ее рождения неизвестна. Предположительно она роди­лась в 1912 году. Ее отец во время первой мировой войны сильно отравил­ся газом на поле боя и вынужден был расстаться с мечтой стать трубачом.

Он работал как гитарист в оркестрах МакКинни и Хендерсона. Ее мать, Сейди Фегин, на четверть ирландка, уехала в поисках работы в Нью-Йорк, оставив маленькую Билли на попечение родственников. В 1927 году мать взяла дочку к себе, а через три года Билли стала петь в одном из маленьких бруклинских клубов. Однажды, как она рассказыва­ет, им с матерью грозило выселение из квартиры. В надежде найти работу Билли отправилась на 132-ю улицу Гарлема, где находилось несколько небольших клубов. Владельцу одного из них, Джерри Престону, она ска­зала, что умеет танцевать. Однако танцевала она плохо. Тогда пианист, пожалев ее, спросил, может ли она что-нибудь спеть. Билли исполнила популярные в то время песни «Trav'lin' All Alone» и «Body and Soul». По­сетители сидели как завороженные. Триумф был полный, и Билли сразу же получила свои первые заработанные деньги.

Трудно сказать, правдива ли эта история. Во всяком случае, с той по­ры Билли начала работать в клубах на 132-й улице. Там в 1933 году ее и нашел вездесущий «открыватель талантов» Джон Хэммонд. Холидей сделала свои первые записи с только что организованным оркестром Бен-

ни Гудмена, заключила контракт с менеджером Джо Глейзером. Ее стали приглашать на выступления в престижные залы, например в «Аполло» - перворазрядный кинотеатр в Гарлеме. Тогда же Хэммонд ре-шил организовать выступление Билли с малыми ансамблями во главе с Тедди Уилсоном, которые делали записи для музыкальных автоматов. Первая такая запись была сделана в 1938 году, а затем в течение шести лет она записала более сорока пластинок. Холидей работала практиче­ски со всеми ведущими джазменами. Среди них Бенни Гудмен, Лестер Янг, Бен Уэбстер, Рой Элдридж, Бак Клейтон, Джонни Ходжес, Гарри Карни, Бенни Мортон — этот список можно продолжать до бесконеч­ности. Ее записи представляют собой замечательные образцы джазового пения.

Билли Холидей была очень талантлива. Однако ее профессиональная жизнь складывалась непросто. Страстная натура, она была подвержена влиянию момента; на ее настроение не всегда благотворно влияли друзья и почитатели. Она выступала в различных клубах Нью-Йорка, в том числе в клубе «Оникс» на 52-й улице, выезжала на гастроли в другие города Аме­рики. В марте по настоянию Хэммонда она пришла в оркестр Каунта Бей-си, тогда еще находившийся в стадии становления. Но их сотрудничество не состоялось. Если Билли была не в духе, она выступала плохо, часто опаздывала, а то и вовсе не являлась на работу. Через год она рассталась с оркестром Бейси.

К тому времени Билли уже добилась известности и была тут же при­нята в оркестр Арти Шоу. Музыканты и сам Шоу старались поддержать Билли, однако во время концертов то и дело возникали конфликты на расовой почве. В результате Билли покинула оркестр. На помощь вновь пришел Хэммонд. Он познакомил Билли с Барни Джозефсоном, владель­цем кафе «Сесайети», и тот предложил ей работу.

Надо сказать, что Джозефсон играл значительную роль в джазе того времени. Бывший приказчик обувного магазина в Нью-Джерси, он, на­копив денег, решил открыть ночной клуб, который, по его замыслу, дол­жен был стать внерасовым — как для музыкантов, так и для посетителей. Ведь до конца 30-х годов в США почти не было клубов, где принимали бы негров, даже если там выступали негритянские музыканты. Джозефсон рискнул преодолеть этот барьер. Хэммонд направлял его в выборе музы­кантов, и вскоре новый клуб в Гринвич-Виллидж завоевал популярность.

Однако установки Джозефсона устраивали далеко не всех. Когда в конце 40-х годов началась «холодная война», некоторые реакционно настроенные журналисты стали нападать на него, обвиняя в сотрудни­честве с левыми силами. Джозефсон стал терять клиентуру и в 1950 году был вынужден закрыть клуб.

Вряд ли где-нибудь еще Билли Холидей нашла бы такую публику, как в кафе «Сесайети». Для артистки ее склада это было идеальное место ра­боты. Сюда приходили не только музыканты и знатоки джаза, но и люди, готовые выразить сочувствие талантливой негритянской певице, испыты­вающей страдания и унижения из-за цвета кожи. Некоторые из завсегда­таев кафе имели связи и влияние. Они стали покровительствовать ей. И Билли Холидей стала звездой. Правда, не такой крупной, как Фрэнк Си-натра или Бинг Кросби, но тем не менее известной всей стране. Именно тогда Билли впервые исполнила песню, которая в дальнейшем всегда ас-

15-352

социировалась с ее именем. Это была песня на стихи поэта Льюиса Ал-лена, называлась она «Strange Fruit» («Странный плод»). Странным автор называл «черный плод, свисающий с черного дерева». Песня полу­чилась грустной. Медленный, полный драматизма речитатив Билли еще более усиливал настроение безысходности. Песня никого не оставляла равнодушным, и публика всякий раз требовала ее повторения. Этот успех побудил Билли отказаться от блюзов и легких мелодий. Она стала отда­вать предпочтение печальным лирическим песням о неразделенной люб­ви, таким, как «Lover Man» и «Gloomy Sunday». Изменив манеру пения, Билли еще больше стала нравиться публике. Однако, сделав упор на текст, певица утратила многое из того, что относилось к джазовой фрази­ровке и что прежде делало ее кумиром поклонников джаза.

Творческая переориентация Билли объясняется не только складом ее психики, но и неудачно сложившейся личной жизнью. Она была очень одинока. Среди коллег, кроме Лестера Янга, у нее, пожалуй, не было бескорыстных друзей, готовых поддержать, помочь. Не было и любви. Билли никогда не была избалована вниманием мужчин, но по мере того, как росла ее слава и увеличивались гонорары, вокруг нее стала вертеться толпа постоянных поклонников — в основном разных проходимцев и нар­команов, надеявшихся легко поживиться за ее счет. Билли никогда не за­рабатывала миллионы, однако имя большой певицы и звезды приносило ей довольно значительные суммы, иногда несколько десятков тысяч дол­ларов в год. Но в ее финансовых делах царил полный хаос.

В начале 50-х годов из-за употребления наркотиков здоровье Билли резко ухудшилось, ей стало трудно петь, голос резко ослаб. И все же время от времени она выступала и даже записывалась на пластинки. Бу­дучи не в силах избавиться от страсти к наркотикам, Билли пыталась за­глушить ее алкоголем, но это лишь ухудшило ее состояние. Конец при­ближался с неотвратимой быстротой. В мае 1959 года после сердечного приступа она попала в больницу. Ей оставалось жить около двух недель. Билли скончалась 17 июня 1959 года.

Билли Холидей всегда страдала от неуверенности в себе. И в этом нет ничего удивительного. Отец бросил семью, когда Билли была еще совсем маленькой. Уезжая в Нью-Йорк, мать оставила дочь на попечение род­ственников, которые не очень баловали ее. Билли чувствовала себя обде­ленной и отверженной, и в ней развилось чувство жалости к самой себе, обострилась мнительность. На любое действительное или кажущееся проявление невнимания к себе Билли отвечала истерикой. Возможно, склад ее души и породил ту трогательную нежность, которая пронизыва­ет лучшие образцы ее творчества. Ведь в основном она пела о любви — утраченной и обретенной.

Билли удалось разгадать тайну джазового пения. Она поняла важ­ность отрыва мелодической линии от ударных долей такта. Она не скры­вала, что училась петь, слушая пластинки Армстронга и Бесси Смит. Билли рассказывала: «Когда я пою, я стараюсь импровизировать, как Лес Янг, Луи Армстронг и другие любимые мною музыканты».

Хотя известные исполнители блюзов, например Рашинг или Тернер, в своем пении также не придерживались сильных долей в такте, Билли в отличие от них интуитивно сознавала, что форма и содержание должны быть неразрывно связаны друг с другом даже в простой эстрадной песне.

Билли исполняла множество популярных песен, которыми так богаты 20—30-е годы: «The Way You Look Tonight», «Body and Soul», «These Foolish Things», «The Man I Love», «Time on My Hands», «I've Got My Love to Keep Me Warm», «Night and Day», «I Hear Music» и многие другие.

Большинство эстрадных и джазовых певцов стараются восполнить банальность темы различными техническими приемами: задержкой дыха­ния, мелодическими украшениями, «многозначительными» драматически­ми паузами и т. п. Но такие ухищрения мало помогают. Билли знала это и сводила формальный элемент к минимуму, чтобы придать больший вес мелодической линии.

Как и у других выдающихся музыкантов, у Билли трудно выделить какую-нибудь одну работу. Не думаю, что таковой является песня «Got Bless the Child», хотя она очень нравилась слушателям, а ее сентименталь­ный текст был придуман самой Билли. Мне больше по душе такие записи, как «Them There Eyes», «Did I Remeber?», «No Regrets», «Easy to Love» или «Fine and Mellow». Билли не была исполнительницей блюзов и не об­ладала таким голосом, как Ма Рэйни или Бесси Смит. Тем не менее она не уступает им во владении блюзовыми тонами, а во фразировке, пожа­луй, даже превосходит их.

Блюз «Fine and Mellow», как и многие другие, повествует о неразде­ленной любви. Билли строит песню, широко используя „блюзовую" III сту­пень и нижнюю по отношению к ней II ступень. Большинство фраз на­чинается с „блюзовой" III ступени, переходит вниз ко II ступени и затем разрешается тоникой или нижней квинтой. Это классическая блюзовая форма. Но Билли особо подчеркивает диссонанс „блюзовой" терции и се­кунды, и это очень выразительно передает печаль, заложенную в тек­сте. Неплохая эстрадная певица Дайана Росс поет эту песню в художест­венном фильме, посвященном жизни Билли Холидей. Но Росс упускает из виду главное: этот блюз должен звучать не как выигрышный эстрадный номер, а как исповедь. Именно так пела его Билли. Билли умела донести до слушателя глубину переживания, и, когда она поет: «My man don't love me...», ей веришь безраздельно. Способность Билли Холидей передать подлинное чувство ставит ее в один ряд с лучшими джазовыми музыкан­тами Америки.