Оценочная модальность

Присутствие «оценочных» значений в модальной зоне отражает тот факт, что модальность является одним из основных «эгоцентрических» механизмов естественных языков: модальные компоненты позволяют не просто описывать мир «как он есть», но представлять «субъективный» образ мира — т. е. мир, пропущенный через призму сознания и воспри­ятия говорящего. В предложении, содержащем модальный компонент (в семантических теориях его иногда называют, вслед за А. Вежбицкой, «модальной рамкой», ср. [Апресян 1995: 30-33]), не только сообщаются некоторые сведения о мире, но и выражается отношение говорящего к то­му, что он сообщает. Это отношение и называется, обобщенно, «оценкой» (в англоязычной литературе чаще всего употребляется заимствованный из психологии термин attitude, букв. Чпсихологическая> установка').

Различается несколько важнейших типов оценочных значений — в за­висимости от того, какой именно параметр ситуации подвергается оценке и по какой «шкале» он оценивается говорящим как в ту или иную сторону отклоняющийся от нормы. Возможна, например, оценка по степени ин­тенсивности реализации ситуации ('сильно' ~ 'слабо') или ее этическая

оценка (т. е. по шкапе 'хорошо' ~ 'плохо', 'правильно' ~ 'неправильно' и т. п.). Оба этих вида оценки, действительно, могут выражаться мор­фологическими средствами в естественных языках, но степень их грам­матикализации незначительна (в силу достаточной специфичности таких значений). Интенсивность — довольно распространенное словообразо­вательное значение глагола, как правило непродуктивное; дальнейшая грамматикализация показателей интенсивности выводит их в аспекту-альную сферу (итеративность) и в сферу повышающей актантной де­ривации (ассоциатив, реципрок, каузатив); такие словообразовательные глагольные показатели широкой «количественной» семантики особенно характерны для семитских, австронезийских и некоторых других языков.

Грамматикализация интенсивности особенно типична для стативных предикатов, обозначающих постоянные свойства (и соответствующих грамматическому классу «качественных прилагательных» в тех языках, где имеются прилагательные). Качественные прилагательные могут иметь морфологические показатели повышенной интенсивности (или элатива, ср. русск. ужасн-ешш-ий <удар>), пониженной интенсивности (или ат-тенуатива, ср. русск. бледн-оват-ый), а также кумулятивные показатели интенсивности и актантной деривации: это наиболее распространенное значение «сравнительной степени» (или компаратива}, т.е. 'в большей степени А, чем X’. Компаративные формы отличаются от исходных тем, что у стативного предиката появляется второй обязательный аргумент — «основание для сравнения». Таким образом, компаратив оказывается раз­новидностью повышающей актантной деривации, поскольку он выражает не просто оценку степени проявления признака, но ее оценку по срав­нению со степенью проявления того же признака у другого субъекта¹³'. Ср. различие в значении между русскими предикатами jvma холодноватый 'в небольшой степени холодный' и похолоднее 'несколько более холодный, чем X’: в обоих случаях делается утверждение о небольшой степени про­явления свойства, но в первом случае эта степень абсолютна (т. е. она не­велика по сравнению с нормой), а во втором случае эта степень невелика по сравнению с каким-то другим конкретным фактом проявления того же свойства (но в сравнении с нормой вполне может быть и очень высокой).

Показатели этической оценки (имеющие во всех языках лексическое выражение в виде специальных — и, по-видимому, семантически универ­сальных — оценочных предикатов, ср. [Goddard/Wierzbicka (eds.) 1994]) грамматикализуются при глаголах еще реже, чем показатели интенсив­ности; тем не менее, в отдельных языках (как, например, в манси)

'Формы суперлатива (со значением 'в большей степени А, чем все', ср. лат. pessimus <omnium> 'самый плохой, наихудший') соотносятся с формами компаратива приблизи­тельно так же, как имперсональные формы типа кусаться (к 'кусать всех') соотносятся с исходными формами типа кусать: суперлатив является разновидностью интерпретирую­щей актантной деривации по отношению к компаративу.

встречаются аффиксы со значением 'говорящий одобряет/не одобряет совершение данного действия'.

Однако главным оценочным значением, имеющим наиболее интен­сивные связи с другими значениями как в сфере модальности, так и за ее пределами, является значение так называемой эпистемической оценки (часто говорят просто об эпистемической модальности). Эпистемическая оценка имеет отношение к сфере истинности; это оценка степени прав­доподобности (или степени вероятности) данной ситуации со стороны

говорящего.

Оценку вероятности ситуации говорящий может давать в двух разных случаях. Во-первых (и это наиболее естественно) можно прогнозировать вероятность некоторой ситуации, о наличии которой в настоящем, про­шлом или будущем у говорящего нет достоверных сведений. Говорящий может объявить такую ситуацию маловероятной ('вряд ли'), возмож­ной ('может быть'), высоковероятной ('скорее всего*) и т.п.; показатели с таким набором значений («эпистемическая гипотеза») — самые рас­пространенные показатели эпистемической модальности. Второй тип эпистемической оценки — это тот, который говорящий дает post fac-tum, т.е. по отношению к ситуации, истинность которой ему достоверно известна; в этом случае говорящий сообщает о том, совпадает или нет наступление ситуации с той эпистемической гипотезой, которая у него имелась раньше — иными словами, соответствует ли наступление ситуа­ции его ожиданиям по этому поводу. Как и показатели «эпистемической гипотезы», показатели «эпистемического ожидания» могут квалифици­ровать ситуацию как маловероятную, возможную или высоковероятную. Наиболее часто встречаются показатели низкой вероятности (= «неожи­данности»), что прагматически естественно: говорящие, скорее, склонны эксплицитно маркировать случай нарушенных, чем случай подтвердив­шихся ожидании. Показатель «эпистемической неожиданности» имеет специальное название — адмиратив он встречается в глагольных систе­мах многих языков мира, и в частности, в балканских языках (албанском, турецком, болгарском), где он впервые и был обнаружен.

Сам термин адмиратив был, как считается, изобретен французским поэтом и филологом-балканистом Опостом Дозоном в конце XIX в. для характеристики соответствующей глагольной формы албанского языка; название связано с тем, что в число основных значений этой формы входит как выражение эпистеми­ческой неожиданности, так и выражение высокой интенсивности (т. е. значения эпистемической и качественной оценки совмещены), что не вполне типично для подобных показателей, которые обычно выражают скорее «удивление», чем «вос­хищение». Поэтому с типологической точки зрения, может быть, более удачным является термин миратив, предложенный в недавней статье [DeLancey 1997].

Как уже было отмечено в разделе 1.4, значения эпистемической неожиданности очень часто выражаются кумулятивно с фазовыми зна­чениями в составе показателей фазовой полярности (типа 'все еще', 'так

и не' и т. п.), находящихся, таким образом, на пересечении аспектуальной и модальной зон.

2.3. Ирреальная модальность

Значения ирреальной модальности описывают ситуации, которые не имеют, не могут или не должны иметь места в реальном мире; иначе говоря, модальные показатели этого типа описывают некоторый «альтернативный мир», существующий в сознании говорящего в момент высказывания. Это, безусловно, одно из самых важных в когнитив­ном и коммуникативном отношении значений, и неудивительно, что в глагольных системах языков мира эта группа значений морфологически выражается чаще всего (опережая даже аспектуальные значения). В языке с бедным набором грамматических категорий наиболее вероятно обнару­жить в первую очередь именно показатели ирреальной модальности.

По крайней мере со времен Аристотеля двумя основными модальны­ми значениями принято считать значения необходимости и возможности. Оба значения описывают ирреальные ситуации (в отличие от законов модальной логики, по которым все необходимое является существую­щим, в естественном языке как высказывания типа X может Р, так и высказывания типа X должен Р в равной степени предполагают, что Р не имеет места). Возможность отличается от необходимости, в самых общих чертах, существованием альтернативы: если возможно Р, то воз­можно и не-Р; но если Р необходимо, то это утверждение равносильно тому, что не-Р невозможно. Таким образом, необходимость может быть представлена через комбинацию возможности и отрицания (это правило часто называют «аристотелевской эквивалентностью»).

С лингвистической точки зрения, однако, и возможность, и необ­ходимость являются не вполне симметричными (и к тому же внутренне неоднородными) понятиями. Прежде всего, следует различать внутрен­ние и внешние необходимость и возможность: первые возникают в силу внутренних свойств субъекта, вторые являются следствием внешних об­стоятельств, не зависящих от самого субъекта. Так, способность, умение, физическая возможность являются внутренними возможностями, они характеризуют их обладателя наряду с другими его отличительными свой­ствами (ср. Максим высок, красив, умеет играть на гитаре и одной рукой может поднять двадцать килограмм)', внутренняя необходимость связана с потребностями и, в конечном счете, также свойствами самого субъек­та (тебе срочно нужно принять лекарство; чтобы рассказать об этом, я должен подготовиться и т. п.). Напротив, внешняя возможность является прежде всего отсутствием препятствий для реализации Р (в важном частном случае — разрешением некоторого лица А лицу В совершить действие Р, т. е. обещанием не создавать препятствий для Р, создать которые во власти А), ср.: вы можете сесть (— 'я разрешаю'), пришел

автобус, мы можем ехать и т. п. Аналогично, внешняя необходимость является навязываемой субъекту конкретными обстоятельствами моде­лью поведения, в важном частном случае она определяется социальными или моральными нормами (ср. чтобы успеть на поезд, я должен выйти в восемь часов; ты обязан явиться туда во фраке и с моноклем и т. п.). Возможна, разумеется, и более дробная классификация (особенно для решения задач лексической семантики, ср. противопоставление таких русских предикатов, как нужно, должен, обязан, следует, придется или английских shall, should, must, ought to, need и т. п.); но с точки зрения грамматически выражаемых значений релевантны прежде всего эти два крупных класса употреблений.

Особой разновидностью ирреальной модальности является обусло­вленная (или импликативная) модальность, которая также описывает воз­можность, но лишь такую, реализация которой зависит от определенного фактора (ср. Если завтра будет солнце, мы во Фьезале поедем). В условных конструкциях различаются две части: посылка, в которой вводится фактор реализации, и импликация, в которой содержится описание возможной ситуации. Для выражения посылки в языках мира могут существовать как лексические (союзы), так и грамматические средства (особое условное наклонение, характерное, например, для тюркских языков); но неред­ко специализированные средства такого рода отсутствуют, и выражение условия совпадает, например, с выражением таксисных отношений (зна­чение посылки приравнивается к предшествованию). Так, для разговор­ного русского языка (как и для многих других языков мира) употребление специальных показателей посылки нехарактерно (союз если, по всей ве­роятности, заимствован из польского языка в XVI в.), а значение условия выражается бессоюзной связью двух предложений, ср. любишь кататься — люби и саночки возить, хотел бы прийти — уж давно пришел бы и т. п.; с дру­гой стороны, для выражения посылки могут использоваться формы им­ператива (будь он хоть семи пядей во лбу — все равно не разгадает загадку).

Принято различать три вида условных конструкций: реальные (реализация посылки высоковероятна), нереальные (реализация посылки маловероятна) и кон-трафактические (посылка невозможна в реальном мире); как можно видеть, эта классификация производится на базе значений эпистемической модальности, дополнительно выражаемых в составе условных конструкций. В русском языке реальное условие противопоставляется всем видам ирреального, тогда как в ро­манских и германских языках обычно грамматически противопоставляются все три, ср. предложения (1)-(3) в русском, английском и французском варианте:

(1) Реальное условие:

a) Если будет дождь, мы останемся дома ['дождь возможен'].

b) If it rains, we’ll remain at home.

c) S’il pleut, on restera a ta maison.

(2) Нереальное условие:

a) Если бы <завтра> пошел дождь, мы остались бы дома ['дождь маловероя­тен¹).

b) If it rained, we would remain at home.

c) S’il pteuvait, on resterait a la maison. (3) Контрафактическое условие:

a) Если бы < вчера> пошел дождь, мы остались бы дома ['в действительности дождя не было'].

b) If it had rained, we would Have remained at home.

c) S’il avail plu, on serait reste a la maison.

Следует обратить внимание на использование различных аспектуальных и таксисных форм в (2)-(3) для передачи эпистемической невозможности, а также на использование форм презенса и претерита в (1)-(2) для описания события, возможного в будущем («ретроспективный сдвиг» временной перспек­тивы, характерный для многих языков мира). Французские показатели conditionnel и английские конструкции с would являются специализированными средствами выражения обусловленной возможности (т.е. импликативной модальности).

Важным отличием значений оценочной модальности от значений ирреальной модальности является то, что оценка всегда производится говорящим, в то время как необходимость и возможность характеризу­ют субъекта ситуации Р. Это особенно хорошо заметно в тех случаях, когда в языке для выражения оценочной и ирреальной модальности ис­пользуются одни и те же средства. Ср., например, два разных понимания предложения Иван может петь «Марсельезу» — как выражающее внутрен­нюю (= 'Иван умеет петь') или внешнюю (= 'Иван получил разрешение') возможность, с одной стороны, и как выражающее эпистемическую воз­можность, с другой (= 'Этот грохот за стеной, по всей вероятности, означает, что Иван поет свою любимую песню'). Если при «ирреальном» понимании возможность петь объявляется свойством Ивана или окружа­ющих Ивана обстоятельств (а само пение — в момент речи не имеющим места), то при «оценочном» понимании ситуация 'Иван поет' предполага­ется имеющей место, а возможность оказывается ее возможностью с точки зрения говорящего (и 'я считаю вероятным, что сейчас Иван поет').

Следует обратить внимание на различную функцию показателя настоящего времени: при «ирреальной» интерпретации он указывает на то, что в момент речи возможность (как свойство Ивана) имеет место; напротив, при оценочной интерпретации показатель времени соотносится не с моментом существования эпистемической возможности (которая всегда привязана в акту речи), а с момен­том существования Р, т.е. пения. Ср. предложение Иван мог петь * Марсельезу», которое при эпистемическом понимании выражает оценку (по-прежнему, в мо­мент речи) пения, имевшего место в прошлом. В этом случае модальный глагол как бы принимает на себя временную характеристику подчиненного ему предика­та. Это не универсальное (хотя и частое) свойство модальных глаголов; ср. иную грамматическую технику в соответствующих английских конструкциях may sing 'может петь' и may have sung 'мог петь', букв, 'может иметь спетым'.

В силу указанных свойств оценочную модальность часто определя­ют как «субъективную» (не от слова «субъект», что как раз неверно, а от слова «субъективность»), а ирреальную модальность — как «объ­ективную» (что также не вполне корректно, поскольку ни к объекту, ни к объективной реальности она как раз отношения не имеет). Другая пара терминов — «эпистемическая» vs. «деонтическая» модальность — не так сильно вводит в заблуждение, но несколько сужает объем обо­их понятий, поскольку оценка, как мы видели, может быть не только эпистемической, термин же «деонтический» обычно применяется к не­обходимости, но не к возможности. Дж, Байби предложила различать эти типы модальности с помощью терминов «локутивная» («speaker-oriented») и «агентивная» («agent-oriented») модальность — различие по существу верное, но выбор термина «agent» не очень удачен, поскольку роль субъ­екта ирреальной модальности далеко не всегда оказывается агентивной (ср. мне нужно, чтобы меня оставили в покое).

С лингвистической точки зрения, важнее всего оказываются возмож­ные точки соприкосновения между двумя сферами модальности. Связь оценочной и ирреальной модальности может быть двоякого рода. С одной стороны, диахронически грамматические показатели модальности в язы­ках мира обычно эволюционируют от менее грамматикализованной ир­реальной модальности к более грамматикализованной оценочной (преж­де всего, эпистемической), а внутри зоны ирреальной модальности — от выражения внутренней модальности к выражению внешней¹⁴*. Почти универсальной является полисемия модальных предикатов, сочетающих в языках мира ирреальное и эпистемическое значение (ср., в частности, русские мочь и должен, французские pouvoir и devoir и т. п.).

Распространенность подобной полисемии вызывала у лингвистов естествен­ное желание построить инвариантное семантическое описание для предикатов возможности и необходимости, из которого выводились бы как эпистемичес­кая, так и ирреальная интерпретации. Такое описание много раз предлагалось (ср., в частности, [Анна Зализняк/Падучева 1989; Sweetser 1990; Шатуновский 1996] и др.). Отметим, что, независимо от успешности подобных попыток (вполне вероятно, что эпистемическое и ирреальное значения во многих языках сохра­няют существенную общую часть), раздельное рассмотрение этих значений для задач грамматической типологии предпочтительнее.

С другой стороны, существует такая семантическая зона, в которой значения оценки и ирреальности объединяются; это — семантическая зона желания, которое, таким образом, является в некотором смысле центральным модальным значением, поскольку содержит все основные