Само это место — в нас самих

Это не мы в этом месте, само место — в нас! И если извлечь его, здесь уже будет вечность. (1:185)

— Это здесь [hier] вечности расположено там, уже [schon]: уже там и им, этим уже определяется местоположение броска [jet] или выброса [rejet] (Auswerfen трудно поддается переводу: это — одновременно и отделение, и откладывание в сторону, и выброс [rejet], но прежде всего бросок, посредством которого нечто попадает вовне, чем производит­ся это «вне» и тем самым — пространство, то, что отделяет место от себя самого — хора). В этом уже и находит свое место постскриптум — и находит его фатальным образом.

— И как если бы в ответ на это Марк Тейлор напишет позднее о «предлоге текста», каковой располагается «прежде того, появление чего еще только (всегда) ожидается». Или в другом месте, когда он играет словами (хотя, собственно говоря, какая это игра, если одно слово идет за другое, как если бы оно имело место, или располагалось, в языке другого): «Чем является Ort для W-ort?» ¹

— Событие остается одновременно как в, так и на языке — внутри и на поверхности его (причем на поверхности открытой, обнаженной, изливающейся через край, выходящей из своих берегов). Событие оста­ется в/на языке, на кончике языка, как говорится по-французски и по-английски — на краешке губ, из которых исходят слова, направляющие себя к Богу. Они направляются, одновременно и вовне, и внутрь себя посредством движения передачи [férence] (продвижения [transference], отсылки [reference], различения [difference]). Они именуют Бога, говорят о нем, говорят за него, говорят ему, позволяют ему говорить в них, идут за ним, превращают самих себя в отсылку к тому, чем это имя полагает именовать все то, что не есть оно — именуемое за пределами имени, неназываемое именование. Как если бы необходимо было одновремен­но сохранить само имя, равно как и все остальное, приберечь имя [sauf le nom], как если бы следовало утратить имя — для того, чтобы спасти того, кто носит это имя, или то, к чему направляются ищущие его. Од­нако утратить имя — отнюдь не значит атаковать, уничтожить или по­разить его. Напротив, утрата имени есть знак уважения к нему: как к имени. Произнесение этого имени будет представлять собой отслежива­ние его по направлению к другому, тому другому, кто назван этим име­нем и носит его. Произнести его без проговаривания. Забыть его по­средством произнесения, припоминания его (для самого себя), что означает произнесение или припоминание другого...

— Да, конечно, но тогда не следует ли прекратить подчинять язык и имя в языке (и здесь еще вопрос, находится ли имя, имя собственное, или имя par excellence в языке, и если да, то что подобное включение могло бы означать?) общим правилам, неким топологическим и фигу­ративным схемам? Мы говорим здесь в и на языке, который, будучи приоткрываем этим переходом [férence], свидетельствует о неадекват­ности отсылки, неудовлетворительности или провале знания, его не­компетентности в отношении того, что полагается его референтом. Эта неадекватность передает, вскрывает отсутствие общей меры между от­крытием, открытостью, откровением, знанием, с одной стороны, и не­которой абсолютной тайной, безусловной и закрытой для каких-либо

¹ Martin Heidegger, Sein und Zeit (Tübingen: Niemeyer, 1986), 50, S. 250. Относительно Хайдеггера см. Aporias (Mourir - s'attendre aux «limites de la vérité») (Galilée,1993)

откровений. Эта тайна не есть оборотная сторона потенциального зна­ния, ее обнаружение невозможно. Язык не-отрицания, язык отказа не является негативным: не только потому, что в нем не заявлен модус дескриптивной предикации пли индикативной пропозициональности в простом отрицании («это не есть то, что»), но потому, что в нем столько же отрицается, сколько и утверждается; он отрицает, присое­диняя; он предписывает выход этой недостаточности за свои пределы; он обязует к достижению невозможного, обязует к продвижению (Geh!) к тому, что недостижимо. Вновь страсть к месту, или относительно места. По-французски это будет звучать: il a lieu de (что значит необхо­димо [il faut], для этого есть все основания) продвигаться к тому, чего достигнуть невозможно. Туда — по направлению к имени, по направ­лению к тому, что находится в имени за его пределами. К тому нечто, к тому ему или ей, кто остается, — прибереги, спаси, оставь это имя [sauf le nom]. Продвижение к тому, что достижимо, будет потому не ошиб­кой, но безответственным исполнением программы. Единственным возможным решением будет продвижение — через безумство нереша­емого н невозможного — туда (wo, Ort, Wort), куда дойти невозможно. Вспомним:

Geh hin, wo du nicht kanst: sih. wo du sihest nicht;

Hör wo nichts schallt und klingt, so bistu wo GOtt Spricht.

Иди туда, куда ты не можешь идти; смотри на то, что ты не мо­жешь увидеть;

Услышь то, что не звучит и неслышимо, и это будет значить, что ты там, где говорит Бог.

(1:199)

— Если согласиться с этим, не имеем ли мы дело с тем, что можно назвать нормативным отрицанием почвы невозможного, ласковым гневом против языка, ревнивым недовольством языка относительно себя самого, страстью, которая оставляет след шрама на том месте, где как раз и должно иметь место невозможное? Где-то там, на другой стороне мира? На другой стороне мира, каковая, тем не менее, про­должает оставаться этим миром, каковая — по-прежнему этот мир; в инаковости этого мира, во всем том, что приберегает, оставляет его [tout sauf le monde]?

— Да, шрам -- гам, где-то там. Возможно ли там что-либо иное, какая-то другая вещь, которая может претендовать на этот же статус? Иная вещь, нежели след шрама? Иное, чем что-либо, когда-либо имев­шее место? Известно/возможно ли иное определение события?

Однако ничто не может быть неопределеннее, чем шрам. Веро­ятно, определенность и неопределенность в этом контексте не сумми­руются. Согласно высказанному здесь предположению, как раз след становится определенностью, тем, что определяет себя: в и на языке, то есть, на грани языка...

— В языке есть только одна грань... Это — отсылка. Из того пред­полагаемого факта, что не существует ничего, кроме отсылки, неуст­ранимой референции, можно точно так же заключить, что референт --все, за исключением имени [tout sauf le nom], — может быть необходи­мым, а может и не быть обязательным. Можно поручиться, что вся история негативной теологии располагается вокруг этой краткой и незначительной аксиомы.

— «На грани языка» может также означать: «На грани как язы­ке», в рамках того же двойного движения: ухода [dérobereтеnt] и выхо­да из себя [débordement]. Взятый как момент и сила, как движение пред­писания, которое имеет место за гранью [par-dessus bord], как то, что черпает свою энергию из своего прежнего бытования (даже если оно было всего-навсего обещанием); разборчиво-неразборчивый текст, теологико-негативная максима --- все это остается постскриптумом. Это — постскриптум в истинном смысле, поскольку приходит он вслед за событием...

— событием, которое, если понимать его правильно, должно было бы иметь форму печати — как если бы, будучи свидетелем без свидете­ля, оно обязалось хранить тайну, событие, скрепленное нерасшифровы­ваемой подписью, инициалами, линией, проведенной прежде буквы.

— Запечатанное событие, соответствующее опыту следа (прочер­ченной линии, Zug, края, границы, выхода из себя, отношения к друго­му, Zug, Bezug, перехода, отсылки к иной, нежели она сама, вещи, différance), отсроченное действие [l 'après-coup] есть и в самом деле при­ход письменности после другого: постскриптум.

— След этой раненой письменности, то, что несет на себе стигма­ту своего собственного несоответствия: подписанного, предполагае­мого, заявленного...

— равно как и своей собственной несоразмерности, заверенной своей же подписью: ей не быть простой меткой, идентичной самой себе...

— как если бы нечто подобное было бы возможно... 228

Не может быть нестертой подписи, неистираемой подписи, неуязвимой, читаемой на поверхности подписи, подписи, опирающей­ся на то, что может лишь уравнивать ее с самой собой. Сама поверх­ность, служащая основанием для подписи, представляется неправдо­подобной. Эта метка имеет место после того, как она имела место, в рамках незначительного, тихого, но мощного движения пере-мещения, на неустойчивой и расщепленной грани того, что называют языком. Само единство того, что называют языком, становится там загадоч­ным и неопределенным.

И такой же неопределенной и загадочной становится фраза «то, что называют «негативной теологией» в идиоме греко-латинского мира, есть язык», которая говорит в одно и то же время так много и так мало. В ней уже не присутствует ясность доказанной аксиомы, она не предоставляет больше шанс на достижение согласия, на хартию коллоквиума, на точное пространство коммуникации.

— Но нет нужды отбрасывать пока саму фразу. Ее следует со­хранить на время, как направляющую нить, которую можно расце­нивать как то, в чем пока еще нуждаются, и что важно для продвиже­ния вперед.

— Не обладают ли все апофатические теологемы статусом или, скорее, движением, нестабильностью этой траектории? Не напомина­ют ли они стрелы, дротики, прицельно брошенные в одном и том же направлении? Однако стрела есть только стрела: она никогда не явля­ется самоцелью. Целью является все остальное, все то, на что направ­лена стрела, все, что она поражает, что она ранит; и это как раз и дела­ет стрелу поражением, причем даже тогда, когда она достигает цели (ведь то, чего она касается, остается в неприкосновенности)...

— Силезиус говорит об этом прямо, когда ведет речь о возмож­ности самого невозможного или даже более невозможного, чем само невозможное (das überunmöglichste ist möglich). Он уточняет, если при­поминаете:

 

Твоей стрелой ты не можешь поразить солнце,

Моей же я смогу ввергнуть вечное солнце в мой огонь.

(6:153)

 

— Вернемся еще раз к предположению «то, что называют «нега­тивной геологией» в идиоме греко-латинского мира, есть язык» и попытаемся выявить ее самое общее значение, определить, чего она сто­ит. Попробуем также вернуться к теме philein — любовности как перехода или перевода.

— Эти темы пока не локализованы, но попробовать можно.

— Не следует ли действовать как если бы они уже были локализо­ваны? Первое впечатление таково, что выражение «негативная теоло­гия» не имеет точного эквивалента за пределами двух традиций, а имен­но философии, или онто-теологии греческого происхождения, и теологии Нового Завета, или христианского мистицизма. Эти две траектории, эти два направления стрел пересекаются друг с другом в сердце того, что мы называем негативной теологией. Вот такое пересечение...

— Все здесь представляется чрезвычайно существенным: пересе­чение этих двух линий, kreuzweise Durchstreichung, посредством кото­рых Хайдеггер истирает слово «бытие» (и без которого его будущая теология, по его же собственным словам, вполне может обойтись), а также Gevier, к которому он обращается затем — христианский крест, посредством которого Марион истирает слово «Бог» (что, вероятно, есть способ сохранения имени Бога, защиты его от онто-теологического идолопоклонничества: Бог без Бытия, Бог без бытия Богом [Dieu sans l'être]).

— Это верно. Как бы то ни было, словосочетание «негативная теология» определяет чаще всего тот дискурсивный опыт, который располагается в одном из углов, образованных пересечением этих двух линий. Даже если одна линия уже всегда пересечена, эта линия нахо­дится в искомом месте. Каковы бы ни были переводы, аналогии, транс­позиции, переносы, метафоры, ни один из дискурсов не называл себя этим именем (негативная теология, апофатический метод, via negativa) в иудейской, мусульманской и буддистской традиции мысли.

— Можно ли быть уверенным, что это название не применялось ни одним из мыслителей для определения его собственного дискурса в только что названных традициях?

— То, что полагалось, есть гипотеза культурной или историчес­кой зоны, в которой выражение «негативная теология» появляется как внутреннее и контролируемое определение — зоны христианской фи­лософии (концепция которой, по словам Хайдеггера, была столь же безумной и противоречивой, как идея круглого квадрата); в этой зоне апофазис репрезентирует нечто вроде парадоксальной гиперболы.

— Это имя — вполне философское и вполне греческое.

— Давайте оставим для краткой демонстрации из этого имени лишь одно из направлений. Попробуем разработать скромную рабо-

чую гипотезу. Вот она. То, что помогает локализовать негативную геологию в исторической ситуации и идентифицировать ее собствен­ную идиому, есть одновременно и то, что лишает ее своих же соб­ственных корней. То, что определяет присущее ей место, есть одно­временно и то, что лишает ее этого же места и вводит ее в движение универсализирующего перевода. Другими словами, это то, что вов­лекает ее в наиболее разделяемый дискурс, к примеру дискурс этой беседы или этого коллоквиума, в котором пересекаются христианс­кая и не-христианская тематика (иудейская, мусульманская, индуис­тская, буддистская и др.), философская и нефилософская, европейс­кая и неевропейская и т. д.

— Нельзя ли усмотреть в этой вовлеченности нечто такое, что может солидаризироваться с той уникальной дружбой, речь о которой шла несколько ранее и которая толковалась в благодарственном ас­пекте, и, кстати, с самим феноменом благодарности?

— Неизвестно. Всеэто сохраняет характер предварительности, равно как и стремительности, что и положено постскриптуму. Это­му можно дать определение словами, столь философскими и столь греческими, как «парадоксальная гипербола»; в связи с этим хоте­лось бы обратить внимание на известный отрывок из «Государства» Платона. Hyperbole обозначает движение трансценденции, каковое несет в себе или транспортирует за пределы бытия или бытийствен­ности epekeina tes ousias. Это избыточное движение, этот выброс стре­лы, выводящий запределы определенного места [cette flèche en déplacement], есть причина, следствием которой будет утверждение местоположения X за пределами того, что есть, вне бытия или бытийственности. Положим, что X есть Бог (предикат не имеет значе­ния здесь, поскольку мы анализируем формальную возможность ут­верждения: X «есть» за пределами того, что «есть», у X нет бытия). Это гипербола свидетельствует. Она свидетельствует двояко: сигна­лизирует наличие открытой возможности и провоцирует посредством сигнализации открытие этой возможности. Событие это — одновре­менно открывание и производство, постскриптум и пролегомена, вступительная письменность. Событие этой письменности анонсирует то, что следует за ней, и делает возможным приход того, что с этого момента будет присутствовать во всех типах движения в рамках hyper, ultra, au-delà, über (каковые предваряют и устремляют не только дис­курс, но и прежде всего само существование). Это устремление есть их страсть.

— Верно ли предположить, что «существование» здесь исполь­зуется для того, чтобы не употреблять понятия «субъект», «душа»,

«дух», «эго» и даже Dasein? И тем не менее. Будучи бытием сам по себе, Dasein открыт бытию посредством [реализации] возможности выхода за пределы того, чем является настоящее. Страсть: трансцен­денция.

— Следует заметить, что сам Хайдеггер именно так и понимает Dasein: он поясняет движение трансцендентности прямой отсылкой к платоновской epekeina tes ousias. Но его интерпретация внеположенности тяготеет к иному, нежели негативно-теологическое, толкованию: для Хайдеггера это — внеположенность относительно тотальности типов бытия, тогда как для негативной теологии она есть внеположен­ность относительно бытия как такового. Гиперболические интерпре­тации платонического, плотиновского и неоплатонического типов выходят за пределы не только бытия или Бога (в той мере, в какой мере он существует как верховное бытие), но и именования, имени, возможности присвоения имени Бога (в той мере, в какой здесь пред­ставляется возможной отсылка к некоторой вещи). Имя само по себе не представляется больше надежным... Само имя кажется иногда и не присутствующим здесь, и ненадежным...

— ... и, кроме того, внеположенность, если она толкуется как вне­положенность [относительно] Бога, не есть некоторое местоположе­ние, но движение трансценденции, каковое превышает самого Бога, бытие, сущность, присущее или самость, Selbst Бога, божественность Бога [Gottheit] — и в чем превышается также и позитивная теология, и то, что Хайдеггер предлагает называть теиологией, т.е. дискурсом о божественности (theion) божественного. Об этом говорил и Ангелус Силезиус, если припоминаете: