ОСОБОЕ МНЕНИЕ НЕКОТОРЫХ КАВАЛЕРОВ

 

Пожалуй, с того памятного дня, как граф де Ла Фер приказал поднять меня повыше к небу и закрепить в таком положении, не было мне так больно и обидно.

Два письма лежали передо мной на кровати, два письма... В одном рай, в другом ад. За что?!

Всхлипывая и вытирая слезы пополам с соплями кружевным подолом пеньюара, я, как каббалистические письмена, до рези в глазах перечитывала эти две записки, пытаясь понять: ну что же случилось?

Даже прославленное иезуитское коварство меркло перед последним письмом. Слишком уж горячими были строки, предшествующие ему, зачем, неужели лишь для того, чтобы больнее хлестнуть потом? Хлестнуть наотмашь, словно хлыстом зазевавшуюся комнатную собачонку, попавшую под руку благородного охотника. «Милостивая государыня! ...я принужден поверить Вашему ко мне доброму расположению... опоздать хотя бы на день было бы теперь в моих глазах равносильно новому оскорблению Вас... тот, кого Вы сделали самым счасгйливым человеком на свете... Граф де Вард».

«Не рассчитывайте сударыня на будущее свидание со мной... у меня столько дел подобного рода... когда настанет Ваша очередь, я буду иметь честь известить Вас об этом... Целую Ваши ручки... граф де Вард».

К концу дня я выревела все слезы...

Умылась, заперла письма в ящик стола и велела Кэт привести ко мне господина д'Артаньяна, как только он придет. Он не пришел.

 

На второй день гасконец тоже не явился. Учитывая то, что до этого он приходил с регулярностью почтового экипажа, это было странно.

Д'Артаньяна не было, зато появился дорогой брат, помятый и потратившийся.

Из его скупых слов удалось вытянуть, что он попал в интрижку с дамой из числа тех, кого именуют гулящими, но у этой дамы, к великому удивлению дорогого брата, оказался муж, явившийся в разгар свидания и чуть было не пришивший Винтера без долгих разговоров.

Деверь спасся, добровольно отдав ему содержимое своих карманов, свои цепочки, кольца и красивый плащ.

Все это напоминало милую игру, под названием «германская ссора», которую разыгрывали в Париже публичные девки совместно с бретерами, деля потом добычу пополам.

Сославшись на головную боль, дорогой брат заперся на своей половине в компании с дюжиной бутылок испанского.

Я села писать послание гасконцу:

«Любезный господин д'Артаньян, нехорошо так редко бывать у своих друзей, в особенности в то время, когда предстоит скоро расстаться с ними надолго. Мой деверь и я совершенно напрасно прождали Вас и вчера, и третьего дня. Неужели это повторится и сегодня?

Признательная Вам леди Кларик».

Я вызвала Кэт и приказала немедленно доставить письмо господину д'Артаньяну, Улучшение здоровья горничной, видимо, было недолгим, потому что она опять стала очень болезненно выглядеть.

Она отсутствовала значительно дольше, чем можно было предположить, учитывая расстояние от Королевской площади до казарм гвардейцев Дэзэссара.

Наконец Кэт появилась и передала от имени гвардейца, что он благодарен мне за благосклонность, предоставляет себя в мое распоряжение и в девять часов вечера будет на Королевской площади. Видимо, в доме господина д'Артаньяна не было ни клочка бумаги...

Пробило девять.

Появился д'Артаньян, предстоял очень неприятный разговор.

— Меня ни для кого нет дома, слышите, ни для кого! — предупредила я слуг, чтобы дорогой брат не вздумал отбить у меня гвардейца и утащить его к себе вместе заливать утрату чести и денег.

Д'Артаньян пытливо смотрел на меня. Словно оценивал. Я через силу улыбнулась ему, боюсь, улыбка не получилась.

— Как Ваше самочувствие, сударыня? — любезно осведомился . д'Артаньян.

— Плохо, — сказала я чистую правду. — Очень плохо.

— В таком случае я пришел не вовремя. Вам нужен, без сомнения отдых, и я лучше удалюсь, — медленно потянулся за шляпой д'Артаньян.

— О нет! Напротив, останьтесь, господин д'Артаньян, Ваше милое общество развлечет меня.

Разговор потихоньку наладился и потек по обычному руслу. Мы обсудили все страшные тайны королевского двора, подробно остановились на самой модной теме: кто теперь может состоять в любовниках у страстной госпожи де Шеврез, томящейся в Туре.

— А у Вас, господин д'Артаньян, надеюсь, есть любовница? — спросила я.

— Ах! — нежно вздохнул, словно он не усатый гвардеец, а воспитанница монастыря, д'Артаньян. — Можете ли Вы быть настолько жестоки, чтобы предлагать мне подобные вопросы, мне, который с тех пор, как увидел Вас, только и дышит, только и живет Вами и для вас?

Слишком красиво, чтобы быть правдой. Женщина у него явно была, да, наверное, и не одна. Ну ладно, пусть будет так, как он говорит.

— Так Вы меня любите?

— Неужели мне надо говорить об этом, неужели Вы не заметили этого сами? — вскричал д'Артаньян во весь голос.

За стенкой у Кэт что-то упало.

— Да, но Вы знаете, что чем больше в сердце гордости, тем труднее покорить его.

А что Вы на это скажете, господин гасконец? Что-то очень гладко идет наша душещипательная беседа.

— О, трудности не пугают меня! — уверенно, с видом человека, знающего предел своих возможностей, заявил д'Артаньян. — Я страшусь только невозможного.

— Для настоящей любви, — вздохнула я, — нет ничего невозможного.

— Ничего, сударыня? — сделал удивленное лицо д'Артаньян.

— Ничего, — повторила я.

Гасконец в одно мгновение очутился вместе со своим стулом значительно ближе ко мне, чем был до этого. Ого! Так гарцевать на мебели может только кавалерист.

— Послушайте, — сказала я, стараясь хоть немложко отодвинуться. — А что бы Вы сделали, чтобы доказать мне любовь, о которой говорите?

— Все, — заявил с придыханием д'Артаньян. — Все, чего бы Вы от меня не потребовали. Приказывайте — я готов повиноваться!

— Всему?

— Всему!

Ну-ну, обычно с таким жаром такие обязательства выдают люди, которые не собираются их выполнять.

— Хорошо, — сказала я с нажимом и сделала такой же кавалерийский маневр со своим креслом, как только что д'Артаньян. — В таком случае поговорим...

— Я Вас слушаю, сударыня. — Легкий щелчок возвестил, что гвардеец сделал последнее усилие, и наши кресла окончательно встретились.

Я молчала. Последнее письмо де Варда стояло у меня перед глазами. Не письмо, а пощечина.

— У меня есть враг, — сказала я наконец.

— У Вас, сударыня? — вскричал с удивлением д'Артаньян (интересно, а чему тут удивляться, у кого в наше время нет врагов...). — Боже мой, возможно ли это? Вы так прекрасны и так добры!

«Вот именно поэтому» — так и тянуло меня сказать в ответ. Вспомнив последнюю строчку про «целую Ваши ручки», я уточнила свои слова:

— И враг смертельный.

— В самом деле?

— Враг, который оскорбил меня так жестоко, что теперь между ним и мною война насмерть. Могу я рассчитывать на Вас, как на помощника? («С Вашей-то горячей страстью к беспричинным дракам!»)

Д'Артаньян выпрямился и напыщенно сказал:

— Можете, сударыня! Моя рука, как и мое сердце, принадлежит Вам вместе с моей любовью!

Понятно, мне галантно намекнули, что в обмен на любовь я могу рассчитывать на шпагу.

— В таком случае, если Вы так же великодушны, как влюблены...

Я замолчала. Как же сформулировать условия нашей сделки?

— Что же тогда? — не хотел долго ждать д'Артаньян.

— Тогда... тогда Вы можете с нынешнего дня не говорить больше о невозможности.

— Нет, я не вынесу Такого счастья! — вскричал с мальчишеским восторгом д'Артаньян и бросился передо мной на колени.

За стеной опять что-то грохнуло, надо сделать там проверку, что такого неустойчивого напихала неряха Кэт на полки?

Гасконец осыпал поцелуями мои руки.

Что-то неприятное было в этой красочной картинке. Похоже, ни он, ни я не были искренними.

Д'Артаньян резко поднял голову:

— Я готов.

— Так, значит, Вы поняли меня, милый д'Артаньян? — переспросила я.

Понимает ли он вообще, о чем идет речь, милый двадцатилетний мальчик из казарм?

— Я понял бы Вас по одному Вашему взгляду! — с чисто гасконским апломбом заявил он.

— Итак, Вы согласны обнажить для меня Вашу шпагу, — шпагу, которая уже доставила Вам столько славы?

— Сию же минуту, — небрежно заявил д'Артаньян.

Так, а вот теперь пора говорить о цене. Впрочем, что о ней говорить, и так все ясно. Не совместный поход на проповедь он от меня ждет все эти дни, что ходит сюда.

Но, может, он действительно влюблен? Влюблен бескорыстно, трепетно, той любовью, когда гибнут ради взгляда любимых глаз, не помышляя о какой-либо награде? Может быть, я уже стара душой и, пройдя через беды, перестала верить влюбленным? Может быть, я зря так настроена к нему? Может быть, я ошиблась?

— Но как же я отплачу Вам за такую услугу?

Я знаю влюбленных: это люди, которые ничего не делают даром...

Опровергни меня, гасконец! Возмутись! Не дай ни мне, ни себе опуститься до торга! Если тобой движет любовь...

— Вы знаете, что я прошу единственной награды, — вкрадчиво сказал д'Артаньян, — единственной награды, достойной Вас и меня!

И он привлек меня к себе.

Господи, как противно все знать и быть всегда правой! Ну почему я не имею права на ошибку, почему мир не оказывается лучше, чем я о нем думаю?!

Я почти не сопротивлялась. Какой смысл? Мы разыгрываем игру, хорошо известную с сотворения мира. Игру, в которой все движения выверены, а диалоги давно известны, как в греческих трагедиях. И конец ясен наперед. Так зачем же изображать невинность и добродетель? Потому что так положено? Не люблю лицемеров.

— Корыстолюбец! — сказала я с улыбкой.

— Ах! — опять вскричал д'Артаньян тоном весталки. — Я с трудом верю в свое счастье, я постоянно опасаюсь, чтобы оно не улетело от меня как сон, вот почему я тороплюсь поскорее осуществить его!

Дурак, дурак, безумный глупец! Чем быстрее ты стремишься превратить его в действительность, тем быстрее улетучиваются его жалкие остатки! О каком счастье ты говоришь, опомнись? О счастье поиметь женщину в обмен на убийство? Это не счастье, это сделка.

— Так заслужите же это невероятное счастье. — Наверное, голос мой был не таким уж радостным, потому что от слюнявых выражений чувств гасконец перешел к деловому тону.

— Я жду Ваших приказаний.

— Это правда?

— Назовите мне того низкого человека, который мог заставить Ваши прекрасные глаза пролить слезы!

— Кто Вам сказал, что я плакала? — мягко спросила я.

— Мне показалось... — резко осекся д'Артаньян.

— Такие женщины, как я, не плачут! — И я верила в то, что говорила.

— Тем лучше! Итак, скажите же мне, как его имя.

— Но подумайте, ведь в его имени заключается вся моя тайна... — заколебалась я.

— Однако я должен знать это имя, — твердо сказал гасконец.

— Да, должны. Вот видите, как я Вам доверяю.

— О да, я счастлив! Имя?

Теперь разговор между нами короткими резкими фразами напоминал перестрелку. Забавно.

— Его имя?

— Вы его знаете.

— Знаю?

— Да.

— Надеюсь, это не кто-либо из моих друзей? — заколебался д'Артаньян.

— Так, значит, будь это кто-либо из Ваших друзей, Вы бы поколебались? — спросила я его прямо.

— Нет, будь это хоть мой брат! — почему-то с восторгом ответил д'Артаньян.

Вот это да! Бедная мама, что его родила...

— Мне нравится Ваша преданность... — заметила я.

— Увы, неужели это все, что Вам нравится во мне? — подхватил д'Артаньян.

Понятно, теперь мы кокетничаем и набиваемся на теплые слова.

— Нет, я люблю Вас! — Я осторожно сжала его руку.

Лучше бы я этого не делала. Д'Артаньян опять обнял меня и с криком «Вы любите меня! Неужели это правда? Мне кажется, я теряю рассудок!» — принялся неистово целовать.

Ну и замашки у этих гвардейских! Исчезни де Вард просто из моей жизни, на этом эпизоде и завершилось бы наше краткое знакомство с д'Артаньяном, но оскорбительное письмо зажгло во мне такое чувство мести, что я решилась терпеть до конца.

— Его имя...

— Де Вард, я знаю!!! — заорал на весь дом д'Артаньян.

Раны Господни и терновый венец, откуда, тысяча чертей и преисподняя?!

— Откуда Вы это знаете? — Я вырвалась из объятий гвардейца, схватила его за руки и, глядя ему в глаза, закричала:

— Говорите, говорите! Да говорите же! — и встряхнула д'Ар-таньяна изо всех сил. — Как Вы узнали об этом?!

— Как я узнал? — с глупым видом переспросил д'Артаньян.

— Да, как?

Д'Артаньян словно очнулся от дурмана, высвободил свои руки и буднично сказал:

— Потому что вчера в одной гостиной, где я встретился с де Вар-дом, он показал мне кольцо, полученное, как он говорил, от Вас.

Меня словно кто-то ударил кинжалом в сердце. И это мой де Вард...

— Подлец! — тихо сказала я.

Д'Артаньян чуть вздрогнул.

— Итак?

— Итак, я отомщу за Вас этому подлецу! — самоуверенно заявил д'Артаньян.

— Благодарю, мой храбрый друг! — Как же я устала от этого разговора. — Когда я буду отомщена?

— Завтра, сию минуту, когда хотите! — беззаботно отозвался д'Артаньян.

Хотелось, конечно, сию минуту. Но, судя по нашему разговору, гасконец вряд ли отправится тотчас на поиски де Варда. Д'Артаньян заметил мои раздумья.

— Завтра Вы будете отомщены, или я умру!

— Нет... — ответила я грустно. — Вы отомстите за меня, но не умрете. Это трус.

— С женщинами — возможно, но не с мужчинами... уж мне кое-что известно об этом!

— О! — неожиданная мысль пришла мне в голову.

Так вот кто был незнакомцем с гасконским акцентом?! Поздравляю Вас, миледи, Вы глупая женщина!

— Так это с Вами была та стычка? Однако, если не ошибаюсь, в Вашей стычке с ним Вам не пришлось жаловаться на судьбу, мой дорогой д'Артаньян?

— Судьба — куртизанка: сегодня она благосклонна, а завтра может повернуться ко мне спиной! — заметил гасконец.

— Другими словами, Вы уже колеблетесь?

— Нет, боже сохрани, я не колеблюсь, но справедливо ли будет послать меня на возможную смерть, подарив мне надежду и ничего больше? — Похоже, д'Артаньян боялся остаться в дураках и предпочитал получить плату вперед.

Ну, конечно, он же безумно влюблен, настолько, что, не доверяя своему счастью, хочет сначала получить гонорар, а потом сделать дело. Молодец.

— Вы правы.

— О, Вы ангел!

Да, я ангел. Только перья с крыльев облетели. Линяю, наверное.

— Итак, все решено? — спросила я.

— Кроме того, о чем я прошу, моя дорогая, — невозмутимо заметил д'Артаньян.

Да что он себе воображает? Что я сейчас взметну свои юбки вверх и мы сольемся в экстазе прямо в кресле?

— Но если я говорю, что Вы можете быть уверены в моей любви? — возразила я.

— У меня нет завтрашнего дня, и я не могу ждать! — трагическим тоном заявил д'Артаньян и придвинулся ко мне вплотную.

Господи боже, а ведь с него станется, сейчас, не снимая сапог и не тратя время на смену белья, мы начнем заниматься оплатой заказного убийства.

— Тише, — забеспокоилась я. — Я слышу шаги брата. Он не должен застать Вас здесь!

Я судорожно вцепилась в колокольчик и отчаянно зазвонила, вызывая горничную.

Вошла Кэт и, увидев д'Артаньяна, прижавшего меня своим телом к спинке кресла, переменилась в лице.

Я с облегчением вырвалась на свободу.

— Выйдите через эту дверь и возвращайтесь в одиннадцать часов...

Зачем менять наметившуюся привычку?

— Мы завершим этот разговор. Кэтти проведет Вас ко мне.

Кэт стала похожа на соляной столб. Нет, завтра же разорюсь на лекаря. Она сама на себя непохожа.

Не глядя на горничную, гасконец продвигался к двери.

— Ну сударыня! — поторопила я ее. — Что же Вы застыли на месте, словно статуя? Вы слышали? Проводите господина д'Артаньяна и сегодня вечером, в одиннадцать часов...

Я протянула ему руку для поцелуя. Гасконец вернулся от двери, обошел горничную, словно колонну, и припал к моей руке. Затем молча исчез.

Кэт вышла вслед за ним.

Я подошла к окну и прижалась лбом к прохладному стеклу.

Внизу, наматывая круги по Королевской площади, строевым шагом ходил д'Артаньян.

 

Я тянула время, пока была возможность. Но пробило одиннадцать. Пора. Я погасила лампы.

Через несколько мгновений внизу раздались шаги. Д'Артаньян вошел, поднялся по лестнице и замешкался в районе комнаты Кэт.

Я нехотя отворила дверь.

— Войдите.

Гасконец робко вошел и сам (не доверяя мне? или не мне?) тщательно запер дверь. Тем лучше, я вернулась к кровати и присела на край, ожидая его. Было темно и тихо. Как в могильном склепе.

Какая все-таки разница, когда любишь и когда терпишь. Позволив д'Артаньяну делать со мной все, что заблагорассудится, я погрузилась в мрачные размышления, вполне соответствующее той темноте, что царила в комнате. Чтобы уж совсем не уронить марку, я лишь подыгрывала кавалеру в нужных местах, что было нетрудно. Гасконец распалился и вел себя, как глухарь на току, ничего не замечая вокруг.

Наверное, д'Артаньян очень нравился женщинам, любящим напор и дерзость. О! Этих качеств у него было в избытке. И усы тоже кололись, как и у де Варда. Придется после его ухода накладывать притирания, от розового цвета моих губ не осталось и следа, боюсь, они скорее напоминали куски говядины в лавке мясника.

Боже, а ведь такая мысль не приходила в голову: может быть, стоило те деньги, которые я потрачу после этой ночи на белила, помады и притирания, употребить на найм бретера. Это обошлось бы куда дешевле, чем услуга господина д'Артаньяна, и результат был бы значительно вернее. Хоть и не так романтично.

Хорошая мысль, но поздно, теперь гасконца до утра из моей постели не выгонит даже приказ короля, он обосновался здесь надолго, боже, не пришлось бы потом и мебель ремонтировать, он ее окончательно расшатает, кровать тонкой работы для супружеской жизни и совершенно не рассчитана на то, чтобы в ней резвились залетные гвардейцы Дэзэссара!

В таких раздумьях прошло около двух часов. До рассвета оставалась целая вечность. Д'Артаньян немного утих, надо было вернуть его с небес на землю:

— Вы придумали предлог, чтобы вызвать графа на дуэль?

ДАртаньян игриво фыркнул, словно расшалившийся испанский жеребец.

— Сейчас слишком позднее время, чтобы думать о дуэлях и шпагах, любовь моя! — сказал он и рассмеялся, как будто удачно сострил.

Что-то не горит забияка-гасконец желанием ввязываться с драку. О-о, а не останусь ли я в дураках? То есть в дурах? Герой-любовник натянет штаны и покинет мою спальню, насвистывая веселый мотивчик и не помышляя о схватке с де Бардом.

— Думать об обещании, данном женщине, никогда не поздно! — возразила я.

— Давайте поговорим об этом часа через два... — предложил д'Артаньян, щекоча мне ухо усами. — А пока мы займемся поднятием моего боевого духа.

Ну уж нет, дорогой!

— Прежде чем поднимать Вам боевой дух, я хочу убедиться в его наличии.

— Да простите Вы этого бедолагу де Варда, не видеть Вас — это и так безумно жестокое наказание! — опять засмеялся гасконец.

— Уж не боитесь ли Вы, любезный д'Артаньян? — с холодной насмешкой спросила я, отодвигаясь от него.

— Вы, конечно, этого не думаете, сердце мое! — отвечал, придвигаясь гасконец. — Но что, если этот бедный граф де Вард менее виновен, чем Вы думаете?

Я вообще-то сама в состоянии определить степень виновности графа, совершенно без участия молодых гвардейцев. Поведение д'Артаньяна мне не нравилось все больше и больше.

— Так или иначе, — отчеканила я, — он оскорбил меня и с этой минуты он заслужил смерть!

— Ну так он умрет, если Вы его приговорили к смерти! — с пафосом воскликнул д'Артаньян.

Так-то лучше. Я снова придвинулась к гасконцу. Опять потянулась длинная, как осеннее ненастье, и тягостная, как отпевание, томительная ночь.

Наконец свет нового утра проник в спальню. Он был почти бесцветен, робок и неярок.

Д'Артаньян нехотя оторвался от меня и принялся искать свою сорочку. Набросив пеньюар, я сидела в центре постели и следила за его сборами. Еще немного — и горячая ванна с травами смоет все тоскливые воспоминания.

— Значит, я жду известий или от Вас, или о Вас, мой храбрый защитник? — напомнила я ему, зачем он был этой ночью здесь.

— Я весь к Вашим услугам, — сказал д'Артаньян, выуживая свою сорочку откуда-то из-под кресла. — Но прежде я желал бы удостовериться в одной вещи.

— В чем же?

— В том, что Вы любите меня! — как ни в чем не бывало, заявил д'Артаньян.

Снова здорова! Ну не люблю я тебя, это же и слепой лошади ясно!

— Мне кажется, я уже доказала Вам это...

— Да, и я Ваш телом и душой.

— Благодарю Вас, мой храбрый возлюбленный! Но так как я доказала Вам любовь мою, то и Вы мне, в свою очередь, докажете свою. Не правда ли?

У меня было полное чувство, что разговор наш замкнулся в кольцо и мы, как фигурки в нюрнбергской музыкальной шкатулке, повторяем который раз одно и то же, ни на дюйм не доверяя друг другу.

— Конечно! — Д'Артаньян бросил поиски штанов и сел на кровать. — Но если Вы любите меня, как говорите, то неужели Вы не боитесь за меня хоть немного?

— Чего я могу бояться? — искренне удивилась я.

— Как чего? — возмутился д'Артаньян. — Я могу быть опасно ранен, даже убит...

Такие опасения у человека, который уложил графа за три секунды, когда тот был здоров и бодр! И он боится, что де Вард убьет его сейчас, после того как он еще не оправился от его же, д'Артаньяна, ран. Странные страхи для храбреца!

— Этого не может быть, — мягко сказала я ему. — Вы такой храбрый и так искусно владеете шпагой...

— Скажите, — вдруг накрыл мою ладонь своей д'Артаньян. — Разве Вы не предпочли бы какую-нибудь другую месть, не требующую пролития крови?

Ну почему же нет?.. Предпочла бы. Яму, полную ядовитыми африканскими гадюками, в которую сама бы и столкнула де Барда. Только мы не в Африке. Почему он кружит?

— Право, — сказала я задумчиво, высвобождая ладонь, — мне кажется, что Вы колеблетесь.

— Нет, я не колеблюсь! — воинственно возразил д'Артаньян. — Но, право, мне жаль этого бедного графа де Варда с тех пор, как Вы его не любите. И мне кажется, что всякий человек уже вследствие того, что лишился Вашей любви, так жестоко наказан, что нет надобности наказывать его еще как-нибудь.

Да не разлюбила я его, дурачок! Потому и жажду ежесекундно его смерти! Будь я к нему равнодушна, разве металась я бы тут тигрицей?

— Кто Вам сказал, что я любила его?

— Во всяком случае, — ловко уклонился от ответа д'Артаньян, — я смею думать без чрезмерной самонадеянности, что сейчас Вы любите другого, и, повторяю Вам, я сочувствую графу.

Ну и самомнение! Просто чудовищное! Милый мальчик, если ты сегодня и вжимал меня своим поджарым смуглым телом в перину, это совсем не говорит о том, что я тебя люблю! Как у мужчин все просто!

— Вы-ы? Сочувствуете графу?!

— Да.

— Но почему же именно Вы? — что-то похожее на любопытство проснулось во мне.

— Потому что я один знаю... — загадочно начал д'Артаньян.

— Что?

— ...что он далеко не так виновен или, вернее, не был так виновен перед Вами, как кажется.

— Объяснитесь! — резко сказала я. — Объяснитесь, потому что я положительно не понимаю, что Вы хотите этим сказать.

Д'Артаньян придвинулся ко мне вплотную и обнял.

— Я человек благородный! — заявил он. — И с тех пор, как Ваша любовь принадлежит мне, с тех пор, как я уверен в ней... а я ведь могу быть уверен в нашей любви, не так ли?

Святая дева, что он несет?

— Да, да, конечно... Дальше!!!

— Так вот, я чувствую себя в каком-то восторге, и лишь одно признание тяготит меня...

— Признание?

— Если бы я сомневался в Вашей любви, я бы не сделал его, но ведь Вы любите меня, моя прекрасная возлюбленная? Не правда ли, Вы... Вы меня любите?

— Разумеется, люблю... — процедила я сквозь стиснутые зубы.

— В таком случае, если бы вследствие чрезмерной любви к Вам я оказался бы в чем-нибудь виноват перед Вами, Вы меня простили бы?

— Возможно...

Д'Артаньян попытался поцеловать меня, но я его оттолкнула.

— Признание... Что это за признание?

— Вы назначили де Варду свидание в этот четверг в этой самой комнате, не правда ли?

Сказать, что я была поражена, ничего не сказать.

— Я! Нет, ничего подобного не было! — Да я на исповеди буду все отрицать, что этот щенок о себе думает, я ему все тут и расскажу?!

— Не лгите, мой прелестный ангел, это бесполезно! — с довольной улыбкой заявил д'Артаньян.

— Что это значит?! — закричала я. — Говорите же! Вы меня уморите!

— О, успокойтесь, — обнял меня еще крепче д'Артаньян. — Вы не виноваты передо мной! И я уже простил Вас!

Господи, да какое мне дело до его отношения ко мне?! Что он там мне простил?

По-моему, я еще не успела нагадить ему в такой степени, чтобы меня уже можно было прощать! А может, я сплю? Уснула вечером, а свидание с гасконцем только предстоит, вот мне с расстройства и снится всякая пакость?

Я ущипнула себя. Нет, не сплю. Ущипнуть д'Артаньяна? Нет, лучше пусть говорит.

— Но что же дальше, дальше?

— Де Вард не может ничем похвастать.

Час от часу не легче... Как это не может, он тут такое творил?!

— Почему? Ведь Вы же сами сказали мне, что это кольцо...

— Это кольцо, любовь моя, у меня. Граф де Вард, бывший у Вас все эти ночи, и сегодняшний д'Артаньян — это одно и то же лицо.

— Что?!!

— Сударыня, Вы были безумно довольны любовью де Варда, но это была любовь д'Артаньяна, так что Вы ничего не потеряли и не должны огорчаться. Какая Вам разница, кто Вас любил тогда, если Вам было хорошо, а это был я? Я и остался с Вами! — д'Артаньян выговорил это самым убежденным в правоте своих слов тоном.

У него был вид кающегося грешника, которому сейчас охотно отпустят все грехи.

Так вот, значит, как обстоят наши дела?!

Этот порядочный человек перехватил мои письма к графу, ответил за него, забрался в мою постель под его личиной, порезвился там всласть, слизывая нектар чужой любви, затем написал письмецо, где смешал меня с грязью, но перстень — залог любви — почему-то не вернул, выждал время, давая моей ярости на графа разгореться, пришел и охотно согласился убить ни в чем неповинного человека в обмен на возможность опять погреться со мной под одним одеялом, затем покувыркался в моей кровати уже под собственным именем, все мне простил, мерзавец, и весело объявил, что я не должна иметь претензий! Какая мне разница, с кем спать?

Если это называется порядочностью, то что же называется подлостью? Мое желание любить человека, которого люблю, и растить детей, не опасаясь, что их убьют в любой момент? Или желание ненавидимого такими людьми кардинала Ришелье сделать Францию сильной и единой?

С искаженным лицом я стряхнула с себя гасконца и соскочила с кровати. Д'Артаньян вцепился в батистовый пеньюар, пытаясь меня удержать. Я дернулась, нежный батист, конечно же, не выдержал.

Д'Артаньян с ужасом уставился на мое клеймо на плече.

Что, малыш, не видел, как клеймят девушек такие же порядочные люди, как ты?

— Боже милосердный! — вскричал он.

Даже без этого, ненужного ему знания, гасконец подписал себе смертный приговор.

— Негодяй! Ты умрешь! — предсказала я ему его дальнейшую судьбу.

В шкатулке с инкрустацией, стоявшей на туалетном столике, валялся крохотный кинжал с золотой рукояткой, что-то типа стилета. Так, безделушка. Лезвие его было тонким, но острым. Но хоть какое-то подобие оружия. Я откинула крышку шкатулки и схватила кинжал. Затем кинулась с ним к насквозь порядочному гасконцу.

Д'Артаньян перепугался насмерть. Он отпрянул к стене и, не отрывая от меня испуганного взгляда, рукой нашаривал брошенную на кресло перевязь. Нашарил и выхватил шпагу.

Со шпагой в руке он стал значительно смелее. Я сразу же почувствовала ее острие у самой груди. Это была дуэльная рапира с граненым клинком, Я попыталась схватить ее за клинок руками, но д'Артаньян легко уклонялся от моих рук и нацеливал ее острие то мне в глаза, то в грудь.

Спиной вперед он соскользнул с кровати на пол, отходя к двери. Ты ее сам запер, мой дорогой! Я пантерой кидалась на него, но что может сделать крохотный кинжал с боевой шпагой? Дамская игрушка!

— Отлично, моя красавица! Отлично! — шпага вернула д'Артаньяну не только смелость, но и остроумие. — Но только, ради бога, успокойтесь, не то я нарисую вторую лилию на Ваших прелестных щечках.

Ты-то нарисуешь, не сомневаюсь, благородный д'Артаньян!

— Подлец! — бросала я ему в лицо упреки, ранившие его ровно столько же, сколько могут ранить пушистые перья. — Подлец!

Внезапно открылась дверь, ведущая в комнату Кэт, и д'Артаньян молниеносно воспользовался так вовремя проявившейся дорогой к спасению. Дверь захлопнулась, и с той стороны завизжала задвижка.

Я попыталась проломить перегородку, соединяющую две комнаты. Куда там! Осталось разряжаться, вонзая в дверную филенку кинжал.

Увы, я прекрасно понимала, что д'Артаньян отнюдь не стоит с той стороны двери, прижимаясь к ней спиной, чтобы мне удобнее было попасть, но куда-то же я должна была воткнуть не понадобившееся лезвие!

Ругаясь всеми проклятиями, которые знала (надеюсь, мой противник их оценил — это были именно те словечки, что имели большое хождение как раз в его среде), я продолжала истязать неповинное дерево филенки.

Стоп! Ему же еще надо покинуть мой дом!

Я бросила вошедший по рукоятку в дверь кинжал и кинулась к колокольчику. Через минуту весь дом был поднят на ноги, а я, как была полуголая, высунулась в окно.

По двору, не выпуская шпагу из рук, несся в сваливающихся с ноги дамских туфлях доблестный д'Артаньян. Он был обряжен в какую-то жуткую юбку в цветочек, в чепец и сиротскую накидку. О, мой герой!

— Не выпускать! — рявкнула я очумевшему со сна привратнику, но было уже поздно.

Д'Артаньян вырвался за ворота особняка. Сбежал.

Особняк замер, как перед грозой, за исключением безмятежно спящего на своей половине деверя, упившегося накануне в стельку.

Кутаясь в остатки пеньюара, я со второго этажа прекрасно видела, как несется по Королевской площади, поднимая юбкой пыль, мужественный д'Артаньян.

Когда он исчез за домами, я потеряла сознание.

Смертельно напуганные слуги боялись подняться наверх.

Все замерло.

 

Сколько я пролежала в обмороке, не знаю. Очнулась я оттого, что кто-то поднял меня и перенес в кресло. Стало удобно. Затем стало тепло — меня накрыли покрывалом. Я открыла глаза. Передо мной стоял де Вард. Настоящий.

— Боже, что тут произошло, сударыня? — спросил он, оглядывая опрокинутые стулья и кресла, разворошенную, точно в нее приземлилось ядро, кровать, разорванный пополам пеньюар, часть которого была на мне, часть на постели.

Одинокие мужские штаны скучали на полу, под столиком залегли в засаде сапоги кавалерийского образца, дверь была исколота кинжалом, а сам кинжал торчал в ней в качестве украшения как раз по центру.

Де Вард окинул весь этот ужас спокойным взглядом, затем снял шляпу, подошел к двери и аккуратно повесил ее на рукоятку кинжала, как на вешалку. Потом вернулся ко мне, подобрав по дороге один из упавших стульев, поставил его около моего кресла и сел.

— Каким образом, граф, Вы попали сюда в такой неурочный час? — спросила я, неудержимо икая (видно, в это время д'Артаньян предавался теплым воспоминаниям обо мне).

— Ваша горничная послала мне записку, где говорилось, что мое присутствие срочно требуется здесь, иначе случится ужасное. Я заволновался и немедленно приехал. Что же произошло?

Так, а с чего бы это милой крошке Кэтти проявлять к своей госпоже такое участие?

— Погодите, граф, — попросила я и крикнула: — Кэт!!!

Мой крик пропал в недрах дома. Горничной в особняке явно не было.

— Я встретил ее на входе в Ваш особняк. Она куда-то спешила с узелком в руках, — любезно сообщил мне последние новости о горничной де Вард. — Девушка сказала, чтобы я поднимался наверх, что Вы ждете.

Ага, вот теперь в общих чертах ясно, каким это образом господин д'Артаньян чувствовал себя у меня как дома и в роли графа, и в роли беглеца.

Так вот кто шкодил на пару с усатым красавцем военным за моей спиной! Милашка Кэтти!

Она, умничка, понимая, что дело запахло порохом, нашла великолепную, единственно верную приманку, способную задержать госпожу в особняке еще некоторое время, достаточное для того, чтобы скрыться. Хорошо, пусть бежит. Пока.

— Сударь, с некоторых пор я не верю людям, именующим себя благородными, и клятвам, в которых упоминаются честь, гордость и прочие святые вещи. И поверьте, у меня на это есть особые причины. Не клянитесь мне сердцем и шпагой, но поклянитесь своей матушкой, что сохраните в тайне все, что я Вам сейчас расскажу.

— Клянусь! — очень серьезно сказал граф.

— Ну так вот, сударь, надеюсь Вы заметили кое-какие предметы мужского гардероба, которых здесь быть не должно.

Де Вард просто кивнул.

— Этой ночью у меня был мужчина, который потребовал именно такую оплату, как Вы, сударь, и подумали, в обмен на Ваше убийство.

— Мое убийство? — искренне заинтересовался де Вард.

— Да, Ваше. Мне противно скрывать что-то, относящееся к этому делу, но тут такое количество грязи, что его хватит измазать с головой пол-Парижа. Поэтому я скажу лишь, что писала Вам и получила ответ. — Я достала первое письмо д'Артаньяна и вручила его де Варду. — И после Вашего ответа три ночи подряд принимала Вас у себя.

— Сударыня, меня у Вас не было! — испуганно возразил де Вард, держа в руках письмо так, словно оно было ядовитым.

— Подождите, я не окончила эту занимательную историю. Прошу Вас, прочтите письмо.

Граф пробежал глазами листок бумаги и сказал:

— Подписываюсь под каждым словом, сударыня, но это не я писал.

— Подождите! — мотнула я головой. — После третьей ночи, а, надо сказать, Вы приходили в темноте и уходили в темноте, ибо я ни в коей мере не собиралась Вас компрометировать этой связью, так вот, после третьей ночи я получила вот это.

И я достала помятое второе письмо. Де Вард прочитал его и отшвырнул.

— Продолжайте! — глухо сказал он.

— После этого письма я поклялась Вас убить и прибегла к помощи давно и настойчиво посещающего мой дом на правах друга моего деверя господина. Он с радостью изъявил желание отправить Вас на тот свет, но в обмен на любовь. Я пошла на это, надеясь, что Ваша кровь смоет строки этого письма в моей душе.

— Дальше!

— И вот сегодня утром, после обещанной ночи, господин заявил мне, что Вы невиновны, так как все эти милые проделки — дело его рук, но он меня прощает и считает, что я должна быть только довольна, что у меня такой пылкий поклонник. Результаты Вы видите сами. Граф, мне попросить у Вас прощения за то, что я хотела Вас убить?

Застенчивая улыбка скользнула по губам де Барда.

Он поднял второе письмо и вместе с первым порвал на мельчайшие кусочки. Бумажный мусор, из-за которого я столько пережила, отправился в камин.

— Собирайтесь, сударыня, утро сегодня прекрасное, и я предлагаю Вам завтрак за городом, подальше от всего, что здесь произошло. А завтра я уже сам напишу Вам новое письмо взамен подложных, из которого Вы все узнаете!

Как жаль, что у меня нет второго перстня с сапфиром!