Предыстория

 

Эфиром (греч. a„q»r) первоначально называлось ясное небо, верхний, наиболее чистый слой воздуха, противоположный нижнему слою, аэру (¢»r). Именно в этом значении слово «эфир» встречается в древнегреческой эпической поэзии и у трагиков. Как ясное небо, эфир, по-видимому, очень скоро стал вообще эпитетом всего небесного, т.е. бессмертного и божественного. Гомер называет его «чертогом Зевса», местом обитания олимпийских богов^[cxxvii]. У Гесиода это имя одного из древних божеств - прародителей мира, сына Эреба и Ночи, брата Дня^[cxxviii]. Первым, кто назвал эфир космическим элементом был, по-видимому, Эмпедокл. Правда, при этом он отождествил его с воздухом, использовав слово эфир просто как поэтически-возвышенное обозначение этой стихии и как имя собственное («титан Эфир»)^[cxxix].

Учение же об эфире как особом пятом элементе традиционно приписывается Аристотелю, тем более, что и сам философ дает повод к этому, говоря о нем как о своем собственном изобретении. Но что бы ни говорил Аристотель, идея пятиэлементного космоса является гораздо более древней. По мнению некоторых исследователей, ее автором мог быть древнегреческий мудрец и чудотворец Ферекид Сиросский (расцвет 544-541 гг. до н.э.). Это предположение основано на свидетельстве Дамаския (О первых началах 124b), согласно которому Ферекид принимал три вечных начала – Заса (Зевса), Хроноса и Хтонию. От Хроноса родились огонь, вода и воздух, из которых, в свою очередь, «после того, как они распределилась в пяти недрах, образовалось новое поколение богов, называемое пятинедровым (pentšmucoj)»^[cxxx]. Если, как сообщают другие доксографы, Хтония – это земля, а Зевс – эфир^[cxxxi], то налицо пять элементов или «недр»: огонь, воздух, вода, земля и эфир. Конечно, такое толкование нуждается в дополнительном обосновании, которым мы, из-за недостатка наших сведений о Ферекиде, не располагаем. Если же опираться только на фрагмент, приводимый Дамаскием, то очевидно, что Зевс (эфир) и Хтония (земля) как вечные начала не могут стоять в одном ряду с порождениями Хроноса – огнем, воздухом и водой. Далее, не вполне ясно, относить ли к числу начал самого Хроноса (т.е. время) или, соглашаясь с толкованием христианского доксографа Гермия, считать его «тем, в чем все происходит»? Если принять первое, то число начал возрастет до шести, если второе, то разве может Хронос, порождая элементы, не быть при этом началом? Большие сомнения вызывает и смысл выражения «пятинедровый». Дамаский понимает его как «пятимирный» (pentškosmoj), Порфирий усматривает в слове «недра» символическое обозначение рождения, Прокл соотносит его с представлением о мире как пещере и тюрьме, так что никто не интерпретирует его как «пятиэлементный». Все перечисленные затруднения не позволяют нам дать окончательный ответ на вопрос, следует ли приписывать Ферекиду Сиросскому какую-то форму учения о пятом элементе или нет.

Некоторые античные авторы возводят это учение к древним пифагорейцам и связывают его происхождение с открытием и описанием пяти правильных многогранников – куба, тетраэдра, октаэдра, икосаэдра и додекаэдра – каждый из которых якобы представляет собой форму того или иного элемента. Так, Прокл в «каталоге геометров» сообщает, что Пифагор первым сконструировал «пять космических фигур» (in Eucl. 65, 16). При этом Прокл, очевидно, имеет в виду пять правильных многогранников, которые называет космическими потому, что они соответствуют пяти мировым стихиям. Еще определеннее свидетельство Теофраста в «Мнениях физиков»:

 

Пифагорейцы, желая все составить из линий и чисел, говорили, что земля имеет форму куба, огонь – пирамиды, воздух – октаэдра, вода – икосаэдра, состав же целого имеет форму додекаэдра… Из додекаэдра – сфера всего мира^[cxxxii].

 

Последние слова о додекаэдре можно толковать двояко: 1) как форму частичек элемента, из которого состоит сфера мира, 2) как форму космоса в целом. Если принять последнее толкование, к которому, скорее всего, и склоняется сам Теофраст, то не ясно, каким же все-таки считали мир пифагорейцы – сферическим или двенадцатигранным? В пользу же первого толкования говорит то обстоятельство, что в упомянутом фрагменте додекаэдр назван в одном ряду с другими многогранниками и никак не выделен из их числа. А поскольку с первыми четырьмя соотнесены четыре элемента, возникает желание приписать и последнему некий пятый элемент, о котором иносказательно говорится, что он – «состав целых» (sÚstasij tîn Ólwn). Под «целыми», так же как и под «сферой мира» может подразумеваться небо, которое подобно целому охватывает и заключает в себе всё.

Другим косвенным свидетельством наличия у пифагорейцев учения о пятом элементе можно считать собщение Ямвлиха о племяннике и ученике Платона Спевсиппе, который на основании пифагорейских лекций и, в особенности, сочинений Филолая, всегда с особым рвением им изучаемых, составил книжечку «О пифагорейских числах», где среди прочего «рассмотрел пять фигур, которые он считает фигурами космических элементов, описав их особенности и общие свойства»^[cxxxiii]. Это свидетельство позволяет предположить, что идея соответствия многогранников элементам была внушена Спевсиппу пифагорейскими текстами, в частности, сочинениями Филолая. Действительно, от Филолая Кротонского, с которым якобы встречался Платон, и у которого он, по легенде, купил некие пифагорейские книги, сохранился следующий фрагмент (DK 44 B 12):

 

Сфере присущи пять тел, находящиеся внутри сферы: огонь, вода, земля, воздух и пятое – корпус [корабль] сферы^[cxxxiv].

 

Стобей, приводящий этот фрагмент, сообщает в другом месте, что Филолай делил космос на три части: выше всего он помещал огонь, называемый «Объемлющим», в котором располагались пять планет вместе с Солнцем и Луной – эта часть носила так же название Космоса. Расположенная под ней подлунная и околоземная область, «в которой находится мир переменчивого рождения», называлась Небом. Самую же верхнюю часть Объемлющего, «в которой – беспримесная чистота элементов», Филолай именовал сферой Олимпа^[cxxxv]. Если теперь допустить, что эта последняя тождественна Сфере из первого фрагмента, то напрашивается следующее толкование: Олимп как крайняя сфера мира включает в себя, во-первых, огонь, объемлющий планеты, Луну и Солнце; во-вторых, Землю вместе с находящимися на ней воздухом и водой, и в-третьих, «корпус» самого Олимпа или его состав – ту самую верхнюю часть объемлющего огня, о которой говорится как о «беспримесной чистоте элементов», и которую поэтому можно было бы назвать особым «пятым телом». Впрочем, следует заметить, что текст приписываемого Филолаю фрагмента о пяти телах Сферы явно испорчен и до сих пор не имеет общепринятой редакции: разные издатели и переводчики вынуждены так или иначе подправлять его, чтобы получилось осмысленное целое. Кроме того, у исследователей всегда вызывала сомнения его подлинность. Поэтому, как и в случае с Ферекидом, мы вынуждены признать, что у нас нет достаточных оснований считать Филолая Кротонского родоначальником учения о пятом элементе.

По той же причине – в силу недостатка надежных свидетельств – мы не можем утверждать этого и об Архите Тарентском, которому открытие пятого элемента приписывает Порфирий^[cxxxvi], да и ни о каком другом представителе пифагорейской школы. Ибо, как показали исследования Евы Закс^[cxxxvii], древним пифагорейцам вообще не могли быть известны все пять правильных многогранников, поскольку к тому времени они еще не были открыты, и тем более не было доказано, что других правильных многогранников помимо пяти не существует. Это было сделано только Теэтетом (415-369 г. до н.э.), талантливым математиком, учеником Сократа, героем многих платоновских диалогов. Как сообщает Лексикон Суды, именно он «первым описал и начертил так называемые пять объемных тел»^[cxxxviii]. Пифагорейцам были известны только три из пяти – куб, пирамида и додекаэдр. Теэтет же не только открыл оставшиеся два, но и, по-видимому, доказал, что общее число правильных многогранников не может быть больше пяти. Это, в частности, подтверждает и анонимная схолия к XIII книге евклидовых «Начал»:

 

В этой книге описываются так называемые пять платоновых фигур, которые, однако, Платону не принадлежат. Три из упомянутых фигур – куб, пирамида и додекаэдр – принадлежат пифагорейцам, а октаэдр и икосаэдр – Теэтету. По имени Платона они были названы потому, что он упоминает о них в «Тимее»^[cxxxix].

 

По оценке Евы Закс, Теэтет мог сделать свое открытие в промежутке между временем создания VI книги платоновского «Государства», в которой выражается сожаление по поводу плачевного состояния стереометрии, и написанием «Тимея», где пифагорейский гость уже свободно излагает строение всех пяти правильных многогранников. Кстати говоря, платоновский «Тимей» представляет собой первый по времени текст, в котором учение о соответствии элементов многогранникам сформулировано совершенно отчетливо. Поэтому обратимся теперь к нему, а точнее, к одному небольшому фрагменту из этого диалога – фрагменту, всегда вызывавшему разногласия среди комментаторов, так что некоторые исследователи склонны именно в нем усматривать истоки учения об эфире^[cxl].

Речь идет о том месте в рассказе пифагорейца Тимея, где он, намереваясь поведать своим собеседникам о происхождении четырех стихий, сначала подробно описывает конструкцию четырех правильных многогранников, которые, как позже выяснится, представляют собой формы и семена (edoj kaˆ spšrma) упомянутых стихий. Заканчивается же описание словами:

 

Поскольку в запасе оставалось еще пятое многогранное построение, то Бог использовал его для всего, украсив [живописав] его^[cxli].

 

На первый взгляд, смысл сказанного очевиден. Пятое многогранное построение – додекаэдр – был использован Демиургом иначе, нежели остальные четыре – не с целью порождения еще одной стихии, а для придания формы Целому, Вселенной. Такое толкование подтверждается, прежде всего, тем, что Платон в «Тимее» неоднократно заявляет о существовании только четырех элементов. Оно помогает понять и смысл высказывания о пяти космосах. «Мы, – говорит Тимей, – согласно правдивым словам и указаниям Бога, утверждаем, что существует один космос, но другой, взглянув на вещи иначе, составит себе, пожалуй, иное мнение»^[cxlii]. В самом деле, если один из пяти многогранников был использован для оформления Целого, то кто-нибудь мог бы, наверное, предположить, что и остальные четыре нашли себе такое же применение, т.е. каждый пошел на оформление некоего особого космоса^[cxliii]. Еще одним косвенным свидетельством в пользу этого толкования является выражение diazwgrafîn (украсил, живописал), характеризующее образ действий Демиурга с додекаэдром. Это слово можно понять и буквально в смысле: «о-живописал» значит «украсил, описал животными», т.е. зодиакальным кругом, число знаков которого – двенадцать – в точности совпадает с числом граней додекаэдра^[cxliv]. В другом платоновском диалоге – «Федон» – Земля за пределами ее амосферы или, как говорит Сократ, «подлинная Земля» видится ему похожей «на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пестро расписанный разными цветами»^[cxlv], иными словами, – на додекаэдр.

Однако несмотря на все эти соображения, истолковать додекаэдр как форму мира в целом мешает одно существенное обстоятельство, а именно то, что согласно Платону, тело Вселенной является «сферовидным», «округлым», «гладким и повсюду равноотстоящим от центра» (Тимей 33b, 34b, 44d). Избежать указанного затруднения можно только в том случае, если признать, что додекаэдр, как и все остальные многогранники, тоже представляет собой форму частичек некоего особого элемента, и что этот особый пятый элемент заполняет собой самую крайнюю сферу космоса, в которой находятся огненные звезды, и которая, как уже говорилось, может в иносказательном смысле быть названа Всем (tÕ p©n). В пользу такого толкования говорит, в частности, свидетельство «ближайшего ученика Платона» Ксенократа, который в сочинении «О жизни Платона» прямо приписывает своему учителю учение о пятом элементе:

 

Итак …он [Платон] разделил животных на виды и на части, деля их всевозможными способами до тех пор, пока не дошел до пяти элементов живых существ, которые назвал пятью фигурами или телами – до эфира, огня, воздуха, воды и земли^[cxlvi].

 

Мнение Ксенократа отчасти находит свое подтверждение в письменном наследии Платона. Действительно, в уже упоминавшемся диалоге «Федон», в предсмертном рассказе Сократа, перессказывающего своим ученикам слышанный им когда-то миф о подлинной Земле, эфир упомянут как особый небесный элемент, не похожий на привычные нам «земные» элементы.

 

Сама же Земля покоится чистая в чистом небе со звездами – большинство рассуждающих об этом обычно называют это небо эфиром. Вода же, туман и воздух постоянно стекают с него в виде осадков во впадины Земли^[cxlvii].

 

Нам, живущим в одной из таких земных впадин, – поясняет Сократ, – кажется, будто небо заполнено воздухом, и будто в этом воздухе движутся звезды. На самом же деле, звезды расположены гораздо выше, и пространство между ними заполнено эфиром. Чистотою последний настолько отличается от воздуха, насколько воздух – от воды. Живые существа, обитающие на поверхности «подлинной Земли», дышат эфиром так же как мы – воздухом.

В «Кратиле» собеседник Сократа Гермоген, обращаясь к нему с просьбой рассмотреть, что означают имена космических стихий, называет в их числе и эфир (Кратил 408 е). И хотя Сократ чуть ниже истолковывает эфир как «верхний слой воздуха, который все время извне обегает самый воздух» (Кратил 410 b6)^[cxlviii], само упоминание в диалоге пяти элементов вместо привычных четырех показывает, что такое учение бытовало в Академии и было хорошо известно Платону, хотя он, возможно, его и не разделял.

Одна из версий учения о пятом элементе изложена также в «Послезаконии». Это произведение долгое время ошибочно приписывали Платону, тогда как на самом деле оно было составлено кем-то из его учеников, возможно, Филиппом Опунтским^[cxlix]. Существует, – пишет автор «Послезакония», – пять видов объемных тел, из которых образованы «прекраснейшие сущности» (Послезаконие 981b)^[cl]: огонь, вода, воздух, земля, эфир. Земля и огонь представляют собой крайние элементы, нуждающиеся для связи друг с другом в стихиях-посредниках, которых суть три: эфир, воздух и вода, причем эфир расположен ниже огня и над воздухом (Послезаконие 984 b-d). Все это сильно напоминает тимеевскую версию, за исключением того лишь, что в «Тимее» эфир назван не особым пятым элементом, а родом воздуха^[cli]. Отличается и способ обоснования автором «Послезакония» числа и свойств промежуточных элементов. Если Платон прибегает для этого к геометрическим соображениям, то его неизвестный ученик руководствуется делением идеи совершенного живого существа (т.е. космоса) на виды и роды. Совершенное живое существо делится, прежде всего, на род смертных и бессмертных. Смертный род, населяющий землю, сам тоже по большей части состоит из земли; род же бессмертных богов (звезды) состоит из огня, вот почему огонь и земля – крайние стихии. Для посредничества между смертными и богами необходимы еще три рода – демоны и разные полубожественные существа, которые, как это и подобает вестникам, обладают чрезвачайной подвижностью и являются прозрачными (невидимыми), поэтому созданы из эфира, воздуха и воды. Возможно, Ксенократ, утверждавший, что Платон пришел к учению о пятом элементе путем «деления живых существ на виды и на части», имел в виду как раз «Послезаконие» или какие-то устные высказывания учителя, зафиксированные в этом произведении уже после его смерти. Крупнейший немецкий историк античности Эдуард Целлер и Ричард Хайнце, исследователь творчества Ксенократа, впервые собравший и издавший фрагменты его сочинений, оба полагали, что учение о пяти элементах было разработано именно Платоном, хотя, возможно, и в самые последние годы его жизни^[clii].

И все же, если от предположений о не дошедшем до нас позднем, неписаном учении Платона мы вернемся опять к основному корпусу его сочинений, то ни в диалогах среднего, ни в диалогах позднего периода не обнаружим ничего, что бы подтверждало мнение Целлера и Хайнце. В «Федоне», о котором шла речь выше, Сократ говорит не от собственного лица, а перессказывает слышанный им когда-то миф, предположительно, орфический. В «Кратиле», как мы уже отмечали, эфир представляет собой верхний слой воздуха. В самом же «Тимее» Платон неоднократно повторяет, что для построения Вселенной Демиургу потребовалось только четыре «прекраснейших тела»: огонь, воздух, вода и земля. Чтобы показать, что число элементов не может быть ни меньшим, ни большим, Платон прибегает к соотношению геометрической пропорции, которая, по его словам, выражает наиболее точное соотношение между ними. В самом деле, – рассуждает пифагореец Тимей, – поскольку рождающемуся космосу надлежало стать видимым и осязаемым, Бог, приступая к составлению тела Вселенной, сотворил его из огня и земли. Однако два члена сами по себе не могут быть хорошо сопряжены без третьего, служащего им своего рода связью. Если бы Вселенной предстояло стать простой плоскостью без глубины, то для связи земли и огня хватило бы и одного промежуточного элемента. Но поскольку мир был задуман трехмерным, «а трехмерные предметы никогда не сопрягаются через один член, но всегда через два», то между землей и огнем Бог поместил воду и воздух, после чего установил между всеми четырьмя пропорциональные отношения, «дабы воздух относился к воде как огонь к воздуху, и вода относилась к земле, как воздух к воде» (Тимей 32b)^[cliii]. Непонятно, как в это пропорциональное соотношение мог бы включиться еще и пятый элемент. Далее, в «Тимее», так же как и в «Кратиле», эфир назван «прозрачнейшей разновидностью воздуха» (Тимей 58d) что помимо прочего означает, что его частички имеют форму октаэдров, а никак не додекаэдров. Предположение же о том, что гипотетический пятый элемент мог составлять крайнюю сферу Вселенной, разбивается о замечание Платона о том, что Демиург образовал звезды «по большей части из огня» (Тимей 40а). Что же касается вопроса о форме космоса в целом – является ли он сферическим или все-таки двенадцатигранным – то комментаторы «Тимея» отвечают на него следующим образом: сначала Бог делает тело Вселенной двенадцатигранным, а потом расширяет и округляет его до состояния сферы. Плутарх, который одним из первых предложил такое толкование, обосновывает его тем, что «у додекаэдра тупые углы, и его оболочка легко изгибается наподобие мячей, сшитых из двенадцати кусков кожи» (Quaest. Plat. 1003c)^[cliv].

Итак, анализ литературного наследия Платона не позволяет нам согласиться с мнением тех, кто приписывал ему учение о пятом элементе. Ведь утверждать, что в конце жизни философ резко поменял свои взгляды и вместо четырех стихий стал учить о пяти, нет достаточных оснований. Скорее всего, Платону принадлежала только идея соотносения элементов с правильными многогранниками, которая косвенно открывала путь к представлению о существовании пяти простых тел. Ведь если четыре фигуры являются прообразами четырех традиционных элементов, то возникает желание приписать и пятому многограннику особый элемент. Трудно решить, сделал ли уже сам Платон решающий шаг в этом направлении или учение о пятом элементе было впервые сформулировано его непосредственными учениками. Во всяком случае, уже цитировавшийся нами швейцарский исследователь Поль Моро склоняется к последнему. По его словам, «представления учеников Платона о пятом элементе настолько расходятся между собой, что вряд ли возможно предположить в качестве их общего исходного пункта устное учение самого Платона. Все более поздние свидетельства, говорящие о четырех- или пятиэлементном учении у Платона, скорее всего, просто основываются на интерпретации «Тимея»… Учение о пятом элементе в древней Академии ни в коей мере не является твердо установленный и бесспорным моментом платоновой физики; в школе на этот счет не существовало единого мнения, каждый старался подкрепить свое собственное учение более или менее корректной интерпретацией платоновски текстов»^[clv]. Одной из этих теорий была и аристотелевская теория круговращающегося тела, к которой мы сейчас и переходим.