Требования к типологическому описанию граммем

Задача, которую нам предстоит решить ниже — это задача грамма­тической типологии, т. е. сравнение грамматических значений (точнее, как мы условились считать, сравнение базовых употреблений граммем) в языках мира.

Такое сравнение возможно, если, как и всякое сравнение, оно исхо­дит из того, что у сравниваемых элементов, наряду с различиями, есть и нетривиальная общая часть. Эту вполне очевидную истину можно было бы и не повторять, если бы в области грамматической семантики она действительна была бы очевидна. Сравнимы ли разные грамматические системы между собой — вопрос, на который лингвисты продолжают да­вать противоположные ответы. Действительно, структуралистская логика опоры на внутрисистемные «значимости» не только не ставит вопрос о сравнимости языков, но и не нуждается в таком сравнении. Если каждый языковой элемент — это то, чем он отличается от других эле­ментов в данной системе, то сравнивать его с элементом другой системы невозможно. Можно ли сопоставить «комплексные» или «нейтральные»

⁵' Согласно гипотезе Т. Гивона, развитие естественных языков происходит в направ­лении «формализации» прагматических противопоставлений средствами синтаксических механизмов и дальнейшей «морфологизации» синтаксических категорий, после чего цикл «прагматика => синтаксис => морфология» может повториться. Известны две лаконичные формулы Гивона, отражающие соответственно оба названных этапа: «сегодняшняя морфо­логия — это вчерашний синтаксис» и «то, что говорящие делают чаше, они кодируют более эксплицитно» (см. [Givon 1979| и другие работы этого автора).

английские формы Куриловича с какими-либо глагольными формами другого языка? В рамках того метаязыка, на котором они описаны, это сделать нельзя.

Напомним, что сходная проблема вставала и в фонологии. Фоноло­гические описания двух разных языков, вообще говоря, несопоставимы: два физически тождественных звука могут иметь совершенно разное фонологическое описание в разных системах, и наоборот, тождественно характеризуемые фонемы двух разных языков могут иметь различную фи­зическую реализацию. Чтобы сравнение звуковых систем стало возможно, для них следовало бы найти общий знаменатель, т. е. то, чем обладают все звуки во всех языках мира. Это общее и есть их физическая субстанция, которая остается за пределами ортодоксального структуралистского ана­лиза, но которая является единственной возможной точкой отсчета для анализа типологического. Типология по определению субстанциональна.

Субстанция, на которую опирается грамматическая типология — это субстанция семантическая. Типологическое исследование граммем долж­но исходить из того, что естественные языки обладают единой семантиче­ской субстанцией (универсальным, взаимопереводимым семантическим содержанием); в качестве рабочего инструмента для описания такой субстанции используется тот или иной метаязык для записи значений (это может быть определенным образом препарированное подмножество естественного языка или же язык, содержащий искусственные элемен­ты — данный выбор зависит от той семантической теории, в рамках которой работает исследователь; ср. обсуждение данных проблем в Части первой, Гл. 2, 1.1). Значения грамматических показателей в общем слу­чае неэлементарны, но сравнение грамматических показателей разных языков позволяет обнаружить в их составе более простые повторяю­щиеся семантические элементы («грамматические атомы» типа 'данная ситуация предшествует некоторой другой ситуации', 'говорящий поло­жительно оценивает данную ситуацию' и т. п.); множество таких атомов (определенным образом структурированное) составляет «Универсальный грамматический набор* — пространство смыслов, из которого каждый язык выбирает некоторую часть для выражения средствами своей грам­матической системы.

Задача грамматической типологии — как описание состава и структу­ры Универсального грамматического набора, так и описание тех (далеко не случайных) комбинаций грамматических атомов, которые образуют смысл грамматических показателей конкретного языка. Первую часть этой задачи можно определить как «типологию значений», вторую — как «типологию систем». В рамках типологии значений внимание исследо­вателя направлено прежде всего на выявление инвентаря семантически близких атомов, образующих компактные «семантические зоны» и их более крупные объединения, или «домены» (например, зона кратности

ситуации, входящая в аспектуальный домен, или зона ирреальности, входящая в модальный домен)⁶¹.

В рамках типологии систем описанию подлежат два основных фено­мена: «совмещение значений» и «кумуляция значений» в одном грамма­тическом показателе. Совмещение значений есть, в первом приближении, просто более удобный термин для обозначения грамматической полисе­мии: один и тот же показатель может, как известно, в разных контекстах выражать разные грамматические атомы (или разные их комбинации); и как правило, грамматические показатели, используемые в конкрет­но-языковых системах, полисемичны. Из частых случаев совмещения значений можно указать, например, полисемию рефлексива и реци-прока, настоящего и будущего времени, дуратива (актуально длящейся ситуации) и хабитуалиса (ситуации, имеющей место регулярно и/или постоянно), и многие другие. Синхронно совмещаемые значения диа­хронически обычно возникают в определенной последовательности; как правило, они семантически близки и принадлежат к одной и той же се­мантической зоне внутри Универсального грамматического набора. Если эта их семантическая близость и вызывает соблазн говорить о некотором едином («инвариантном») значении у соответствующего грамматического показателя, то в любом случае рассуждения о правомерности или непра­вомерности такой трактовки не могут вестись в рамках концептуальной системы грамматической типологии.

Что касается кумуляции значений, то это явление несколько друго­го порядка. Оно имеет отношение к одновременному выражению двух (в общем случае, сколь угодно несходных) значений одним (морфологи­чески элементарным) грамматическим показателем; так, в языках мира хорошо известна кумуляция значений дуратива и прошедшего времени («имперфект»), значений залога и лица/числа подлежащего и т. п.; боль­шое количество случаев кумуляции характеризует, скорее» особенности морфологической типологии данной глагольной системы (т. е. ее флек­тивный характер), чем семантику используемых в ней грамматических показателей.

То, как именно и в каком объеме в языке будет использовано совме­щение и кумуляция универсальных грамматических атомов, составляет специфику его грамматической системы, идиосинкратическим образом преобразующей определенное подмножество Универсального граммати­ческого набора.

⁶' Основными глагольными доменами являются: аспектуальный, темпорально-таксис-ный, модальный, коммуникативно-залоговый и директивный (последний включает указа­ния о пространственной локализации ситуации и многочисленные метафорически связан­ные с ними значения). Граммемы, относящиеся к трем первым доменам, будут рассмотрены ниже, в Гя. 5 и Гл. 7. Термин «домен* используется в работах Т. Гивона; в отчасти сходном (хотя и более широком) значении употребляется термин «функционально-семантическое поле» в работах А. В. Бондарко и его школы (ср. [Бондарко (ред.) 1987 и др.)).

В нашем обзоре морфологически выражаемых граммем основное внимание будет сосредоточено, конечно, не на описании конкретных грамматических систем, а на описании самих универсальных значений.

В лингвистике известно не так много попыток создания универсального ин­вентаря грамматических значений. Интерес к независимым от языкового выраже­ния, универсальным «понятийным категориям» (термин принадлежит О. Еспер­сену) в европейской традиции возник в рамках «лингвистического рационализма» XVII в. и в той или иной степени был свойствен и В. фон Гумбольдту, и младограм­матикам, и различным школам рубежа веков; но типологически содержательные обобщения стали появляться только в 40-50 гг. XX в. Ранние исследования в этой области ограничивались просто списками наиболее распространенных в языках мира значений (как в [Nida 1949: 166-169]; это одна из первых последователь­ных теорий «формальной» морфологии); позднее стали предлагаться и элементы классификации грамматических значений (часто на основе сравнительно марги­нальных теорий, не получивших распространения за пределами узкого круга лин­гвистов: такова, например, работа [Longacre 1983], основанная на разновидности «тагмемной теории» К. Пайка или работа [Pettier I974], опирающаяся на тради­ции школы Г. Гийома; у нас поиски в этом направлении велись с начала 40-х гг. и связаны с именами И. И. Мещанинова и С. Д. Кацнельсона). Несколько более популярна классификация грамматических категорий, предложенная нидерланд­ским типологом С. Диком в рамках его теории «функциональной грамматики» (см. прежде всего [Dik 1989]); в этом же ряду можно назвать и теорию «функци­онально-семантических полей», разрабатываемую (преимущественно на русском материале) А. В. Бондарко⁷*. Из более традиционных (но и более фрагментарных) построений такого рода заслуживает упоминания классификация грамматических значений Дж.Лайонза [Lyons 1977], а также С.Андерсона и С.Чанг—А.Тимбер-лейка [Anderson 1985b; Chung/Timberlake 1985].

Может быть, наиболее известная попытка универсальной классификации грамматических значений принадлежит Р. О. Якобсону [1957]; ее отличие состоит в том, что Р. О. Якобсон предложил аппарат для описания всех возможных зна­чений в языках мира. Именно этот аппарат положен в основу классификации морфологических значений у И. А. Мельчука [1998].

Классификация Якобсона основана на противопоставлении «собы­тия» (т. е. ситуации) и «участников события», с одной стороны, и проти­вопоставлении «факта сообщения» (т.е. речевой ситуации, участниками которой являются говорящий и адресат) и «сообщаемого факта», с другой стороны; грамматические категории различаются тем, характеристики ка­ких из элементов этой классификации они выражают (например, время глагола соотносит факт сообщения с сообщаемым фактом, и т. п.). Глав­ным теоретическим достижением Якобсона, бесспорно, стало понятие шифтера, т.е. языковой единицы, в значении которой содержится указа­ние либо на речевой акт, либо на участников речевого акта. Например,

^7> Идея о существовании ограниченного набора универсальных «когнитивных категорий» позднее высказывалась и в работах по когнитивной лингвистике; ср., например, ([Jacken-doff 1983 или Beard 1981 и 1995]) (где используется очень небольшой абстрактный инвентарь значений типа «падежных»).

категория времени является шифтерной (поскольку содержит отсылку к моменту речи); местоимение ты тоже является шифтерным (поскольку обозначает адресата речевого акта) и т. п. Революционность предложений Якобсона состояла в том, что в эпоху еще почти безраздельного господ­ства ортодоксального структуралистского подхода к языку как к «системе чистых отношений» (Ельмслев), замкнутой «в самой себе и для себя» (Соссюр), Якобсон объявил центральным объектом грамматики фигуры говорящего и слушающего. Это, в свою очередь, означало, что без таких внешних по отношению к языку параметров, как ситуация произнесения конкретных текстов, нельзя определить даже такие «чисто языковые» явления, как грамматические категории*'.

Полностью соглашаясь с предложениями Якобсона (которые сейчас кажутся даже самоочевидными), следует, однако, заметить, что класси­фикация грамматических категорий предполагает использование многих параметров, а отнюдь не только «коммуникативного» (несмотря на его важность); но разработка таких параметров целью Якобсона не являлась. Не предлагает таких параметров и И. А. Мельчук (дополнивший класси­фикацию Якобсона прежде всего противопоставлением семантических ~ синтаксических и словообразовательных ~ словоизменительных значе­ний и усиливший акцент на ее «исчисляющем» характере). Не случайно в «исчислении» И. А. Мельчука самый большой по объему класс называ­ется просто «словоизменительные категории, выражающие качественные характеристики», при том, что сами эти характеристики фактически задаются списком.

По этой причине (а также по ряду других, о которых будет сказано в Гл. 5-7 при обсуждении конкретных категорий) мы не будем в нашем обзоре основных морфологических значений следовать схеме Якобсона-Мельчука во всех деталях. Кроме того, многие реальные «грамматические атомы» слишком трудно отнести к одному определенному классу, так как они могут одновременно выражать несколько логически разнородных значений. Грамматическое пространство естественных языков (особен­но если учитывать связи между разными значениями и диахронические переходы одного значения в другое) гораздо больше похоже на пали­тру с переливающимися и перетекающими друг в друга разноцветными пятнами, чем на расчерченную по линейке схему из школьной тетради. Ниже мы ограничимся лишь выделением нескольких крупных семанти-

⁸* Р.О.Якобсон не столько ввел термин шифтер (который был впервые употреблен, по-видимому, О. Есперсеном, если не кем-то из его предшественников), сколько представил аргументацию в пользу кардинальной необходимости такого понятия; это было особенно уместно в эпоху, когда слова говорящий, речевой акт и т. п. воспринимались как имеющие отношение к лингвистике не больше, чем сейчас, например, слова нервная система или дыхание. Конечно, и у Якобсона были предшественники — как внутри структурализма (Бюлер, Сепир, Бенвенист), так и среди его оппонентов; подробнее см., например, [Алпатов 1998: 150-156, 266-276].

ческих зон и кратко охарактеризуем их внутреннее строение; да/1ьней-шая классификация значений должна быть задачей более специальных исследований.

§ 3. Грамматические категории и части речи

3.1. К основаниям выделения частей речи: существительные и глаголы

Одна из наиболее заметных особенностей грамматических категорий состоит в том, что в их языковом поведении обязательность сочетается с избирательностью: как мы уже отмечали в Гл. 1, 2.2, категория все­гда является обязательной только для определенного подкласса лексем данного языка. Еще более примечательным фактом является тот, что в языках с развитой морфологией обычно выделяется всего несколько таких крупных «грамматических подклассов», а грамматические катего­рии без остатка распределяются в зависимости от того, внутри какого подкласса они обязательны.

Наиболее универсальным противопоставлением среди таких грам­матических классов лексем является деление на существительные (или имена) и глаголы (или предикаты; термины в скобках отражают в большей степени логическую традицию, чем собственно лингвистическую). Как кажется, нет надежного примера такого естественного языка, в котором противопоставление существительных и глаголов полностью отсутство­вало бы (впрочем, вопрос в значительной степени остается открытым). Классы прилагательных и наречий (также достаточно часто выделяемые) не универсальны. Обратной стороной этой закономерности является то, что и граммемы естественных языков делятся на преимущественно имен­ные и преимущественно глагольные (или на «номинанты» и «вербанты», если воспользоваться своеобразными терминами из [Hagege 1993]).

Конечно, сказанное не следует понимать в том смысле, что в языках ми­ра вовсе невозможны грамматические показатели, оформляющие как именные, так и глагольные основы. Такие показатели, конечно, встречаются (в соот­ветствии с терминологией, предложенной в Части первой, их можно называть транскатегориальными). Ср., например, суффиксальный показатель уменьши­тельности/положительной оценки -ke в мансийском языке, равно возможный при существительных (sati.ke 'маленький хороший олень, олешек'), числительных (low.ke 'десяточек') и глаголах (toti.ke 'он несет охотно/с удовольствием'), или показатель -too в нанайском языке, выражающий при глагольных основах объ­ектный дистрибутив (см. Гл. 7, 1.2), а при именных основах — собирательность: ср. wa 'убить' ~ wa.kta 'перебить (многих)' наряду с garma 'комар' ~ garma.kta 'комарьё'. Очень распространенным примером транскатегориальных показателей являются аффиксы, способные выражать как лицо/число обладателя при суще­ствительных, так и лицо/число подлежащего при глаголах; подобное совпадение встречается в эскимосских, чукотско-камчатских, уральских, австронезийских

языкахд в кечуа и др. (ср., например, манси salijatpm 'мои два оленя¹ и 'мы двое несем'; подробный обзор данного явления см. в статье [Siewierska 1998)). Существенно, однако, что ни в одной грамматической системе транскатего-риальныепоказатели не составляют большинство (а нередко полностью отсут­ствуют). Напомним, что в лингвистической типологии принято связывать долю транскатегориальных морфем со степенью агглютинативности или аналитично­сти языка (ем. Часть первая, Гл. 1, §2), хотя и в ярко выраженных флективных языках появление транскатегориального показателя не исключено. Так, в порту­гальском язьпсе диминутивный суффикс -inh- [ip] возможен, как и в мансийском, не только при* именах, но также при некоторых глаголах, ср. Itvr.mh.o 'книжечка, книжонка* и e&rev.inh.ar 'писать кое-как, писать ерунду¹; однако в португальской морфологический системе такие примеры явным образом маргинальны.

Существительные, глаголы и другие грамматические классы слов противопоставляются так называемым служебным частям речи, кото­рые не способны присоединять показатели грамматических категорий (но могут сами являться такими показателями — например, в языках с аналитической грамматикой).

На чем же основано противопоставление существительных и глаго­лов? Можно ли считать, что способность присоединять показатели разных грамматических категорий (вида, времени, наклонения и залога — в слу­чае глаголов, детерминации, числа и падежа — в случае существительных) является следствием каких-то более глубоких различий в значении этих классов слов⁹* (тем более, что это противопоставление обнаруживается и в языках с очень скудным набором грамматических категорий)? С на­шей точки зрения, на этот вопрос можно дать утвердительный ответ, хотя связь здесь не столь прямолинейна. Действительно, в работах по теории грамматики часто встречаются рассуждения на тему о том, что различие между прилагательным белый и существительным белизна, между глаголом уйти и существительным уход — не в их семантике (которая объявля­ется тождественной), а именно и только в наборе связанных с ними грамматических категорий.

Такие примеры не столь очевидны, как может показаться. Во-первых, слова белизна и уход являются (в отличие от «настоящих» существительных) произ­водными: с морфологической точки зрения, это прилагательное и глагол, пре­образованные в существительные. Во-вторых, неверно, что между словами типа уйти и уход вовсе нет семантической разницы. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить, например, пару предложений: (i) Я боюсь мстить и (И) Я боюсь мести. Смысл первого предложения ясен: говорящий боится наступления такой ситуации, в которой ему придется выполнять роль мстителя. Смысл второго предложения, напротив, не столь однозначен; из него следует, что говорящий боится наступления такой ситуации, когда кто-то (скорее всего, не говорящий!)

⁹) Напомним часто цитируемое при обсуждении этой проблемы замечание Л. В. Щербы: «Едва ли мы потому считаем стол, медведь за существительное, что они склоняются: скорее мы потому их склоняем, что они существительные» (Щерба 1928).

кому-то (вполне возможно, что именно говорящему) мстит. Но кто и кому кон­кретно? Такой информации в предложении (И) не содержится; может быть, это ясно из контекста, а может быть, это в принципе неважно (т.е. кто угодно мстит кому угодно) — ведь (ii) можно понять и в том смысле, что говорящий боится «мести вообще» (скажем, мести — в отличие от дуэли, прыжков с парашютом, экзамена по морфологии и т.п., которых он по каким-то причинам/не боится). Ответственным за эту весьма чувствительную семантическую разницу может быть только тот факт, что мстить является особой формой глагола (и даже, кстати, не самой типичной: инфинитивом, с редуцированным набором глагольных ка­тегорий и с некоторыми именными свойствами — но «глагольность» все равно перевешивает), тогда как месть является существительным. Конечно, различие между «эксплицитным» в ролевом отношении словом мстить и «расплывчатым» в отношении ролевых характеристик словом месть не очень похоже на разли­чие между типичным существительным лошадь и типичным глаголом скакать, но это уже другая сторона проблемы. Важно, что семантическое различие, хотя и трудноуловимое, здесь все же есть.

Типичный глагол отличается от типичного существительного сразу по многим признакам. С типичным существительным обычно связыва­ют представление о конкретном объекте (= «вещи»), имеющем четкие пространственные границы и существующем в неизменном виде более или менее длительное время. Напротив, типичный глагол обозначает (ди­намическую) ситуацию, т. е. некоторое отношение, возникающее между определенными участниками ситуации на определенное время и в тече­ние этого времени обычно непостоянное. Среди всего этого множества различий можно выделить два главных: «вещь* ^ «ситуация» (= свой­ство или отношение) и «стабильность» ~ «нестабильность во времени». Заметим, что существуют, вообще говоря, не слишком стабильные объ­екты (например, мыльный пузырь) и, напротив, достаточно стабильные свойства (например, 'быть вечным'); язык здесь, как и в других случа­ях, оказывается чувствителен лишь к наиболее характерным сочетаниям признаков. Но прежде чем мы определим это сочетание, заметим, что на­званные два параметра как бы лежат в разных плоскостях: ведь типичный объект (такой, как камень, стол, роза или скорпион) тоже связан с не­которым конституирующим его свойством или, скорее, совокупностью свойств ('быть камнем' или 'быть скорпионом'); собственно, слово камень само по себе обозначает не конкретный объект, а любой объект, удовле­творяющий набору свойств 'быть камнем'; оно соотносится с классом объектов, обладающих определенными свойствами. В языке есть сред­ства обозначить и конкретный представитель такого класса — с помощью показателей детерминации (о которых речь пойдет в Гл. 6, §2), например: этот камень; камень, о котором твой дедушка рассказывал в прошлом году, и т. п. Так что на самом деле объект — это не просто ограниченная в про­странстве и времени часть окружающего мира; это некоторый носитель набора свойств или, иначе, это набор свойств, воплощенный в материаль-

ном носителе. Типичные существительные обозначают в тексте как раз всего таких воплощенных носителей свойств.

Единственный класс существительных, которые для называния объекта не ну­ждаются «в обозначении воплощаемого им свойства — это имена собственные. В самом деле, если объект называют камнем, то это значит, что он воплощает свойство 'быть камнем' (общее для всех таких объектов); но собственное имя, присваиваемое объекту, служит только для того, чтобы просто — так сказать, механически — выделить его из числа других объектов (как выделяет зарубка или метка), минуя этап обращения к какому-либо свойству. Не существует свойства 'быть Эдуардом' (и человеку нельзя сказать: 'ты — типичный Эдуард', если, ко­нечно, не имеется в виду какой-то конкретный носитель этого имени). Человека называют Эдуардом не потому, что он обладает каким-то особым свойством, а чтобы иметь простую «механическую» возможность индивидуализировать его, т. е. отличить от других людей ^|0'.

Философы и логики еще со времен стоиков обратили внимание на особое по­ложение собственных имен среди других слов естественного языка; в современных логических теориях было предложено противопоставление интенсионала (я обще­го свойства класса, называемого данным именем) и жстенсионала (~ множества всех объектов, называемых данным именем). Про собственные имена можно утверждать, что они, в отличие от других существительных, имеют экстенсио-нал, но не имеют интенсионала»'; прозвища при переходе в класс собственных имен теряют свой интенсивная. Подробнее о проблемах теории собственных имен (являющейся одним из важных разделов семантики) см. [Gaidiner I9S4; Курилович 1956; Якобсон 1957]; ср. также [Суперанская 1973 и Кронгауз 1984].

Таким образом, как существительные (исключая собственные имена), так и прилагательные с глаголами являются именами предикатов, т. е. свойств, состояний, отношений и действий; 'быть камнем' с логической точки зрения почти такое же свойство, как 'быть красным', 'весить', 'длиться', и почти такой же предикат, как 'бежать' или 'строить' (только у последних двух предикатов не один аргумент, а больше). Различие между семантикой существительных, прилагательных и глаголов в этом

¹⁰* На это можно возразить — а если человека называют Рыжим? Рыжий — имя собствен­ное; но оно апеллирует к определенному свойству. Это, действительно, промежуточный класс так называемых «мотивированных» имен (не зря их называют обычно не именами, а прозвищами или кличками). Мотивированные имена могут употребляться как обычные существительные, но могут постепенно переходить в разряд настоящих имен собственных, теряя мотивированность (так, прозвище Рыжий может со временем превратиться в фами­лию — ср. распространенные французские фамилии типа Le Roux или Rousseau); можно сказать, что это превращение полностью завершается в тот момент, когда имя Рыжий окончательно перестает что-либо утверждать о цвете волос его носителя. Большинство соб­ственных имен по своему происхождению являются мотивированными; то же имя Эдуард у древних германцев, например, означало 'хранитель благ'.

«' Иногда говорят, что в некотором смысле противоположным классом слов являются местоимения, которые имеют только интенсионал, но не имеют экстенсионала (можно определить, в каких случаях следует употребить слово мы, но невозможно предъявить множество всех людей, называемых мы: состав этого множества каждый раз меняется в зависимости от ситуации; подробнее см. Га. 5, § 1-2).

отношении скорее количественное, чем качественное: «субстантивные» предикаты тяготеют к обозначению стабильных совокупностей свойств (по возможности независимых от времени), тогда как глагольные'преди­каты тяготеют к обозначению изменяющихся состояний или переходов от одного состояния к другому; прилагательные занимают промежуточ­ную позицию.

С другой стороны, только существительные (сами по себе и особен­но в сочетании с детерминативами) обладают способностью обозначать «воплощенные» свойства, т. е. конкретных носителей свойств. Здесь есть двойная зависимость: в языке, как правило, существуют особые, непро­изводные слова для обозначения носителей таких свойств, которые сами по себе являются постоянными и легко «воплощаются» в стабильные конфигурации; невоплощенные же свойства (и особенно динамичес­кие), для которых не имеется постоянных «претендентов», закрепляются за предикатами. При «назначении» предикату его частеречной принад­лежности, язык как бы каждый раз выбирает, какое из двух решений экономнее: если данный предикат чаще встречается в воплощенном, чем в невоплощенном виде, он реализуется в виде существительного, если наоборот — в виде прилагательного и глагола (выбор между двумя по­следними производится уже на основании большей/меньшей временной стабильности, см. ниже). Грубо говоря, камень потому существительное, что ситуации, в которых говорят о конкретных камнях, встречаются гораздо чаще, чем ситуации, в которых про некоторый объект утвер­ждается, что он камень; напротив, спать потому глагол, что ситуации, в которых про некоторый объект утверждают, что он спит, встречаются гораздо чаще, чем апелляции к отдельным представителям класса объ­ектов, единственным общим свойством которых является состояние сна. Косвенным образом, это противопоставление коррелирует и с известным синтаксическим распределением: для существительных типичной (или исходной) считается функция аргументов (подлежащего и дополнений), для глаголов — функция предикатов (сказуемого), для прилагательных — функция атрибутов (определений); впрочем, синтаксические функции у всех основных классов слов гораздо более подвижны (и во многих язы­ках любая синтаксическая функция оказывается доступна любой части речи практически без ограничений).

3.2. Проблема прилагательных

Постольку, поскольку противопоставление «воплощенных» и «нево­площенных» предикатов является универсальным, универсальным, как уже было сказано, является и противопоставление существительных и гла­голов. Более того, распределение предикатов между этими двумя клас­сами в значительной степени совпадает во всех естественных языках. Напротив, самостоятельный грамматический класс прилагательных вы-

деляется далеко не везде, и объем этого класса (даже если он выделяется) в разных языках оказывается существенно различным. Обычно говорят о трех'основных типах языков: «адъективные» языки (т.е. языки с само­стоятельным классом прилагательных), «глагольные языки» (т. е. языки, в которых прилагательные являются подклассом глаголов) и «именные» языки (т. е. языки, в которых прилагательные являются подклассом существительных).

В «глагольных» языках, как правило, выделяется более или менее зна­чительная группа так называемых «качественных глаголов», или «стати-вов» (которые могут иметь особую видовременную парадигму, различать меньшее число форм и т. п.); эти глаголы по своей семантике соот­ветствуют прилагательным европейских языков; атрибутивную функцию в предложении выполняют причастия качественных глаголов (или их синтаксические эквиваленты). Так, в языке волоф русскому сочетанию хороший дом будет соответствовать ker gu baax, букв, 'дом который хо­рош', где gu — относительное местоимение (типа русского 'который'), вводящее любой глагол (в том числе и стативный); лексема Ьаах является качественным глаголом со значением 'быть хорошим'. Собственно при­лагательных как отдельного морфологического класса в языке волоф нет. Языки такого типа достаточно распространены; к ним относятся многие языки Юго-Восточной Азии, Африки и Северной Америки; встречаются они и среди дагестанских языков¹²'.

С другой стороны, в «именных» языках прилагательные являются морфологическим подклассом существительных, отличаясь от последних лишь способностью выступать в атрибутивной функции, т. е. синтакси­чески зависеть от другого существительного. (Приблизительно таким же образом мог бы быть устроен русский язык, если бы в нем не было слов типа храбрый, а были бы только слова типа храбрец.) Классичес­кие индоевропейские языки очень близки к этому типу; не случайно античные грамматики говорили об именах существительных и именах прилагательных. Например, в латинском языке прилагательные имеют те же морфологические категории, что и существительные; собственно, мы считаем слово bonus 'хороший* прилагательным, а слово amicus 'друг* существительным только потому, что первое в латинском языке встреча­ется преимущественно в атрибутивных, тогда как второе — в актантных синтаксических употреблениях (но ср.: amicus Plato, sed magis arnica veritas, букв, 'дружествен [м.ед] Платон, но более дружественна [ж.ед] исти­на', где amicus синтаксически полностью уподобляется прилагательному, включая согласование по роду). В тех случаях, когда согласование по роду по морфологическим причинам невозможно (в традиционной латинской грамматике говорят о «прилагательных одного окончания»), практически

^|2' О качественных глаголах в арчинском языке см. специальнуюстатью [Кибрик 1980а|.

невозможно определить, существительное перед нами или прилагатель­ное; так, pauper может переводиться как 'бедный' или как 'бедняк', ales — как 'крылатый' (ср. атрибутивное употребление spuerales 'крыла­тый мальчик', обычный эпитет Амора) или как 'птица¹ (ср. Palladis ales 'птица Паллады', т. е. сова, где ales, как и положено существительному, управляет генитивом), и т.д., и т.п. (Интересно, что довольно большое число названий свойств в то же время является в латинском языке чисты­ми глаголами — преимущественно 2 спряжения, ср. calere 'быть горячим', candere 'быть белоснежным', madere 'быть мокрым', valere 'быть сильным, здоровым; быть в силах' и многие другие.)

К типичным «адъективным» языкам относится, например, англий­ский, где неизменяемые в морфологическом отношении прилагательные находятся приблизительно на равном расстоянии от существительных и глаголов: в отличие от глаголов, они не имеют категорий вида и вре­мени и, в отличие от существительных, они не имеют категории числа (но, с другой стороны, только прилагательные — хотя и не все — имеют синтетические степени сравнения). Это тоже довольно распространенная среди языков мира модель (особенно характерная для агглютинативных языков). Русский язык, как можно видеть, в целом ближе к «адъектив­ному» типу (так как склонение прилагательных морфологически сильно отличается от субстантивного склонения, что встречается сравнительно редко); в то же время русские «полные» прилагательные во всех остальных отношениях фактически являются подклассом имен (ср. «амбивалентные» лексемы типа больной, заведующий, столовая, категориальная принадлеж­ность которых устанавливается по их синтаксическому употреблению, или лексемы типа вожатый, которые являются морфологическими при­лагательными, но синтаксическими существительными). С другой сто­роны, русские краткие прилагательные, не имеющие ни атрибутивных употреблений, ни падежных форм, фактически являются подклассом глаголов (точнее, образуют особый грамматический разряд предикати­вов — возможно, вместе с некоторыми другими лексемами типа надо или жаль, выделенными в свое время Л. В. Щербой [1928] в так называ­емую «категорию состояния»); отношения между полными и краткими прилагательными в русском языке тем самым оказываются близки к про­дуктивным словообразовательным (наподобие тех, которые связывают русские глаголы и причастия — отглагольные прилагательные)^|3).

' В противном случае следует признавать у русских прилагательных категорию репре­зентации («атрибутивной* и «неатрибутивной»). Если (как предлагается в [Зализняк 1967]) просто включать в набор грамматических категорий прилагательных категорию атрибутив­ности, то необходимо в грамматическом описании специально указывать, что граммема «неатрибутивность» исключает противопоставление по падежам; следствием этого решения окажется также, что у русских «имен» в целом нет ни одной обшей грамматической ка­тегории: краткие прилагательные не имеют падежа, личные местоимения и числительные не имеют числа и согласовательного класса.

«Адъективные» языки могут также заметно различаться в отноше­нии количества и состава своих прилагательных. Языкам с большим (фактически, неограниченным) классом прилагательных типа англий­ского противостоят языки с небольшим (часто состоящим из нескольких десятков слов) и лексически ограниченным классом прилагательных; та­кие языки встречаются среди австралийских, африканских (в частности, банту) и др. Как показал в свое время Р.Диксон (см. [Dixon 1977]), в адъективном виде реализуются прежде всего предикаты со значением размера и формы, возраста, общей оценки и цвета; все остальные зна­чения в языках с ограниченным числом прилагательных распределяются между существительными и глаголами (в зависимости от типа языка).

В частности, все так называемые относительные прилагательные (типа камен­ный) в адъективно бедных языках будут иметь не адъективную, а иную (главным образом, субстантивную) реализацию. Относительные прилагательные с семанти­ческой точки зрения представляют собой предикат, связанный с существительным (т. е. это некоторое утверждение о существительном, «встроенном» в прилагатель­ное, ср. 'сделанный из камня*, 'похожий на камень' и т.п.). Не удивительно, что семантическими эквивалентами относительных прилагательных в других языках являются существительные в генитиве (о близости генитива к прилагательным см. также в Гл. 2, 2.5) или другие конструкции с участием существительных.

Интересный класс относительных прилагательных имеется в тюркских язы­ках, где основы, обозначающие, главным образом, вещество или материал (типа татарск. ta$- 'камень', alffn- 'золото' и др.), могут употребляться как в качестве су­ществительных, так и (в результате конверсии) в качестве прилагательных со зна­чением 'сделанный/состоящий из'. Образованные с их участием конструкции типа altin baS 'золотая голова' в синтаксическом отношении не отличаются от обычных адъективных конструкций (типа kara baS 'черная голова'), поскольку не требуют от вершинного имени показателя изафета (в отличие от обычных именных кон­струкций типа at baS-i 'конская голова', букв, 'конь голова-ИЗАФ'). Другие типы относительных прилагательных в тюркских языках, как правило, не представлены.

3.3. Семантические типы предикатов

Для решения многих задач грамматического описания (особенно в области аспектологии) лингвистам необходимо располагать семанти­ческой классификацией предикатов, т. е. названий «невоплощенных» свойств, состояний и отношений. То, что разные типы предикатов по-разному сочетаются с грамматическими показателями вида и вре­мени, было замечено еще в античности (например, деление глаголов на предельные и непредельные восходит по крайней мере к Аристоте­лю). В новое время начало исследований в этой области было положено двумя классическими работами: статьей выдающегося русского аспекто-лога Ю. С. Маслова [1948] и статьей американского логика 3. Вендлера [Vendler 1957]; уже через двадцать лет после публикации статьи Вендлера библиография по семантической классификации предикатов включала многие десятки (если не сотни) работ.

Не претендуя, разумеется, на исчерпывающее освещение проблемы, укажем наиболее существенные, с нашей точки зрения, положения.

По своим свойствам предикаты (— названия ситуаций¹^) образуют континуум, одним из главных организующих параметров внутри кото­рого является признак статичности/динамичности. Крайнее положение в таком континууме занимают названия (постоянных) свойств и состоя­ний, проявления которых максимально независимы от времени; в целом свойства являются более стабильными характеристиками, чем состояния: для последних хотя и характерна длительность, но для них также есте­ственно иметь начало и конец (ср., например, в [Булыгина 1982] тонкий анализ различий между свойством быть пустым и состоянием пустовать в русском языке).

На семантике-грамматической шкале именно с состояний начинается «собственно глагольная» область: глагол — класс слов, специально пред­назначенных для обозначения отношений, так или иначе чувствительных к времени (ср. традиционный немецкий термин Zeitwort для глагола, букв, 'временное слово¹). Глаголы, обозначающие состояния (стативные глаголы, или стативы), противопоставляются обширному классу динами­ческих глаголов. Различия между стативными и динамическими глаголами многообразны; главным среди них является, пожалуй, то, что для про­должения состояния обычно не требуется никаких специальных усилий субъекта; не требуется притока энергии для его поддержания. Именно поэтому субъектом состояния чаще всего является пациенс или экспери-енцер; ср. такие состояния как висеть, болеть, спать, жить, знать 'иметь в сознании <достоверную> информацию', видеть, нравиться и т.п.

В отличие от стативов, динамические глаголы не обозначают ста­бильные ситуации, тождественные сами себе в любой момент своего существования. Динамические ситуации обозначают либо различные ви­ды изменений (т. е. переходов от одного состояния к другому), либо, по крайней мере, такие состояния, для поддержания которых требует­ся постоянный приток энергии (и субъектом которых является агенс, ср. молчать, держать и т, п.).

Важнейшим противопоставлением внутри класса динамических гла­голов является их деление на процессы и события (англ, events). Различие между ними также касается фактора времени: события концептуализу-ются в языке как мгновенные переходы от одного состояния к другому, тогда как процессы являются постепенным изменением состояния (или циклической последовательностью сменяющих друг друга состояний).

' «Ситуация» (англ, «situation») является наиболее распространенным родовым термином для всех семантических типов предикатов; в ряде направлений (например, в теории функциональной грамматики С. Дика) в этом значении более употребителен термин «state of affairs»; в работах, ориентированных на традиции формальной логики, в родовом значении часто используется термин «event» (как и у Якобсона); последний термин также имеет значение «событие» (как один из видов ситуаций; см. ниже).

Типичными процессами являются в русском языке бежать, кричать, играть, работать и т.п.; типичными событиями — побежать, вскрик-путь, упасть, прыгнуть, лопнуть, взорваться, найти, понять и т. п. Слово «концептуализуются» здесь выбрано не случайно: физически, конечно, события могут (и даже должны) занимать на временной оси определен­ный интервал, но с точки зрения языка этот интервал пренебрежимо мал: конец исходного состояния как бы совпадает у событий с началом следующего. Именно поэтому названия событий не сочетаются с обо­значениями длительности: можно бежать три часа (или три секунды), но нельзя побежать три часа (или даже три секунды).

Наконец, последнее очень важное деление проходит уже внутри клас­са процессов. В принципе, все процессы описывают некоторое постоян­ное изменение; процессы — это ситуации, на всем протяжении которых «что-то происходит»; в каждый данный момент времени процесс, вообще говоря, описывает некоторое положение дел, не тождественное ни преды­дущему, ни последующему моменту. Но процессы различаются в отноше­нии того, как развиваются описываемые ими изменения. В одних случаях изменения носят, скорее, циклический характер: они могут происходить постоянно (до тех пор, пока продолжается приток необходимой для этого энергии); именно таковы все процессы, приведенные в качестве приме­ра в предыдущем абзаце. Но имеются и другие типы процессов: такие, которые описывают направленные изменения, имеющие определенную последовательность — и, что самое главное, определенное завершение. Если такой процесс будет развиваться нормально, то рано или поздно он завершится, исчерпав себя, т. е. достигнув своего естественного конца. Так, процесс вставать (ъ 'переходить из нефункционально устойчивого положения в вертикальное') в нормальном случае завершается дости­жением вертикального положения (что описывается событием встать); процесс сочинять балладу завершается событием сочинить балладу и т. п. Процессы первого рода обычно называются непредельными (англ, atetic или unbounded), процессы второго рода — предельными (англ, telic или bounded); соответственно, достигаемое в момент завершения предельного процесса состояние называется его (внутренним) пределом.

Таким образом, общую схему семантической классификации преди­катов (в их наиболее «глагольной» части) можно изобразить следующим образом:

(7)

СОСТОЯНИЯ

динамические ситуации

события

процессы

непредельные предельные

Заметим, что граница между большинством из этих типов нежесткая: состояния плавно переходят в непредельные процессы (ср. такие про­межуточные ситуации, как сиять или мыслить); что касается различия между непредельными процессами и предельными, то оно во многом зависит даже не от глагольной лексемы, а от типа ситуации в целом (ср. непредельное бежать vs. предельное бежать домой или даже бежать сто метров; непредельное писать vs. предельные писать письмо/роман/эту строчку). Как можно видеть, добавление объекта часто превращает ситу­ацию в предельную; напротив, устранение объекта (или связывание его квантором, как при им персональной актантной деривации) превращает ситуацию в непредельную (и часто одновременно превращает процесс в состояние). Ср. отношение между обозначением однократного события в (8 а) и стативами (точнее, обозначениями свойств) в (8Ь-с):

(8) а) Максима укусила собака.

b) Наша собака кусает почтальонов и велосипедистов.

c) Наша собака кусается.

Здесь наглядно проявляется связь между семантическим типом пре­диката, с одной стороны, и видом, временем и залогом глагола, с другой.

В примере (8) как в капле воды отражена важность данной проблема­тики для описания всей совокупности грамматических категорий глагола; но особенно важна семантическая классификация предикатов для описа­ния аспектуальных свойств глагола. Это видно и на материале русского языка: так, в русском языке все названия событий являются глаголами со­вершенного вида (но не наоборот: такие глаголы совершенного вида как, например, постоять <часок> или проработать <всю ночь> не обозначают события, о чем свидетельствует и их сочетаемость с обстоятельствами длительности, а обозначают процессы, хотя и ограниченные временными рамками); с другой стороны, только предельные глаголы русского язы­ка образуют так называемые «чистые видовые лары», в которых первый элемент обозначает процесс, направленный на достижение предела, а вто­рой — событие, состоящее в достижении этого предела (ср. упаковывать ~ упаковать, вставать ~ встать, решать <задачу> ~ решить, писать <письмо> ~ написать и многие другие.). Но и за пределами чистых ви­довых пар смена семантического типа предиката составляет основное со­держание большинства словообразовательных отношений, связывающих русские глаголы, ср. бежать (непредельный процесс) ~ побежать (собы­тие, являющееся началом процесса); толкнуть (однократное событие) ~ толкать (процесс, состоящий из циклически повторяющихся «квантов»), и т.п.; подробнее см. также в разделе о видовых категориях (Гл. 7, §1).

Семантическая классификация предикатов, конечно, существенна для описания не только русской глагольной системы, но и большинства глагольных систем языков мира. Собственно, и самые первые работы Ю. С. Маслова и 3. Вендлера имели в виду именно решение конкретных аспектологических задач (так например, Вендлер показал, что состоя-

ния и события в английском языке не имеют форм серии Continuous). В связи с этим обстоятельством часто говорят даже не о семантической, а об «аспектуальной» классификации предикатов (в современной англо­язычной терминологии термину «аспектуальный тип предиката» обычно соответствует понятие «actionality»). Возможность перехода из одного аспектуального класса в другой — наиболее существенная «грамматиче­ская потребность» глагольных лексем в языках мира, и в большинстве языков существуют грамматические средства, обеспечивающие такую возможность.

3.4. 1рамматическая классификация лексем

Подведем предварительный итог тому, что было сказано по поводу частей речи. Разбиение на части речи — в конечном счете, разбиение семантическое; но оно непосредственно опирается на формально-грам­матические свойства слов, точнее, на их (преимущественно) грамматиче­скую сочетаемость. Так, если речь идет о языке с богатой морфологией типа русского, то на первом шаге этого разбиения классифицируются основы лексем на основании того, с какими наборами грамматических показателей они сочетаются; в результате мы получаем деление, прибли­зительно соответствующее делению на грамматические разряды. Не для всех языков этот первый этап классификации может оказаться достаточно эффективным; поэтому на втором этапе разбиения внимание обращается уже на межсловную грамматическую сочетаемость, т. е. на сочетаемость с аналитическими грамматическими показателями и служебными сло­вами в целом; таким образом, можно выделить грамматические классы слов в языках с бедной морфологией, но развитой аналитической грам­матикой. Наконец, в случае языков со слабой границей между лексикой и грамматикой можно — на третьем шаге разбиения — привлечь и «обыч­ную» синтаксическую сочетаемость; в качестве дополнительной эта мера бывает полезна даже и для языков с развитой морфологией (в тех случаях, когда чисто грамматическая сочетаемость непоказательна). Именно таким образом, например, в русском языке обосновывается деление на предлоги и союзы или «внутренняя» классификация наречий.

Тем самым, общий пафос разбиения на части речи можно определить как последовательную классификацию лексем по их грамматической и не­грамматической сочетаемости, с опорой на принцип «концентрического убывания грамматичности».

Ключевые понятия

Граммема как особое соответствие между рядом значений и рядом формальных показателей. Имя граммемы vs. полное описание значе-

ния граммемы. Проблема «инварианта» граммемы. Семантическая сеть граммемы; базовое значение граммемы и ее вторичные (производные) значения. Диахронические тенденции в развитии семантики граммати­ческих показателей (усложнение и синтаксизация правил выбора; утрата общего семантического компонента).

Опора на «семантическую субстанцию» как основа грамматической типологии. Принцип «различимости через универсальную классифика­цию» и Универсальный грамматический набор. Описание конкретно-языковых грамматических систем с помощью операций совмещения и ку­муляции универсальных семантических атомов. «Семантические зоны» как области наиболее часто совмещающихся значений.

Части речи как классы грамматической сочетаемости. «Номинанты», «вербанты» и транскатегориальные показатели. Семантическая основа противопоставления существительных и глаголов: носители свойств vs. обозначения «невоплощенных» свойств. Неуниверсальность класса при­лагательных и его промежуточный характер; «именные», -«глагольные» и «адъективные» языки; языки с богатым и бедным набором прилага­тельных.

Семантическая классификация предикатов (основные «аспектуаль-ные типы» предикатов). Стативные и динамические ситуации; процессы и события; предельные и непредельные процессы. Аспектуальные типы предикатов и грамматика.

Основная библиография

Контуры современного подхода к описанию семантической структу­ры граммемы впервые были очерчены в книге О. Есперсена «Философия грамматики»; опубликованное в 1924 г., это исследование до сих пор не утратило актуальности. Из недавних работ можно указать [Апре­сян 1980 и 1985; Dahl 1985; Wierzbicka 1988], а также статью [Поливано­ва 1983]. Диахронические аспекты грамматической семантики наиболее подробно рассмотрены в [Heine et al. 1991 и Bybee et al. 1994]. Из мно­гих исследований, посвященных проблеме семантического инварианта граммем, необходимо знакомство по крайней мере с работами [Якоб­сон 1936 и Курилович 1955] (представляющими различные точки зрения); ср. также [Гловинская 1982; Wierzbicka 1988; Janda 1993; Падучева 1996 и Перцов 1998].

Общие принципы грамматической типологии, к сожалению, не были (насколько нам известно) объектом интенсивных теоретических обсужде­ний в современной лингвистике; отдельные проницательные замечания на эту тему можно найти в работах [Dahl 1985; Bybee/Dahl 1989 и By-bee et al. 1994].

Напротив, литература о частях речи представляется обширной и труд­но обозримой. Для предварительного знакомства с проблемой можно

рекомендовать работы Т. Гивона [Givon 1979 и 1984: 47-84], где вводит­ся понятие глагольно-именного континуума по отношению к признаку «устойчивости во времени» и обосновывается семантический характер противопоставления частей речи; близкие идеи развиваются и в извест­ных статьях [Hopper/Thompson 1984 и Langacker 1987]. В сборнике статей [Алпатов (ред.) 1990] на большом типологическом материале представле­ны различные подходы и точки зрения (ср. также более раннюю публи­кацию [Ревзина/Ревзин 1975]). Логико-семантическая сторона проблемы (с подробной историей вопроса) рассматривается в [Степанов 1981]. Рас­хождение между синтаксическими и семантическими свойствами классов слов обсуждается в классической статье [Курилович 1936]. Наиболее важным современным источником по данной проблеме является, по-видимому, обзорная монография [Croft 1991].

Одним из наиболее известных современных исследований по типоло­гии прилагательных является [Dixon 1977]; можно рекомендовать также статью [Thompson 1988] и недавнюю монографию [Bhat 1996]. Интерес­ный материал по романским (и другим) языкам собран в исследовании [Вольф 1978]. Возможность выделения общих признаков «субстантивной» и «адъективной» семантики обсуждается также в [Вежбицкая 1999] (это русский перевод одной главы из книги [Wierzbicka 1988]).

Одной из немногих специальных работ, посвященных типологии служебных слов, является монография [Hagege 1975] (написанная в ясной и доступной для начинающих манере).

Проблеме выделения частей речи в русском языке также посвящена обширная литература (дискуссии на эту тему продолжаются более 200 лет); к сожалению, сколько-нибудь детальный обзор этой проблематики в на­стоящей книге невозможен. Укажем, тем не менее, по крайней мере работы [Дурново 1922; Щерба 1928; Пешковский 1956; Виноградов 1947; Аванесов/Сидоров 1945; Зализняк 1967], в которых представлены различ­ные подходы (список этот, разумеется, далеко не исчерпывающий). Для специалиста по морфологии будут интересны также статьи [Garde 1981] и [Поливанова 1990], в которых предпринимаются попытки пересмотреть традиционные основания классификации частей речи в русском языке как раз sub specie morphologiae. Специально о стативах (традиционные «ка­тегории состояния», или «предикативы») в русском и других славянских языках, помимо указанных выше работ, см. также [Исаченко 1955].

Семантической классификации предикатов, помимо двух уже на­званных основополагающих статей [Маслов 1948] и [Vendler 1957], также посвящена очень обширная и разнообразная литература. Укажем прежде всего работы [Булыгина 1982], а также [Падучева 1985: 221-224 и 1996: 122-151], где дается и обзор предшествующих исследований на эту тему; одна из последних модификаций вендлеровской классификации (ори­ентированная на проблематику аспектуальной типологии) предлагается

в статье [Breu 1994]. Специально о предельных глаголах и понятии пре­дельности см. [Dahl 1981] (с библиографией проблемы).

Для ориентации во всех названных проблемах также полезны сле­дующие обзорные статьи в (Ярцева (ред.) 1990]: «Понятийные катего­рии» (Т. В. Булыгина и С. А. Крылов), «Части речи», «Существительное» (В.М.Живов), «Имя» (Ю.С.Степанов), «Глагол» (Ю.С. Маслов), «При­лагательное» (Е. М. Вольф), «Наречие», «Служебные слова» (Н. В. Васи­льева).