Все неловко

 

Люди вообще мне в принципе нравятся, поэтому к большинству своих взрослых клиентов я испытываю более или менее выраженную симпатию. Со многими из них в процессе работы мне удавалось установить весьма доверительные отношения. Но вот в личную дружбу или даже приятельство эти отношения не переходили ни с кем и никогда. Причины тому даже не анализировала особо. Так есть, и все. Могу вспомнить лишь одно исключение, о котором, может быть, сожалею до сих пор…

 

* * *

 

– Простите, что отнимаю ваше время. Вы ведь работаете с детьми, а проблема во мне. Но я бы ни за что к вам не пришла, если бы не дочка…

Обаятельная женщина средних лет, с неправильными тонкими чертами лица, не садясь, улыбнулась мне и скомкала длинными пальцами платок, на котором я как будто бы разглядела вышитую монограмму.

– Что значит, отнимаете время? – пожала плечами я. – Это вообще‑то моя работа, мне за нее деньги платят. Садитесь и рассказывайте, что случилось.

– Да ничего особенного не случилось. Все это всегда было. Но дочка в этом году перешла в новую школу, хорошую, ничего не скажу, там уроки интересные, и учителя достойные люди… Но она, бывает, ночами не спит, ест плохо, все время переживает..

– Что переживает? – не поняла я. – Переход в новую школу? Расставание со старой? Увеличение учебной нагрузки?

– Да все! – воскликнула моя посетительница и тут же потупилась. – Извините, это не ответ, я понимаю. Сейчас я все объясню. Понимаете, там все новое: правила, программы, взаимоотношения. Надо бы спрашивать, узнавать, а дочке все неловко. Она говорит: «Ну почему они должны мне отвечать, объяснять, тратить свое время, силы? Кто я им?» Пытается что‑то угадать сама, ошибается, конечно, расстраивается, переживает. Сейчас у нее в классе уже появилась девочка‑приятельница, стало полегче. Но вообще‑то это у нее всегда так было: в магазине ничего не спросит, позвонить по телефону и что‑то узнать – огромная проблема, даже про Интернет меня спрашивает: мама, если я вот там, среди взрослых людей, выскажу свое мнение, это будет ничего, нормально?

– Сколько лет дочке?

– Исполнилось четырнадцать.

– А почему вы говорите, что проблема в вас? Это вы ее воспитывали такой… неуверенной?

– Да нет, я сама такая, – просто ответила женщина. – И всегда такой была. Но я‑то уж приспособилась, притерпелась, а ей, может быть, можно как‑то помочь?

– Уточните, пожалуйста, – попросила я. – Что значит «такая»? Вы стеснительны? Боитесь людей? Их мнения о себе? Коммуникаций с ними?

К моему удивлению, женщина отрицательно покачала головой.

– Нет, ничего из того, что вы сказали. Мне просто все неловко. Очень боюсь обидеть кого‑то, загрузить своими проблемами. Если все‑таки обижаю, то переживаю потом годами. Легче всего на примерах. В седьмом классе я оформляла свой фотоальбом и смеха ради позволила себе очень нетактичную надпись под фотографией одноклассницы. Одноклассница увидела ее и, разумеется, обиделась. Я готова была провалиться сквозь землю, уничтожила надпись, просила прощения. Девочка была из отходчивых, мы помирились через полчаса, но я помню этот эпизод тридцать лет, и даже сейчас, когда вам рассказываю, у меня мурашки по коже… Я всегда вежливо благодарила того, кто говорит время по телефону. Мне объясняли: это робот. Я верила, но все равно говорила «спасибо», потому что думала, мало ли что, вдруг именно сейчас там живой человек, а я трубку брошу… Я никогда не могла вернуть в магазин некачественный товар, что‑то выяснить с чиновниками, с людьми из сферы обслуживания. Я не знаю, кого и когда нужно «благодарить», и страшно переживаю, что обижу человека, дав или, наоборот, не дав ему денег. Я до дрожи боюсь приходящих в квартиру водопроводчиков и электриков, потому что совершенно не знаю, как с ними обходиться. Когда я была маленькой, моя бабушка после работы кроме денег подносила им стопку водки. Когда я вспоминаю об этом, меня тошнит от ужаса. Я научилась сама чинить краны и менять розетки. Если мне нужно собрать какие‑то справки, у меня поднимается температура… Правда, если все это нужно не мне лично, а кому‑то другому, то мои социальные способности почему‑то резко повышаются… Сейчас, отнимая ваше время рассказом о себе, я утешаю себя только тем, что, может быть, вы что‑то потом посоветуете дочке…

 

Когда я училась на психолога, нам много рассказывали о «переносах». Частный случай переноса: психолог в проблемах клиента видит отражение своих собственных проблем и реагирует соответственно. Говорили, что это случается сплошь и рядом. Может быть, это так, однако со мной подобное происходит крайне редко. Наверное, проблемы не совпадают… Но в тот раз…

 

– Да, да, – подхватила я. – А когда сам попадаешь в новое, да еще и непростое место, все это усиливается многократно. Когда я наконец‑то поступила в университет…

– А на каком факультете вы учились? – живо заинтересовалась она. – Сначала работали, да?

– На биофаке. Я пришла туда после работы в зоопарке. Когда ходила на курсы, мне все время казалось, что от меня пахнет навозом и все это замечают. А когда уже начала учиться и увидела все эти шкафы, и статуи в здании Двенадцати коллегий на Васильевском острове, и лекции в аудиториях, про которые в книгах читала, я почти на год замолчала. Вообще. С однокурсниками еще как‑то говорила и даже на кафедре уже препараты резала, но все – молча. Не могла ни вопрос преподавателю задать, ни сама ответить. Казалось, что обязательно глупость скажу…

– Да, да, именно страшно сказать глупость. А я – на историческом! Это рядом. Перевелась с вечернего. Работала в библиотеке Академии наук и исподтишка подражала там одной даме. Очень смешно ею восхищалась, но за два года так и не решилась заговорить: такой она казалась умной – писала и говорила на трех языках, представьте!

– А я и до сих пор жутко комплексую, что не знаю ни одного языка, кроме русского, особенно когда общаюсь с этими… гражданами мира… Вы понимаете?

– Да, разумеется! Всегда неловко за то, как мало знаешь, мало умеешь, ведь понимаешь, что по обстоятельствам мог бы знать и уметь значительно больше…

– Вот именно!..

 

Абсолютно позабыв, кто здесь психотерапевт, мы рассказали друг другу немало забавных и жутковатых историй из жизни тех, кому «все неловко», и только стук в дверь следующего клиента перебил наш то и дело прерывающийся смехом разговор. Я вышла в коридор и извинилась: «Подождите, пожалуйста, пять минут».

Надо было завершать прием. Она понимала это не хуже меня.

– Когда моей дочке прийти к вам?

– Когда она сможет. Запишите ее внизу в журнале… Но… Мелькнула мысль: чем же я смогу помочь ей?

– Я уверена, что ей будет интересно и полезно с вами поговорить. Я рада… Хотя и понимаю прекрасно: ничего не изменишь…

– Скажите, вы действительно хотели бы что‑нибудь изменить в себе? Вот если бы у меня сейчас была такая волшебная палочка, я бы ею взмахнула, и р‑раз – вы легко даете взятки чиновникам и подносите стопку водки пролетариату. Не благодарите по двадцать раз за оказанную услугу, а свободно и бестрепетно распоряжаетесь чужим временем и вниманием. Виртуозно ругаетесь в магазинах и шутя собираете справки…

– Да упаси бог! – рассмеялась она. – Это уже не я буду! Сама себя в зеркале не узнаю, да и друзья… Ого! Что я нащупала! Сто лет не вспоминала! Неужели права была моя бабушка?!

– А что говорила ваша бабушка?

– Мама ругала меня: что ж ты всего стесняешься, как ты жить‑то будешь? А бабушка говорила: ничего она не стесняется, наоборот, это грех гордыни ее гложет. Смириться надо перед Богом и перед людьми, тогда все ловко и станет…

– Как была девичья фамилия вашей бабушки? – быстро спросила я.

– Да какая ра… – ей снова было неловко.

– Как? Из тех?..

– Милорадович, – тихо сказала она. – Из тех…

– Коллективное бессознательное? – рассмеялась я.

– Именно…

 

* * *

 

Дочка, против моих ожиданий, оказалась совершенно непохожей на мать – полная, неуклюжая, в очках и подростковых прыщах.

– Ничего мне не неловко, – низким голосом сказала она. – Ну, присматривалась в новой школе, конечно. А так, если что, я и в нос дать могу. Это мама от себя выдумывает – все‑то ей хочется меня какой‑то не такой видеть, как я есть.

– То есть проблем нет? – уточнила я.

– Отчего же нет? – насупилась девочка. – Сколько угодно. На контрольных конкретно паникую, даже если знаю все, – это раз, парня у меня до сих пор нет – это два. Проблемы?

– Конечно, – согласилась я. – А скажи: если нужно на контрольной кому‑то помочь, ты так же паникуешь?

– Во, это в точку! – ухмыльнулась девочка. – И как это вы угадали? Если еще кто от меня зависит, так я собираюсь как‑то и сначала быстренько‑аккуратненько все пишу, и время всегда остается…

Вот и решение? – спросила я себя, вспомнив мать, которая переставала бояться чиновников, когда нужно было хлопотать за других.

– В новой школе сложно, меня не знают еще, но… скоро узнают, я позабочусь…

Я улыбнулась:

– Ты как будто угрожаешь… А не может быть так, что мальчики тебя просто побаиваются, тем более, что ты можешь и в нос?..

– Вы так считаете? Кстати, может быть…

 

* * *

 

Еще несколько встреч мы обсуждали школу, мальчиков и девочек, а также то, что можно было бы назвать ее «имиджем». Пару раз говорили о ее отношениях с бабушкой.

А я на примере этой семьи с удивлением убедилась в том, что способы приспосабливаться к миру вовсе не обязательно передаются по наследству, даже если у всех одни и те же проблемы. Все члены этой семьи тонко чувствовали уязвимость своих и чужих чувств, у всех был развит альтруизм. Аристократическая прабабушка, попавшая под жернова революции, нашла в себе силы «примириться с людьми и Богом», ее дочь ставила на развитие «бойкости» в себе и детях, внучка вдруг закрылась во вновь возродившейся аристократической отгороженности от мира… И каждая из них пыталась научить детей своему способу, видя, что и у них та же самая проблема. Поэтому предлагала и даже навязывала свой способ решения. И вот правнучка снова изобрела свое – кинулась в атаку на мир, надеясь прошибить головой все стены непонимания между людьми. И заработала на этом невротическое расстройство…

 

* * *

 

Со временем наши встречи принесли пользу. По словам девочки, она стала меньше «наезжать» на парней из класса, они начали ей звонить, а один даже пригласил «погулять». Панические атаки и бессонница тоже исчезли.

Мы расстались на самой дружеской ноте.

Мне очень хотелось еще раз поговорить с матерью девочки, но приглашать ее на прием казалось неправильным. Ведь я работала с девочкой, а она на прямой вопрос прямо ответила: «Маму – не надо. Я сама».

Могла ли я сделать что‑то еще? Наверное, да, но я этого не сделала. Догадываетесь почему? Я надеялась: может быть, она придет сама. Она не пришла. Теперь, спустя много лет, я почти уверена, что она тоже хотела бы продолжить наш разговор. Но – увы! – ей тоже было неловко сказать мне об этом.