КАТЕГОРИАЛЬНО-ПОСТРОЕННЫЙ ПЛАТОНИЗМ

Основная особенность неоплатонизма — это систематическое, категориальное построение идей платонизма. Неоплатонизм — это, можно сказать, конструктивный платонизм: в нем все философское величие последнего построено, сконструировано в особой системе. У Платона в строгом смысле слова не было категорий, платоновская идея (idea, eidos) — это именно идея, а не категория. Идея становится категорией лишь тогда, когда она занимает свое место в категориальной системе, становится частью категориальной конструкции. Такую систему в целостном виде построил Плотин. Но для этого необходима была историческая трансформация учения Платона в какие-либо систематические формы или их подобие. Средний платонизм как раз и занимается этими вопросами. Идет огромная работа по комментированию диалогов Платона.

Комментирующая тенденция среднего платонизма рождает и систематизирующую его сторону. Укажем на такое философские явление, как учебники платоновской философии. Эти произведения обычно находятся на заднем плане научных обзоров по платонизму. Их основная цель — систематическое изложение учения Платона. Учение это, как всем известно, разбросано по диалогам: в одном раскрывается позиция по одному вопросу, в другом — по другому и т.д. У Платона нет единой схемы, единой теории. Поэтому как бы ни были составлены эти учебники, задача, стоявшая перед ними, — весьма благодарная, и они ее решали. Такая позиция и соответственно зарождавшаяся традиция противостояла в известной мере традиции чисто комментаторской. Последняя строго очерчена и ограничена рамками харизмы платоновского языка и мысли и, несмотря на достижения в деле объяснения, разъяснения отдельных мест учения, не дает главного — описания этого учения в целом, схемы, каркаса. Комментаторство на известной ступени превращается в болезнь, оно размывает теорию. Владея четким представлением о любой, даже мельчайшей части его, мы можем уже и не представлять учение в целом. Вот этому-то и противопоставил себя учебник платоновской философии как жанр среднего платонизма — скорее невольно, чем намеренно. Конечно, мы не пытаемся говорить о каком-то влиянии этих учебников на философскую ситуацию в целом и на Плотина в частности — в этом не было бы смысла. Учебники эти рождены потребностью в школьном преподавании философии Платона — естественно, в виде некоей общей теории, разнесенной по отдельным дисциплинам. Преподавание подразумевает схему, последовательность, расписание, — одним словом, систему.

Платонизм подвергается систематизации — вот что для нас важно. Учебники — это симптом данного процесса. Здесь же кратко отметим, что с возрождением платонизма, в тот же период среднего платонизма становится популярным жанр рассмотрения каких-либо проблем, встающих при чтении текстов Платона — так называемые platwnika zhthmata или problhmata.

Философия Платона, исходя из вышесказанного, приобретает форму дисциплины, изучаемой и преподаваемой в кругу профессионалов, в определенных заведениях, объединяемых под эгидой платоновской академии. Философское произведение в таком случае с необходимостью приобретает единообразную жанровую специфику — философский трактат, к которому могут быть приложены разъяснения, пояснения, вообще что угодно. Этот жанр соответствовал и весьма частым в то время спорам по поводу понимания отдельных мест из Платона — чего стоит хотя бы полемика по поводу толкования Второго платоновского письма (конкретно 312е), результатом которого (в известной степени, конечно) стала концепция трех субстанций. Комментирование и соответственно дискуссия вокруг второй части "Парменида" позволила постулировать сверхбытийное Единое (первым на эту стезю стал Модерат, но он не сделал из этого постулата дальнейших выводов, таких, какие смог формулировать Плотин).

Произведения Плотина — трактаты. Здесь систематика присутствует неизбежно, хотя бы и в особой форме — при первом прочтении "Эннеады" кажутся достаточно сумбурными произведениями, где, по словам А.Ф. Лосева, "категории... все время находятся в каком-то подвижном состоянии", "одна категория заходит в область другой и одна понятийная характеристика задевает, а иной раз и перекрывает понятийную характеристику совсем другого раздела теоретической мысли"[74]. Такую особенность философского стиля Плотина Лосев называл "категориально-диффузной"[75].

Основные категории платонизма ко времени Плотина уже сложились, уже прошли через бесконечное количество споров, попали во множество философских трудов, на страницы упоминаемых нами учебников платоновской философии. Здесь нам представляется случай еще раз подчеркнуть важность последних: ведь учебник — не просто пособие, это особого рода кристаллизация знаний на определенном этапе развития системы познания. В учебнике обычно излагаются тривиальные, всем известные истины, учебник — книга скучная (не являются исключением и наши учебники). Но чтобы какое-либо положение стало всем известным, сколько споров оно должно выдержать! Категории, сложившиеся ко времени Плотина, получили множество определений, но множество это чем дальше, тем больше ограничивается и каждая категория отсылает уже к строго очерченному собственному смыслу, не подавая более повода к каким-либо поэтическим или софистическим вольностям. Одним словом, категории уже есть. Имеется на вооружении философии и триадическая схема — здесь отметим Филона Александрийского и Нумения. Философские исследования и философское творчество обрели четкие формы функционирования. Вот обстановка, на фоне которой во II-м веке Плотин выстраивает свою глобальную триадическую систему со сверхсущим, сверхразумным Единым во главе. Это — исходная и центральная точка категориального универсума Плотина. Собственно реальность (Ум, Душа, космос, сам человек) расположена между сверхсущим Единым и не-сущим меональным концептом — материей. В результате эманативного творчества Первоединого получают свой онтологический статус две остальные ипостаси (upostasis, лат. substantia) — Ум и Душа. До Ума, но не в качестве какой-то отдельной субстанции, а лишь как контур, первоструктура Ума, находятся Числа. Вообще, категория субстанции, ипостаси — важнейшая, если не самая важная категория Плотина (отметим, что А.Ф. Лосев переводит "ипостась" как "чистая существуемость"). Термин "ипостась" связывает воедино всю концепцию Плотина, необходимость в данной категории рождена самой категориальной структурой плотиновского мира — требуется чтобы было нечто общее между ступенями триадической системы. Иерарх ипостасей — это иерархия степеней единства, но это же и иерархия по степени зависимости от материи. Материя присутствует уже в Уме — в виде умной материи, вообще она появляется вместе с перводиадой, отпавшей от простого и не имеющего в себе различий Единого. Материя, таким образом, появляется там, где есть различие, как субстрат, фон этого различия, Многое в учении о материи (отметим по ходу дела, что и в учении об Уме) взято Плотином у Аристотеля. Система Плотина требовала категорию материи в качестве одного из своих моментов, и знакомство основоположника неоплатонизма с трудами великого категориолога сослужило ему хорошую службу. В литературе много говорится о влиянии Аристотеля на Плотина — об этом, в частности, пишет Армстронг в своей знаменитой "Архитектуре умопостигаемого мира в философии Плотина". Мы отметим одну очень важную для нас деталь этого влияния, которое было, вне сомнения, весьма существенным. Разработками Аристотеля очень удобно пользоваться, ведь его категории строго продуманы, определены, их возможное логическое развитие уже представлено или, по крайней мере, намечено. И, по всей вероятности, именно благодаря этому мы наблюдаем у Плотина не совсем платоновскую строжайшую четкость в учении об Уме и об умной материи.

Ипостасийная схема Единое-Ум-Душа — очень жесткая схема, не позволяющая никаких отклонений или новообразований в основе схематизирования, именно такая конструкция и сделала Плотина основоположником неоплатонизма. Жесткая структура, не позволяя изменений в своей основе, является хорошей базовой схемой для дальнейшего творчества в заданном своим категориальным строением направлении. Плотин взял на себя смелость включить сверхсущее Единое в свой категориальный мир (сделав этот мир универсумом), то есть отвести ему определенное место — разумеется, со всеми оговорками, положенными в подобных случаях (мы имеем в виду чисто апофатические постулаты). И — получил универсальную картину мира, протянувшуюся от сверхбытийного, сверхмыслимого начала — Единого до меонального образования, также не-сущего и не могущего быть мыслимым — Материи. Все термины, понятия, использованные в данной конструкции, имели хождение и длительную историю до Плотина (некоторым исключением может быть категория ипостаси), но категориями неоплатонизма они стали только на страницах "Эннеад". Дело в том, что к строго определенным терминам в платонизме всегда было особое отношение. Часто за внешней художественностью, выразительностью, пластичностью текста термины, понятия размывались, теряли свой строгий смысл — харизматическая заданность образа мысли (и даже образа жизни философа), идущая еще от Сократа, противопоставляла себя сухо-математической философской работе. Мифы, аллегории, образы хотя и украшали текст, но мало что добавляли собственно к теории. Грешен этим и сам Плотин, но все же научная последовательность и строгость, иногда переходящая в сухость изложения, в "Эннеадах" побеждает восторженный мифологизм и излишнюю поэтичность. Заряд аристотелевской философской трезвости оказался достаточно сильным, настолько, что никакие текстовые украшения не могут скрыть от нас плотиновской структуры, системы.

Обрисуем ряд черт и соответственно достоинств категориальной системы Плотина.

1. Категориальная логика. Категории вытекают друг из друга, координируются и субординируются с четко прослеживаемой логической последовательностью. Здесь сам собой напрашивается пример с категорией числа. Первый результат эманативного движения Единого — Ум (эманация — proodos, чисто идеальное поступательное движение). Но категориальная логика, подсказывает, что и до Ума уже есть некий принцип его оформления, строения, как бы его безликая структура — Числа. В самом деле, в Уме есть различия, он — диада, образование, появившееся в результате "дерзости" (tolma) отойти от Первоединства и стать самостоятельной сущностью. Но отношения, существующие в Уме — чисто числовые отношения, и сама диада, двоица — тоже число. Что же, числа возникли вместе с Умом? Нет, ведь они — лишь бескачественный фактор, субстрат отношений, можно сказать. Числа — это отношения в чистом виде, первичная матрица Ума. Числа — первичная структура Ума, поэтому они существуют до Ума. Всему этому посвящен трактат VI 6 (О числах). Читая его, мы как бы заглядываем в лабораторию плотиновской мысли и видим иногда, что категории "работают" часто сами по себе или, по крайней мере, требуют того или иного направления мысли философа. Подчас мудрость философа и состоит в том, чтобы наблюдая картину логического движения категорий, описывать ее не вмешиваясь самому в этот процесс. Недаром Гегель глубоко изучал Плотина (в подлиннике) и выделил его теории особое место в своих лекциях по истории философии.

2. Категориальная система Плотина в принципе проста. Часто задаются вопросом: почему же раньше никто не поставил "во главу угла" Единое (разумеется, так, как это сделал Плотин) и не сформулировал теории "трех субстанций" — все бы получилось точь-в-точь как у Плотина, а может быть даже и лучше, если бы тот, кто это сделал, писал попроще. Ответить на это можно тоже достаточно просто. То, что сейчас для нас, историков философии, — страничка из хрестоматии или обычного учебника, в пору, когда это делалось, было открытием. Что может быть проще таблицы Менделеева, но ведь до Менделеева никто этого открытия не сделал!

3. Простота системы (порожденная жесткостью ее основной структурной схемы) предоставляет возможность самостоятельного конструирования в рамках неоплатонической теории. Это — залог развития теории. Когда мы читаем об Уме — универсуме эйдосов — то невольно как-то представляем себе этот Ум. Возникают вопросы — какие могут быть там уровни, идеальные ранги и т.д. — например, как соотносятся наиболее общие идеи, рожденные относительным полаганием Единого еще в "Пармениде" (бытие, тождественное, иное, движение, покой) с другими идеями — таких вопросов множество. Когда мы читаем о Душе и особенно о человеке (знаменитое плотиновское hmeis — "мы"), а тем более об экстазе, то собственных идей и решений возникает великое множество. Таково свойство больших учений — они не навязываются догматически, но могут быть органично приняты и соответственно вызывают дальнейшую работу познания в избранном направлении. Любая такая система таит в себе богатство идей, не все из которых находятся на поверхности. Это — теоретический заряд, толчок к развитию платонизма. После Плотина неоплатоническую теорию украсили своими именами Порфирий, Ямвлих, Юлиан, Прокл — в среднем платонизме не было столь крупных фигур!

4. Обоснование основных своих идей Плотин искал, конечно же, у Платона. Почти все важнейшие положения своей теории он старается представить лишь как пункты комментирования трудов Учителя. Линия эта проводится весьма четко и, как иногда кажется, даже упрямо. Это не просто упрямство или какое-то преувеличенное преклонение перед памятью и наследием Платона. Это вовсе не дань, а естественное следование философской традиции и, более того, раскрытие гигантских возможностей, заложенных в учении Платона. Чего стоит одна лишь логическая часть "Парменида", послужившая фактическим основанием важнейшего принципа неоплатонической теории — учения о Едином. Вообще, категории и традиция не могут существовать друг без друга. Чтобы термин, даже просто слово языка стало категорией, необходима многолетняя его шлифовка, большая работа в сфере смысла, что возможно только в той или иной традиции. Можно сказать также, что Плотин в более сильной мере, чем кто-либо, следует Платону и, благодаря этому следованию, а не вопреки ему, рождает совершенно новые, оригинальные идеи.

Есть еще одна сторона вопроса о традиции, о следовании Плотина учению Платона. Учение Платона, помимо того, что оно являлось основой, отправной точкой неоплатонизма Плотина, также привлекалось основателем неоплатонизма как с а н к ц и я на правоту и историческую необходимость его философии. Такая санкция необходима любой философской системе, говорящей от лица определенной философской традиции, именно в таком духе мы понимаем слова самого Плотина: "В наших теориях нет ничего нового и они не сейчас родились. Они сформулированы уже давно, но не получили развития, и сегодня мы являемся лишь экзегетами этих старых доктрин, о древности которых говорят нам сочинения Платона"(V 1,8,10).

5. Категориальная стройность и завершенность философской системы Плотина. Здесь можно сколько угодно говорить о буквально архитектурном построении ипостасной триады, о том, что все бытие оказалось включенным в эту систему и т.д. Но в этом мы можем убедиться, читая любой из трактатов Плотина. Главное же здесь следующее. В систему как будто отвлеченных категорий, будто бы чисто логических конструкций оказался вписанным человек. Внимание к человеку (конечно, речь не идет о личности — до этого даже неоплатонизм, увы, не смог добраться) — самая большая неожиданность философии Плотина. Это — учение об экстазе. Человек вовсе не прозябает в полумеональном — а следовательно, мало что значащем — мире становления, но он способен подняться над суетой и в умном экстазе достичь Сверхбытийного истока всего сущего. О человеке и о роли человека в мире Плотина хорошо пишет П. Адо в своей книге "Плотин или Простота взгляда". Вниманием и какой-то спокойной добротой к человеку Плотин превосходит своего Учителя, и стоили того века, лежащие между Учителем и Учеником, чтобы учение последнего состоялось!

6. Когда система построена и скреплена логикой, когда ей уже ничего не грозит ниоткуда, она может внутри себя допускать любые эпитеты, аллегории, мифологические толкования — система надежно защищена внутри себя "золотых запасом" категориально-логической стройности и безупречности. Мы говорим о многочисленных мифологических пассажах у Плотина. Они — явление чисто внешнее по отношению к философской системе. В самом деле, никому не придет в голову утверждать, будто Плотин строил свою философию или доказывал уже построенные положения на основании эллинских мифов. Нет, но мифологические отступления, иллюстрации — одно из необходимых правил тогда ней литературно-философской игры, философского политеса. К тому же, будучи античным мыслителем, Плотин просто не мог ограничиваться сухим, строгим и сжатым изложением основ своего учения. Отметим еще раз: не мог, ибо практически любая категория античной философии — как бы айсберг, и чистая логика составляет его надводную часть под водой же спрятаны мифология, легенда, в конце концов, мистика.

Тут можно много говорить, но достаточно привести в пример знакомую уже нам категорию числа: сразу же вспоминается Пифагор, его загадочное учение, его школа — множество тайн! О плотиновских образах написано много, они органично входят в его систему, без этих образов, мифологических сюжетов (вспомним хотя бы III 5 — "Об Эросе") мир Плотина был бы беден, неуютен, его, очень даже может быть, просто бы не было. Но в основе этого мира лежат строгие постулаты, имеющие отдаленное отношение к мифологии и художественному миру.

Мы часто говорили: категориальный мир, категориальная система, основа, скелет, будто бы вначале философ продумал основные положения своей теории, оформил их в какую-то структуру, где-то зафиксировал, и потом уже принялся писать, поглядывая на свой конспект и приукрашивая свои труды аллегориями (оговоримся здесь, что аллегорий, у Плотина мало и роль их невелика, в отличие, скажем, от Филона), образами и мифами. Это не так, но мы пользуемся правом анатомировать учение в удобном нам порядке. На самом деле категориальная система рождается постепенно, категории собираются в один общий узор подобно мозаике — со всей их мифологической окраской, со всеми привлекаемыми образами. Сразу, вдруг появляется лишь не совсем ясное озарение, что дело обстоит так-то, и вслед за этим идет большая, долгая работа сделать первичное озарение ясным, превратить его в теорию.

7. При всей строгости и логичности система Плотина не оформлена как система. Трактаты Плотина — это что-то вроде лекций по отдельным проблемам платонизма. Жанр непосредственно не создает философского своеобразия и значимости произведения, он есть та форма, которая может выразить (так сказать, "вместить") некое содержание — собственно то, что хочет сказать философ. И жанр, в котором писал Плотин; как нельзя лучше соответствует универсализму, масштабу его мысли и стоящих перед ним проблем. Плотин пишет трактат-лекцию, в его текстах есть место для спокойного рассуждения, когда мысль не ведается сразу и без оговорок, но к ней подводят, подталкивают. Такой способ изложения мы можем назвать диалогическим. Часто встречаются отдельные места из "Эннеад", представляющие собой редуцированный диалог — в этом отношении особенно интересен трактат V 5, представляющий собой диалог почти платоновского типа.

Стиль Плотина не противоречит, а соответствует строгой категориальной систематике, как это ни странно звучит. Ведь его универсальная система — первая в своем роде и жесткое, строгое оформление ей пока еще не требуется, даже противопоказано. Необходима свобода в выражении, свобода в пользовании источниками: "Плотин хотя и прибегает к исследованию текста Платона, к "свидетельству древних" вообще, однако не цитирует и непосредственно не истолковывает их столь широко, как Филон, Климент, Ориген (или спустя несколько веков — Прокл)... Текст Плотина менее зависит от заимствований из священных писаний. (...) Объясняется это не тягой к самобытности, а тем, что весь Универсум — предмет истолкования для основателя неоплатонизма"[76].

Подведем итог. Философия Плотина — цельный категориальный континуум, где всякая категория находится на своем месте, встроена в систему отношений со всеми другими категориями. Плотин эксплицирует и развивает потенциальное богатство платоновских текстов. Категория в плотиновской системе раскрывает себя во всем объеме заложенного в ней смысла. Ясность, отчетливость, стройность, композиционная (не в жанровом, а в идейном смысле) строгость — все эти черты являются проявлениями главного — красоты теории основоположника неоплатонизма. Это — красота мысли Плотина. Она необходимо выливается и в красоту выражения — несмотря на всю сложность "Эннеад", разговорный стиль, бревилоквенцию и т.д. Часто мысль попросту идет вразрез с формой своего выражения, и мы имеем перед собой высокохудожественные пассажи Плотина, полные возвышенной образности и какой-то скульптурности. Все это подчеркивает одно, главное — величие плотиновской мысли.