Проблемы описания семантических граммем

Оставшаяся часть нашей книги будет посвящена описанию основных семантических фаммем языков мира. Разумеется, исчерпывающих све­дений на эту тему мы предложить не можем — и не только потому, что это потребовало бы многократного увеличения объема, но и потому, что до конца не ясны границы и состав этого класса значений, а также — что делает нашу задачу особенно трудной — даже и сама природа этого класса значений и принципы его внутренней организации.

Поэтому, прежде чем переходить к обзору основных семантических именных и глагольных фаммем, необходимо хотя бы бегло обсудить три фуппы принципиальных вопросов, связанных с методикой их описания.

Первая фуппа вопросов связана с природой фамматического зна­чения как такового: какие сущности стоят за обозначениями-ярлыками типа 'единственное число¹ или 'прошедшее время', чем граммемы отли­чаются от других морфологических значений и как следует их описывать в рамках морфологии. Эти вопросы частично уже обсуждались в Гл. 1, но некоторых проблем (например, проблемы инварианта фамматическо­го значения) мы там не касались вовсе.

Вторая фуппа вопросов связана с тем, как устроены семантические фаммемы в разных языках, возможно ли сравнение разных фамматиче-ских систем друг с другом и каковы должны быть принципы типологи­ческого описания фамматической семантики.

Наконец, третья фуппа вопросов касается тех проблем анализа лек­сики, которые оказываются неизбежными при анализе грамматики: это проблема влияния лексических и фамматических значений друг на друга и особенно — связи определенных классов фамматических значений с определенными классами лексем; в лингвистике эта проблема известна под традиционным названием проблемы «частей речи».

Все эти вопросы будут поочередно рассмотрены в настоящей главе.

§ 1. Что такое значение граммемы

Во всех наших предыдущих рассуждениях мы апеллировали к поня­тию граммемы и фамматического значения так, как если бы это было нечто единое и легко выделимое. Такого рода упрощение при решении

8 Зак. 40

чисто морфологических задач неизбежно. Действительно, можно много рассуждать о том, что, например, за ярлыком 'настоящее время¹ скры­вается разнообразное (и часто совершенно несходное) содержание: так, настоящее время у глагольной формы идут в предложениях (1)-(5) соот­носится, вообще говоря, с совершенно разными временными отрезками, между которыми если и есть общее, то, по крайней мере» выявление этого общего требует нетривиальной лингвистической рефлексии:

(1) Смотри, по соседней улице опять идут танки [и 'сейчас'].

(2) Людям в вашем возрасте не идут малиновые галстуки [а 'всегда'].

(3) И вот вспоминаю: идут они, бывало, зимою в пальто нараспаш­ку... [rs 'в прошлом, но как бы на глазах говорящего*].

(4) Только опытный Сильвер догадался, что пираты идут не той доро­гой [и 'в прошлом, но именно в то время, когда он об этом догадался¹ — ср.: ...что пираты шли не той дорогой к 'шли до того, как он догадался — может быть, даже много лет назад'].

(5) На этой картине художник изобразил, как три девушки идут в Библиотеку иностранной литературы ['сейчас'? 'всегда'? 'в прошлом'? — честно говоря, я не знаю, уважаемые читатели]^>>.

Тем не менее, мы каждый раз говорим о глагольной форме «на­стоящего времени», и во всех случаях, когда нас специально не инте­ресуют проблемы грамматической семантики (а, например, интересует проблема количества спряжений в русском языке), мы отождествляем идут в (1)-(5) как одну и ту же граммему (т. е. одну и ту же единицу плана содержания!), несмотря на то, что наличие общего содержания во всех ее употреблениях как раз проблематично. На это естественно возразить, что форма у этих употреблений общая: то, что объединя­ет в русском языке значения, условно определенные нами выше как 'сейчас*, 'всегда', 'как бы сейчас', 'одновременно* и т.д., и т.п., — это именно их единое формальное выражение, один и тот же грамматический показатель.

В действительности, однако, единое формальное выражение грам­мемы — это такая же иллюзия, как единое семантическое содержа­ние у грамматического показателя. Так, в русском языке насчитывается по крайней мере два главных типа спряжения глаголов в презенсе, ко­торые различаются набором личных окончаний (ср.: ид-ут, молч~ат), но общее число типов спряжения (различающихся дополнительными

чередованиями в основе) — около десятка; кроме того, имеются нерегу­лярные глаголы (ср., например, личные окончания глаголов дать и есть); наконец, в русском языке выделяется и нулевая связка (Сильвер — ма­трос), которой тоже приписывается значение настоящего времени. Что же объединяет между собой все эти разнородные единицы — от подвержен­ных морфонологическому варьированию алломорфов до нерегулярных показателей и нулевого элемента? Ответ очевиден: их... общее значение «настоящего времени», т.е. то самое, в эфемерности которого мы только что убедились.

Получается, что призрак содержательного единства граммемы дразнит лингвистов исключительно тогда, когда они пытаются описать ее фор­мальное выражение, а призрак формального единства граммемы является лингвистам только в той ситуации, когда они начинают задумываться о ее реальном содержании. На самом же деле, граммема — это вовсе не не­кое одно значение, выраженное некой одной формой (такая ситуация может мыслиться только как результат двойного упрощения картины, в очень общих рассуждениях о языке, к которым и нам приходилось прибегать в начальных главах); граммема — это, в первом приближении, некое множество значений . <?, которому особым образом соответствует множество форм ЗС Но для понимания природы грамматического зна­чения самым важным как раз и является уточнение механизма этого соответствия — механизма, который можно было бы назвать «двусто­ронним одно-многозначным соответствием» (англ, «one-to-all correspon­dence»). Поясним, что имеется в виду под этим несколько громоздким

термином.

Пусть множество значений²* , У? некой граммемы ^»состоит из зна­чений ‘mi’, 'яц'» *»*з', —, ‘”V; пусть также множество ^»показателей этой граммемы состоит из морфем f, /2, /3 > • • - > Л • В этом случае оказывается, что каждому элементу из . ft могут соответствовать все эле­менты из З^и, наоборот, каждому элементу из Смогут соответствовать все элементы из. А. (Иначе говоря, о каком бы редком варианте значения граммемы ни шла речь, для его выражения равно доступны все мыслимые алломорфы соответствующего показателя; и о каком бы маргинальном показателе граммемы ни шла речь — пусть он даже встречается только у одной лексемы — все равно он будет выражать всю ту гамму значений, которая данной граммеме в данном языке свойственна.) Схематически

' Это употребление настоящего времени для описания изображаемой (или воображае­мой) действительности — на самом деле, одно из самых загадочных; лингвисты пока что смогли только придумать для него особый термин: «изобразительное настоящее». Каким бы очевидным ни казалось его присутствие в контекстах типа (5) говорящим по-русски, не во всех языках здесь будет именно настоящее время; впрочем, то же относится и к предыдущим контекстам.

²' Напомним, что и термин «значение» здесь употребляется достаточно условно: речь может идти о целиком синтаксических граммемах (типа граммем «согласуемого падежа» у прилагательных) или синтаксических употреблениях граммем (каковым является, по-видимому, выбор показателя ген. ел, в конструкциях типа четыре чай/шк-о); эта проблема обсуждалась подробно в Гл. I, §2. Не случайно лингвисты иногда предпочитают говорить не о значениях, а о «правилах выбора» граммем (часть из которых действительно апеллирует к семантике, а часть — нет); ср., например, рассуждения в [Поливанова 1983].

это соответствие можно изобразить так:

т

Таким образом, каждая граммема, с которой мы имеем дело в описа­нии языка, — это, в конечном счете, лишь сокращенное имя («этикет­ка», или «ярлык») для соответствия типа (6); граммема лишь называет (но не описывает!) ряд соотнесенных друг с другом форм и значений. Пользоваться такой этикеткой, конечно, удобно — говоря о правилах распределения алломорфов, не нужно каждый раз перечислять все зна­чения граммемы; рассуждая о значениях граммемы, допустимо отвлечься от правил выбора ее многочисленных показателей. Однако следует по­мнить, что наименования типа «настоящее время», «повелительное на­клонение», «дательный падеж» и т. п. являются результатом абстракции и не заменяют реального семантического описания граммемы.

Но каким тогда должно быть это семантическое описание? Вообще говоря, описание граммемы не должно, по всей вероятности, сильно отличаться от описания значений многозначной лексемы (к тому же, су­ществует много примеров таких единиц, у которых лексические значения свободно соседствуют с грамматическими, причем, как мы убедились ра­нее, границу между первыми и вторыми бывает не так просто провести — и в языке в целом, и тем более внутри одной лексемы). Все те проблемы (решенные, а по большей части нерешенные), которые в современной лингвистике связаны с описанием многозначной лексики, сохраняются и при переносе исследовательских интересов на грамматику. Посколь­ку детальное обсуждение этих проблем увело бы нас слишком далеко в область «чистой» семантики, мы ограничимся тем, что отметим лишь несколько положений, представляющихся нам принципиальными.

1.1. Проблема семантического инварианта граммемы

Необходимость выделения разных значений у многозначной лексе­мы, в общем, никогда всерьез не подвергалась сомнению: и теоретики, и тем более лексикографы-практики понимали, что, например, для лек­семы пробка совершенно необходимо отдельно зафиксировать как ее способность обозначать приспособление для закупорки бутылок так и, с другой стороны, ее способность обозначать предохранитель в электри­ческой сети, по форме отчасти сходный с предыдущим. (Можно сколь­ко угодно рассуждать о семантической общности этих двух значений, но факт остается фактом: для правильного владения русским языком та-

кую многозначность можно только запомнить — хотя, конечно, чем более «закономерными» и регулярными будут связи между двумя значениями, тем легче будет это запоминание.) Напротив, семантическое «дробле­ние» грамматических единиц по большей части встречало интуитивное сопротивление лингвистов — не только теоретиков, но даже многих де-скриптивистов-практиков. Не в последнюю очередь это сопротивление объясняется тем, что представление о граммеме как о единой сущности, которой соответствует единая форма, в известной степени навязыва­ется самим способом организации грамматики языка: когда лингвист думает о морфологии, ему не только можно, но и следует отвлечься от многозначности граммемы³¹. Тем не менее, это не означает, что о мно­гозначности граммемы можно вообще забыть — а между тем именно так во многих случаях и происходило: лингвисты как бы забывали, что их «множественное число» и «прошедшее время» — в каком-то смысле лишь придуманные ими условные сокращения.

Отсюда возникает очень популярная в лингвистике в 30-50-е гг. (и до сих пор имеющая сторонников) концепция инвариантного грамма­тического значения, которая, если суммировать ее в несколько упрощен­ном виде, сводится к тому, что имя граммемы — это и есть ее «языковое» значение, а все остальное является «контекстными» или «семантически­ми» эффектами и должно отражаться с помощью специальных правил, находящихся где-то за пределами собственно грамматического описания (реально такое утверждение обычно означало, что контекстные вари­анты — т. е. настоящие значения — граммемы просто игнорируются). Отягчающим обстоятельством для этой концепции послужила господ­ствовавшая в то время структуралистская теория значения. Дело в том, что большинство структуралистских теорий языка не очень охотно до­пускало в модель языка семантику (если иметь в виду современное пони­мание семантики как отражение свойств мира в языке). Согласно приня­тым в структурализме взглядам, значение элемента определялось не тем, с каким фрагментом реального мира он соотносится, а тем, с какими эле­ментами внутри языковой системы он взаимодействует; собственно, речь в этом случае шла даже не о значении, а о «значимости» (соссюровское «га/еиг»). Так, именно к «значимостям» фонем апеллирует классическое фонологическое описание (для которого существенны не сами по себе физические характеристики звуков, а именно те свойства фонем, кото­рые выявляются в противопоставлении другим фонемам); такая система

³⁾ Конечно, когда речь идет о грамматических свойствах многозначной лексемы, то различия в значениях можно тоже не принимать во внимание: с точки зрения, например, чередования беглой гласной с нулем или выбора алломорфа НОМ. МН, пробка во всех своих значениях — «одно и то же* слово. В некоторых семантических теориях даже существует специальный термин для таких «оболочек» многозначных лексем — вокабула (см., например, [Вардуль 1977: 202]; ср. также [Мельчук 1997: 346-347]); но никто не решался утверждать, что вокабулы — это и есть главная (или даже единственная) реальность лексикографии.

взглядов обычно называется «релятивизмом» (в отличие от противостоя­щего ему «субстанционализма»). Идеологию релятивизма структуралисты попытались перенести и в грамматику (наиболее известные опыты этого рода принадлежат Р. О. Якобсону: ср. [Якобсон 1932,1936 и др.}). В резуль­тате имена граммем стали называться «инвариантами» и представлять­ся — по аналогии с фонемами — в виде комбинации «дифференциальных признаков». Так, в описании русского глагола Р.О.Якобсон [1932, 1957] исходит из того, что все многообразие глагольных граммем складывается из противопоставления «маркированных» и «немаркированных» элемен­тов. Сходным образом Е. Курилович сводит все многообразие видо-временных значений английского глагола к комбинации двух бинар­ных и предельно абстрактных признаков (см. [Kurytowicz 1964: 24-27]); в результате формы типа has/had written оказываются «положительными», формы типа is/was writing — «отрицательными», формы типа writes/wrote — «нейтральными», а формы типа has/had been writing — «комплексными». Для логики структуралистского описания эта схема в высшей степени характерна: важно не то, что, например, форма is writing «сама по себе» может выражать длительность (это — одно из ее «значений», для теории не «интересных») — важно то, что она выражает в противопоставлении другим формам (т. е. ее «значимость»). Не ясно только, как из этих значимостей получить реальные значения — например, как приведенное описание позволяет установить, что одна из «нейтральных» форм исполь­зуется для описания постоянных свойств (ср. Не writes poems 'он пишет стихи' яз 'он поэт'), тогда как вторая может описывать завершенные однократные ситуации в прошлом (ср. he wrote а роет 'он написал стихо­творение')? Подобные возражения вызывало и «признаковое» описание русских падежей, предложенное Р.О.Якобсоном.

Критику структуралистского подхода не следует понимать так, что инварианта у граммемы не может быть в принципе. Разумеется, многозначные единицы часто сохраняют отчетливую общность между своими значениями. Но, во-первых, такого общего компонента у далеко разошедшихся значений может и не найтись, и, во-вторых, констатация этого общего отнюдь не заменяет описания отличий (которые, как правило, являются достаточно нетривиальными и не «вычисляются» автоматически из своей общей части). Неудовлетворенность, которую многие современные лингвисты ощущают от концепции инварианта, состоит не в том, что инвариант вводится в описание, а в том, что он остается единственной реальностью описания, т.е. имя граммемы начинает подменять саму граммему во всех ситуациях, а не только в тех, ради которых имя, собственно, и было придумано.

Подробнее о разных подходах к описанию грамматических значений можно прочесть в работах [Апресян 1980: 58-66 и 1985; Гловинская 1982; Wierzbicka 1980 и 1988; Janda 1993].