Общее представление о залоге

это то,

Все лингвисты, по-видимому, согласятся с тем, что залог что отличает друг от друга два следующих предложения:

(1) а) Большинство теоретиков отвергло этот аргумент.

Ь) Этот аргумент был отвергнут большинством теоретиков.

Более того, по-видимому, во всех описаниях предложение (1 а) будет названо активным, а предложение (1 Ь) — пассивным; соответственно, будет говориться о форме активного и пассивного залога глагола отверг­нуть.

На первый взгляд, это различие представляется понятным и не вы­зывающим особых трудностей, хотя уже из примера (1) можно заметить, что в отличие от многих других грамматических категорий глагола залог касается не только глагола, но и, так сказать, предложения в целом: употребление глагола отвергнуть в «пассивной» конструкции (состоящей из особой формы причастия и вспомогательного глагола быть) имеет дале­ко идущие последствия для других членов предложения. Именная группа, бывшая прямым дополнением в предложении (1 а), становится в предло­жении (I Ь) подлежащим, а бывшее подлежащее теперь выражается в нем с помощью творительного падежа (в таких случаях обычно говорят о кос­венном агентивном дополнении). Ничего подобного обычно не происходит, когда в глагольных формах, например, меняется показатель времени или

наклонения¹*. Это важнейшее свойство залога (заставляющее говорить о его ярко выраженном синтаксическом характере) мы подробно обсудим позднее.

Несмотря на сравнительную прозрачность примеров типа (1), за­лог в целом является одной из самых сложных глагольных категорий: в отношении количества посвященных ему работ и противоречивости высказывавшихся точек зрения залог можно, пожалуй, сравнить только с глагольным видом.

Как представляется, сложность эта связана со следующими особен­ностями организации значений, относимых к сфере залога.

· Во-первых, сами эти значения оказываются необычайно разно­образны; явления, называемые залогом в таких, например, языках, как древнегреческий, корейский и тагальский, на первый взгляд кажутся не имеющими друг с другом почти ничего общего. Более того, и внутри одного языка разные граммемы, относимые в лингвистических описаниях к категории залога, могут отличаться очень заметно; так, в современном испанском языке насчитывается по меньшей мере четыре весьма несход­ных конструкции, обозначаемых разными авторами как «пассивные», ср.:

'Дверь была сломана (детьми).'

(2) a) La puerta fue guebrada (рог los ninos).

b) La puerta estaba guebrada. 'Дверь была сломанная.'

'Дверь сломалась.' 'Двери ломают(ся).'

c) La puerta se guebrd.

d) Se quiebre las puertas.

В предложении (2 а) употреблено пассивное причастие глагола quebrar 'ломать' в сочетании с пунктивным прошедшим временем («аористом»; см. Гл. 7, §1) глагола ser 'быть; являться (кем-либо)'. В таких конструк­циях (как и в русском примере 1Ь) возможно — хотя и не обязательно — «агентивное дополнение» (вводимое в испанском предлогом рог). Зна­чение предложения (2 а) приблизительно то же, что и у его активного коррелята, т.е. 'Дети сломали дверь (в некоторый момент в прошлом)'. С другой стороны, «пассивная» конструкция (2Ь), которая формально отличается от предыдущей тем, что с причастием сочетается уже не гла­гол ser, а другой глагол, estar, имеющий значение 'быть; быть временно; находиться (где-либо)', обнаруживает иные свойства. С точки зрения зна­чения, (2 Ь), в отличие от (2 а), является, скорее, обозначением состояния,

'* Но ср., впрочем, изменение падежного оформления центральных аргументов в грузин­ском языке в зависимости от видо-временных показателей глагола (в Гл. 2 эта зависимость трактовалась нами как согласование); по своему происхождению подобные явления (они встречаются также во многих индоарийских, иранских и австралийских языках и в типологи­ческих работах обычно называются «расщепленной эргативностью»), по всей вероятности, связаны именно с залогом.

т. е. подразумеваемым ответом на вопрос «какой была дверь?», а не отве­том на вопрос «что случилось с дверью?», как в (2 а). Не удивительно, что (2 Ь) не допускает выражения агентивного дополнения и требует от глагола estar формы дуративного прошедшего («имперфекта»), а не аориста. Не­возможно выражение агентивного дополнения и в конструкциях типа (2 с) и (2d). Общим для них является то, что к глаголу добавляется клитика se, в других своих употреблениях выражающая (как и русское -ся) значения, прямо с противопоставлением актива и пассива не связанные. Синтак­сически, конструкции (2с) и (2d) отличаются друг от друга тем, что если бывшее прямое дополнение («дверь») становится в первом случае, как и во всех предыдущих примерах, подлежащим, то во втором случае оно продолжает оставаться прямым дополнением (то, что это так, показывает вариант с формой множественного числа «двери»: глагол в этом предло­жении имеет форму единственного числа). Подлежащего в предложении (2 d) нет; точнее, оно никак формально не выражено. Значением этого предложения является нечто вроде 'Кто-то (постоянно) ломает двери'; между тем, предыдущее предложение (как и его довольно точное русское соответствие 'Дверь сломалась') вовсе не предполагает, что имелся «кто-то», сломавший дверь: она могла, так сказать, сломаться и «сама».

В какой степени правомерно все четыре конструкции относить к (пас­сивному) залогу? С нашей точки зрения, в этих примерах представлены разные феномены (причем только случаи (а) и (Ь) являются примерами пассива), и обоснование этому будет дано ниже.

· Во-вторых, говорить о «семантике залога» оказывается гораздо труд­нее, чем, например, о семантике числа, времени или даже наклонения. Более того, многие лингвисты как раз и исходили из того, что у залога ни­какой семантики нет, функция этой категории — в простом преобразова­нии синтаксической структуры предложения: подлежащее и дополнение как бы меняются местами, и этот факт отражается в глагольной форме. Залог тем самым сближался с наиболее «синтаксическими» употребле­ниями граммем падежа или согласовательного класса (впрочем, как мы видели, даже и у этих граммем далеко не все употребления могут быть объ­яснены чисто синтаксическими правилами). Между разными залоговыми конструкциями типа (1а) и (1Ь) не усматривалось разницы в значении точно так же, как не усматривалось этой разницы между формами ор­кестром, оркестру и оркестр в конструкциях типа управлять оркестром, приказывать оркестру и возглавлять оркестр. Все три словоформы в этом примере соотносятся с одним и тем же референтом, а разные падежные окончания им приписываются не в силу каких-то объективных и субъ­ективных семантических различий, а в силу чисто формальных различий между управляющими глаголами (в модели «Смысл о- Текст» они могли бы быть названы различиями в «синтактике», в генеративных моделях — «конфигурационными» различиями). Это «случайные», или «поверхност-

7 3jK.40

ные», различия, не имеющие отношения к отражению языком реальной действительности — такие же случайные, как различия между женским родом слова дверь и средним родом слова окно. В этом смысле о залоге можно говорить как о своего рода «глагольном падеже» или «глагольном роде» (не случайно в традиционной грамматике для обозначения залога использовался латинский термин Genus verbi).

Верен ли такой взгляд на залог? Многие факты как будто бы говорят в пользу именно такой трактовки (очень популярной в 70-е гг.); и тем не менее мы убеждены, что этот взгляд глубоко ошибочен. Он не по­зволяет понять как раз самой сути залоговых механизмов—т. е. того, «для чего нужен» залог в естественных языках (а ведь это одна из самых распространенных глагольных категорий). В языке не бывает (или прак­тически не бывает) «семантически пустых» категорий; тем более не может быть лишена семантической нагрузки категория, представленная столь массово. О том, что «чисто синтаксическая» трактовка с очень большой долей условности может быть применена к падежу и согласовательно­му классу, мы уже говорили в соответствующих главах. В еще большей степени это верно для залога.

Однако та семантика, которая связана с залогом, имеет особую при­роду: выбор одной граммемы залога вместо другой отражает не столько изменения реального мира (как это имеет место при выборе, например, одной граммемы числа или времени вместо другой), сколько изменения в отношении того, как говорящий хочет представить соответствующую ситуацию и ее участников. Ситуация остается той же самой (например, в предложениях из примера (1) эта ситуация может быть одинаковым образом названа: «неприятие аргумента большинством теоретиков»); бо­лее того, для того, чтобы произвольная граммема была отнесена к залого­вым, крайне важно именно тождество ситуации, обозначаемой глаголом в разных залоговых формах. Как будет показано ниже, отличие залога от актантной деривации основано именно на том, что залог меняет нечто внутри той же самой ситуации, тогда как актантная деривация означает переход к новой ситуации.

Семантические элементы такого рода (т. е. выражающие отношение говорящего к сообщаемым сведениям) считаются особенно трудными для описания; они носят названия коммуникативной или прагматической информации. Таким образом, можно сказать, что категория залога пред­полагает использование морфологических средств языка (как правило, в сочетании с синтаксическими) для выражения коммуникативных и/или прагматических противопоставлений; в этом ее трудность для лингви­стов (но, конечно, не для носителей языка, которые этими механизмами владеют свободно).

Итак, залоговые значения очень разнообразны; залог предполагает тонкое взаимодействие морфологии, синтаксиса и прагматики с участием,

как правило, всех трех компонентов. Имея это в виду, попробуем теперь представить себе основные типы залогов, возможные в естественных языках.

§ 2. К основаниям классификации залогов

Мы начнем с того, что еще раз более подробно рассмотрим противо­поставление активного и классического пассивного залога, представлен­ное в примере (1). В чем — говоря предельно неформально — отличие второго предложения от первого? Мы уже знаем, что эти предложения обозначают одну и ту же ситуацию (и, следовательно, в обоих случаях количество участников ситуации и их семантические роли одинаковы) и отличаются друг от друга только точкой зрения говорящего на эту ситуацию. Более конкретно, отличие это состоит в том, что в вариан­те (1 а) говорящему, скорее всего, нужно сделать некоторое утверждение про теоретиков, тогда как в варианте (1Ь) — утверждение про аргумент. Например, типичный контекст для варианта (1 а) будет такой:

(1) а') Действительно, современная наука придерживается иной логи­ки рассуждений. Перейдя на антипозитивистские позиции, большинство теоретиков давно уже отвергло...

Для предложения же (1Ь) типичный контекст будет такой:

(1) Ь') Далее, рассмотрим четвертый аргумент Хамского. По-видимому, он оказался наименее убедительным и почти сразу был отвергнут...

У этого прагматического отличия есть и соответствующий формаль­ный коррелят: в предложениях (1 а) и (1 Ь) разные подлежащие. Что изменяется в прагматической интерпретации именной группы, когда она перестает быть подлежащим (или, наоборот, становится им)? На более техническом языке (который, например, используется в теории актуаль­ного членения) можно сказать, что именные группы в предложениях (1 а) и (1 Ь) меняют свой коммуникативный ранг (в англоязычной литературе в этом значении часто используется предложенный Т. Гивоном термин topicality). Подлежащее в (1 а), имевшее самый высокий коммуника­тивный ранг, понижается в ранге и становится в силу этого косвенным дополнением в (1 Ь); с другой стороны, бывшее прямое дополнение в (1 Ь) повышает свой коммуникативный ранг и становится подлежащим. Грам­мемы залога маркируют переключение внимание говорящего, тот «кадр», в фокус которого поочередно попадают разные участники ситуации.

Конечно, в русском языке существует и много других способов опи­сать ситуацию (1) с иным, чем в (1 а), соотношением коммуникативных рангов. Например, можно просто поменять порядок слов:

(1) с) Этот аргумент отвергло большинство теоретиков.

В русском письменном тексте предложения (I b) и (1 с) будут иметь практически идентичную коммуникативную структуру. Тем не менее, мы не говорим, что предложения (1 а) и (1 с) с формальной точки зрения отли­чаются друг от друга залогом: они отличаются друг от друга только поряд­ком слов, т. е. только синтаксически, но не морфологически. Залоговые противопоставления возникают тогда, когда изменения коммуникатив­ной структуры отражаются не только в синтаксисе, но и в морфологии, причем в морфологии глагола (поэтому залог и считается глагольной кате­горией, хотя содержательные различия между предложениями с разными залоговыми формами глагола касаются, скорее, аргументов этого глагола).

Итак, в самом общем виде мы можем определить залог как такую глагольную категорию, граммемы которой указывают на определенное изменение коммуникативного ранга участников ситуации. «Активный», или «нулевой», залог свидетельствует о сохранении некоторой исходной ранговой структуры (это понятие мы подробнее рассмотрим чуть позже), тогда как «косвенные», или «производные», залоги (пассивный залог — далеко не единственная возможность) указывают на передачу статуса участника с наиболее высоким рангом от одного глагольного аргумента к другому.

Конечно, в языках типа русского или испанского такая передача ста­туса имеет и другие формальные корреляты помимо изменения глаголь­ной морфологии. Она, как мы уже говорили, самым непосредственным образом отражается и на оформлении существительных. А именно, изме­нение ранговой структуры оказывается параллельно изменению того, что принято называть синтаксической ролью (а традиционная грамматика, как читатель помнит из Га. 2, §2, в таких случаях говорит просто о «членах предложения»: подлежащем, прямом и косвенном дополнениях глагола). Такое представление опирается на последовательное различение семан­тических («агенс», «пациенс», «адресат», «место» и т.д.) и синтаксических («подлежащее», «косвенное дополнение» и т.д.) ролей, принятое во мно­гих моделях языка (здесь мы не можем обсуждать его подробно); при этом содержательное тождество, например, «активной» и «пассивной» си­туации обеспечивается тождеством семантических ролей ее участников, а прагматические различия коррелируют с приписыванием им в каждом случае разных синтаксических ролей.

В русском языке (и других похожих на него языках) наивысший ком­муникативный ранг приписывается подлежащему предложения. Поэто­му, если существительное перестает быть подлежащим, оно понижается в ранге. Как свидетельствует пример (1с), именная группа может из­менить свой коммуникативный статус, но все же остаться подлежащим; однако если существительное теряет статус подлежащего, оно заведомо теряет и статус участника с наиболее высоким рангом. Таким образом, мы наблюдаем достаточно жесткую связь между залогом и синтаксической

ролью существительного в предложении. Если ограничиться только мате­риалом языков, похожих на русский или испанский, то может возникнуть впечатление, что залог — это и есть механизм перераспределения син­таксических ролей существительных (или, в популярной терминологии, изменения диатезы глагола, т.е. соответствия между его семантическими и синтаксическими аргументами: см. подробнее прежде всего [Мель-чук/Холодович 1970 и Холодович 1979J).

На самом деле, как мы видели, функция залога — не столько пере­распределение синтаксических ролей как таковых, сколько перераспреде­ление стоящих за ними коммуникативных рангов; изменения синтакси­ческой структуры являются лишь следствием и формальным коррелятом этого процесса. Оставаясь в рамках языков типа русского, это тонкое раз­личие можно, вообще говоря, игнорировать. Однако не все естественные языки устроены таким образом. Понятие коммуникативного ранга явля­ется, по-видимому, универсальным (так же, как и, например, понятия темы и ремы — говорящий на любом языке должен иметь возможность в связном тексте отделять предмет сообщения от информации о свой­ствах этого предмета). Напротив, понятия подлежащего и дополнения, по-видимому, универсальными не являются. Определение подлежаще­го — один из сложных вопросов синтаксической теории, и здесь не место в него углубляться. Важно, однако, что современные синтаксические теории допускают существование языков, в которых отсутствует проти­вопоставление между подлежащим и дополнениями (противопоставление это в значительной степени формальное, так что ничего удивительного в этом нет)^г). Но и в таких языках, конечно, какие-то аргументы гла­гола должны иметь более высокий коммуникативный ранг, чем другие; и если в таких языках в глаголе будут иметься морфологические пока­затели, отражающие перераспределение коммуникативного статуса, то ничто не мешает говорить о категории залога и в этом случае. Более того, представим себе такую ситуацию, что в языке можно выделять подлежащее и дополнения, и, с другой стороны, имеется морфологи­ческий показатель глагола, которые отражает переход статуса участника с наиболее высоким рангом от одного актанта к другому; однако этот переход не сопровождается изменением синтаксической роли: подлежа­щее остается подлежащим, дополнения — дополнениями (как если бы в русском примере (1 с) одно лишь изменение порядка слов требовало бы появления у глагола особого морфологического показателя). Такие языки существуют (о чем подробнее см. ниже), и кажется разумным говорить о существовании категории залога (обычно называемого в этом

²' Проблема определения подлежащего — одна изцентральных проблем синтаксической теории и должна рассматриваться в курсе общего синтаксиса; для предварительного знаком­ства с типологической стороной этой проблемы можно рекомендовать статью (Кибрик 1979, а также работы Mel’cuk 1988 и Bhat 1991].

случае инверсивным залогом, или инверсивом) и в них тоже. Но, конечно, по своим формальным свойствам инверсивный залог будет достаточно сильно отличаться от того, который представлен в нашем примере (1).

Типологическую разнородность сферы залоговых отношений лингви­сты осознали далеко не сразу, и первые определения залога слишком жестко связывали понятие залога с неуниверсальными синтаксическими понятиями членов предложения. Такой подход к залогу, вообще говоря, нельзя назвать неверным; но он является слишком узким и, кроме того, легко позволяет перенести центр тяжести с содержательных свойств зало­га на его чисто формальные свойства, которые, на самом деле, являются лишь следствием коммуникативной функции залога. Если говорить, что граммемы залога маркируют перераспределение синтаксических ролей в предложении, то остается без непосредственного ответа такой, каза­лось бы, наивный (но предельно важный) вопрос, как «а зачем такое перераспределение, собственно, нужно». Определяя залог как морфо­логический индикатор изменения коммуникативного ранга, мы на этот вопрос отвечаем уже непосредственно в самом определении.

Говоря о связи залога с реалиями синтаксического уровня, важно, кроме того, подчеркнуть следующее. Сам механизм синтаксических от­ношений в языках тоже есть не что иное, как попытка (формально) закрепить за разными аргументами глагола разный коммуникативный статус. Подлежащее, прямое и косвенное дополнения образуют неко­торую иерархию, в которой подлежащее занимает наиболее высокую позицию, а косвенное дополнение — наименее высокую. В языках ти­па русского синтаксическая роль аргументов глагола является свойством данной глагольной лексемы, которое описывается в словарной статье этой лексемы. Точнее, в словарной статье каждой лексемы описывается некоторая одна синтаксическая модель, и она-то и является исходной, или базовой, моделью (которая выражается граммемой активного зало­га — при условии, конечно, что в языке есть и другие граммемы залога). Получается, что коммуникативная структура ситуации задается языком как бы «в нагрузку» к средствам ее лексического обозначения. Дей­ствительно, с семантической точки зрения, например, глагол сообщать (в предложении Афиша сообщает о концерте) обозначает только ситуацию «распространения информации» с двумя участниками: один из них имеет семантическую роль «содержание информации», другой — роль «источ­ник информации» (афиша является источником информации о концерте). Про коммуникативный статус этих участников ничего не говорится: то, например, кто из них важнее или кто известен говорящему/адресату, а кто нет, прямо с семантикой ситуации 'сообщать' никак не связано. И, разу­меется, вовсе не всегда обязательно, чтобы в ситуации такого рода источ­ник информации занимал самую высокую позицию в коммуникативной иерархии. Тем не менее, лексема сообщать не оставляет нам иного выбо-

ра: употребляя ее, мы обязаны именно так расставить коммуникативные акценты³⁾. Конечно, такое «коммуникативное принуждение» синтаксиса далеко не всегда может быть удобно говорящему. И, таким образом, оказывается, что залог — это еще и компенсация известной «коммуни­кативной жесткости» синтаксических структур; говорящий употребляет глагол в форме исходного залога только в том случае, если его устраи­вает та коммуникативная структура, которая с ней связана. В противном случае в распоряжении говорящего имеется весьма обширный инвентарь различных преобразований коммуникативной структуры, причем залог является лишь одним из элементов этого инвентаря (наряду с изменени­ями «базовой» интонации, «базового» порядка слов, «базовой» именной морфологии и т. п.). Именно в таком теоретическом контексте изучение залога, как представляется, может дать наиболее глубокие результаты.

Теперь мы можем более точно сформулировать, в чем состоит функ­ция пассивного залога (в отличие от других типов перераспределения тематичности, выражаемых в глаголе). Пассивный залог сводится к пе­редаче статуса участника с наиболее высоким рангом от исходного под­лежащего к другому участнику ситуации; более того, можно сказать, что главное назначение пассива — именно лишение исходного подлежащего его привилегированного статуса. Пассив — это прежде всего «борьба с исходным подлежащим», которое не устраивает говорящего своей ком­муникативной выделенностью; не так существенно, найдется ли среди участников данной ситуации другой кандидат на столь же привилегиро­ванный коммуникативный статус.

Сказанное подтверждается аргументами двух типов: пассивными кон­струкциями с нулевым агенсом и пассивными конструкциями без по­вышения статуса пациенса. Мы рассмотрим эти два важных случая по очереди.

2.1. Пассивные конструкции с нулевым агенсом

Глагол может принимать показатель пассивного залога и в таких кон­струкциях, в которых подлежащее исходной структуры (семантический агенс) никак не выражено. Более того, такого рода «безагентивный» пас­сив вообще является гораздо более распространенным в языках мира, чем агентивный; иначе говоря, предложения вида (3) более типичны (в том числе и в русском языке), чем предложения вида (1Ь):

(3) а) Разговор был прерван.

³) Здесь мы сталкиваемся с довольно своеобразным проявлением обязательности в языке, которое можно назвать «синтаксической обязательностью»: выбор той или иной предикат­ной лексемы вынуждает говорящего к коммуникативному ранжированию ролей ее аргу­ментов (просто в силу обязательности во многих — или даже всех? — языках средств для выражения синтаксических ролей). Ср.: «Способы отражения семантических ролей вряд ли когда-нибудь носят неграмматический, лексический характер» (Касевич 1988: 139].

b) Занятия проводились на открытом воздухе.

c) В инструкции сообщались правила обращения с пейджерами.

Легко видеть, что они полностью удовлетворяют определению пассива (появление у глагола особого морфологического оформления однозначно коррелирует с передачей статуса участника с наиболее высоким рангом исходному прямому дополнению и присвоению ему статуса подлежаще­го), однако коммуникативный ранг исходного подлежащего настолько мал, что оно даже не выражено в тексте. Вместе с тем, это не значит, что в исходной структуре у предложений типа (3) подлежащего не бы­ло. Поскольку активные и пассивные конструкции обозначают, как мы помним, одну и ту же ситуацию, участники которой имеют одни и те же семантические роли, мы вправе задать вопрос, кому приписывается в предложениях (3) роль агенса (а именно такова роль подлежащего в исходной — «лексикографической» — структуре для глаголов пре­рывать, проводить и сообщать). Агенс в этих ситуациях, безусловно, существует — ведь кто-то прервал разговор, провел (даже неоднократно, судя по форме НЕСОВ) занятия, написал инструкцию. Собственно, мы уже ответили на заданный вопрос. Этот «кто-то» — и есть исходный агенс; говоря чуть более техническим языком, агенсом в таких ситуациях является неопределенное лицо. То, что это именно лицо, следует в осо­бенности из анализа смысла предложения (3 а): оно описывает, скорее, ситуацию вмешательства постороннего лица, чем, например, ситуацию повреждения телефонной линии во время грозы; действительно, даже предложение (За¹) все равно интерпретируется как 'прерван участниками разговора (или какими-то другими людьми)', а не 'прерван грозой' — в отличие, например, от предложения (3d):

(3) а') Потом началась гроза, и разговор был прерван.

d) Потом началась гроза, и разговор прервался.

В последнем случае, действительно, интерпретация 'из-за грозы' является наиболее вероятной. Но о предложениях типа (3 d) речь впереди.

Таким образом, исходными для предложений (3) и им подобных будут структуры типа Разговор прервали, в которых на синтаксическом уровне материально выраженное подлежащее уже отсутствует (но, разу­меется, семантически оно однозначно «вычисляется» — 'прервали какие-то люди').

Здесь необходимо сделать очень важное замечание. В работах по те­ории залога конструкции типа (3) часто описываются как полученные в результате устранения агенса из исходной структуры (ср. в особенности (Холодович 1979 и Mel’cuk 1993], где даже предлагается специальный термин «суппрессив» для одной из «залоговых граммем»⁴'). Такая тер-

⁴* Ср.: «Будем называть < ...> [залоговые) граммемы,обозначающие устранения [глубин­но-синтаксического актанта], — суппрессивами» [Мельчук 1998: 166].

микология может ввести в заблуждение, поскольку создает впечатление, что в исходной структуре этот агенс был, а в пассивной его нет. Между тем, этот агенс присутствует в обоих случаях, но в обоих случаях, так сказать, одинаково незримо; пассивная конструкция его не «устраняет», а просто в еще большей степени понижает его статус в коммуникативной иерархии (статус, который и в исходной конструкции был уже достаточно низок). Но языки различаются в отношении того, в каких случаях агенс «с низкой коммуникативной значимостью» допускает нулевое выражение. В русском языке нулевой агенс возможен и в активной (Разговор прерва­ли), и в пассивной конструкции (Разговор был прерван); вторая является полным (с точностью до залога и прагматики) семантическим коррелятом первой. В других языках нулевой агенс встречается только в пассивной конструкции, поскольку такие языки не допускают нулевого подлежаще­го. В этом случае смысл 'неопределенное лицо' в активной конструкции может выражаться особым типом лексем (таких, как французское оя, немецкое man, нидерландское теп и др.). Эти лексемы возможны только в позиции подлежащего, поэтому точным пассивным коррелятом таких предложений будут конструкции с нулевым агенсом, ср. франц.:

(4) a) On a coupe la conversation. 'Разговор прервали'.

b) La conversation a ete соирёе. 'Разговор был прерван*.

В каких-то случаях может оказаться и так, что в языке выражение неопределенного агенса в позиции подлежащего невозможно, и смысл 'агенс — неопределенное лицо' требует обязательного перевода глагола в форму пассивного залога. Здесь мы почти вступаем на территорию актантной деривации (а именно, дериватемы, называемой «имперсонал»), и к проблеме неопределенных агенсов мы еще вернемся.

Сделанное уточнение позволяет ответить и на вопрос, почему пассив­ные конструкции с нулевым агенсом наиболее частотны в языках мира (а в некоторых языках — как, например, в классическом арабском — это единственно возможный тип пассивных конструкций; так же устроен и испанский пассив с глаголом estar, см. пример 2Ь). Понижать комму­никативный статус наиболее естественно у того участника, у которого он уже достаточно низкий. Неопределенный агенс в очень редких случаях может быть темой сообщения; в ситуациях с неопределенным агенсом говорящего гораздо больше интересуют другие участники (это хорошо видно по примерам типа 3). Как было написано в одной старинной грамматике английского языка, «пассивные предложения употребляются тогда, когда говорящему объект более важен, нежели субъект» (имеется в виду, конечно, субъект и объект исходной структуры; сейчас бы ска­зали, вероятно, «пациенс более важен, чем агенс»). Это общее правило действует далеко не только в случае неопределенного агенса ('неизвестно кто'). Часто для пассивизации выбираются ситуации, в которых агенс,

напротив, хорошо известен, но именно в силу этого не является темой сообщения, ср.:

(5) а) В следующем параграфе будет рассмотрена вторая особенность пассивных конструкций.

о) После того, как Овидий был сослан в Томы, меняется самый характер его творчества.

Агенс предложения (5 а) предельно ясен: это автор текста, т. е. сам говорящий; как раз поэтому ему нет никакой необходимости этот факт специально подчеркивать (такого рода конструкции особенно харак­терны, как известно, именно для научной прозы с ее подчеркнутой установкой на то, что содержание сообщаемого важнее личности того, кто это сообщает). С другой стороны, агенс в ситуации, описываемой предложением (5Ь), тоже, скорее, известен; и хотя речь может идти либо о конкретных исполнителях, либо, так сказать, об организато­ре действия (императоре Октавиане Августе), все равно в этом случае неопределенности в строгом смысле нет. Но и здесь выбор пассивной конструкции свидетельствует о том, что интересы говорящего целиком сосредоточены на поэте (он — тема сообщения), а не на тех или иных его преследователях.

В заключение этого раздела — еще один пример, на этот раз более пространный и из художественного текста, который хорошо иллюстри­рует высокий коммуникативный ранг («центральность») подлежащего (на протяжении всего отрывка им неизменно является именная группа с одним и тем же референтом 'Иван¹) и низкий коммуникативный ранг («периферийность», «неважность») нулевого агенса в последней фразе:

(6) Сколько Иван ни прибавлял шагу, расстояние между преследуемыми и им ничуть не сокращалось. И не успел поэт опомниться, как после тихой Спиридоновки очутился у Никитских ворот, где положение его ухудшилось. Тут уж была толчея, Иван налетел на кой-кого из прохожих, был обруган... [М. А. Булгаков].

2.2. Пассивные конструкции без повышения статуса пациенса

Другим свидетельством в пользу того, что главное для пассива — это лишение подлежащего статуса участника с наиболее высоким ран­гом, являются конструкции, в которых пассивная морфология глагола коррелирует только с «понижением» исходного подлежащего; никакого «повышения» исходного дополнения в освободившуюся позицию подле­жащего не происходит. Такого рода конструкции известны под названием «неполного», или «ленивого» пассива. В русском языке такие конструк­ции почти не встречаются, но все же следующее предложение может служить неплохим примером:

(3) с') В инструкции сообщалось о правилах обращения с пейджерами.

Предложение (Зс*) отличается от похожего на него предложения (Зс) тем, что преобразования его исходной структуры (а она, как легко понять, должна иметь вид В инструкции сообщали о правилах...) касаются только подлежащего: нулевое подлежащее становится нулевым агентивным до­полнением (что отражается и в глагольном согласовании), а с (косвенным) дополнением ничего не происходит. Прагматически это соответствует си­туации с двумя аргументами пониженного коммуникативного ранга (что вполне возможно): ни агенс, ни второй аргумент (с ролью содержания сообщения) не рассматриваются говорящим как центральные. В русском языке «ленивый» пассив (и сам по себе редкий) возможен, кроме того, только с нулевым агенсом; однако примеры таких конструкций с ненуле­вым агентивным дополнением существуют в северных русских диалектах и во многих других языках; таковы, в частности, украинский, немец­кий, валлийский языки. Пример немецкого неполного пассива, часто приводимый в лингвистических работах, таков:

(7) а) Активный залог:

Der Lehrer hat dem Schuler geholfen.

*Учитель-ном помог ученику-ДАТ', b) Неполный пассивный залог:

Dem Schuler wurde тот Lehrer geholfen.

'Ученику-ДАТ была оказана помощь учигелем-КОСВ' (букв.

'ученику было поможено от учителя').

И русский пример (Зс'), и немецкий (7Ь) оба демонстрируют не­полный пассив в конструкциях с исходным непрямым или косвенным дополнением; при исходном прямом дополнении (в винительном паде­же) такое преобразование ни в русском, ни в немецком невозможно; однако оно возможно в украинском и в валлийском (это конструкции типа «почтальона было укушено собакой»).

Наконец, последний аргумент состоит в том, что понижение статуса агенса возможно и в таких конструкциях, в которых агенс вообще только один; поскольку это единственный актант глагола, то никто и не может прийти ему на смену — его можно только лишить привилегированного коммуникативного (соответственно, синтаксического) статуса. Во многих языках с неполным пассивом такие преобразования тоже допускаются; ср. известный нидерландский пример:

(8) Erwerddoordejongensgeftoten.

'Раздался свист мальчиков' (букв. 'Было через мальчиков свистнуто').

Здесь характерно появление в начале предложения лексемы ег (ана­лога немецкого es, английского there), как раз и указывающей на то, что никакая именная группа не является в предложении коммуника­тивно выделенной — в полном соответствии с прагматикой залогового преобразования.

Итак, мы показали, что пассивный залог — это прежде всего пони­жение коммуникативного ранга агенса; поэтому пассивные конструкции чаще всего встречаются с нулевым агенсом и, кроме того, второму аргу­менту исходной ситуации статус участника с наиболее высоким рангом может и не передаваться (случаи «ленивого пассива»).