ИГРЫ СВОИ И ЧУЖИЕ

 

Должна заметить, что во Францию я вернулась значительно более обеспеченной, чем покинула ее когда-то.

На Королевской площади меня ждал уютный особняк № 6. В конюшне особняка — роскошная карета, при карете — кучер и скороход, а при моей персоне — горничная Кэт, негритенок Абу, попугай Коко, обезьянка Жужу и красная подушка для коленопреклонений в церкви. И дорогой брат, конечно же, который изо всех сил скрашивал мое одинокое существование.

И теперь я была богатой англичанкой, загадочной красавицей миледи. Не скрою, было очень приятно.

Я вела светскую жизнь, достойную леди Кларик, была очень неплохо принята при дворе, и даже, представьте себе, мне оказали великую честь и представили самому кардиналу де Ришелье. Мы с удовольствием познакомились заново.

Братец нашел себе компанию таких же милых людей, как и он, вместе они пропадали в кабаках, резались в карты и кости и ухлестывали за красивыми барышнями. Француженки их совершенно очаровали.

А я на одном из приемов познакомилась с графом де Вардом. И опять захотелось любить, любить, любить... Проклятое ребро Адама. Не самый стойкий материал.

Мы встречались с де Бардом в разных публичных местах, и я чувствовала, что он тоже увлечен мною.

На одном из последних балов, данных госпожой де Гиз, он был бледен и совершенно не танцевал.

— Что с Вами, граф? — спросила я, подойдя к нему.

— Пустяки, миледи, совершеннейшие пустяки...

Его слова и его вид прямо противоречили друг другу. Де Варду было очень плохо.

— И все-таки?

— Видимо, я не до конца оправился от ран, нанесенных мне месяц назад, и слишком рано начал активно участвовать в светской жизни.

— Расскажите, будьте добры, — попросила я.

— О таких вещах не рассказывают в гостиных, — возразил де Вард. — Выйди я из той схватки победителем, конечно, я наполнил бы рассказом о своей победе приемные всех домов, где бываю, но сейчас мне лучше помалкивать и не выставлять напоказ свои раны.

— Давайте я стану Вашим судьей, — предложила я. — Вы расскажете мне эту историю, а я решу, достойна она гостиных или должна быть предана забвению.

Предложение де Варду понравилось, видимо, он давно хотел выговориться, поэтому он поцеловал мне руку в знак согласия и начал рассказ:

— Месяц назад я с важным поручением направлялся в Англию, как раз в то время, когда сообщение между Кале и Дувром закрыли. Помните?

— Конечно...

— У меня было предписание для начальника порта, открывающее мне доступ на один из последних кораблей, который должен был отплыть из порта перед полным его закрытием. Когда я в сопровождении своего лакея спешил из загородного дома начальника порта, меня нагнал молодой человек лет двадцати, темноволосый и черноглазый, в форме гвардейца. Он нагнал меня на опушке рощи, я остановился, ожидая его, без всякой задней мысли, потому что он явно спешил меня догнать, и я думал, что у него ко мне какое-то важное дело. Но оказалось, гвардеец просто искал ссоры со мной, как он, произнося слова с заметным гасконским акцентом, недвусмысленно заявил. Он предложил мне отдать приказ, мне, дворянину! Я приказал Любену подать мне пистолет, но спутник гвардейца оказался куда расторопнее моего лакея. Он бросился на него и после борьбы прижал навзничь к земле. Пришлось нам драться на шпагах. Сударыня, я неплохой фехтовальщик, но моему противнику понадобилось всего лишь три секунды, чтобы нанести мне три раны. При этом он как-то странно приговаривал, что-то вроде: «За Атоса, за Портоса, за Арамиса!» На третьем ударе рухнул на землю. Мой противник нагнулся, чтобы обыскать меня, я собрал все свои силы и ударил его острием шпаги в грудь. Но видимо, сил у меня оставалось немного, потому что лезвие лишь оцарапало его, а гвардеец, разъяренный ранением, пропорол мне живот и пригвоздил меня к земле, как дохлую бабочку. В таком положении я провел ночь и благодарю Бога, что находился без сознания. Утром меня и моего лакея, привязанного к дереву, с кляпом во рту, нашли люди из порта. Я узнал, что незнакомец забрал мой пропуск и, выдав себя за меня, отплыл на том корабле. Мало того, он указал мои приметы, как приметы преступника. Поэтому меня под конвоем отправили в Париж. Я потерял много крови в том путешествии, чему следствием стали внезапные приступы слабости, подобные тому, что нахлынул на меня сейчас. Вот моя история, сударыня, не знаю, будете ли Вы дарить своим общением человека, который не только не смог отстоять доверенный ему приказ, но еще и побывал в роли заключенного...

Все в этом рассказе говорило мне о том, что с молодым гвардейцем мы где-то пересекались. Особенно эта характерная черта — ввязываться в драку с петушиным гонором, не соблюдая ни правил, ни чести и руководствуясь лишь собственным раздутым самолюбием. Где-то в моей душе звякнул тревожный колокольчик. Даже в наш век звенящих шпаг такая готовность к схватке встречается не так уж часто. Обычно все-таки имеется хоть какой-то уважительный повод дворянину убить дворянина. Разумеется, не может служить поводом наглое требование отдать бумагу, требование, которое ничем, кроме прямого оскорбления, назвать нельзя. У молодого темноволосого гвардейца были все шансы стать великим человеком.

— А Вы узнали, кем могли быть люди, имена которых он называл?

— Ну конечно, миледи, это-то оказалось проще всего. В определенных кругах Парижа они широко известны. Эти Атос, Портос и Арамис — то ли три брата, то ли три неразлучных друга, мушкетеры короля.

— И Вы никогда не сталкивались с этими господами?

— Увы нет... Когда я навел справки, выяснилось, что в то время они находились на водах в Форже, и почему тот гвардеец решил, что я имею к ним какое-то отношение, не пойму. Может быть, потеря крови ослабила и мои умственные способности вдобавок к телесной слабости?

— Милый граф, Вам нечего стыдиться. Похоже, за этим человеком тянется шлейф убитых противников. Проиграть мастеру не стыдно, а выжить, несмотря на его страстное желание Вас убить, даже почетно. Вы не узнали его имя?

— Пока нет.

Де Бард выслушал мои слова с улыбкой, но сил они ему не придали. Пришлось вызвать его лакея. Графа увезли, а через час мы узнали, что ему стало хуже и, лекари уложили его в постель на несколько дней.

 

Пока де Варда не было видно, мне стало понятно, что я очень хочу продолжить наше знакомство.

Да что там, что уж хитрить перед собой: я просто потеряла от него голову. По ночам мне снилось, что он тут, рядом со мной. И волосы наши переплетены на одной подушке.

Потомившись неделю, я не выдержала, послала гордость в преисподнюю и села за письмо. Изведя стопу бумаги и искусав все губы, я, наконец, составила послание.

Сей образчик каллиграфии гласил:

«Особа, интересующаяся Вами более, чем может это высказать, хотела бы знать, когда Вы будете в состоянии совершить прогулку в лес. Завтра в гостинице "Шан-Дю-Дра-д'Ор" лакей в черной с красным ливрее будет ждать Вашего ответа».

Я приказала заложить карету, велела горничной и негритенку собираться, но не могла заставить себя ехать прямо к де Варду и решила сначала посетить службу в милой тихой церкви Сен-Ле. Пусть это будет хоть каким-то оправданием перед собой, а на обратном пути можно заглянуть и, в Сен-Жермен. Так, случайно... Просто ради прогулки...

Я успела как раз к мессе и заняла место у клироса.

Священник читал проповедь, и народ заполнил все скамьи. Абу сопел у меня за спиной, словно красная бархатная подушечка, которую он держал, была залита свинцом, а не набита шерстью. Кэт высматривала красивых, непременно черноусых военных. Усы каштанового или пшеничного цвета в ее глазах оценивались на порядок ниже.

Поиски ее увенчались успехом, и она стала украдкой бросать взгляды в сторону колонны, которую подпирал высокий, плотного телосложения мушкетер, одетый с потертой претензией на шик.

Со своей стороны мушкетер делал какие-то странные знаки в нашу сторону, подмигивал, улыбался, подкручивал ус. Кэт млела от удовольствия, я терялась в догадках. На попытки завязать знакомство эти знаки внимания были совсем не похожи, уж очень демонстративно высказывал их усатый красавец.

Внезапно позади нас, нарушая плавный ход проповеди, женский голос звучно и с вызовом издал громкое «гм!».

Я и не подозревала, что в этом простом звукосочетании может таиться такой накал страстей. Наши передние ряды дружно обернулись на звук, и мы с горничной тоже не отстали.

Дама покраснела. Она была немолода и несколько суховата, а черный головной убор придавал ей еще большую строгость, отнюдь не оживляя желтоватый цвет кожи. Наряды, подобные тому, который украшал эту даму, были в большой моде у жен людей судейского ремесла.

Прохладный воздух храма, казалось, даже разогрелся от сдерживаемых дамой в черном чувств. Наполнившие церковь прихожане с большим интересом восприняли такую пикантную приправу к пресной проповеди.

Мушкетер продолжал посылать в нашу сторону убийственные улыбки. Уж не являюсь ли я счастливой соперницей дамы в черном?

Проповедь окончилась. Мушкетер ринулся, как на приступ, к чаше со святой водой и утопил там целиком весь свой кулак. Мне пора было уходить. Когда я оказалась рядом с чашей, красавец вынул из нее руку, окропленную святой водой. В затылок мне возмущенно дышала дама в черном головном уборе. Все понятно.

С улыбкой я коснулась его руки. По сравнению с моей она казалась просто лопатой. Интересно, наверное, в таких руках чувствуешь себя как в колыбели, большие люди иногда удивительно нежны... Я благочестиво перекрестилась и пошла к выходу.

За моей спиной прерывающийся от возмущения голос дамы в черном произнес:

— Ах вот как, сударь мой Портос, значит, мне Вы уже не предлагаете святой воды?

— Су... сударыня! Вы ли это? — с тщательно разыгранным удивлением вскричал мушкетер.

Уже по этому возгласу было понятно, что позиции дамы в черном в сердце громадного красавца значительно прочнее, чем она сама, бедная, предполагала. Еще одна игра... Но где же я слышала это странное имя?

— В Сен-Жермен! — услышала я свой собственный голос.

 

Де Вард жил в Сен-Жерменском предместье, на улице неподалеку от королевского павильона. На террасе перед его домом цвели очень милые цветы. По самой террасе, словно по заказу, прогуливался лакей де Варда Любен.

Я приказала горничной отдать ему записку. Сердце мое стучало, как полковой барабан, я откинулась на спинку кареты и попыталась сдержать его стук, успокоиться до состояния, в котором можно думать.

Через мгновение Кэт вернулась, забралась на подножку и в окно доложила, что исполнила поручение. Кучер, как ему и было приказано заранее, тотчас рванул с места.

Оказывается, мой дорогой брат тоже не остался слеп к красотам Сен-Жермена и гарцевал на своем скакуне под окнами хорошеньких барышень. Увидев карету, он с радостным криком бросился наперерез. Пришлось встать на обочине дороги. Деверь, подъехав к карете, остановился у дверцы и, не слезая с коня, наклонился к окну.

Разговор наш был по обыкновению пуст и противен. Милый братец настаивал, что нам надо совершить совместную прогулку, а еще лучше присоединиться к шумной компании, гуляющей здесь неподалеку. У меня же было одно желание — скорее добраться до дома. Деверь вел себя хуже моей приставучей обезьянки Жужу, я разозлилась, и в результате приказал долго жить прекрасный веер. Я почувствовала, что сейчас взорвусь и, пожалуй, придушу его здесь, прямо на обочине дороги. Дорогой брат демонстративно не обращал на мою ярость никакого внимания и радостно гоготал, как племенной гусак.

С другой стороны кареты возник еще один всадник, молодой, черноусый, в темном плаще и потертой шляпе:.

— Сударыня, — сказал он по-французски, — позвольте мне предложить Вам свои услуги. Мне кажется, этот господин Вас прогневал. Скажите слово, сударыня, и я берусь проучить его за недостаток учтивости.

Это еще что за странствующий паладин?!!

С холодным удивлением я посмотрела на нового участника нашей комедии:

— Сударь, — мне пришлось тоже перейти на французский, — я с удовольствием бы отдалась под вашу защиту (жди!), если бы человек, который мне досаждает, не был бы моим братом.

Получил?

— Простите меня в таком случае, — воскликнул всадник, пылким взглядом просто сдирая платье с моего тела. — Вы понимаете, сударыня, что я этого не знал!

Дорогой брат с радостью вцепился в подвернувшееся развлечение и леопардом кинулся на защиту моей добродетели.

— Чего этот ветрогон мешается не в свое дело?! — вскричал он, нагибаясь к дверце еще ниже.

Выглядело это так, словно этот риторический вопрос он адресует мне:

— Почему он не проходит своей дорогой?!

«А я знаю?» — так и вертелось у меня на языке. Но всадник справа избавил меня от необходимости отвечать на дурацкие вопросы.

— Сами Вы ветрогон! — проорал он в другую дверцу, тоже наклонившись. Ну просто выстрел из мушкета послал, да и только! — Я не прохожу своей дорогой, потому что мне захотелось остановиться здесь!

Вот это, я понимаю, гонор! Жаль, в карете больше никого не было, я охотно заключила бы пари, как будет развиваться эта встреча.

Трусоватый деверь немного струхнул и вполголоса спросил меня, не безумец ли нам попался. Дорогой брат, глупышка, думал, это его сырая Англия, где с такими, как он, носятся, как с тухлым яйцом!

— Я разговариваю с вами по-французски! — не дал мне и рта открыть задиристый незнакомец. — Так будьте добры, прошу Вас, отвечайте мне на том же языке. Вы брат этой дамы, прекрасно, но вы не мой брат, к счастью!

«Эта дама» меланхолично подумала, что молодому человеку повезло с отсутствием такого противного родственника.

Все, мое присутствие больше не требовалось, дело целиком было на мази. Я не собиралась помогать Винтеру выкручиваться из стремительно назревающей, словно гнойный фурункул, дуэли, предоставляя ему самому проявить хваленое мужество лорда и не прятаться за дамскими юбками.

И коротко приказала кучеру:

— Домой!

Лица у обоих мужчин вытянулись. Они, бедолаги, думали, что в силу дамской боязливости я буду препятствовать ссоре, играя некую роль забора между двумя отчаянно гавкающими псами.

В заднее окно было видно, что деверь попытался постыдно сбежать вслед за мной, но пылкий незнакомец его остановил. Я была больше чем уверена, что дорогой брат попытается отвертеться от дуэли, свалив все на отсутствие при себе шпаги, но решительный вид молодого человека говорил, что он скорее безвозмездно преподнесет Винтеру коллекцию превосходных шпаг, чем откажется от драки.

Я даже почти поверила, что от дуэлей может быть какая-нибудь польза...

 

Спустя полчаса после того как я добралась до особняка, туда же примчался взмыленный Винтер и, даже не заходя на мою половину, пробежал к себе. Затем, переодетый и вооруженный, он взял карету и умчался к своим собутыльникам, видно, дуэль должна была состояться по всем правилам.

В его отсутствие я расставляла цветы по окнам и гадала, где будет схватка — на Прэ-о-Клер или у Люксембургского дворца?

Было страшно интересно и, не скрою, очень хотелось, чтобы исход дуэли разрешил заодно и мою проблему.

 

Час спустя дорогой брат явился обратно без шпаги и без одного из друзей.

И, сияя всей своей лошадиной физиономией, возвестил, что сегодня вечером мне предстоит принять одного великодушнейшего молодого человека, который пощадил его и, мало того, отдал кошелек их несчастного, павшего в бою друга, принадлежащий ему по праву победителя, не своим слугам, а лакеям противника. (В связи с чем Винтер явно подумывал, что может сэкономить на месячном жалованье для своего неожиданно разбогатевшего слуги.)

К непрошеному посетителю, явившемуся в особняк вместе с деверем в восемь часов вечера, я, конечно же, благосклонности не испытывала и приняла его очень сдержанно.

Это не смутило ни молодого человека, ни моего мужественного деверя.

— Вы видите перед собой, — заявил он, представляя юношу, который носил, как оказывается, фамилию д'Артаньян, — молодого человека, который держал в своих руках мою жизнь и не пожелал злоупотребить своими преимуществами, хотя мы были врагами вдвойне, потому что, во-первых, я оскорбил его первым, во-вторых, я англичанин. Поблагодарите его, сударыня, если Вы питаете ко мне какое-нибудь чувство!!!

Я, признаться, люблю тонкий английский юмор моего дорогого брата, но на этот раз он просто превзошел самого себя! Настолько, что даже я не сразу сдержала эмоции.

Молодой человек ждал.

— Милости просим, сударь, — не произнесла, а пропела я. — Вы приобрели сегодня вечные права на мою признательность!

Лорд Винтер отцепил от своего камзола прильнувшую было к нему Жужу и с жаром принялся живописать поединок.

Слушать его было неприятно: прыткий молодой человек, судя по рассказу деверя, мог не единожды его убить. Я насчитала по меньшей мере три безупречных возможности. Но не убил, что было очень странно, учитывая ту настойчивость, с которой нарывался на ссору юнец. С чего бы такое милосердие?

Корове ясно, что пощадил он моего дорогого брата отнюдь не от вспыхнувшей внезапно симпатии, а скорее, как пропуск в этот дом. Не люблю лицемеров!

Дорогой брат, по своему обыкновению, ничего не замечал. Окончив рассказывать, он подошел к столику, где стояли на подносе бутылка испанского и стаканы.

Он налил два стакана, как обычно забыв про женщин, и знаком предложил посетителю выпить.

Это предложение пришлось господину д'Артаньяну не по душе. Пощадить противника он пощадил, но пить за его здоровье не собирался. Очень интересно... Д'Артаньян задергался, как итальянская марионетка на веревочке.

На его счастье, к Винтеру почти подбежала Кэт и что-то ему прошептала. Сославшись на неотложное дело, дорогой брат покинул нашу теплую компанию.

Пришлось развлекать незваного гостя.

Оставшись со мной наедине, он тут же впился огнедышащим взглядом в мое декольте, и секунду спустя я просто физически почувствовала, что осталась в чем мать родила, а на полу догорают остатки моего подола вместе с нижним бельем.

Ну и гасконец, просто пышущий пламенем дракон! Даже его царственный земляк, покойный Генрих Четвертый, и то, говорят, при всей своей любви к женщинам не позволял себе их так откровенно разглядывать...

В качестве закуски к вину, которое мы не пили, я рассказала ему все, что можно было рассказать в светской беседе.

И про то, что лорд Винтер брат моего покойного мужа, и про то, что мой ребенок наследник Винтера, если он не женится, — такие сведения обычно не говорят малознакомым людям в первую же встречу, но я надеялась, что гасконец сообразит: при таком положении семейных дел ему рассчитывать на мою признательность сложно.

В ответ д'Артаньян принялся уверять меня в своей преданности, нагромоздил такую скользкую кучу любезностей, что они закрыли меня с головой. Я и слова вставить не могла в этот поток красноречия.

И опять этот взгляд, раздевающий без всякого на то поощрения.

Я еле дожила до того часа, когда посетитель собрался уходить, и на радостях очень тепло распрощалась с ним. Но когда он упругой походкой пересекал двор особняка, безошибочное чувство подсказало мне, что молодой человек не ограничится одним визитом и лицезреть мне его придется значительно чаще, чем хотелось бы.

Граф де Вард на мое письмо не ответил.

А я-то думала, что давно разучилась плакать...