А) Досье чужих возражений и собственных размышлений

1) При анализе образа отца в первой части надо вклю­чить "Одиннадцать сыновей". Привлечь необходимо сам текст, комментарий к нему Крафта и работу Кайзера.

2) Опровергнуть возражение Крафта против того ме­ста, где я ссылки на посмертно опубликованные афо­ризмы объявляю нелигитимными. Крафт: "Этот том из наследия по сути дела... стоит на той же ступени нели-гитимности, как и все нелигитимные романы". Безус­ловно — но только в том, что касается его публикации, но не его субстанции. Субстанцию эту Кафка хотел дать в форме отчетов и притч, по отношению к которым про­чие рефлексии представляют собой дополнения и пара-липомены, хотя и своеобразнейшего свойства.

3) Крафт протестует против того, чтобы психоанали­тическое толкование Кафки называть "естественным". Он хочет приберечь это наименование для другой интер­претации — той, что склонна исходить из тезиса о соци-

альной обусловленности произведений Кафки; надо это обдумать.

4) Важное замечание по поводу историй о животных у Крафта: "В моем понимании все его истории с жи­вотными - скорее подсобное средство для изображения непостигаемости эмпирическо-метафизических взаи­мосвязей, как, например, в "Жозефине" или в "Исследо­ваниях одной собаки". В обоих случаях изображается "народ"". Это верно; надо показать, как это сопрягает­ся с моим толкованием животного мира у Кафки. А вот для "Исследований одной собаки" больше имеет смысл привлечь "Сон солдата Фьюкумби"⁷⁵, который послед­ние полгода своей жизни провел среди собак.

5) Крафт: "Но каждая из этих женщин имеет отно­шение к Замку, что Вы игнорируете; между тем когда, на­пример, Фрида упрекает К. в том, что он не спрашива­ет ее о прошлом, то имеет в виду вовсе не первобытную трясину, а, конечно же, ее (прежнее) сожительство с Кламмом".

6) Запросить у Крафта его комментарий к "Старин­ной записи".

7) Сопоставление со Швейком, возможно, и вправ­ду, как утверждает Крафт, неприемлемо — во всяком слу­чае, в столь кратком виде. Не вставить ли его в то мес­то, где я говорю о пражском происхождении Кафки?

* * *

8) Крафт считает, что отношение Кафки к теософии — как позволяет судить дневниковая запись о Штайнере — это довод против моей концепции. Я же нахожу, что ее контекст только высвечивает причины, по которым Каф­ка должен был потерпеть крах.

9) Привлечь "Проблему Иова у Франца Кафки" Мар-гареты Зусман. А именно, мысль: "Кафка - по его соб­ственным словам - впервые и до самых глубин оборвал в себе ту музыку мира, которую прежде по меньшей ме­ре предчувствовал".

10) Из комментария Крафта к " Братоубийству" в том, что касается "легкого синего костюма": "Синий — это цвет экспрессионизма как в живописи, так и в поэзии. По части живописи достаточно указать на Франца Мар­ка, по части поэзии - на Георга Тракля".

11) Подпустить искру между Прагой и космосом; на­пример, дать цитату из Эддингтона⁷⁶.

12) "Совсем рядом с этой символической... посюсто­ронностью — тихое, великое явление Кафки; в нем этот потонувший мир или все прежде потустороннее в жиз­ни обрели свое жутковатое возвращение: здесь древние запреты, законы и демоны порядка отражаются в про­ступивших на руинах распада грунтовых водах преизраилитских грехов и грез". Эрнст Блох. Наследие нашего времени. Цюрих, 1935, с. 182.

13) Восстановить то, что я в письмах к Крафту напи­сал о мудрости и глупости у Кафки.

14) Сравнить те места, в которых Кафка высказыва-

ется по поводу своей вещи "К вопросу о законах". Так­же уяснить, существенно ли здесь, как утверждает Крафт, различать между этими "законами" и пресловутым "За­коном" у Кафки. Не есть ли эти законы все та же мерт­вая точка у Кафки?

15) Наметить главу "Кафка как пророческий писатель".

16) Два письма Кафки к Броду в юбилейном сборни­ке к 50-летию Брода (Прага).

17) Подробнее о крушении Кафки как обосновании его параболического письма. Какие обстоятельства обус­ловили его крах?

18) Литература: Юбилейный сборник к 50-летию Бро­да / Эдмон Жалю о "Процессе" в "Нувель литтерер" / Вернер Крафт, "Старинная запись" / Сомнение и вера / Статья против Брода / Бялик, "Агада и галаха".

* * *

19) Давняя попытка толкования Визенгрунда⁷⁷: Каф­ка — "это фотография земной жизни, сделанная из пер­спективы жизни нездешней, жизни вызволенной, от ко­торой в кадре не видно ничего, кроме кончика черного платка, в то время как жуткая, сдвинутая оптика кадра есть не что иное, как оптика самой криво установленной фотокамеры". Письмо от 17.12.1934.

20) "Взаимоотношения между праисторией и совре­менностью еще не возвысились до понятия... В этом смыс-

ле первый "холостой пробег" встречается... в цитате из Лукача и в антитезе между историческими эпохами и веч­ностью. Эта антитеза не может быть плодотворной про­сто как голый контраст, а лишь диалектически. Я бы ска­зал так: для нас понятие исторической эпохи как таковое неэкзистентно..., а экзистентно только понятие вечности как экстраполяция окаменевшей современности... В "Каф­ке" понятие вечность осталось абстрактным в гегелевском смысле... Все это, однако, свидетельствует не о чем ином, как о том, что анамнез или "забвение" праистории у Каф­ки толкуется в Вашей работе в архаическом, диалектиче­ски не переработанном смысле... Недаром из всех толку­емых Вами историй одна, а именно история с детской фотографией Кафки, остается без толкования. Ибо ис­толкование ее было бы эквивалентно попытке нейтрали­зовать вечность с помощью фотовспышки. Этим же я на­мекаю на всевозможные мелкие несообразности... симптомы архаической скованности... Самая важная из них - это толкование Одрадека. Ибо всего лишь архаич­но понимать его возникновение из "первомира и вины... разве не намечено как раз в его образе снятие отношений вины со всего живого, разве забота не есть... некий шифр, больше того — некое обещание надежды, как раз в упра­зднении самого дома?.. Этот Одрадек столь диалектичен, что впору и впрямь о нем сказать: "все хорошо почти до полного изничтожения". / К тому же комплексу относит­ся и место о мифе и сказке, в котором... надо бы... придрать­ся к утверждению, в котором сказка якобы выступает как

"перехитрение" мифа или разрыв с ним - словно бы ат­тические трагики были сказочниками ... и как будто клю­чевой образ сказки — не домифологический, нет, даже без-грешный мир .../ Архаичным представляется мне и толкование театра под открытым небом как деревенской ярмарки или детского праздника — образ певческого пра­здника в большом городе 80-х годов был бы, безусловно, вернее, а пресловутый "сельский воздух" Моргенштерна всегда был мне подозрителен. Если Кафка и не основатель религии... то он, разумеется, и ни в каком смысле не по­эт иудейской родины. Абсолютно решающими мне пред­ставляются здесь Ваши мысли о пересечении немецкого и иудейского". (Письмо Визенгрунда)

21) "Так, если, конечно, меня самым коварнейшим образом не подводит память, надписи на теле пригово­ренных к экзекуции в "Исправительной колонии", на­носятся машиной не только на спине, но по всей по­верхности кожи, - ведь там даже идет речь о том, как машина их переворачивает (данный переворот - серд­це этого рассказа, ибо сопряжен с моментом понимания; кстати, как раз в этом рассказе, основной части которо­го присуща определенная идеалистическая абстракт­ность, как и афоризмам, по праву Вами отвергнутым, не следовало бы забывать о намеренно диссонирующем финале с могилой губернатора под столиком кафе)". (Письмо Визенгрунда)

* * *

22) "Привязанные крылья ангелов — это не их недо­статок, а присущая им "черта" - крылья, эта допотоп­ная мнимость, суть сама надежда... Именно отсюда, от диалектики мнимости как от доисторического модер­низма, как мне кажется, всецело исходит функция теа­тра и жеста... Если же искать суть жеста, то искать ее, как мне кажется, надо бы... в "модернизме", а именно в от­мирании языка... Вот почему она... открыта... глубоко­му раздумью или почти молитвенному изучению окру­жающего; что до "опробования", то мне кажется, ей это непонятно, и единственное, что представляется мне в работе чуждым привнесением, это подключение катего­рий эпического театра... Романы Кафки — это не режис­серские сценарии для экспериментального театра... Они нечто совсем иное - это последние, исчезающие пояс­нительные тексты к немому кино (которое совсем не случайно почти в одно время со смертью Кафки исчез­ло); двусмысленность жеста есть двузначность между погружением в полную немоту (с деструкцией языка) и возвышением из нее в музыку; так что, по-видимому, наиболее важное звено в констелляции "жест — живот­ное - музыка" - это изображение безмолвно музициру­ющей собачьей группы... которое я без малейших коле­баний ставлю в один ряд с "Санчо Пансой"". (Письмо Визенгрунда).

23) "А посему концепции мира как "театра" спасе­ния, в самом безмолвном подразумевании этого слова, конститутивно принадлежит и мысль, что сама художе-

ственная форма Кафки... к театральной форме стоит в крайней антитезе и является романом". (Письмо Визенгрунда)

24) В "Процессе", считает Брехт, прежде всего кро­ется страх перед неостановимым и нескончаемым рос­том больших городов. Он по самому своему сокровен­ному опыту знает тот давящий кошмар, который вызывает в человеке подобное представление. Непости­жимые взаимосвязи, зависимости, изоляция, в которые загоняют людей сегодняшние формы существования, находят себе выражение в больших городах. С другой же стороны, они находят себе выражение и в потребно­сти в "вожде", который для обывателя является тем, на кого — в мире где каждый кивает на другого и так легко друг от друга отделаться — можно взвалить ответствен­ность за все свои невзгоды. Кафка, считает Брехт, видел перед собой только одну, одну-единственную пробле­му — проблему организации. Что его завораживало, так это страх перед муравьиным государством: как люди са­ми себя отчуждают формами своей совместной жизни. И определенные формы этого отчуждения Кафка пред­видел, как, например, методы ГПУ. Вот почему "Про­цесс" - книга пророческая.

25) "Соседняя деревня". Брехт: эта история — проти­воположность истории про Ахилла и черепаху. До со­седней деревни рассказчику никогда не добраться, по­тому что поездку эту некто заранее компонует из самых мельчайших - и это не говоря о возможных несчастных

случаях — ее частей. Тогда и получается, что для такого путешествия целой жизни не хватит. Но тут вся ошибка именно в этом "некто". Ибо как сама поездка верхом разнимается на части, точно также разнимается и путе­шественник. И как утрачивается единая слитность жиз­ни, так утрачивается и ее краткость. Она может быть сколь угодно краткой. Это уже неважно, ибо в сосед­нюю деревню приедет верхом уже не тот, кто в нее вы­ехал.

* * *

26) Брехт исходит из фиктивного представления, что, предположим, Конфуций написал трагедию или Ленин сочинил роман. Это, как он объясняет, было бы воспри­нято как вещь неподобающая, как поведение, их не до­стойное. "Предположим, вы читаете отменный полити­ческий роман и только после узнаете, что его написал Ленин, — вы тут же измените свое мнение и о романе, и об авторе, причем к невыгоде обоих. И Конфуцию нель­зя было сочинить пьесу на манер Еврипида, к ней отнес­лись бы как к чему-то не достойному его. А вот притчи таковыми не считают". Короче, все это сводится к раз­личению двух типов литераторов: визионера /востор­женного/, для которого /достоинство/ все всерьез, с од­ной стороны, и ироничного созерцателя, для которого отнюдь не все всерьез, с другой. К какой из этих двух групп относится Кафка? Вопрос этот неразрешим. Но

именно неразрешимость этого вопроса есть знак того, что Кафка, как и Клейст, как Граббе или Бюхнер, — это че­ловек, потерпевший крах. Его исходный пункт — это па­рабола, притча, которая держит ответ перед разумом и поэтому не придает слишком серьезного значения тому, что касается словесного изложения. Однако и парабола тоже подлежит формовке. Так она перерастает в роман. И зародыш романа, если присмотреться, она несла в се­бе изначально. Она никогда не была прозрачной до кон­ца. Кстати, Брехт убежден в том, что Кафка обрел свою форму не без Великого Инквизитора Достоевского и не без влияния еще одного параболического места в "Бра­тьях Карамазовых", там, где труп святого старца начи­нает смердеть. Так что у Кафки парабола пребывает в постоянном споре с визионерством. Но Кафка, как ви­зионер, по Брехту, видел грядущее, не умея разглядеть на­стоящее.

27) Брехт. К Кафке надо подходить вот с какой сторо­ны: что он делает? и как при этом держится? И смотреть первым делом на всеобщее, а не на особенное. И тогда вы­яснится, что жил он в Праге в дурной среде журналистов и литераторов-зазнаек, в этом мире главной, если не един­ственной реальностью была литература; из подобного способа мировосприятия вытекают сильные стороны Кафки и его слабости — его художественная значимость, но и его всяческая никчемность. Он обычный еврейский мальчик — как можно было бы запечатлеть и тип арий­ского мальчика, — хилое и безрадостное создание, спер-

ва просто пузырь на крикливом болоте пражской культу­ры, и больше ничего. Но потом, однако, в нем все же про­являются определенные и весьма интересные стороны. Главное в том, чтобы Кафку прояснять, то есть формули­ровать практические выводы, которые можно извлечь из его историй. Что таковые выводы извлечь можно — это вполне вероятно, это нетрудно допустить хотя бы по под­черкнуто спокойному тону, который определяет манеру этого повествования. Но выводы надо искать такие, ко­торые направлены на всеобщие великие беды, которые до­саждают современному человечеству.

* * *

28) Брехт: надо представить себе беседу Лао Цзы с учеником Кафкой. Лао Цзы говорит: "Итак, ученик Каф­ка, тебе стали непонятны и жутки организации, формы правовой и экономической жизни, среди которых ты живешь? - Да. - Ты больше не можешь в них сориенти­роваться? - Не могу. - Вид акции тебя страшит? - Да. -И поэтому ты взыскуешь вождя, чтобы было за кого дер­жаться, ученик Кафка". Это, конечно, никуда не годит­ся, говорит Брехт. Я-то лично Кафку не приемлю. Его об­разы очень хороши. Что до остального, то это просто напускание туману и таинственности. Это все хлам. Это то, что надо за ненадобностью отбросить".

29) "Соседняя деревня". Мое толкование: истинная мера жизни - это память. Она, подобно молнии, способ-

на пробегать всю жизнь мгновенно. Так же быстро, как можно отлистнуть назад пару страниц, она способна промчаться от соседней деревни до того места, где всад­ник принял решение пуститься в путешествие. Для ко­го, как для старика, жизнь превратилась в писание, те мо­гут читать это писание только от конца к началу. Только так они встречают самих себя, и только так, убегая от на­стоящего, они способны эту жизнь понимать.

30) В каком месте у Фрейда говорится о взаимосвя­зи образа всадника с образом отца?

31) Брехт: точность Кафки — это точность неточно­го, спящего, грезящего человека.

32) Одрадек: "Заботы отца семейства" Брехт толкует скорее как заботы домоправителя.

33) Ситуация Кафки — это безнадежная ситуация обывателя. Но в то время, как наиболее распространен­ный тип нынешнего обывателя - то бишь фашист - ре­шает перед лицом такого положения дел пустить в ход железную, несгибаемую волю, Кафка этому положению почти не противится. Ибо он мудр. Там, где фашист ста­вит на героизм, Кафка ставит вопросы. Он спрашивает о гарантиях своего положения. Но положение это тако­го рода, что для него нужны гарантии, выходящие за всякие разумные пределы. Это чисто кафкианская иро­ния судьбы, что этот человек, служивший чиновником страхового ведомства, ни в чем так не был убежден, как в абсолютной ненадежности всех и всяческих гаран­тий. — Обреченность своего положения равнозначна у

Кафки и обреченности всех его атрибутов, включая все человеческое бытие. Как помочь такому канцеляристу? Это исходный пункт главного для Кафки вопроса. От­вет, однако, содержит уклончивое указание на сомнитель­ность существования вообще: канцеляристу не помочь, потому что он человек.

34) Если поучительное содержание вещей Кафки об­наруживает себя в форме притчи, то их символическое содержание дает о себе знать в жестике. Своеобразная ан-тиномика творчества Кафки заключается в соотношении притчи и символа.

35) Взаимоотношения между забвением и воспоми­нанием и в самом деле, как утверждает Визенгрунд, суть центральная проблема и нуждаются в осмыслении. Та­ковое следует провести с особым уклоном к "По ту сто­рону принципа желания", а также, может быть, "Мате­рии и памяти" Бергсона. Диалектическое разъяснение Кафки нашло бы здесь особую точку опоры (таким об­разом удалось бы избежать упоминания о Хаасе).

* * *

36) Ввести три основополагающие схемы: архаика и мо­дернизм — символ и притча — воспоминание и забвение.

37) В одной из дневниковых записей Геббель представ­ляет себе человека, которому уготовано судьбой то и де­ло, ничего не подозревая, оказываться в роли очевидца на месте все новых и новых катастроф. Он, впрочем, ви-

дит их не непосредственно, а только застает их незначи­тельные последствия: растерянную застольную компа­нию, неубранные постели, сквозняк на лестнице и проч. И всякий раз он самым серьезным образом реагирует на события, не имея даже отдаленнейшего понятия об их причинах. Кафку же можно уподобить человеку, для ко­торого сами эти незначительные последствия уже были бы катастрофами. Его сокрушенность, вполне сопоста­вимая с сокрушенностью Экклезиаста, основана на его педантизме.

38) Звуковое кино как граница с миром Кафки и Чап­лина.

39) То, что Кафка рассматривал бы как "реликт" пи­сания, я называю "предшественником писания"; то, в чем он видел бы "прамировые силы", я называю "мир­скими силами наших дней".

40) Романная форма у Кафки как продукт распада повество вательности.

41) Само собой разумеется, "Процесс" — произведе­ние неудавшееся. Он представляет собой чудовищную по­месь между сатирической и мистической книгами. Сколь ни может быть глубока перекличка между обоими эти­ми элементами - могучая буря богохульства, проходя­щая через средневековье, это доказывает, — они не в со­стоянии соединиться в одном произведении, не запечатлев у него на лбу клеймо неудачи.

42) Схематично говоря, произведение Кафки пред­ставляет собой одно из очень немногих связующих зве-

ньев между экспрессионизмом и сюрреализмом.

43) В "Одрадеке" дом как тюрьма.

44) Для параболы материал — только балласт, кото­рый она сбрасывает, чтобы подняться в выси созерцания.

б) Наброски, вставки, заметки к новой редакции эссе

/Примыкая к цитате из "Великого Инквизитора", дол­жен идти последний абзац второй главы./

/Вторую часть описания Открытого театра Оклахомы непосредственно примкнуть к первой./

Добавить к гипотезе о "Процессе" как "развернутой парабо­ле": "В "Процессе" и в самом деле есть одна сторона, примы­кающая к параболическому, а именно сторона сатирическая".

В дополнение к пассажу о "мотивах классической са­тиры на юстицию": "К этим мотивам у Кафки присое­диняются другие мотивы, о которых с полным правом можно сказать: здесь Кафке уже не до шуток, даже са­мых горьких". Это морок больших городов, обречен­ность индивидуума в нынешнем социуме - короче, "ор­ганизация жизни и работы в человеческом сообществе".

/Примкнуть к цитате из Мечникова: "... и смысл которых рядовому человеку зачастую совершенно непонятен": "Он, безусловно, оставался совершенно непонятен и для Кафки, и эту непонятность писатель в своем творчестве смог чрез­вычайно выразительно запечатлеть. В его искусстве есть це­лая большая провинция, наличие которой можно объяснить

только этой непонятностью, но даже и ею до конца не ис­толковать. Провинция эта - жесты". "Дело в том, что твор­чество Кафки представляет собой целый свод жестов" /за­гадочное и непонятное он усиливал и, похоже, был недалек от того, чтобы сказать словами Великого Инквизитора:.../

* * *

Немое кино было очень короткой передышкой в этом процессе. Заставив человеческий язык отказаться от са­мой привычной своей сферы употребления, кино тем самым позволило ему достичь колоссальной концентра­ции по части выразительности. Никто не прибег к этой возможности лучше, чем Чаплин; и никто не смог даже повторить его, ибо никто не почувствовал самоотчужде­ние человека в наше время до такой степени глубоко, что­бы понять, что немое кино, к которому ты еще сам мо­жешь сочинять титры, — это как бы отсрочка. Этой отсрочкой воспользовался и Кафка, прозу которого и в самом деле можно назвать последними титрами немого кино, - недаром он и из жизни ушел в одно с ним время.

Парабола

Сказка для диалектиков

Мотив освобождения в "Одрадеке'

Сказка и спасение

Спасение и мировые эпохи

Парящая сказка и спасение

* * *

По соседству с этим параболическим оказывается то, что можно обозначить как элемент сатирического у Кафки. Ибо в Кафке, конечно же, пропал сатирик. Да и трудно представить себе, чтобы автор, столь же интенсивно, как Кафка, занимающийся бюрократией, не набрел бы на та­кие стороны этого предмета, которые взывают к сатире. В "Америке" наталкиваешься на совершенно иные моти­вы, которые недалеки от сатирической разработки, хотя здесь она отнюдь не напрашивается сама собой. Достаточ­но вспомнить, например, гротескное изображение почти маниакальной зависимости Деламарша от Брунельды⁷⁸. Сколь безусловно колоссальным заблуждением было бы стремление представить Кафку сатириком, столь же не по­добает нам, впадая в метафизическую аффектацию, прохо­дить мимо сатирических мотивов, когда они так явно гро­моздятся, как в "Процессе". В этой книге сатира все равно что задушена. Шаркающая походка этого правосудия, про­дажность его слуг, предельная отвлеченность занимающих его вопросов, непонятность его приговоров, пугающая не­определенность их исполнения — все это мотивы "Процес­са", но все это еще и мотивы классической сатиры на юсти­цию от... до Диккенса. У Кафки эта сатира не прорывается, ибо точно так же, как в его параболе — парабола о стражни­ке очень наглядно это показывает — находится туманное место, которое лишает притчу ее притчевого характера, да­бы возвысить ее до символа, точно так же в его сатире кро-

ется мистика. "Процесс" и в самом деле очень странная по­месь сатиры и мистики. Сколь ни глубокой может быть перекличка между этими элементами, они тем не менее знают, видимо, только одну гармоничную форму соедине­ния, а именно богохульство. Последняя глава книги и вправду слегка этим отдает. Но оно и не могло, и не должно было лечь в основу романа, отмеченного печатью неудачи. Возможно, в этом и есть богохульственный пуант "Процесса": жизнь, которой человека наделяет Бог, есть наказание человеку за забвение, однако сам процесс на­казания только мешает человеку что-либо вспомнить.

Самое достопримеча­тельное свидетельство этой неудачи - это "Процесс": странная по­месь сатиры и мистики.

Но именно поэтому кни­га сия дошла до самых крайних своих границ, до последнего, так и не обретя завершения.

Натуга спящего, который хочет во сне шевельнуть мизин­цем, но если бы ему это удалось — он бы тут же проснулся.