ПОПЫТКИ ГЕНЕРАЛЬНОЙ УБОРКИ

 

Я не открыла де Варду имени д'Артаньяна, как он ни просил. Ни в тот день, ни в последующие. Я не собиралась терять его еще раз.

Хватит придерживаться правил, принятых в приличном обществе, и прочей сердцещипательной ерунды. Это было дело только между мной и гасконцем. Кстати, не мешало, наконец, поподробнее узнать, что он за птица.

Распрощавшись после волшебного завтрака с де Бардом, я отправилась к конюшему Ришелье, графу Рошфору.

Оказывается, не потеряй я голову от любви, а больше занимайся делом, все бы знала значительно раньше. Ведь хотела же узнать все о гасконце, хотела, но откладывала, занятая любовными страстями!

Рошфор мог поведать это все, и даже больше.

— Какие новости, миледи? — встретил он меня дежурной фразой [Как Вы понимаете, уважаемые читатели, страшно хочется сказать ему в ответ «Лучшие из лучших зализывают раны...». А может быть, не сопротивляться этому желанию?] на пороге своего дома.

— Лучшие из лучших зализывают раны...

— Это Вы о себе, сударыня?

— Разумеется... Кто такой д'Артаньян?

— Так, а Вы откуда знаете это имя? — встрепенулся Рошфор.

— О, значит, оно известно не мне одной?

— Ну конечно, это имя у многих на слуху, сейчас этот благородный дворянин находится на аудиенции у Его Высокопреосвященства.

Ого! Замашки великого человека в этом юном создании разглядела не я одна. Сколько же это надо насолить монсеньору, чтобы он пригласил какого-то гвардейца к себе на прием.

— Я вижу, нам есть о чем поговорить, предлагаю прогулку, мне надо нанести один визит, — проводил меня до своей кареты Рошфор. — Нас ждет горячее время, — заметил он. — Вы очень вовремя. В одиннадцать часов вечера Его Высокопреосвященство ждет агентов, работающих по линии Англии и Ла-Рошели.

— Что, Бекингэм собирает новый флот?

— Нет, король собирается самолично возглавить осаду Ла-Рошели. А Вы понимаете не хуже меня, что король не может не победить. Так что у нас еще будут плясать кровавые чертики в глазах. Отец Жозеф с большими приключениями вернулся из крепости.

— Гвардейские роты идут с королем?

— Да, кампания будет жаркая. Пора им немного встряхнуться.

— Что ж, понимаю, они как всегда будут совершать чудеса бесполезного героизма, а пахать будем мы... А потом господина Орлеанского назовут героем, а отца Жозефа презренным шпионом.

— Сударыня, откуда такие пораженческие настроения? — поднял брови Рошфор.

— Надоело все, сударь! — искренне заявила я. — У меня такое чувство, что скоро я узнаю, как земля горит под ногами. Число моих врагов почему-то неуклонно увеличивается, хотя я и не прилагаю к этому особых усилий.

— Миледи, Вы просто немного устали. Встряхните, как обычно, своей белокурой головкой и скажите «тысяча чертей!». Вам сразу полегчает.

— Тысяча чертей! Врете Вы, граф, не полегчало.

— Ну если Вы так этим озабочены, — беззаботно сказал Рошфор, — возьмите при удобном случае у монсеньора бумагу, в которой заранее одобряются все Ваши действия, и сварите врагов в супе с петрушкой. Вы же знаете, какую слабость к Вам питает Его Высокопреосвященство. Он Вам не откажет. Имей я Ваши коралловые губки и Ваши золотые локоны, все мои враги уже давно бы пересказывали свои грехи чертям, подкладывающим топливо под их котлы. Сударыня, а Вы боитесь чистилища?

— О нет, сударь, я надеюсь попасть сразу в рай.

— Каким образом? — заинтересовался Рошфор.

— Спасибо за тонкий намек на то, что я не могу быть безгрешной.

— Сударыня, в моих глазах Вы более святы, чем святая Агата, но я же не знаю мнения Господа нашего на этот счет.

— Я, сударь, собираюсь дожить до правнуков, потому что женщина, увидевшая своих правнуков, в награду попадает в рай.

Мысль Рошфора насчет бумаги была очень интересная, другое дело, что, несмотря на всю свою привязанность ко мне, Его Высокопреосвященство выдаст подобный документ только в обмен на что-то очень важное.

— Вы обещали рассказать о д'Артаньяне, — напомнила я.

— Помните того мальчишку, что мы встретили в Менге?

— Нет!

— Жаль. Это именно он. Но лошадь-то, надеюсь, помните?! Апельсиновую такую? Прелестная кляча.

— А-а, вспомнила, лошадь вспомнила! То-то он таращился на меня, словно знал не один год...

— Где? — резко спросил Рошфор.

— Да неважно, дорогой Рошфор...

— Где, сударыня? — настойчиво переспросил Рошфор.

Ну уж нет, д'Артаньяна я тебе не отдам, пока не буду убеждена, что сама не могу справиться.

— Видите ли, он примерно таким же путем, как и тогда в Менге, умудрился пробиться в друзья моего дорого брата. Так что рассказывайте.

— Господин д'Артаньян даже без рекомендательного письма заручился огромным доверием де Тревиля, который принял участие в судьбе своего земляка и устроил его в полк Дэзэссара. Д'Артаньян ждет только оказии, чтобы вступить в ряды мушкетеров. А пока он охотно принимает участие в стычках мушкетеров и гвардейцев Его Высокопреосвященства и так преуспел на этом поприще, что за очень короткий срок вывел из строя де Жюссака и отправил на тот свет Бернажу.

— Бернажу... Это того родственника конюшего герцога де Ла Тремуля, протестантского лидера?

— Да-да, когда проштрафился Кавуа.

— Я не слышала об этой истории.

— Как? Ах, да, Вы же были в Англии. Дело было около люксембургских конюшен, там, где находится зал для игры в мяч. Завязалась страшная схватка между мушкетерами и гвардейцами, главными действующими лицами которой были Бернажу и д'Артаньян. Бернажу в тот день не повезло, он был смертельно ранен д'Артаньяном и отступил к дому герцога де Ла Тремуля, где его укрыли. Накал страстей был таков, что дом герцога в азарте чуть не спалили. Шум поднялся страшный, король был взбешен и повелел узнать, кто является зачинщиком ссоры.

— А кто являлся зачинщиком?

— Мы, разумеется, — невозмутимо ответил Рошфор. — Разве Вы видели, чтобы Бернажу прошел мимо мушкетера и не попытался вызвать его на дуэль? Но дело надо было представить обратным образом. Здесь многое зависело от слов де Ла Тремуля. Он, с тех пор как обострилась проблема с гугенотами, жил полнейшим затворником, хотя я и имею сведения, что финансовые дела партии идут как раз через него.

Его Высокопреосвященство приказал Кавуа срочно отправляться к герцогу и переговорить с ним до визита де Ла Тремуля к королю, чтобы узнать его позицию и, если надо, немного ее уточнить. Дело было вечером, король вызвал герцога на утренний прием.

Кавуа послушно поехал к герцогу, но де Ла Тремуля еще не было дома, и добросовестный трудяга Кавуа спокойно отправился спать, рассчитывая, что утром выполнит приказ. Но когда он прибыл утром, выяснилось, что герцога уже нет дома, он вернулся ночью, а посланец де Тревиля упорно дожидался его и дождался.

Ранним утром герцог де Ла Тремуль отбыл во дворец, а Кавуа оставалось только локти кусать. Вся вина пала на гвардейцев, де Тревиль ухмылялся в кулак, король был снисходителен, но холоден, а Его Высокопреосвященство пришел в дикую ярость, обозвал Кавуа сонным дурнем и приказал ему сгинуть с глаз долой.

Бедолага собрался в изгнание, понимая, что его карьера на этом благополучно завершена, но в дело вмешалась госпожа Кавуа, которой совершенно не улыбалось трогаться с места. Она поклялась мужу, что кардинал вернет ему свое расположение, если он, Кавуа, выполнит все, что она скажет.

— Ну и что же она сделала? — спросила я.

Госпожа Кавуа, насколько я знала, была дама остроумная и острая на язык.

— Назавтра же всем стало известно, что Кавуа при смерти. В этом могли убедиться и гости, посещавшие дом, и королевский лекарь, которого госпожа Кавуа незамедлительно вызвала, — продолжал Рошфор. — Завернутый в мокрую простыню Кавуа вызывал острый прилив жалости даже у его врагов, а заранее собранные в сосуды кровь и моча, которые представили ученому медику, не оставляли больному никаких надежд.

Четыре дня Кавуа не вставал с постели, на пятый день госпожа Кавуа надела траур и поехала к Его Высокопреосвященству. Все, встречавшие ее на пути, выражали ей соболезнования по поводу кончины супруга, которые она принимала с грустным выражением лица. Близкие монсеньору люди тут же шепнули ему, что вдова Кавуа ожидает его выхода, чтобы поручить его заботам своих осиротевших детей.

Чувствуя страшные угрызения совести, Его Высокопреосвященство пригласил госпожу Кавуа в кабинет, где принялся утешать ее и говорить, что несчастный покойный был не прав, что принял все так близко к сердцу... Что, несмотря на последнюю вспышку гнева, покойный Кавуа всегда был другом Его Высокопреосвященства и он, кардинал, просто тронут тем, как его старый друг не смог вынести ни единого резкого слова от него и скончался.

Тут госпожа Кавуа радостно воскликнула, что в таком случае ей не надо носить траур и плакать, потому что Его Высокопреосвященство возвращает ее мужу свое расположение, а Кавуа жив, хоть и плох, но эта добрая новость, несомненно, его поднимет. А траур был ею надет отнюдь не по смерти супруга, а по потере милостивого отношения Его Высокопреосвященства, понесенной их семейством.

Кардиналу оставалось только рассмеяться.

В результате, к общему удовольствию всех одураченных, ослом сделали королевского медика. Вот так, сударыня, а Вы плачетесь о каких-то врагах.

 

Я смеялась, отвернувшись от Рошфора и уткнувшись в обивку кареты, до слез. Великолепный фарс! Да, жалко, что в это время я была в Лондоне. Такая великолепная шутка прошла без моего участия. Очень жаль.

— После этого господин д'Артаньян умудрился влезть в разрабатываемую нами кампанию с подвесками. Вам это интересно?

— Дорогой Рошфор, я вся во внимании! — вот тут следовало слушать во все уши.

И, главное, не ляпнуть ненароком, что я думаю о качестве проведения этой кампании, не то Рошфор обидится на всю жизнь.

— Помните того старика, что приводил я к Вам в особняк на Королевскую площадь, когда Вы только приехали сюда? Отставного галантерейщика? — продолжал Рошфор.

— А-а, господина Бонасье? Почему же отставного? Он приходил ко мне с товаром буквально несколько дней назад, и я приобрела у него прелестный батистовый пеньюар, правда, он не долго прожил.

— Господин Бонасье мертв? — встревожился Рошфор. — Как, когда, почему я не знаю?

— Да не ваш галантерейщик, сударь, а мой новый пеньюар!

— А-а... — успокоился Рошфор. (Еще бы, пеньюар-то мой, а не его!) — Так вот, господин д'Артаньян, к нашему несчастью, оказался квартирантом господина Бонасье. А молодая жена господина Бонасье была крестницей Ла Порта и кастеляншей в Лувре.

— Той женщиной, через которую шла связь с Бэкингэмом?

— Да.

— Она красива?

— Очень хорошенькая, это точно. Дальше по вкусу.

— И учитывая возраст господина Бонасье и пыл господина д'Артаньяна, нетрудно догадаться...

— Ну, разумеется, они любовники! — по-военному резко продолжил мою фразу Рошфор.

— Господин Бонасье и д'Артаньян?! — не на шутку удивилась я. — Вот бы не подумала!

— Тьфу ты, конечно же, нет! Госпожа Бонасье и д'Артаньян.

Вот где твое слабое место, мой храбрый гасконец! Жаль, бедняжка Кэт не знает, она, наверное, предполагала, что скоро станет хозяйкой твоей холостяцкой квартирки и наведет там настоящий домашний уют!

— Я хочу переговорить с госпожой Бонасье, давайте заедем на улицу Могильщиков прямо сейчас!

— Миледи, — удивленно посмотрел на меня Рошфор. — Это же невозможно! После того как операция с подвесками была провалена, в качестве слабого утешения мы арестовали госпожу Бонасье.

По-моему, это было очень глупо.

— Господин Бонасье настоял, — пояснил Рошфор.

А-а, тогда понятно... Хотя мне кажется, изолировать от общества надо было д'Артаньяна, госпожа Бонасье не так виновата по сравнению с ним, хотя нет, передаточное звено, все верно.

Но если бы госпожа Бонасье была на свободе, то она, конечно же, не позволила своему смуглому красавцу тратить время на визиты в мой особняк. И пеньюар был бы в полном здравии...

— Но каким же образом, скажите, все-таки подвески попали в Париж?

— Да самым примитивным! — обозлился Рошфор. — Дурак Бонасье, которого мы тоже некоторое время подержали в Бастилии, стал кардиналистом больше нас с Вами. Что и высказал своей супруге, когда она вернулась из Лувра с отчаянным письмом королевы к герцогу, рассчитывая на помощь Бонасье. Она после такого сообщения, разумеется, не стала ничего говорить, а когда супруг ушел, галантерейщица упала на грудь своему возлюбленному и, рыдая, сказала, что королева в беде. Д'Артаньян заручился поддержкой трех своих друзей и помчался в Лондон. Мои люди пытались их задержать, но все с самого начала пошло наперекосяк, троих мы обезвредили, гасконец ускользнул.

Вот когда они схлестнулись, де Вард настоящий и де Вард мнимый! Ну почему я так поздно об этом узнала!

— К сожалению, удача к нему благоволила, он добрался до герцога, взял подвески и привез обратно.

— Искренне Вам сочувствую, — самым противным тоном сказала я. — И он до сих пор живой? Почему?

— Его Высокопреосвященство считает, что грех бросаться таким великолепным человеческим материалом, если есть хоть малейший шанс, что прыть господина д'Артаньяна можно направить в русло, нужное Франции.

Держу пари, Рошфор долго учил эту фразу, небрежно кинутую в каком-нибудь разговоре Его Высокопреосвященством.

— Это произойдет нескоро... — осторожно высказала я свое мнение. — Если вообще произойдет. Кардинал слишком добр.

— Я тоже так считаю... — вздохнул Рошфор. — Но Вы же знаете Его Высокопреосвященство... Если он что вобьет себе в голову, спорить с ним бесполезно. Вот и сегодня он попытается перетянуть гасконца на нашу сторону, с отрицательным результатом, я так думаю.

— Еще бы, — поддакнула я. — Его Высокопреосвященство — неисправимый идеалист в отличие от господина д'Артаньяна. Тот прекрасно понимает, что в первую же ночь в казарме наших гвардейцев его придушат подушкой за все его подвиги. Д'Артаньян не дурак.

Со вкусом оценив промахи и ошибки начальства, мы расстались с Рошфором до десяти часов вечера, договорившись встретиться у Люксембургского дворца, чтобы вместе направиться к монсеньору.

Главное, что я узнала, — рота Дэзэссара выступает завтра маршем в поход к Ла-Рошели.

Теперь надо было провернуть одно важное дело. Рошфор высадил меня на Королевской площади.

— Пришлите, пожалуйста, мне человек пять Ваших лакеев, — попросила я его напоследок. — Тех, что понадежнее. У меня сейчас мало людей.

— Хорошо, — не удивился Рошфор. — Сейчас пришлю.

Я поднялась к себе и в гардеробной нашла сундук, который еще ни разу здесь не открывала.

Там, смятые от долгого хранения, лежали мои мужские костюмы. А не разыграть ли и мне «германскую ссору»?