КАК РОЖДАЮТСЯ ГЕРОИ

 

Я продолжила:

— Почти три дня я ничего не ела, не пила и испытывала страшные мучения: по временам точно облако давило мне лоб и застилало глаза, начинался бред.

Наступил вечер; я была так слаба, что каждую минуту теряла сознание, и каждый раз, как это со мной случалось, благодарила Бога, думая, что я умираю.

В один из этих обмороков я услышала, что отворилась дверь; от ужаса я пришла в себя.

Он вошел ко мне в сопровождении человека в маске — сам он тоже был замаскирован, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голос; я узнала этот внушительный вид, данный ему адом на несчастье человечества.

«Итак, — спросил он меня, — согласны ли Вы дать мне клятву, которую я от Вас требовал?»

«Вы сами сказали, что пуритане не изменяют раз данному слову: Вы слышали, что я обещала преследовать Вас на земле, предав Вас на суд людей, и на том свете, предав на суд Божий!»

«Итак, вы продолжаете упорствовать?»

«Клянусь в этом перед богом, который меня слышит: я буду призывать весь свет в свидетели вашего преступления, до тех пор, пока не найду мстителя».

«Вы проститутка, — сказал он громовым голосом, — и Вы подвергнетесь наказанию, которого заслуживают подобные женщины. Заклейменная в глазах света, к которому Вы взываете, постарайтесь доказать этому свету, что Вы не преступница и не сумасшедшая».

Затем он обратился к человеку, который пришел вместе с ним:

«Палач, исполняй свою обязанность!» — приказал он.

— О! Его имя! Его имя! — вскричал Фельтон, — скажите скорее его имя!

— ...тогда, несмотря на все мои крики, — упорно не слыша его, быстро продолжала я, — на все мое сопротивление, так как я начала понимать, что мне угрожает нечто худшее смерти, палач схватил меня, повалил на пол, сдавил меня в своих руках. Я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, призывая на помощь Бога, который не внимал мне, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда: горячее, раскаленное железо палача выжгло клеймо на моем плече...

Фельтон в ярости выкрикнул что-то похожее на страшное ругательство в устах пуританина.

— Смотрите, — просто и величественно сказала я, — смотрите, Фельтон, какое новое мучение выдумали для молодой, невинной девушки, сделавшейся жертвой насилия злодея. Научитесь познавать сердце человеческое и впредь не делайтесь так легкомысленно орудием несправедливой мести.

Я медленно стянула с плеча платье, резко разорвала батист рубашки и показала лейтенанту свое клеймо.

Увы, прошло то время, когда я доверчиво открывала его миру, надеясь, что люди поймут и примут. Теперь я обратила свой крест в свое оружие, с горькой, почти ядовитой радостью сознавая, что дело рук одного беззаботного негодяя послужит уничтожению другого, также беззаботно, в силу прихоти то врачующего, то лелеющего язву, разъедающую мою страну.

— Но я вижу тут лилию?! — вырвался у Фельтона изумленный крик.

— В этом-то вся подлость! — грустно ответила я. — Если бы это было английское клеймо, тогда надо бы было еще доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все публичные суды государства, но французское клеймо... О! Им я была действительно заклеймена.

Сдается мне, Фельтон ни разу не видел обнажённого женского плеча. Для него это было таким же потрясением, как для иного увидеть первый раз полностью обнаженную женщину. Да еще пылкое воображение лейтенанта, которое нарисовало в его голове все описанные мной ужасы.

Фельтон упал на колени, безумными глазами взирая на меня снизу вверх.

— Простите! Простите! — восклицал он жалобно. — О, простите мне!

— Простить Вам что?

— Простите мне, что я стал на сторону Ваших преследователей!

Я протянула ему руку. Фельтон кинулся покрывать ее поцелуями.

— Такая прекрасная, такая молодая! — бормотал он.

Ну уж не такая и молодая, мы ровесники, дорогой лейтенант, но все еще прекрасная...

Я поощрила его благосклонным взглядом.

Все-таки насколько разными бывают люди: держу пари, д'Артаньян после такого взгляда стал бы продвигаться все выше, чтобы целовать меня в губы, Фельтон опустился и стал лобызать ноги. Тоже приятно.

Вот я и опять божество. Теперь обратным порядком, чем с де Ла Фером, вознеслась из демона. И человеческой стадии опять благополучно удалось миновать. Странный народ, эти мужчины...

Я чопорно закрыла плечо порванной рубашкой и натянула на него платье. Вот теперь, когда прелести скрыты, он будет думать о них не переставая.

Фельтон с всхлипом вздохнул и спросил:

— Теперь мне остается спросить Вас только об одном: как зовут Вашего настоящего палача? По-моему, только один был палачом, другой являлся его орудием, не больше.

— Как, брат мой? — вскричала я с неподдельным удивлением и гневом. — Тебе еще нужно, чтоб я назвала его! А сам ты не догадался?!

— Как, — округлились глаза у Фельтона, — это он?.. Опять он!.. Все он же... Как! Настоящий виновник...

— Настоящий виновник, — процедила я ледяным тоном, — опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их...

— Бекингэм! Так это Бекингэм! — сделал наконец-то открытие Фельтон.

Я закрыла лицо руками, словно это имя причиняло мне боль. Как я вымоталась, подводя его к этому слову!

— Бекингэм — палач этого ангельского создания! — кудахтал Фельтон. — И ты не испепелил его, Боже мой! И ты оставил его остаться знатным, почитаемым, всесильным на погибель всех нас!

Я подозреваю, что нас, Божьих тварей, такое количество и дела наши столь суетливы и многочисленны, что Господу иногда просто некогда заниматься нашими мелкими делами, он надеется, что мы что-нибудь сделаем для себя сами, не застыв с открытым ртом и ожидая манны небесной.

— Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! — напомнила я лейтенанту.

— Так, значит, он хочет навлечь на свою голову наказание, постигающее проклятых! — с нарастающим воодушевлением говорил Фельтон. Идея кары ему определенно понравилась. — Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!

— Люди боятся и щадят его, — вскользь заметила я, поправляя сползающую из-за разорванного края рубашку.

— О, я не боюсь и не пощажу его! — заявил Фельтон.

А может быть, ему все это время просто скучно было жить? Душа жаждала подвига во имя веры, а возможности совершить его были туманны и непроглядны?

— Но каким образом мой покровитель, — вспомнил наконец-то Фельтон и о дорогом брате, о котором пока не было сказано ни слова, — мой отец, лорд Винтер, замешан во все это?

— Слушайте, Фельтон, ведь кроме людей низких, презренных есть еще натуры благородные и высокие, — продолжала я. — У меня был жених, человек, которого я любила и который любил меня, сердце, подобное Вашему, Фельтон, такой человек, как Вы. Я явилась к нему и все рассказала: он знал меня и ни минуты не колебался. Это был знатный вельможа, человек во всем равный Бекингэму. Он ничего не сказал, опоясал свою шпагу, завернулся в плащ и отправился во дворец Бекингэма.

— Да, да, — подтвердил Фельтон, — я понимаю, хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал.

— Бекингэм накануне уехал в Испанию, в качестве чрезвычайного посла, чтобы просить руки инфанты для короля Карла Первого, который тогда был еще принцем Уэльским. Мой жених вернулся ни с чем.

«Послушайте, — сказал он, — этот человек уехал, и на время, следовательно, он ускользает от моего мщения; а в ожидании его обвенчаемся, как мы и хотели, а затем доверьтесь лорду Винтеру, который сумеет поддержать свою честь и честь своей жены».

— Лорду Винтеру! — с видом человека, которому открыли, что за морем существует Новый Свет, воскликнул Фельтон.

— Да, — жестко подтвердила я, глядя на него сверху вниз, — лорду Винтеру, и теперь вам должно быть все понятно, не так ли? Бекингэм был в отсутствии более года. За восемь дней до его возвращения лорд Винтер внезапно умер, оставив меня своей единственной наследницей. Отчего он умер? Это ведомо одному только Богу, всеведущему, я же никого не виню...

А зря, надо было давно заняться дорогим братом... Сразу же, когда стало понятно, откуда у этой смерти ноги растут...

— О! Какая бездна, какая бездна! — патетически ужасался молодой лейтенант.

Сразу видно, человеку трех пенсов никто никогда не завещал, тогда бы он сразу разобрался, какие бездны падения разыгрываются при дележе наследства и как любящие друг друга родственники со смертным боем делят тазы и сковородки и пилят кресла, чтобы никому хорошо не было, а всем плохо, зато поровну и не так обидно. И всеми движет исключительно чувство справедливости, и все истинные христиане, возлюбившие ближнего, как себя самого.

Хотя в оправдание Фельтона можно сказать, что он, наверное, подумал о Бекингэме, раз он у нас идет главным злодеем.

— Лорд Винтер умер, — устало рассказывала я, — ничего не сказав своему брату. Страшная тайна должна была остаться скрытой от всех до тех пор, пока она не поразит виновного как громом. Ваш покровитель с неудовольствием посмотрел на брак своего старшего брата с молодой девушкой без состояния. Я поняла, что не могу ожидать поддержки со стороны человека, обманутого в своих надеждах на получение наследства. Я уехала во Францию, решив провести там остаток моей жизни. Но все мое состояние в Англии; война прекратила все сообщения, и я стала терпеть нужду: поневоле я принуждена была вернуться сюда снова, и шесть дней тому назад я пристала в Портсмуте.

— А дальше? — спросил Фельтон, словно это не он меня арестовал.

— Дальше?! Бекингэм, без сомнения, узнав о моем возвращении, переговорил обо мне с лордом Винтером, и без того уже предубежденным против меня, и сказал ему, что его невестка — проститутка, заклейменная женщина. Благородный, правдивый голос моего мужа не мог больше раздаться в мою защиту. Лорд Винтер поверил всему, что ему сказали, тем охотнее, что это ему было выгодно. Он велел меня арестовать, привезти сюда и отдал под Вашу охрану. Остальное Вам известно: послезавтра он посылает меня в изгнание, отправляет в ссылку, послезавтра он удаляет меня как преступницу. О! План искусно составлен, будьте уверены! Все предусмотрено, и моя честь погибнет. Вы сами видите, Фельтон, что я должна умереть! Фельтон, дайте мне нож!

За время этого долгого объяснения силы мои исчерпались и ноги подкосились.

Фельтон наконец-то занялся делом мужчины, встал с колен и подхватил меня. Мгновение спустя стало видно, что боготворить женщину в таком положении ему понравилось куда больше, чем целуя ее стопы. Еще немного общения, и он восстановит все мужские качества, которые из него старательно выбивались пуританским воспитанием.

— Нет, нет! — уговаривал он меня, старательно держа в объятиях. — Нет, ты будешь жить чистой и уважаемой, ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать над твоими врагами!

Милый мальчик, мне бы просто живой остаться, где уж там торжествовать над врагами, это слишком дорогое удовольствие для женщины с таким украшением плеча.

Рукой я медленно отстраняла его, одновременно привлекая взглядом.

Фельтон, на удивление, сориентировался в обстановке почти как д'Артаньян и выпускать из объятий меня не стал. Природа, мне кажется, заявляла в нем о себе все сильнее, руша перегородки, воздвигнутые уродливой моралью.

Но все-таки мы здесь не для того, чтобы в такой идиллии провести остаток вечера.

— Ах, смерть! Смерть! — закатила я глаза. — Ах, лучше смерть, чем позор! Фельтон, брат мой, друг мой, заклинаю тебя!

— Нет! Ты будешь жить, и жить отомщенной!

— Фельтон! — честно предупреждала я его. — Я приношу несчастье всем, кто меня окружает! Оставь меня, Фельтон! Позволь мне умереть!

— Если так, — храбро поцеловал меня в губы Фельтон. — мы умрем вместе!

Утешил, спасибо...

Кто-то задолбил в дверь. Фельтон, как глухарь на току, ничего не слышал.

Я с силой оттолкнула его:

— Ты слышишь! Нас подслушали, сюда идут! Все кончено, мы погибли!

— Нет, — возразил, глупо улыбаясь, Фельтон. — Это стучит часовой. Он предупреждает меня, что подходит дозор.

— В таком случае бегите к двери и откройте ее сами! — пришлось взять командование на себя.

Фельтон повиновался и распахнул дверь. На пороге стоял сержант, командующий сторожевым патрулем.

— Что случилось? — спросил молодой лейтенант.

— Вы приказали мне отворить дверь, если я услышу крик, призывающий на помощь, но забыли оставить мне ключ, — принялся докладывать стоящий рядом часовой. — Я Вас услышал, но не понял, что Вы говорите, хотел открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри, тогда я и позвал сержанта.

— Честь имею явиться, — вальяжно отозвался сержант, взглядом знатока оглядывая и меня, и мой порванный рукав.

Фельтон, по своему обыкновению, снова оцепенел. Стоя столбом, он молчал. На лице его отражались мучительные попытки вспомнить хоть одно слово из родного языка.

Дьявол, опять надо разряжать обстановку!

Я подбежала к столу, схватила нож и с вызовом крикнула:

— А по какому праву Вы хотите помешать мне умереть?!

Вид ножа немного оживил Фельтона.

— Боже мой! — воскликнул он.

Но не успел он броситься ко мне, как в коридоре кто-то язвительно захохотал.

Кучка столпившихся у дверей моей темницы людей увеличилась на немного помятого дорогого брата в халате, который мужественно зажал свою шпагу под мышкой.

Он с ходу включился в развлечение.

— А-а, — извлек он все возможное из этого звука. — Ну вот мы и дождались последнего действия трагедии, — голос у дорогого брата был довольный, как у кота, мурлыкающего после мисочки сметаны. — Вы видите, Фельтон, драма последовательно прошла все фазы, как я Вам и предсказывал. Но будьте спокойны, кровь не прольется.

Дорогой брат сохранил редкую способность безошибочно ошибаться.

— Вы ошибаетесь, милорд, — радостно сказала я ему, — кровь прольется, и пусть эта кровь падет на тех, кто заставил ее пролиться!

Фельтон издал дикий крик и кинулся ко мне.

Ха, от ножа до моего тела было куда ближе, чем от него до меня. Вонзаем лезвие с силой в грудную клетку, оно режет платье, встречает стальную планку корсета, меняет направление и идет плашмя, подрезая кожу над ребрами. Ой, черт, как больно все-таки!

На платье набухло и расплылось большое кровавое пятно.

Ну вот, теперь можно упасть на пол, закрыть глаза и с чувством выполненного долга отключиться от всего этого безобразия. Пусть выясняют сами, кто виноват. Я зарезалась, и точка.

Подскочивший Фельтон выдернул нож из моего тела.

— Смотрите, милорд, — угрюмо сказал он, — вот женщина, которая была поручена моей охране и лишила себя жизни.

— Будьте покойны, Фельтон, — проблеял разочарованный скорым концом представления деверь, — она не умерла. Демоны так легко не умирают. Не волнуйтесь, ступайте ко мне и ждите там меня.

— Однако, милорд... — попытался возразить Фельтон.

— Ступайте, я Вам приказываю! — обозлился деверь. Фельтон ушел, унося нож.

Дорогой брат не стал даже подходить ко мне, лишь приказал сменившемуся часовому доставить сюда женщину, которая якобы мне прислуживала. В ожидании ее я валялась на полу, дорогой брат, водрузив ноги на стол и положив на грудь вынутую из-под мышки шпагу, скучал в кресле.

Когда заспанная женщина появилась, он попросил ее:

— Вы это, сделайте что-нибудь с дамой, она, кажется, немножко нездорова...

— Может, милорд вызовет врача? — спросила женщина, которой тоже не улыбалось, чтобы я (не дай бог!) скончалась у нее на руках за те же деньги, что ей платили за редкие визиты для уборки.

У дорогого брата перекосило лицо, как от кислого лимона, но, осмотрев меня издалека еще разок, он увидел кровь и на полу тоже, почесал затылок и сказал:

— Хорошо, я пошлю верхового за лекарем. Подождите его.

И поплотней запахнувшись в роскошный халат, он, шаркая тапочками, ушел, по-прежнему неся шпагу под мышкой.