ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

 

Год спустя после окончания осады Ла-Рошели, в ночь с двадцать второго на двадцать третье августа, в Лувре дежурила рота гвардейцев под командованием господина Кавуа.

Вечер был теплым и лунным, чарующий аромат доносился из садов богатых особняков. Улицы и набережные благоухали менее приятно.

Когда часы у Самаритянки пробили одиннадцать, одинокая карета подъехала к неприметному входу в Лувр со стороны улицы Эшель. В карете находились я и Рошфор.

Лувр стоял темный и мрачный, сквозь плотные шторы на окнах ни проникало ни лучика света даже в тех комнатах, где еще теплилась жизнь. Лишь луна отражалась в непроницаемых стеклах.

Рошфор помог мне выбраться. Опираясь на его руку, низко опустив лицо, закрытое большим капюшоном темного плаща, я дошла до калитки.

Сообщив часовому пароль, Рошфор ввел меня в лабиринт дворца. Войдя во двор, мы прошли шагов пять вдоль каменной ограды, затем Рошфор собственным ключом отпер маленькую служебную дверь, которая вечером была обычно закрыта.

Я вошла одна, дверь за мной закрылась, повернулся ключ. Рошфор остался во дворике.

Придерживая юбки, я сделала несколько шагов в полной темноте, нашла рукой перила, носком туфли коснулась первой ступеньки лестницы.

Лестницей для прислуги я поднялась на третий этаж, затем свернула направо в длинный коридор. Он привел к другой лестнице, по которой я спустилась этажом ниже. Еще несколько шагов — и рука моя коснулась неприметной двери.

Нужный ключ был наготове. Пробежав ладонью по дверной обшивке, я нашла скважину замка, вставила ключ, и дверь отворилась.

Небольшое помещение освещалось лишь ночной лампой.

Погасив ее, я решительно распахнула шторы, пуская луну в Лувр. Затем скинула сковывающий движения плащ и осталась лишь в простом белом платье тяжелого шелка, без украшений и драгоценностей, в платье, открывающем плечи.

Комната была оббита лионским шелком, как шкатулка. В обивке одной из стен, справа от окна, скрывалась потайная дверь, напротив нее, на другой стене висело зеркало.

Больше на стенах ничего не было, поэтому я шагнула прямо к зеркалу. Да, именно за ним и находился тайник. Я не умею хорошо работать с отмычками, поэтому провозилась до того момента, когда где-то в недрах дворца часы пробили полночь. Наступило двадцать третье августа.

Наконец отворилась и дверца тайника. Погрузив в его чрево обе руки, я осторожно вынула и поставила на круглый одноногий столик, стоящий у зеркала, ларец розового дерева с золотой инкрустацией. На крышке ларца завивалась узорами монограмма из двух больших букв «А».

Откинув крышку ларца, я достала белый атласный мешочек. На мешочке жемчугом был вышит тот же вензель. Судя по шелесту, который он издавал, в мешочке находились письма.

И наконец, под белым атласным мешочком с жемчужным вензелем лежало то, ради чего я и пришла в эту комнату Лувра.

Я достала простой стальной нож, без всяких надписей и украшений, с острием лезвия в виде лисьей мордочки, с полуторасторонней заточкой. Нож из отменной твердой стали. Ты верный друг, Фельтон...

Этот нож мой, и я пришла забрать его.

Какое отношение он имеет к той, что хранит его здесь в розовом ларце рядом с надушенным сладкими духами мешочком, полным глупых писем?

Фельтон был его владельцем, он принес его мне, от этого ножа у меня до сих пор шрам на теле, моя засохшая кровь была на его лезвии, когда Фельтон вонзал его в Бекингэма. Пора ему вернуться к настоящему владельцу.

А здесь я оставлю точно такой же. Его на одной из охот под Виндзором подарил мне как-то сам Бекингэм. Такие ножи в моде у английских моряков, будь они адмиралами или простыми офицерами: удобно резать сыр и ветчину к испанскому хересу в походной обстановке. Какая разница той, что будет ронять над ним обильную слезу, над чем ей плакать? Ей важен сам процесс, причину она давно пережила.

Я убрала нож Фельтона, достала принесенный. При ярком свете расточительной луны осмотрела его еще раз. Да, точно такой же. Бекингэм знал, что я люблю оружие, и подарил мне много подобной дребедени.

В стене напротив вдруг отворилась дверь.

Походкой хозяйки в комнату вошла женщина, тоже в белом шелковом платье.

Увидев меня, она остановилась и резко спросила:

— Кто Вы, сударыня, по какому праву Вы здесь? Отвечайте, или я вызову стражу!

Я сделала шаг вперед, чтобы попасть в опаловый лунный столб, бьющий в комнату из окна. Улыбнулась и поднесла палец к губам, призывая не нарушать золотого молчания.

Королева испуганно смотрела на меня, я внимательно смотрела на королеву. Звать стражу она не решилась — привыкшие повелевать монархи быстрее всего подчиняются чужой воле, если им оказывают хоть малейшее сопротивление.

Я смотрела на королеву — сытенькая складка уже залегла под ее крутым подбородком, испуганно дрожала выпяченная нижняя губа, безуспешно пытались заломиться подкрашенные брови на непривычном к таким усилиям гладком белом лбу. Корсет слишком туго стягивал пышное тело, и она была на грани обморока от неожиданного испуга и тесной шнуровки.

Я еще раз улыбнулась французской королеве, легко коснулась губами лезвия ножа и повернулась, чтобы положить его в ларец.

Луна отчетливо высветила рыжее клеймо на моем обнаженном плече.

Королева в глубоком обмороке сползла по стене на пол.

Как приятно быть привидением!

Я убрала нож в ларец, положила сверху мешочек, поставила ларец в тайник. Затем вернула на место зеркало и накинула плащ. Королева не приходила в себя.

На мгновение я подошла к ней. Она пришла этой ночью в эту комнату, чтобы лишний раз предаться сладкому наслаждению безутешного горя. В этом они были очень похожи с Бекингэмом — обряды ценили куда выше сути.

Ну что ж, теперь к воспоминаниям Анны Австрийской прибавится еще одна волнующая страничка о том, как год спустя после последней ночи в жизни герцога ее навестил призрак давно казненной миледи, женщины с клеймом на плече, которая и организовала это убийство.

Одной Белой Дамой в закоулках Лувра стало больше.

Я задернула шторы и вышла из комнаты, оставив королеву лежать в темноте.

 

Рошфор ждал меня у запертой двери.

После моего условного стука он снова отпер ее и выпустил меня из дворца. Через ту же калитку мы покинули луврский дворик.

Карета доставила меня в особняк на Королевской площади, погруженный в темноту.

Дети спали — они согласились лечь пораньше, чтобы завтра с утра посетить знаменитый парижский зоосад [Первый зоопарк был учрежден в Париже в девяностых годах шестнадцатого века], ведь именно ради этого мы и приехали в столицу.

Посмотреть на диковинных птиц и зверей, которых привозят из дальних диковинных стран, — какое занятие в мире может быть важнее этого?

 

Светает...

Вот и окончилась ночь непрошеных воспоминаний.

Ну что же, поднятые из глубин памяти мемуарами де Ла Фера, они встряхнулись, проветрились и теперь могут опять тихо лечь на дно.

Вспомню все, что было, еще раз лишь лет через двадцать или тридцать. Когда стану прабабушкой.

Должна же я узнать, правда ли то, что женщина, дождавшаяся правнуков, попадает в рай!