Властители дум

Когда в 1988—1989 годах я писал в Париже книгу «Дисциплинарный санаторий», я констатировал смерть Последних Великих Культурных Героев Запада (еще их называют maitre a pensée во Франции и «властители дум» называли в России). Селин умер в 1963 году, Мисима в 1970 совершил ритуальное групповое самоубийство — сепукку, Пазолини убили в 1975 году, Жан Жене умер в 1986-м (и мне поручили написать некролог для журнала Французской компартии «Революсьен»), Генри Миллер умер, кажется, в 1980-м в глубокой старости в Калифорнии. А новых не появилось. Ну не Кундера же, не Умберто Эко ведь, не Чеслав Милош, всего лишь гибкие профессионалы. Я высказал тогда мысль, что победившая полная демократия в ее «дисциплинарном» виде не может генерировать культуру.

С тех пор дела не наладились. Последний великий — Уильям Берроуз — умер в девяностые, год вот, правда, не помню. И на нем запас великих истощился. Хотя, постойте, нет, возможно добавить одного. Можно с известной натяжкой допустить в компанию ушедших Последних Великих философа Ги Дебора, автора оригинальной, полугениальной книги «Общество спектакля», главы последней «школы» Интернационала ситуационистов. По многим параметрам он подходит. Тем паче что последний troublemaker Европы Ги Дебор также отмечал исчезновение гениев и размышлял над феноменом. В тонкой последней своей книжке, почти брошюре, «Комментарии к «Обществу спектакля» Дебор писал, что «Общество спектакля» не терпит и не потерпит оппозиции, что ныне появление звезды неспектакулярного, то есть не интегрированного в спектакль, типа немыслимо. Что он сам с его репутацией загадочного философа-нонконформиста — исключение, уникум в своем роде. Тем самым Дебор заявлял о невозможности формирования Великого Культурного Героя нонконформистского типа в недрах современного западного общества. В начале 90-х Ги Дебор покончил с собой. (Он был фигурой легендарной и загадочной. Существует лишь несколько его фотографий. В 1984 году его друг и издатель «Les champs libres» Жерар Лейбовици был застрелен в парижском паркинге.)

Так что Великие умерли, а новых все нет. Вот уже лет тридцать как нет, лишь вымирали сформировавшиеся в середине прошлого века. Где властители дум, указыватели пути? Не появились. Раньше ведь всегда были какие-то… Такое впечатление, что даже великие интерпретаторы-исполнители, и те закончились. Где великие актеры? Умер Рудольф Нуриев, и на смену ему не пришел даже отдаленно подобный ему яркий танцовщик… Такое впечатление, что скоро не будет даже солидных профессионалов, таких как Чеслав Милош, или Кундера, или Умберто Эко…

Когда в 1988—1989 годах я написал, что «демократия» (имелось в виду типовое западное общество: французское, немецкое, американское и их совокупность) не может более генерировать культурных гениев (а значит — культуру), я все же втайне надеялся, что может. В конце концов, вокруг меня, в те именно годы жили и работали талантливейшие французские писатели и журналисты — коллектив газеты «L'Idiot International». Нас была целая мощная группа, человек тридцать во главе со Стариком — Vieux — Жан-Эдерн Аллиером. Патрик Бессон, Марк Эдуард Наб, Морган Спортес, Шарль Дантциг, Кристиан Лаборд, Бенуа Дютерт, Марк Коэн, Жан-Поль Круз, знаменитый новый правый философ Ален де Бенуа, Мишель Уэльбек — всех не перечислить. Сегодня все эти люди — известные писатели, лауреаты всяческих премий. Мишель Уэльбек стал недавно лауреатом Гонкуровской премии, он — модный писатель, он был самым младшим из нас. Я лично считал самыми талантливыми из нас Старика Аллиера, Бессона, Спортеса, Наба. Однако спустя десятилетие, увы, ни ядовитый Марк Эдуард Наб, блестяще дебютировавший «Марсельезой», ни трудоголик, остроумный журналист и твердой руки романист Бессон — никто из них не находится и на полпути к величию. Ни один не сумел создать те несколько фундаментальных культовых книг, по которым узнается гений. Ибо «властитель дум» — часто даже не самый лучший профессионал своего времени, но это всегда тип, играющий на больных струнах психики общества. Мои товарищи по коллективу «L'Idiot» доказали всего лишь, что они отличные писатели, и только. Между тем, именно Франция всегда была той тонкой и умной страной, где ВСЕГДА зажигали какой-то огонь для остального человечества: один, два огня — горели там. Сейчас — мрак.

К России в этом смысле меньше претензий. Чуть ли не весь XX век она была отрезана от остального культурного мира, и ее сегодняшние «творцы» — это беспомощные бедняги, которые просто не понимают современности. У нас даже читателей нормальных мало, откуда взяться современным писателям? Потому я не могу использовать вместо Жан-Эдерна Аллиера, Патрика Бессона или Марка Эдуарда Наба примеры русских писателей с русскими фамилиями. Но Франция! Но мои очень и очень талантливые, умные товарищи! Почему?

Полагаю, проблема не столько в них: нет некоей нужды, нет нужной напряженности в социальном климате Франции (по крайней мере, ее нет в климате того социального слоя, в котором живут авторы «L'Idiot»), чтобы дать моим товарищам по «L'Idiot» решимость на величие. (Чуть дальше я объясню эту несколько загадочную фразу.) Старик Жан-Эдерн, тот хотя бы посягал на особую позицию. Дитя своего времени, он бунтовал со студентами в 1968-м и ездил к Пол Поту в только что занятый «красными кхмерами» Пномпень. Старше всех нас, он основал «L'Idiot» в 1973 году вместе с Великим (ну, возможно, не столь Великим, как казалось, но культурным героем) Сартром и Симоной де Бовуар. Жан-Эдерн конкретно знал, что Великие были, он их видел, общался, жил рядом. Жан-Эдерн написал два десятка демагогических публицистических, суетных светских модных книг, в которых были претензии на величие, посягательство было. Страницы последних его книг очень хороши. Какие-то из них. Но полемист, позер и бонвиван все же пересиливает в нем величие. Если представить труд каждого Властителя Дум как собрание сочинений, то вот первые и последние тома у Vieux есть, однако отсутствуют основные, серединные, зрелые.

Из коллектива «L'Idiot» ближе всех к особой позиции по отношению к обществу (в его случае — презрения и высокомерия) стоял Марк Эдуард Наб, в его «Дневниках», шикарно изданных издательством «Rocher». Но за декларируемым им высокомерием не было права на высокомерие, не было культовых книг. Потому Наб был несколько смешон. Себялюбивый начитанный модник.

Что такое властитель дум, он же культурный герой, он же культовая фигура? Что общего между уже упомянутыми Селином, Мисимой, Жене, Пазолини, Берроузом? 1) Наличие культовых книг, в которых неистово и мощно выражено особое мировоззрение, яркий, самостоятельный и оригинальный взгляд на мир. 2) Конфликт между писателем (творцом) и обществом, выражающийся в столкновении особой социальной позиции автора (выраженной в текстах его книг, но зачастую также в журналистских статьях, а более всего в социальном поведении автора) с банальной социальной позицией общества. 3) Как следствие двух первых компонентов, имеющихся в наличии, неизбежен и результат конфликта — трагическая судьба, трагический эпизод судьбы культурного героя. Селин в датской тюрьме, приговоренный к смерти, и последующие годы остракизма его во Франции; эпизод неудавшегося захвата Генерального штаба японской армии, приведший в ноябре 1970 года к сепукку Мисимы; трагическая жизнь и смерть Жана Жене, в последнее десятилетие его бойкотировало общество за поддержку палестинцев, «черных пантер», «банды Баадера»; зверское убийство Пазолини одним из его героев; Берроуз вечно на обочине, в маргинальности в родных Соединенных Штатах, более известный в Европе, чем на родине, в Америке; алкоголизм и затворничество и в конце концов самоубийство Дебора. Такова плата за гениальность и за противостояние обществу.

Теперь попробую ответить на вопрос, почему не получилось ни единого maitre a pensée из самой талантливой литературной группы, работавшей во Франции десять лет тому назад, из редакции «L'Idiot».

Политическая новая позиция была в стадии формирования: в редакции терлись боками крайне левые и крайне правые. Уже одно это обстоятельство делало нас уникальными. У нас была конфликтная социальная позиция. Изначально.

Однако когда нас стали затаптывать летом 1993 года, когда возник у нас уже не просто интеллектуальный конфликт с французским обществом, а возникла проблема выживания, мои товарищи, те из них, кто проходил главными обвиняемыми вместе со мной: писатель Жан-Эдерн Аллиер, журналисты Жан-Поль Круз и Марк Коэн, философ Ален де Бенуа,— свои конфликты испуганно затушили, в то время как я свой раздул, усугубил, рецидивировал множество раз в Сербии и России. (И в конце концов очутился в тюрьме.) Мой конфликт был не только интеллектуальным, это был и жизненный, физический конфликт. Ангажированный, я занял физически сторону последних политически некорректных сил Европы: Сербии, крайних право/левых сил во Франции, националистов в России — и стал, в конце концов во главе идеологии национал-большевизма. Что разъярило западных и российских черносотенцев от политкорректности. В процессе конфликта я написал откровенно конфликтные, неполиткорректные книги: «Дисциплинарный санаторий», «Убийство часового», «Анатомия Героя». Две из них успели выйти во Франции по-французски: «Le Grand Hospice Occidental» и «La Sentinelle assassinée» — и ухудшили мою, и без того чудовищную репутацию. «Анатомия Героя», изданная по-русски в 1998 году, оказала сильное влияние на офицеров ФСБ, которые меня арестовывали, и на тех, кто впоследствии проводил следствие.

Безусловно, что и все мои книги, опубликованные до этого, начиная с «Это я, Эдичка» были конфликтными. Но в них еще были частные конфликты: Русский поэт — Америка, неудачник — Америка, подросток Савенко — Харьков. Это были заведомо бунтарские книги. Таких бунтарских книг у моих (более молодых, но начавших писательскую карьеру раньше, чем я) французских сотоварищей по «L'Idiot» в их послужных списках у каждого не значилось. У них значились остроумные, хлесткие, талантливые, живые романы, но не книги личной трагедии. Патрик Бессон, сын югославской матери и французского отца, едва за 30 лет был уже автором полутора десятков романов, почти живым классиком. Мы вместе издавались в издательстве «Albin-Michel». Более того, Бессон числился в попутчиках тогда еще могущественной Французской компартии, и его журналистские книги выходили в издательстве ФКП «Мессидор». Патрик был агрессивным, хлестким молодым человеком, его статьи в «L'Idiot» были для меня примером сатиры и злого языка. Бессон счастливо сочетал в себе насмешника-журналиста, легкого политического оппозиционера и нравящегося обществу романиста. Он получил все возможные премии, кроме разве что Гонкуровской, которая ему почему-то не давалась. Но почему, почему он не стал maître a pensée? Ответ можно попытаться сформулировать. В том, что Бессон писал, он не доходил до трагедии, до некрасивости. Ему не хватает глубины. Его романы были слишком уютными конструкциями. В них было мало черного цвета. А его политические взгляды не были ожесточенными. (Я тут употребляю прошедшее время, ибо последние годы не слежу за его творчеством.)

Может ли существовать сегодня Великий писатель, живущий в ладу с обществом? То есть просто писатель, просто профессионал? Нет, не может. Ему не о чем будет писать. То, что он будет производить, не будет затрагивать читателя. Сто и даже пятьдесят лет назад еще возможны были судебные процессы общества против якобы безнравственных книг. Моего первого французского издателя Жан-Жака Повера (Jean-Jacques Pauvert) в 1957 году судили за публикацию Собрания сочинений де Сада. В 60-х состоялся процесс над издателями «Любовника леди Чаттерлей». Сегодня общество Запада практически стало обществом вседозволенности в области личных отношений. Конфликт неверной жены Эммы Бовари, леди Чаттерлей или Анны Карениной не есть сегодня конфликт. Это мелкий эпизод личных отношений. Все личные проблемы давно не трогают читателя. Гомосексуализм? Были тонны книг по этой проблеме. Смерть от AIDS? Были тонны книг. Инцест? Тонны книг. После Фрейда и Ромео и Джульетта понятны. Писатель, углубившийся только в проблемы морали и нравственности, не может стать властителем дум. А вот фашист Ромео с кусками динамита против государства — это всегда азартная тема. Я хочу сказать, что Великим литературным конфликтом в наше время может быть только конфликт межобщественных сил, человека и общества. Потому писатель сегодня обречен быть философом, социологом и этим самым Ромео с куском динамита. Только тогда он будет властвовать над думами, или, переводя с французского буквально, будет «учителем мысли».

Ну и, конечно, роман сам по себе выродился в неконфликтный жанр, реакционный жанр. (А буржуазным он и был, появившись на свет именно в эпоху становления буржуазии во Франции и в Англии.) Роман — это жанр констатации, это принятие общества каким оно есть. Нероман трудно принимается издателями во всем мире. Марк Эдуард Наб загипнотизировал своего издателя Жан-Поля Бертрана, чтобы тот публиковал его «Дневники», в то время когда Набу было всего лет тридцать! Других таких примеров я не знаю.

Дети общества куда более развитого и, таким образом, менее конфликтного, чем российское, французские писатели (даже такого уникального направления, как собравшиеся вокруг «L'Idiot International») склонны были и в творчестве и в жизни если не избегать конфликтов, то минимизировать их. Не следует забывать, что в те годы, когда я жил во Франции, там был моден и вовсю проповедовался consensus. В то время как я гордился конфликтами как наградами.

Традиционно властитель дум, культурный герой, культовая фигура искусства — человек конфликта par excellence, человек скандала. Упомянутые мною Селин (правые книги, связь с фашистами), Мисима (националист, монархист, самоубийство), Жене (вор, гений, поддерживающий палестинцев, «черных пантер», террористов RAF), Пазолини (культовый страшный режиссер «Сало, или 120 дней Содома», попутчик компартии) и другие были ненавидимы частью общества и обожаемы другой частью. Их мнения вызывали споры и кипение страстей. (Чтобы это произошло, мнения должны быть крайними, экстремальными.) Если не все из последних maitres a pensée были врагами общества, то в минимальном случае были его яростными оппонентами, как Пазолини и Берроуз.

В конце 60-х — начале 70-х в Европу и ее space-колонии (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Израиль) пришло великое благосостояние. Изобилие, обилие благ радикальным образом изменило характер западного общества. Об этом я написал книгу «Дисциплинарный санаторий». Современному обществу consensus больше не нужны ни революционеры, ни оппоненты. И в первую очередь не нужны и вредны Учителя революционности и оппозиционности. Ибо если общество достигло Блаженства, то зачем же его разрушать, да еще и учить разрушать. Роль независимого морального арбитра, которую обыкновенно выполняли в обществе недосягаемые гении, великие писатели, эту роль сурового критика общество больше не хочет, чтобы кто-либо впредь исполнял. Должность непредвзятого морального арбитра, комментирующего общество, упразднена за ненадобностью. Если проблемы в обществе решаются бесконфликтно, примирением (на самом деле они не решаются, а игнорируются), то, значит, нет и спроса на конфликтных индивидуумов. Великих людей нет, потому что на них нет спроса. Потому они не формируются. Они потенциально рождаются, но не востребованы. Великий Человек как редкая профессия на рынке труда не котируется. Раз нету востребованности на такую профессию, она исчезла, ей не учатся более. Нужно быть исключительно сильным, иррациональным, безумным человеком, чтобы вопреки всем социальным «нет», «не требуется», «не нужны» приготовить себя к величию и стать Великим. Сколько, интересно, Лениных или Ганди остановило в начале пути телевидение своей бесконфликтностью? Но возвратимся к культурным гениям.

Конфликтная, трагическая, требующая от человечества бесконечной гонки и изменения, деятельная, мыслящая — такая культура нынче не нужна. Функции же обслуживания общества легкими литературными, музыкальными, визуальными грезами — легкие развлекательные функции — вполне выполняет цивилизация. Нужны песенки — пожалуйста, в каждой стране есть сотни средненьких авторов и исполнителей. Каждый сезон они выбрасывают на рынок свою одноразовую продукцию. Она служит один сезон и выбрасывается в следующем сезоне. Нужно убить время в вагоне железной дороги, в кабинете у дантиста или в приемной чиновника — существуют сотни авторов, записывающих такого рода тексты для залов ожидания: детективы, любовные романы. Культура — индивидуальна. Ее делает небольшая группа творцов. Ее делают 3—5 главных творцов, ну семь в самые богатые времена и еще 15—20 вокруг, ну до тридцати, помельче. Работают эти люди обыкновенно 1/3 века, не более. Резкой смены поколений культуры нет. Идет плавное перетекание одной группы в другую.

Цивилизация же массова. В цивилизации работают десятки тысяч. Если культура творит навсегда, то цивилизация производит продукты мгновенного, одноразового пользования. Символ цивилизации — это бумажная посуда, вымазанная обильно остатками пищи, которую вышвыривают в мусорный бак к вечеру… Вот так…

Моим французским друзьям к тому же не оставалось идеологической позиции, с устойчивой, солидной платформы которой можно было оппонировать существующей Системе. Если их предшественники сюрреалисты (Бретон, Элюар, Арагон) или Пикассо могли опереться, пошли к коммунистам, а такие культурные фигуры, как Селин или Дрио ла Рошель,— к фашистам, то ребятам из «L'Idiot» некуда было идти, не на что опереться, чтобы превозмочь индивидуальное бессилие. Левая идеология подвергалась атакам все 60-е и 70-е годы (в 1977 году ее активно атаковали «новые философы» во главе с Бернаром Анри Леви, опубликовавшим «Варварство с человеческим лицом»), а впоследствии рухнула вместе с СССР. Фашизм же — идеология очерненная и сама себя скомпрометировавшая — не был привлекателен. Ну совсем не был. К «лепенизму»— умеренному современному варианту крайне правой европейской идеологии — примкнули едва ли не единицы. Сотворение же своей идеологии — работа чудовищно тяжелая. Мы пытались сварить вместе две. Нам не дали. Нас разгромили.

Подведем итоги. Культура обществу более не нужна. Автор в ранге творца и указателя дороги не нужен. Якобы он вызывает слишком много проблем. Всегда существует к тому же опасность, что maitre может завести не туда. Индивидуальная критическая мировоззренческая позиция не нужна. Нужен автор в ранге производителя. Цивилизация не индивидуальна, она массова. Цивилизация безлична. Она производит продукты одноразового пользования. Вот таким мне представляется ответ на вопрос: почему перевелись Властители Дум?

Именно сейчас их нет. Но та ситуация, о которой я говорил, была. И продержалась лет тридцать. Так только что было, но уже не есть так. Мир вокруг сдвинулся одним рывком с точки кажущегося спокойствия, где он пребывал лет тридцать. Я вижу развалины Мирового торгового центра в Нью-Йорке, я вижу яростные толпы мусульман, я вижу флаги антиглобалистов. Им нужны новые maîtres a pensée. (Пока что они пользуются старыми, всеми сразу, как о том свидетельствует состав антиглобалистской коалиции.)

О себе: я безусловно культовый писатель. И безусловно властитель дум. (Ни о каком кокетстве в моем случае не может идти и речи. Тюрьма — подтверждение моей серьезности. Статьи, по которым меня обвиняют: создание незаконных вооруженных формирований и план вторжения на территорию сопредельного государства Казахстан,— не стыдно предъявить и Степану Разину.) Но я сформировался на таком сложном стыке исторических и культурных ситуаций, что я глубоко нетипичен, очень большое исключение, просто редкий мутант. И родился я в исторически культурно отсталой стране и формировался кособоко и привольно в диких условиях без запретов и самоограничений в культурно-социальном климате трех стран. У меня бывало ранее такое же впечатление порой, как у Ги Дебора, что я последний в своей расе. Очень надеюсь, что это не так. Я сумел унести из «L'Idiot» священный огонь, который раздул в газете «Лимонка», и там, меж ее страницами, я вижу — вон они, появляются великолепные осатанелые физиономии воспитанных мною новых варваров, Новые Беспрецедентные Полчища.

У них нет других отцов, кроме меня. На свои вопросы они получают ответы только у меня. Это и есть быть властителем дум. Властвовать думами. Вы, конечно, можете меня сгноить, но ваши дети, которых я воспитал, уроют вас. Это не ваши дети, но мои, я отобрал у вас ваших детей. Ибо вы недостойны.

Эдуард Лимонов