Понятие «слова» (словоформы) в морфологии: словоформы, морфемы и клитики

2.1. Типичные словоформы и свойство автономности

В самом общем виде феномен словоформы можно охарактеризовать как такой морфемный комплекс, между составными частями которого существуют особенно тесные связи — на порядок более тесные, чем между самими этими комплексами (т. е. между отдельными словофор­мами). Собственно говоря, словоформы в языке выделяются тем лучше, чем более отчетливым является противопоставление таких «внутренних» и «внешних» связей; когда степень связи между морфемными комплек­сами и отдельными морфемами внутри них приблизительно одинакова, говорить о словоформе как об особом объекте становится гораздо более затруднительно.

Естественные языки образуют континуум, на одном полюсе которо­го находятся языки без видимых различий «внутренних» и «внешних» связей, а на другом — языки с очень отчетливым противопоставлением тех и других. Языки первого типа иногда называют «несловесными», или «морфемными»⁶*, языки второго типа — «словесными». Для язы­ков, занимающих промежуточное положение (т. е. имеющих нежестко

⁶' Термин «морфемные» применительно к таким языкам несколько менее удачен, по­скольку предполагает, что наряду с ними существуют и «неморфемные» языки. Хотя выделение морфем в особенно ярких представителях «словесного» типа, действительно, во многих случаях сопряжено с теоретическими трудностями (подробнее об этом речь

связанные морфемные комплексы), иногда предлагается термин «псев­дословесные» (ср. [Булыгина 1977: 113-114], со ссылкой на Ж. Марузо и других французских индоевропеистов).

Анализ свойств типичных и нетипичных словоформ, как должно быть ясно из сказанного ранее, опирается прежде всего на проблемы членимости текстов на естественных языках. Наиболее крупная единица членения текста, как известно, является высказыванием: это любой ком­муникативно самодостаточный текст, возможный между двумя паузами⁷'. Соответственно, в ходе членения текста выделяются минимальные вы­сказывания, т. е. такие, которые не содержат в своем составе других высказываний меньшего объема (конечно, минимальное высказывание может быть, в свою очередь, морфологически неэлементарно, т.е. состо­ять, например, из нескольких морфем, однако никакая из этих морфем сама уже не должна быть способна функционировать как высказывание).

Способность образовывать (полные) высказывания (пусть даже ми­нимальной длины) мы будем (вслед за И. А. Мельчуком) называть авто­номностью языковой единицы (более детальную и «техническую» форму­лировку этого свойства, с обсуждением многочисленных промежуточных и трудных случаев, можно найти в [Мельчук 1997: 175-211]). Так, в рус­ском языке выражение (1) бесспорно обладает автономностью:

(1) Извольте выйти вон!

Автономностью обладают и следующие меньшие единицы, входящие в состав (1): изволь, извольте, извольте выйти, выйти вон, вон и т. п. Для морфологии особый интерес, естественно, представляют не вообще любые автономные единицы, а лишь минимальные автономные единицы, называемые обычно словоформами. В составе (1) имеются четыре таких единицы: это изволь, извольте, выйти и вон.

Словоформа противопоставляется, с одной стороны, сочетанию сло­воформ (ср. извольте выйти) и, с другой стороны, значимой, но не­автономной части словоформы — морфеме (ср. -те в извольте, вы-в выйти и т. п.). Тем самым, в общем случае словоформы являются

пойдет в § 3), тем не менее, морфема, в отличие от словоформы, является универсальным понятием; морфемы бесспорно существуют в любом языке, тогда как про словоформы это по крайней мере нельзя утверждать с той же степенью категоричности.

' «Полное высказывание есть любой фрагмент речи, который способен фигурировать в нормальных обстоятельствах между двумя абсолютными паузами. Это может быть полная фраза, словосочетание или словоформа» [Мельчук 1997: 85|.

Конечно, оговорка «в нормальных обстоятельствах» существенно ослабляет эффектив­ность данного определения, но все же не вовсе исключает возможность его использовать. Имеется в виду прежде всего то, что при членении текста на высказывания обычно не учи­тываются некоторые особые классы «металингвистических» высказываний, когорые могут •уравнивать в правах» словоформы и аффиксы. Это переспросы, уточнения, поправки и т. п., где предметом рефлексии говорящего оказывается как раз внутренняя структура слова. Ср. вполне возможный в русском языке диалог: — Вас обсудили? — Не об-, а о- (такие явления отмечены, в частности, в (Земская 1973: 458 el passim; Земская (ред.) 1983] и др.).

морфологически неэлементарными, хотя, разумеется, существуют и од-номорфемные словоформы (как, например, вон).

Данное противопоставление было достаточно эксплицитно введено еще в 30-е гг. XX столетия в рамках дескриптивистской теории; ср., в частности, такие ключевые понятия концепции Л. Блумфилда (одного из лидеров этого на­правления), как «свободная форма» (= «автономная единица») и «минимальная свободная форма» (и «словоформа»); см. [Блумфилд 1968: 165 и след., 187 и след.]. Ср. также понятие «фразовое слово», используемое в [Яхонтов 1982].

Положение, однако, осложняется тем, что между прототипической автономной словоформой и прототипической неавтономной морфемой имеется целый ряд промежуточных случаев, между которыми достаточно трудно (если не вовсе невозможно) провести жесткую границу. Такое по­ложение вообще достаточно типично для естественного языка, объекты которого имеют «размытую» природу, т. е. состоят из «центра» с ярко выраженными свойствами и «периферии», элементы которой лишь в той или иной степени приближаются по своим свойствам к «центру»; как правило, и сама граница между центром' и периферией является сколь­зящей, условной. Однако континуум словоформа — морфема оказывается особенно трудным для анализа даже на фоне других явлений «размытой» природы. Существуют обширные классы объектов, которые не обладают ни свойством типичных морфем, ни свойством типичных словоформ. В естественных языках «словесного» типа (о которых говорилось выше) таких объектов существенно меньше, и поэтому граница между слово­формой и морфемой выглядит в таких языках более осязаемой; однако в общем случае данная граница вряд ли может быть однозначным образом проведена. Диахронически этот факт объясняется тем, что многие сло­воформы естественного языка имеют тенденцию к постепенной утрате автономности (этот процесс обычно называется «грамматикализацией» и будет рассмотрен ниже в разделе 2.4); разумеется, утрата автономно­сти не может происходить внезапно, а «растягивается» на много этапов (и в истории конкретного языка обычно занимает длительное время — по крайней мере, несколько столетий). Исследователь может столкнуться с изучаемым феноменом в период его нахождения на одном из полюсов континуума (и в этом случае описательное решение принимается без ^;труда), но может столкнуться, например, и в тот «несчастливый» момент, когда объект уже утратил большинство характерных свойств словофор­мы, но еще не приобрел большинство характерных свойств морфемы; и в этом последнем случае всякое описательное решение будет выглядеть несколько насильственным.

2-2. Другие свойства словоформ

Некоторые свойства «типичных» и «нетипичных» словоформ можно рассмотреть с помощью русского примера (2):

(2) Ну не отказываться же нам!

Пример (2) представляет собой бесспорное высказывание, в соста­ве которого выделяются по крайней мере две бесспорные словоформы (т. е. минимальные автономные единицы): отказывать и нам. Каков статус того «остатка», который возникает после удаления из (2) этих бесспорных словоформ, т.е. единиц ну, не, же и -ся?

Прежде всего, отметим, что ни одна из этих единиц не является автономной в том смысле, в котором это было определено выше: ни одна из них не может в естественных коммуникативных ситуациях образовы­вать полное высказывание. Однако само по себе отсутствие автономности не уравнивает эти единицы друг с другом автоматически. Для морфологи­ческой теории оказывается существенным, что эти единицы отличаются друг от друга (иногда — весьма отчетливо, иногда нет) по целому ряду других свойств, причем свойств, связанных не с их значением или осо­бенностями формального устройства, а с тем, что можно было бы назвать особенностями их поведения в составе линейной текстовой цепочки или, иначе, их линейно-синтагматическими свойствами.

В общем случае верно, что чем большей линейно-синтагматической свободой внутри текстовой цепочки обладает морфологическая единица, тем ближе она по своим свойствам к автономной словоформе. Важ­нейшим из линейно-синтагматических свойств является отделимость (ср. [Кузнецов 1964; Яхонтов 1982: 18-20; Мельчук 1997: 161 и след.]). Те единицы, которые обладают этим свойством, вполне могут претендо­вать на то, чтобы также называться словоформами (по крайней мере, они гораздо ближе к словоформам, чем к морфемам; И. А. Мельчук предлагает для таких единиц термин «слабо автономные словоформы»).

Свойство отделимости формулируется следующим образом: единица А считается отделимой (от словоформы W), если существует такой кон­текст, в котором между А и W допустимо поместить по крайней мере одну бесспорную (т.е. автономную) словоформу⁸*.

Если вновь обратиться к примеру (2), то из неавтономных единиц, остающихся в (2) после выделения автономных, свойством отделимо­сти явным образом обладает ну (в этом читатель легко может убедиться самостоятельно). Напротив, русское -ся никакой отделимостью столь же очевидно не обладает: последовательности типа ^отказывать нам ся или *ся нам отказывать в современном русском языке невозможны (в отличие от всех западных и южных славянских языков, в которых единица, соответствующая русскому -ся, действительно является отде­лимой, хотя, конечно, и не автономной; аналогичным было положение и в древнерусском языке). Линейно-синтагматические свойства единиц же и не (не столь «прозрачные») будут рассмотрены несколько позже,

' Разумеется, семантические и синтаксические отношения между А и W должны при этом остаться неизменными (ср., в частности, нижеанализ русского не).

а пока мы хотели бы изложить некоторые дополнительные соображения, касающиеся отделимости.

Почему свойство отделимости должно, с нашей точки зрения, счи­таться менее значимым для определения статуса словоформы, чем свой­ство автономности? Те лингвисты, которые уравнивают эти два свойства в правах, исходят из того, что во многих языках мира существуют целые обширные синтаксические классы единиц, не способных к автоном­ному употреблению, но интуитивно воспринимаемых как «настоящие» словоформы. Таковы, например, личные глагольные формы в тех случа­ях, когда они не способны употребляться изолированно, а обязательно требуют одновременного употребления лично-числовых и/или видо-вре­менных показателей в составе того же предложения — как это, в част­ности, имеет место во французском языке, где появление глагольной формы типа patient (в отличие от ее русского морфологического экви­валента говорят) в качестве минимального высказывания практически исключено: для образования последнего к глагольной форме необходимо добавить эксплицитное обозначение подлежащего (например, elles par-lent 'они [женщины] говорят' или les gens parlent 'люди говорят' и т. п.). При этом личные глагольные формы во французском языке обладают безусловной отделимостью, так как между подлежащим и сказуемым могут быть помещены обширные классы автономных единиц — вплоть до целых вводных предложений. Близкие свойства имеются у глаголь­ных форм полинезийских языков (в которых такими обязательными спутниками глагола в предложении оказываются также видо-временные и модальные показатели). Точно так же, в русском языке все падеж­ные формы существительных обладают автономностью за исключением формы предложного падежа: минимальной автономной единицей явля­ется в руке, но не в и не руке сами по себе; между тем, отделимость у компонентов таких сочетаний очень высокая.

Конечно, единицы типа/wr/enr (или типадукепрЕДл) по своим свой­ствам очень близки к автономным словоформам, и на шкале линейно-синтагматической свободы занимают непосредственно следующее за ни­ми место. Тем не менее, существенно подчеркнуть, что эта близость все же не является полным тождеством свойств (не случайно, например, в романистике до сих пор продолжаются дискуссии о морфологическом статусе отделимых французских приглагольных местоимений, а наличие разногласий по поводу статуса некоторой языковой единицы — во многих случаях лучший показатель ее «непрототипического» характера). Кроме того, при использовании критерия отделимости крайне существенную роль играет и количественный фактор; иными словами, следует разли­чать единицы, отделимые от автономных словоформ большим (тем более неограниченным) количеством других автономных комплексов (как это и имеет место в случае французских личных глаголов), и единицы, отде-

лимые лишь ограниченным количеством автономных комплексов. Так, во французском языке предглагольный показатель отрицания (частица пе) может быть отделен от глагольной формы, которая в большинстве кон­текстов за ним непосредственно следует, лишь ограниченным числом наречий типаудатш 'никогда' (ср. pour nejamais laisser... 'чтобы никогда не оставлять...¹ и т.п.), и к тому же не во всех случаях. Тем самым, ли­нейно-синтагматическая свобода французского пе существенно ниже, чем у французских приглагольных местоимений (и тем более самих личных глагольных форм), но все же от связанных морфем на соответствую­щей шкале этот показатель еще достаточно далек (см. более подробное обсуждение в [Мельчук 1997: 164-165]).

Следующий класс случаев образуют такие единицы, которые хотя и являются отделимыми от автономных словоформ, однако их отдели­мость обеспечивается не другими автономными словоформами данного языка, а всего лишь их неполноценными аналогами, т. е. отделимыми, но неавтономными единицами. Так, русская единица друг друга (высту­пающая в качестве аналитического показателя глагольного реципрока, о котором см. Часть вторая, Гл. 3, 4.3), хотя и состоит орфографически из двух словоформ, в действительности не допускает никаких вставных элементов между ними, кроме предлогов {друг с другом, друг перед другом, друг навстречу другу или навстречу друг другу и т. п.). Предлоги авто­номными единицами в русском языке не являются, поэтому и степень линейно-синтагматической самостоятельности единицы друг в составе друг друга сравнительно невелика (хотя, конечно, больше, чем, ска­жем, у морфемы -ся). Сходные свойства обнаруживают также русские неопределенные местоимения с кое- (типа кое-кто) и отрицательные ме­стоимения с ни- (типа никто, никакой): между кое (resp., ни) и основой местоимения, также как и в случае с друг друга, могут быть вставлены только предлоги (ср. кое с кем, ни у кого), причем это единственно возможный порядок расположения предлога (ср. *с кое-кем, *у никого), но — в отличие от предыдущего случая! — предлоги отнюдь не любые (ср. навстречу кое-кому, но не 'кое навстречу кому). Все три едини­цы являются, таким образом, слабоотделимыми, но самостоятельность компонентов кое- и ни- несколько меньше, чем самостоятельность ком­понента друг (что в данном случае отражается и в факте его раздельного написания)⁹⁾,

' Впрочем, русская орфография в таких случаях не всегда последовательна: например, слитное написание пол (ср. полстакана в отличие от пол столовой ложки) противоречит до­статочно высокой линейно-синтагматической самостоятельности этой единицы. Ср. также [Зализняк 1967: 78, 97, 99), где обосновывается отнесение элемента пол 'половина' к именам с дефектной парадигмой в составе так называемого «несогласуемо-бесчислового» граммати­ческого разряда {наряду с такими словами, как, например, пять или сто). Интересно, что в тот же грамматический разряд попадают слова никто и друг друга, одинаково трактуемые А. А. Зализняком как «разорванные словоформы» |там же: 53).

Рассмотрим, наконец, в качестве несколько менее тривиального при­мера весьма любопытные сочетания современного русского разговорного языка, состоящие из отчества и личного имени в особой «редуцирован­ной» форме (типа Марь Иванна или Сан Семеныч¹⁰*). На первый взгляд кажется, что они эквивалентны обычным полным формам типа Мария Ивановна (которые, как нетрудно убедиться, состоят из двух автоном­ных словоформ). Однако это не так: первый компонент редуцированных сочетаний не способен к автономному употреблению (в качестве ответа на вопрос Кто пришел? невозможно сказать * Марь или «Сан — только Мария или Александр). Обладают ли эти единицы вообще какой-ли­бо линейно-синтагматической свободой? «Нормальная» отделимость им не свойственна: выражения типа

(3) ¹А Марь, поди, Иванна теперь уж дома

вряд ли могут быть сочтены допустимыми. Однако единицы типа -то или же (сами неавтономные и практически не отделимые) все же, по-видимо­му, могут быть вставлены между «редуцированным» именем и отчеством:

(4) А Марь-то Иванна теперь уж, поди, дома выглядит по крайней мере намного более приемлемым, чем (3).

У образований данного типа есть еще одно интересное морфологическое свойство, сближающее их с сочетаниями типа плащ-палатка (последние в совре­менном русском языке получают все большее распространение и обычно тракту­ются в грамматиках как сложные слова) и состоящее в том, что при склонении падежные окончания принимает только второй компонент: Марь Иввнны, Марь Иванноп и т. п. Это свойство (наличие «общих» словоизменительных морфем), называемое, вслед за А. И.Смирницким [1952; 1956: 33-35], цельнооформленно-стью (у И. А. Мельчука ему соответствует термин «морфологическая связность»), часто используется для доказательства неавтономности соответствующих единиц (ср., например, [Молошная 1973], где анализируется материал не только рус­ского, но и других славянских языков). Действительно, типичные словоформы во флективных языках обычно обладают морфологической связностью, а со­четания словоформ — нет; характерна, например, пара иван-чай [словоформа] «- Иван-царевич [словосочетание, обе части которого склоняются], приведенная в работе [Касевич J988: 163-165]. Однако в общем случае это свойство не явля­ется ни необходимым, ни достаточным для решения проблемы «словоформа или сочетание словоформ»: с одной стороны, бесспорные словоформы могут характеризоваться так называемой групповой флексией (см. ниже, раздел 2.4); с другой стороны, в принципе могут существовать и морфологически не связные («раздельнооформленные») словоформы: ср. русские числительные типа шесть­десят с их парадоксальным «двойным склонением» (единица -десят- не является ни отделимой, ни, тем более, автономной) или французские существительные типа monsieur /nwsje/, мн. число messieurs /mesjo*/ с «двойной плюрализацией»

' Вот список наиболее частотных вариантов: Марь; Михая, Пая, Пет, Сан; на это явление обращалось внимание в исследованиях по русской разговорной речи (но, главным образом, с фонетической точки зрения, ср. [Земская (ред.) 1973: 116-119]).

[Гак 1990; Мельчук 1997: 186-187]. Как единые словоформы следует, по всей ви­димости, трактовать и такие раздельнооформленные комплексы в русском языке, как штучки-дрючки, шуры-муры, фигли-мигли или темным-темно, пьяным-пьяны (равно как и многие другие случаи словесной редупликации в языках мира).

Таким образом, мы убеждаемся, что применение критерия отдели­мости далеко не во всех случаях приводит к ясным и однозначным результатам; скорее, «испытывая» языковые единицы на отделимость, мы лишь получаем возможность упорядочить их друг относительно друга на шкале линейно-синтагматической свободы.

Отделимость, однако, не является единственным линейно-синтаг­матическим свойством, влияющим на степень автономности языковой единицы. Обратимся еще раз к нашему примеру (2). В числе единиц, обладающих промежуточным статусом, находятся же и не (традиционно трактуемые как «частицы»). Каково их положение на шкале линейно-синтагматической свободы?

Результат, получаемый для обеих «частиц» по уже известным нам те­стам, оказывается отрицательным: никакие другие единицы, даже с самой слабой автономностью, вставить между же (или не) и связанной с ними словоформой не удается. Однако и в этом случае линейно-синтагмати­ческие свойства двух названных «частиц» оказываются не вполне тожде­ственными. По сравнению с не, же обнаруживает, так сказать, на одну степень свободы больше. Действительно, хотя эта частица и не отделима от предшествующей словоформы, она может присоединяться прозаичным словоформам в предложении (разумеется, сохраняя при этом семанти­ческую связь всегда с одной и той же — как правило, предикатной — словоформой). Ср. (5а-с):

(5) а) <Да, но>мы же не отказались и от этого предложения!

b) <Да, но> не отказались же мы и от этого предложения!

c) <Да, но> и от этого же предложения мы не отказались!

Такое свойство называется переставимостью, или переместимостью (ср. [Яхонтов 1982: 22 и Мельчук 1997: 166-171])^м). Переместимые (но не отделимые) единицы находятся еще ближе к морфемам; одна­ко между ними и полностью несамостоятельными морфемами возможен еще по крайней мере один промежуточный класс. Именно этот класс представляет русская частица не, которая не является ни отделимой, ни переместимой: не всегда связана именно с той словоформой, к ко­торой примыкает непосредственно. Так, не очень большой является от-

«' И. А. Мельчук предлагает терминологически разграничить два разных линейно-син­тагматических свойства в составе переместимости: перестаеимость единицы (т. е. ее спо­собность занимать как левую, так и правую позицию при той же самой словоформе) и переносимость единицы (т. е. ее способность линейно примыкать то к одной, то к другой словоформе в тексте). Переставимость в смысле И. А. Мельчука имеет меньшее значение для определения «словесного» статуса языковой единицы и используется существенно реже.

рицанием не свойства ('большой'), а высокой степени его проявления ('очень'); не сразу пришел является отрицанием не факта прихода, а то­го, что приход имел место сразу (ср. очень небольшой, сразу не пришел) и т.д., и т. п. Все это, вообще говоря, заставляет считать не (префиксаль­ной) морфемой, а не отдельной словоформой¹²⁾. Однако у не все-таки есть одно свойство, которое отличает ее от других (типичных) морфем русского языка: не обладая ни в какой степени линейно-синтагмати­ческой самостоятельностью, не обладает более высокой дистрибутивной самостоятельностью, т. е. она может присоединяться практически к лю­бым словоформам (субстантивным, глагольным, адвербиальным и даже предложным). Для сравнения заметим, что и самые продуктивные мор­фемы русского языка даже внутри одного дистрибутивного класса могут присоединяться не абсолютно ко всем основам. В связи с этим можно говорить о «транскатегориальном» характере не. Сама по себе транскате-гориальность, по-видимому, не является универсальным отличительным свойством словоформ (это зависит от морфологического типа языка, ср. ниже, 2.4); но верно и то, что для русского языка транскатего­риальные морфемы не характерны, и если мы согласимся считать не префиксом (а, например, вопросительное ли суффиксом), то это будут префиксы и суффиксы с особыми свойствами. Многие исследователи бе­зоговорочно причисляют транскатегориальность к свойствам словоформ, а не морфем (в том числе и И. А. Мельчук, постулирующий особый критерий «дистрибутивной вариативности»), но в любом случае следует согласиться с тем, что это критерий наиболее слабый по сравнению с другими линейно-синтагматическими критериями.

Есть, наконец, еще целый ряд свойств, которые часто встречаются у словоформ (или у морфем), но которые в общем случае не могут служить критериями для отличения первых от вторых, поскольку число опровер­гающих примеров слишком велико. Мы кратко рассмотрим два таких свойства, наиболее часто упоминаемых в лингвистических работах; мы будем называть их «принцип возрастающей грамматичности» и «принцип идиоматичности». Оба они так или иначе касаются значения морфем (или морфемных комплексов), что, как было отмечено в самом начале этого параграфа, не должно приниматься во внимание при обсуждении линейно-синтагматического поведения языковых единиц.

(О Первое из этих свойств касается взаимного расположения разных морфем в словоформе и опирается на противопоставление словообра­зовательных и словоизменительных показателей, которое будет введено позднее (см. Часть вторая, Гл. 1), а также на понятия корня и аффикса (о которых см. Га. 3); пока же для обсуждения интересующей нас пробле­матики нам будет достаточно самого общего интуитивного представления

'Ср.:««е, <...> по-видимому, следует рассматривать как часть того слова, перед которым она стоит» (Яхонтов 1982: 22].

о том, что это такое. Многими лингвистами отмечалось, что в словофор­ме словообразовательные аффиксы располагаются ближе к корню, чем словоизменительные (ср., например, [Блумфилд 1968: 240-243); это же утверждение положено в основу известной 28-ой универсалии Дж. Грин­берга, см. [Гринберг 1966]; ср. также [Bybee 1985]). Следствием этого принципа могла бы быть возможность провести границу между двумя словоформами после последней словоизменительной морфемы, которая в этом случае выступала бы в качестве своего рода пограничного сигнала (подобного тем, которые в некоторых языках фонологически маркируют конец словоформы); ср. в связи с этим «критерий граничных морф», об­суждаемый в [Яхонтов 1982]. К сожалению, указанный принцип слишком часто нарушается в естественных языках (хотя, конечно, соблюдается все же во много раз чаше), и в общем случае им руководствоваться нельзя. К наиболее известным опровергающим примерам относятся показатели типа русского -ся (будучи словообразовательным суффиксом, он поме­щается после лично-числовых окончаний глагола и даже после падежно-числовых окончаний причастий), а также русские суффиксы неопреде­ленных местоимений типа -то или -либо, которые помещаются после окончаний рода, числа и падежа¹³'. (С другой стороны, следует помнить, что критерий граничных морф не действует и для раздельнооформленных словоформ типа шестьюдесятью.)

(и) Свойство идиоматичности характеризует отношение значения словоформы к значению составляющих ее морфем: как известно, далеко не во всех случаях значение целого равно простой сумме значений частей. На основании этого противопоставляются «аддитивные» и «идиоматич­ные» комплексы; значение последних непосредственно не выводимо из значений их компонентов. Принято считать, что словоизменительные показатели практически всегда аддитивны, тогда как словообразова­тельные — в очень многих случаях идиоматичны (ср. семантику таких типичных русских производных, как ночник rj 'небольшая лампа, исполь­зуемая во время ночного сна' и дневник и 'тетрадь для записи ежеднев­ной деятельности'); соответственно, «средняя» словоформа (содержащая как словоизменительные, так и словообразовательные аффиксы) имеет тенденцию образовывать идиоматичный комплекс, тогда как от сочета­ния словоформ ожидается отсутствие идиоматичности, т. е. аддитивность (И. А. Мельчук говорит в связи с этим о большей «семантической связ­ности» словоформы¹⁴¹). Но даже из сказанного только что следует, что идиоматичность, во-первых, очень слабо связана со словоизменением

¹³) Аналогично ведут себя и латинские местоименные словообразовательные суффиксы типа -quam (в quisquam 'кто-то') или -dem (в idem 'тот же самый'). Разнообразные примеры нарушения принципа возрастающей грамматичное™ приводятся в [Мельчук 1997: 280-281].

¹⁴' «При прочих равных условиях мы склонны к трактовке семантически идиоматичных сложных знаков скорее как словоформ» (Мельчук 1997: 199].

(а для многих языков это более важный источник неавтономных единиц, чем словообразование), а, во-вторых, существование идиоматичных соче­таний словоформ (типа водить за нос или не все дома) при решении этой проблемы никак не может игнорироваться. Таким образом, на принцип идиоматичности также нельзя непосредственно опираться при выделении словоформ данного языка.

Итак, мы приходим к выводу, что понятию словоформы может быть лучше дать количественное определение, апеллирующее не просто к линейно-синтагматической самостоятельности, но к самостоятельности в достаточно высокой степени (о факторах, обуславливающих эту само­стоятельность, подробно говорилось выше). В общем случае, словоформу можно определить (слегка модифицируя формулировку, данную в самом начале настоящего параграфа) как минимальный достаточно автономный комплекс, состоящий из достаточно жестко связанных между собой мор­фем. Чем выше разрыв по степени линейно-синтагматической свободы между сочетаниями словоформ, с одной стороны, и сочетаниями морфем внутри словоформы, с другой стороны, тем более четко очерченным оказывается класс словоформ в данном языке; именно такие объекты и подпадают в первую очередь под наивное понятие «слова».

2.3. Клитики

Из сказанного выше следует прежде всего то, что противопоставле­ние «словоформа» ~ «морфема» для универсальной морфологической типологии является слишком приблизительным: необходим еще по край­ней мере один промежуточный класс единиц, которые можно было бы рассматривать как переходные феномены, располагающиеся на шкале ли­нейно-синтагматической свободы примерно посередине между двумя ее крайними точками. Единицами такого рода являются, например, русские ну или же, свойства которых мы рассматривали: они менее автоном­ны, чем словоформы, но существенно более автономны, чем морфемы. Общепринятым для этого класса «неполноценных» слов в морфоло­гии является термин клитики (< греч. klmo 'прислоняться, опираться'), причем основным (и, вообще говоря, единственным) признаком, по ко­торому клитики противопоставляются словоформам, оказывается фоно­логический (точнее, просодический): клитика определяется как акцентно несамостоятельная единица, не совпадающая ни с морфемой, ни со сло­воформой. Иными словами, клитика всегда образует некоторое просо­дическое единство (в простейшем случае — комплекс, объединенный общим ударением¹⁵⁾) с другой (просодически полноценной) словофор­мой языка (последняя называется опорной, или носителем клитики —

'Такой комплекс часто называется фонетическим словом; ср. также удачный термин корнеклитическая словоформа, предложенный А. Н. Барулиным и охватывающий несколько более широкий класс явлений (см. [Кононов/Барулин I987J и цитируемую там литературу).

англ. host). Клитика, располагающаяся слева от своего носителя, назы­вается проклитикой; клитика, примыкающая к своему носителю справа, называется энклитикой (так, русские непроизводные предлоги являются проклитиками, а частицы же и бы — энклитиками).

Из сказанного, вообще говоря, не следует, что клитики всегда безударны: существенно, чтобы клитический комплекс имел только одно ударение. Известны случаи, когда это ударение может падать то на опорное слово, то на клитику (в случае потери ударения опорное слово называется энклинаменам), в зависимости от акцентных правил данного языка. Такая ситуация была характерна, в частности, для праславянского языка (см. [Зализняк 1985]), и современный русский язык сохранил некоторые (уже нерегулярные) явления переноса ударения с опорного слова на клитику, ср. клитические комплексы типа t&jiecy, 3d руку, пбполю и т. п. (но по яесбм, на рук&с, через поле и т. п.).

По тривиальным причинам клитика не может быть автономной сло­воформой; однако во всех остальных отношениях линейно-синтагма­тическая свобода клитик может быть очень высокой. Клитики обычно обладают хорошей отделимостью (ср. через поле •— через самое большое по­ле — через давным-давно заброшенное и никому уже не нужное поле и т. п.)' и/или переместимостью (ср. примеры 5а-с^|6)). Границу между слабо­отделимыми клитиками (типа показателей отрицания во французском или русском языке) и связанными морфемами нередко трудно провести, и это естественно: клитики — основной и практически единственный) источник образования аффиксов в естественных языках, а процесс мор­фологического «связывания» может иметь лишь градуальный характер.

Так, в современном русском языке единицы же, ли, -либо и -ся располагаются в непосредственной близости друг от друга внутри уже хорошо нам известного линейно-синтагматического континуума. Если же является достаточно надежно отождествимой клитикой (в силу ее переместимости), то ли (как и,ранее рассмотренное нами не) ни пере­местимостью, ни тем более отделимостью не обладает (как и не, эта «частица» обладает ярко выраженной транскатегориальностью, что — в рамках описания русского языка — может позволить условно считать ее клитикой). Что касается -либо и -ся, то они не обладают даже транскатего­риальностью (первая является местоименным модификатором, вторая — глагольным) и тем самым должны считаться словообразовательными аф­фиксами (хотя, как было отмечено выше, и несколько нетипичными

' Следует обратить внимание, что в этих примерах энклитика же занимает постоянную позицию после первого ударного элемента в предложении. Это очень типичное поведение для клитик во многих языках, и в частности, в древних индоевропейских. Правило, описывающее такое поведение клитик, называется законом Ваккернагеля (в честь впервые сформулировавшего его швейцарского индоевропеиста второй половины ХГХ - начала XX в. Якоба Ваккернагеля). В современном русском языке, в отличие от древнерусского, на линейное расположение клитики же могут влиять и другие (например, семантические) факторы; подробнее см. [Бонно/Кодзасов 1998: 402-403, 409-410 и 425-426].

в силу своего линейного расположения в абсолютном конце словофор­мы, после словоизменительных показателей; ср. традиционный термин «постфикс» для таких единиц). Но различие есть и между ними: -ся, по сравнению с -либо, связано с основой слова более тесно, поскольку его присоединение к основе сопровождается нетривиальными чередования­ми на морфемных границах (ср.: беру-сь /b'iru.s'/ ~ берёшь-ся /b'ir'oS.s'a/

~ берёт-ся /b'ir'oc.ca/¹⁷').

В естественных языках клитиками, как правило, являются опре­деленные семантико-грамматические классы слов; важнейшие из них следующие:

· личные, притяжательные, указательные и другие местоимения (в том числе близкие к ним показатели детерминации, т. е. «артикли»);

· предлоги/послелоги при именах и пространственные модификаторы при глаголах (типа немецких «отделяемых приставок» или берберских «направительных частиц»);

· союзы разных типов (ср. русск. как, и, но; латинск. -дие 'и', -те 'или' [энклитики, иногда парные]; санскритск. -са ... -са 'и* [энкли­тика, как правило парная]);

· модально-дискурсивные «частицы» (т.е. различные средства выра­жения вопроса, отрицания, оценки говорящим сообщаемого факта с точки зрения его вероятности, коммуникативной значимости, из­вестности и т.п.), ср. русск. не, ли, ведь, же, хоть, -то, лишь, мал и т. п. и многие аналогичные показатели в других языках;

· вспомогательные глаголы и другие (не обязательно глагольные) ком­поненты аналитических конструкций, являющиеся носителями грам­матического значения (типа русск. бы); особенно много таких пока­зателей в.прлинезийских, иранских и крупных западно-африканских языках типа хауса, сон гай или волоф)¹⁸⁾.

Клитиками — в силу необходимости — являются и все словоформы, означающие .которых не содержат ни одной гласной.

Для клотик большинства языков характерны особые правила, касаю­щиеся их линейного расположения относительно опорного слова и друг относительно ДОХ¹³ (последнее — в случае наличия нескольких клитик в одном фонетическом слове, ср. франц. пе vous en souvenez pas! 'не вспоминайте обэтом!' vs. souvenez-vous en/ 'вспомните об этом!', где vous 'вы' [в объектной функции], еп 'об этом' и пе ... pas 'не' — клитики при словофофЙЗмс глагола *se souvenir 'помнить, вспоминать'). Другая

^17> В более разговор»⁰*¹варианте произношенияпоследней словоформы (/ЬЧг'оса/) мор­фемную границу ЧООбшеневозможно провести (она проходит«поверх» аффрикаты/с/). Здесь мы сталкиваемся С явлением фузии, речь о которойпойдет в Гл. 2, 1.3.