Свидетель

По-сербски смерть будет СМРТ. Без гласных. Это как короткий удар сабли: СМРТ. Я хотел бы умереть сербской короткой, без гласных, гибелью, а не размазнистой, с гласными, русской смертью. Как часто родственный язык обнажает суть явления. По-сербски жизнь будет «живот». А когда водку пьют говорят: «Живели!»

По-сербски писатель будет «писец». Писец — всего лишь умеющий писать, профессия — пишущий. Быть писателем учат всех на планете еще в школе. Каждый есть в какой-то степени писатель. Но далеко не каждому есть что записать. Не каждый умеет смотреть и записать свое время. Лучшие писатели были свидетелями. «Silvia shits!»— записал однажды о своей подружке Великий Англичанин Джонатан Свифт. Это свидетельство. И такое грандиозно-шокирующее даже сегодня. Писатель открыл, что его подружка — неземное создание — какает, гадит, испражняется, выделяет дерьмо. Эта трогательная, потрясающая фраза менее известна миру, чем изумительные приключения Гулливера, однако она убивает наповал. В начале XX века русский поэт-декадент Брюсов написал однострочное стихотворение, скандализировавшее тогдашнее общество: «О закрой свои бледные ноги!» В сравнении с простым, как удар топором по черепу, наблюдением Свифта, бледные ноги — жидкий кисель. (Боже, сколько подростков и юношей через столетия совершали это ужасное открытие. Кроме крестьян, конечно, те не держали девушек за некакающих ангелов никогда.) Что такое бледные ноги, если обожаемая Сильвия сидит и shits! Миры падают, с грохотом рушатся миры, в то время как эта полудевчонка, обнажив полушария, натужит свою утробу и выделяет из себя котяхи, приличествующие большой собаке. Действо происходит в укромном уголке английского подстриженного парка, из-за кустов наблюдает в ужасе молодой джентльмен в панталонах до колен, в камзоле и в рубашке с жабо. Он, бедняга, даже взмок от потрясения, физиономия искажена страхом, наблюдая, как из Сильвии показался очередной котях…

Только что описанная мною натуралистическая сцена — лучшая иллюстрация к лубку «Свидетель». Бледный юный мужчина с искаженным ужасом лицом.

А наблюдать он может что угодно: как отрезают голову, как менты надели пластиковый пакет на голову обвиняемому в гуманном городе Москве, как сотрясаемый приступами астмы изможденный герой Че Гевара скорчился на муле, пробираясь сквозь джунгли Боливии, и его страдальческий вид деморализует кучку вооруженных людей — его отряд. Таким его увидел в Боливии журналист Реджис Дэбрэ. (В свою очередь Дэбрэ фигурирует в дневнике самого Че как Франсэ, то есть Француз.) Наличие Свидетеля — непременное условие Исторического происшествия. Без Свидетеля — Событие всегда останется лишь слухом. Че Гевара прибыл в джунгли Боливии уже известным миру человеком, одним из лидеров Кубинской революции, автором нескольких книг. Однако без Свидетеля Француза Че никогда бы не получил той поистине планетарной известности, которой сегодня обладает, его имя — брэнд. Без Француза он не стал бы Herilliero Heroico — Героическим воином, архетипом партизана и революционера. Когда в кроссворде по вертикали или горизонтали задан вопрос «Знаменитый революционер ХХ-го века?» будьте уверены — это только Че. И никто иной. На самом деле опыт Че Гевары в Боливии был неудачей. Куда более удачливые и талантливые партизанские вожди годами вели сильные партизанские войны в Латинской Америке. Но их помнят лишь старые специалисты ЦРУ по партизанским движениям. Потому что возле этих вождей не было Свидетеля. Разумеется, Свидетелем был не только Француз, но и сам Че, он писал дневник, и офицеры, которые его ловили, поймали и убили, и шпионы, которых к Че засылали; но Француз был Старший Свидетель. Он раскрутил миф Че в Европе. Мне привелось встречать несколько раз Француза в 80-е годы. Он произвел на меня впечатление человека вполне заурядного, серого скорее. Несмотря на то что ему в юности привелось участвовать в такой Истории с большой буквы. В память этой Истории, очевидно, Миттеран сделал его тогда своим советником. Но, видно, он плохо советовал или не советовал вообще, его быстро убрали. Свидетелями выступают сплошь и рядом ординарные люди. Главное, оказаться в нужное время в нужном месте.

Я вот был великолепным свидетелем для моих женщин. Я умел их видеть и умел рассказать о них. Я сделал их бессмертными, хотя бы на то время, пока будут читать мои книги. А мои книги будут читать, пока существует русский язык, ибо это крайне оригинальные книги исключительного человека. (Конечно, мои женщины уверены в своих собственных дарованиях, но на этих слабых плотиках дарований, о бывшие красотки, вам бы самим не переплыть вечность!) Я любил их и сумел написать о них. Я рассказал миру о них, о блистательных, неотразимых, страстных, злых и чарующих, когда они были молоды. Главное, в чем им повезло,— они встретили во мне лучший из возможных типов мужчин, а именно мужчину-свидетеля, мужчину — зеркало для них юных, безумных, красивых. А то, что я отомстил им потом, старым… Ну что ж, все в этом мире цветет, а потом вянет, усыхает, стареет, умирает. Им посчастливилось, что я был свидетелем их лучших дней, и не повезло с моим долголетием. Им бы хорошо было, чтоб я скончался быстро. Блок вот воспел Любу Менделееву Прекрасной Дамой и не дожил до того, как неопрятная толстушка с папиросой служила в каком-то наркомате секретарем-машинисткой.

Да, встречая их сорокалетних и более, я безжалостно констатировал их уродство, бил своих прежних возлюбленных, что называется, ниже пояса, крича, как мальчик о короле: «Я видел, я видел ее, она теперь старая, испитая, безвкусная, пошлая тетка!» Я ничего не простил, я оказался злопамятным, я мстил им спустя годы за те удары, которые они нанесли мне, красивые и молодые! А как вы думаете, так и должно быть, борьба до последнего вздоха! Ведь мне было когда-то очень больно. Потому что я принимал и принимаю свою жизнь и ее персонажей всерьез, их любовь и нелюбовь. Чего же я вдруг ласково стану дружить с этими престарелыми чудовищами? Вот тебе, вот, ты давно не девочка-маргаритка! И я протягиваю им свое страшное зеркало!

Не надо было показываться мне на глаза. Умные Дитрих и Гарбо так и сделали. А не надо было показываться мне на глаза старыми, я же Свидетель, я же разболтаю! Надо было умереть молодыми.

В известном смысле того, чему нет Свидетеля,— не существует. А значение произошедшего часто зависит от степени убедительности Свидетеля. Французская и мировая общественность вытащили Реджиса Дэбрэ из боливийской тюрьмы, и он приехал в Европу и стал писать и говорить о боливийской истории Че Гевары. В результате этот неудачный военный поход превратился в гомеровскую эпопею, а сам Че — в Ахилла в сияющих доспехах. Другое дело, что Че уже был значительным человеком, третьим или четвертым по значению кубинским вождем к моменту, когда он ступил на землю Боливии. Он уже был историческим персонажем, только не первым еще, как бы героем местного масштаба, но уже полуфабрикатом героя универсального. Затея была безумная. Боливийский отряд должен был послужить первым отрядом континентальной южноамериканской Революции, в его состав входили перуанцы, кубинцы и боливийцы. После первых успехов Че намеревался отправить отряды в соседние Перу и Аргентину. В Аргентине уже находился с отрядом его приятель журналист Виктор (фамилии в тюрьме не помню), но с ним быстро расправилась аргентинская армия. У Че тоже все пошло наперекосяк. Советские суки из Политбюро надавили на компартию Боливии, чтобы она не помогала «авантюристу» Че, потому он был лишен подпитки в живой силе. Крестьяне не шли к нему, ибо боливийская власть отбирала землю у тех, кто будет помогать партизанам. (Эффективное, да, средство…) А компартия Боливии не дала ему рабочих и шахтеров с медных рудников и лишила его студентов. Он не мог передислоцироваться в район медных рудников сам, потому что там были голые плато, по которым ветер гонял красную пыль, негде было укрыться отряду. Так вот херово все складывалось в плане человеческом. А в плане вечности происходила высокая трагедия и все развивалось наилучшим образом.

Французы умеют преподнести, осознать и подать историю и личность в истории. Они умны в этом до чертиков. Дэбрэ отлично преподнес героя Че в Европе. Издатель Дэбрэ Франсуа Масперо также ездил в Боливию защищать Дэбрэ, ездили его адвокаты и журналисты. Это они, как консилиум из Ватикана едет освидетельствовать только что произошедшее чудо, и этот консилиум уполномочен совершать «бьютификэйшан» (если не ошибаюсь, так это называется, когда выдают акт святости): «Аргентинец Че, застреленный в классе сельской школы в городке Фигеройя, провозглашаем тебя святым!» Отвратительно выглядят в этой истории советские старцы из Политбюро: мерзкие семейные трусы, Леня Брежнев, обыватель в кальсонах, суки, короче, медлительные, дрябложопые. Такая же погань той же породы держит меня сегодня в тюрьме. Их наследники.

Читаю мое уголовное дело, узнаю, кто меня предал и оболгал. Непременные персонажи героической истории — предатели. У них свои кумиры. Иуда, наверное, да? Предатель ведь, кстати, тоже свидетель. Только работает на врагов. Что ими движет, этими обмылками людей? Желание прославиться таким образом? Только трусость? Кубинская разведка потом хорошо поработала: множество десятков людей, принимавших участие в поимке и убийстве Че, погибли насильственным образом — кто выпал из окна, кто неуклюже застрелился. Это хороший обычай — мстить, я его поощряю. Месть — благородная акция. Кастро сказал: «Пойдите и убейте их!» И пошли и вырезали поголовно. Учитесь, пацаны!

Эдуард Лимонов