Интересным опытом типологии таких значений является работа (Talmy 1985].

10*

 

§1. Аспект

1.1. Общее представление о глагольном аспекте

При всем разнообразии аспектуальных категорий, у них есть одно общее свойство — собственно, то, что и позволяет рассматривать их как элементы единого класса. Это свойство сводится к тому, что аспек-туальные категории определяют ситуацию с точки зрения характера ее протекания во времени (длительности, повторяемости, наличия резуль­тата и т. п.). В отличие от категорий времени и таксиса, аспект никак не связан с внешней по отношению к данной ситуации «точкой отсчета» (будь то момент речи или какая-то произвольная ситуация); он харак­теризует ситуацию «изнутри» (и в ее динамике), и потому уже в ранних работах по аспектологии вид метафорически определялся как «внутрен­нее время» глагола (сама эта формулировка принадлежит французскому лингвисту Гюставу Гийому). Аспектуальные категории дают возможность представить одну и ту же ситуацию по-разному, выделить те или иные ее стадии, важные для говорящего; сама возможность такого выбора образует не всегда заметный модальный потенциал аспектуальных кате­горий, обладающих латентной субъективностью (на что, между прочим, указывает и сама форма этого термина — аспект, то есть, собственно, «взгляд», «точка зрения», «способ видеть»).

Замечание. О терминах «аспект» и *вид». До начала XIX в. в европейской грамматической традиции термин «аспект» отсутствовал: соответствующие кате­гории глагола назывались «временами» (точнее, как «временные» описывались любые глагольные формы, выражающие аспектуальные или временные значе­ния, в том числе и те, которые выражали аспект и время кумулятивно — такой системе следует, например, и русская грамматика М.В.Ломоносова). Русский термин «вид» восходит к греческому eider, этот последний обозначал у античных авторов словообразовательную производность лексем (и различные словообра­зовательные значения). В современном значении термин «вид», как считается, начинает употребляться у славянских грамматиков уже с XVII в., и к XIX в. такое понимание вида все больше утверждается в русской грамматической традиции (некоторые филологи XIX в. — как, например, К. С. Аксаков — вообще не считали нужным выделять у русского глагола категорию времени). О различии категорий времени и вида в древнегреческом языке писал в середине XIX в. и немецкий индоевропеист Георг Курциус.

В западноевропейской лингвистике термин aspect впервые появляется в 30-е гг. ХГХ в. во французском переводе «Пространной русской грамматики» Н. И. Гре­ча [СПб., 1827] и затем из французского языка заимствуется в английский — первоначально именно как простой эквивалент русского слова «вид». Несколько позже в немецкой лингвистической литературе для обозначения того же самого понятия (т. е. видовой оппозиции «славянского» типа) начинает использоваться предложенный К. Бругманом термин Aktionsart. Эта межъязыковая эквивалент­ность удерживается до 1908 г., когда шведский славист Сигурд Агрелль предложил использовать термин Aktionsart для обозначения того комплекса из нескольких

десятков словообразовательных значений, которые в славянских языках переда­ются глагольными префиксами (начинательность, повторяемость, интенсивность и т.д., и т.п.), а термин aspect (нем. Aspekt) закрепить за парой «совершенный вид ~ несовершенный вид». Так на основе изначально синонимичных обозна­чений-переводов возникло новое терминологическое противопоставление: нем. Aspekt ~ Aktionsart, англ, aspect -* Aktionsart, русск. вид <- совершаемость (встреча­ются также варианты способ действия и видовая направленность). Такое словоупо­требление оказалось на удивление долговечным²* и особенно прочно утвердилось в славистике (ср., в частности, [Исаченко I960]), где распространено и до сих пор. На этом, однако, перипетии аспектологической терминологии отнюдь не за­кончились. С появлением работ Ю. С. Маслова и 3. Вендлера о семантической классификации предикатов возникла необходимость как-то обозначить резуль­тат этой классификации (т.е. ввести родовой термин для понятий «состояние», «процесс», «событие» и др.). Проницательный читатель, вероятно, уже догадался, что в качестве таких терминов поочередно предлагались и aspect, и Aktionsart, в результате чего смешение понятий достигло критической точки, и целый ряд ведущих аспектологов в 70-е гг. выдвинул свои (к сожалению, не во всем совпа­дающие) предложения по ликвидации аспектологической «вавилонской башни». Все же можно считать, что в настоящее время термин aspect принято в основном связывать с группой «количественно-линейных» грамматических значений глаго­ла (морфологически выражаемых как в славянских, так и во многих других языках мира), понятия «состояние», «процесс» и т. п. соотносят с недавно предложенным родовым термином actionality (в русской традиции ему в основном соответствует эквивалент семантический — или аспектуапьный — тип предиката), а термин Aktionsart в грамматической типологии не используется, так как точный смысл ему в этой сфере придан быть не может. В русской типологической литературе закрепляется тенденция использовать термин вид применительно к славянской оппозиции совершенный ~ несовершенный вид, а термин аспект — для описания любых грамматических противопоставлений, принадлежащих данной семантиче­ской зоне (так что славянский вид оказывается, вообще говоря, частным случаем универсального аспекта). На такой узус ориентирован и перевод «Курса общей морфологии» И. А. Мельчука (ср. [Мельчук 1998: 921); в данной книге мы также будем ему следовать.

Аспект принадлежит к числу тех грамматических категорий, которые наиболее тесным образом связаны с семантикой исходной (глагольной) лексемы. Действительно, не всякая ситуация может быть, так сказать, повернута под произвольным углом зрения: это зависит от ее внутреннего устройства. Если ситуация по самой своей природе не обладает длитель­ностью, ее нельзя представить как длящуюся; если ситуация по самой своей природе не имеет результата, то в ней невозможно выделить ре-

²*Хота его и нельзя признать удачным: значения, называемые «совершаемостями», не объединяет ничего, кроне префиксального способа их выражения, а термин вид все-таки апеллирует к семантике соответствующих граммем. Но если в славистике традиционное использование такой терминологии еще в какой то мере возможно, то попытки перено­са терминов Aktionsart/совершаемостъ в типологию успешными, по понятным причинам, не были (в таких случаях термин совершаемость фактически оказывается просто синонимом термина аспект в широком смысле).

зультативную фазу, и т. п. Тем самым, аспектуальные противопоставления естественным образом участвуют в классификации глагольной лексики — просто в силу того, что к одним лексическим классам могут быть при­менены одни противопоставления, а к другим — другие. При описании семантических грамматических категорий мы уже не раз сталкивались с конфликтом между «индивидуализмом» лексики и «всеобщностью» грамматики — неизбежное следствие обязательного характера граммати­ческих противопоставлений, но, может быть, именно аспект (в силу его наибольшей близости к словообразовательным значениям) доводит этот конфликт до наибольшей остроты. В грамматических системах естествен­ных языков сравнительно редко встречаются чисто словоизменительные (и при этом парадигматически полные) аспектуальные противопоставле­ния; аспект имеет тенденцию превращаться в словоклассифицирующую грамматическую категорию (как это, скорее всего, имеет место в славян­ских языках) или оставаться в границах более или менее продуктивного словообразования (фактически, именно аспектуальные значения и обра­зуют основную массу упоминавшихся выше «совершаемостей»). Если все же аспект выражается словоизменительной граммемой, то, как пра­вило, в таких глагольных системах возникают дефектные парадигмы (ср. английский прогрессив, невозможный у стативных глаголов) и/или обширные зоны нейтрализации (ср. характерное отсутствие видовых про­тивопоставлений не в прошедшем времени в романских языках).

Все эти положения можно считать в современной аспектологии обще­признанными; более спорным является вопрос о классификации аспек-туальных граммем.

1.2. Количественная аспектуальность

Следуя, в частности, за С.Диком [Dik 1989] и И. А. Мельчуком [1998], мы выделяем внутри аспектуальной зоны прежде всего количественные и линейные группы значений^J), Это деление представляется самым важ­ным, хотя отнюдь не все естественные языки формально противопоста­вляют даже эти два крупных аспектуальных типа (в частности, совмеще­ние в одном показателе «количественной» многократности и «линейной» длительности — типологически весьма распространенный прием, свой­ственный, например, всем славянским, и, в несколько меньшей степени, романским языкам).

Количественный аспект («глагольная множественность») в целом является наименее грамматикализованным; его связи со словообразова­нием оказываются особенно тесными (а словообразовательная реализация

³) Значения второй группы С. Дик называет «фазовыми» (этот термин используется ниже в другом смысле, см. 1.4), а И. А. Мельчук — «аспектами II1-V»; состав и классификация этих значений у обоих авторов не совпадают с предлагаемым нами вариантом (отметим также, что в [Мельчук 1998] «дистрибутивом» называется выражение множественности аргументов глагола).

этих значений — наиболее частой). Значения количественного аспекта ха­рактеризуют ситуацию с точки зрения ее повторяемости. Исчисление воз­можных типов множественности ситуаций (на большом типологическом материале) было недавно предложено в книге [Храковский (ред.) 1989], и мы не будем его здесь подробно воспроизводить. Отметим лишь основ­ные семантические противопоставления внутри этой зоны:

· итератив с многочисленными разновидностями (ситуация полно­стью повторяется через определенные промежутки времени, с той или иной периодичностью: один раз, часто, редко, регулярно и т. п.), в том числе хабитуалис (регулярно повторяющиеся ситуации, «при­вычные» действия, становящиеся характеристиками свойств субъекта, ср. контексты типа он курит, он собирает марки, он пишет стихи)⁴⁾;

· мультипликатив, обозначающий единый множественный акт, состоя­щий из отдельных повторяющихся мгновенных квантов (ср. ситуации типа кашлять, мигать, стучать); единичный квант мультипликатив­ной ситуации выражается семельфактивом (ср. кашлянуть, мигнуть, стукнуть); мультипликатив и семельфакгив параллельны собира­тельному и сингулятивному значению у имен (и в ряде языков даже выражаются теми же морфологическими средствами);

· разного рода дистрибутивы, обозначающие такой тип (неполного) повторения ситуации, при котором происходит последовательный «перебор» единичных представителей определенного актанта: ср. кон­тексты типа Все поразъехались кто куда; Листья пооборвало ветром; Он перепробовал все кушанья (перечитал все, что нашлось в библиоте­ке) и т. п.

Эти противопоставления являются независимыми друг от друга и, в частности, могут сочетаться в пределах одной глагольной словоформы (например, весьма распространен итеративный или хабитуальный муль­типликатив, ср.: Прошлой зимой дети все время кашляли [и болели] и т. п.).

Конечно, в конкретных языках каждая из указанных зон может разрабатываться с гораздо большей степенью детальности; встречаются и очень своеобразные комбинации количественного аспекта с другими типами значений. Так, например, в селькупском языке, известном (как и другие самодийские языки) своим исключительно богатым глаголь­ным словообразованием, выделяются по крайней мере три производ­ные глагольные формы только с хабитуальным значением: 1) узитатив

⁴' Хабитуалис занимает среди итеративных значений особое положение, отличаясь от них во многих существенных деталях; его основной содержательной особенностью является то, что появление у динамической ситуации хабитуального осмысления автоматически превращает ее в нединамическую (т.е. в описание «свойства*, а не «процесса*). Типологи­чески, хабитуалис также часто реализуется как самостоятельная граммема, не совмещенная ни с итеративом, ни с другими аспектами.

с суффиксом -(k)ky- 'иметь обыкновение [постоянно] V; 2) квалитатив с суффиксом -ty- 'характеризоваться тем, что [постоянно] V’ (например, kuky- 'качаться¹ ~ kuk-ty- 'быть шатким'); и 3) капацитив с суффик­сом ~(у)г- 'уметь V; заниматься V постоянно* (символ V используется как сокращенное обозначение исходного глагола). Все эти производные относятся к хабитуальному типу, поскольку обозначают некоторую регу­лярно воспроизводимую ситуацию, но сверх того каждой из них присуши дополнительные семантические особенности (причем не обязательно свя­занные с аспектуальными значениями). Заметим для полноты картины, что в селькупском языке кроме того имеются отдельные суффиксальные показатели для субъектного и объектного дистрибутива, мультипликатива, семельфактива и еще нескольких разновидностей собственно итератива (подробнее см. [Кузнецова и др. 1980: 219, 232-233 et passim]).

Другим характерным случаем совмещения аспектуального и неаспек-туального значения является распространенная комбинация раритива (одна из разновидностей итератива, обозначающая воспроизведение си­туации с периодичностью ниже нормальной: 'изредка', 'время от вре­мени¹) и аттенуатива (то есть показателя, обозначающего пониженную интенсивность действия — тип значений, который к аспектуальной обла­сти не относится). Такие специальные показатели со значением типа 'редко и мало/слабо' (или 'редко и плохо', с добавлением пейоративного компонента) распространены необычайно широко и засвидетельствова­ны, в частности, в славянских (ср. такие русские производные глаголы, как позвякивать, почитывать, поругивать, побаливать и т. п.), в роман­ских (ср. французские производные типа ecrivailler 'писать редко и/или плохо' — практически единственный массовый, хотя и непродуктивный, образец суффиксального глагольного словообразования, сохранившийся в современном языке), в уральских и во многих других языках мира. Сходным образом, очень частотно совмещение итератива и интенсива (т. е. значений типа 'часто' и типа 'сильно'/'много') — оно наблюдается в семитских, австронезийских, уральских и многих других языках.

1.3. Линейная аспектуалытость

Линейный аспект, связанный с выделением различных качественно неоднородных фрагментов внутри ситуации, организован более сложно. Каждая граммема линейного аспекта указывает на то, что в некоторый фиксированный момент или период времени t (в дальнейшем мы будем говорить об этом периоде как о «времени наблюдения») реализован один из многих возможных для данной ситуации фрагментов (в частности, может быть реализована и вся ситуация в целом).

Понятие «времени наблюдения» (ср. также понятие «topic time» в [Klein 1994]) очень важно для описания аспектуальной семантики линейного типа. Действи­тельно, что означает, например, утверждение типа Лодка плыла к берегу? Это

означает, что в тот момент, когда говорящий впервые обратил внимание на лод­ку, она уже начала движение в направлении берега, и весь последующий период «времени наблюдения» — пока говорящий не перестал ею интересоваться — это движение продолжалось. Если бы в начале времени наблюдения движения лодки к берегу не было, а в середине времени наблюдения это движение началось, то такая ситуация была бы обозначена говорящим как Лодка поплыла к берегу. Наконец, если бы на время наблюдения пришелся момент достижения лодкой берега, то говорящий обозначил бы эту ситуацию как Лодка приплыла к берегу. Здесь существенно, что лодка, которая плыла к берегу, в некоторый момент, безусловно, начала движение и в некоторый другой момент, скорее всего, его закончит — но говорящий, выбирая форму плыла, сообщает о том, что эти два эпизода не попали в его момент наблюдения (а не о том, что они вообще не имели или не могут иметь места). Это и означает, что аспект (во всяком случае, линей­ный аспект), как мы уже отмечали, описывает не столько физическую реальность, сколько способ ее восприятия говорящим.

Само время наблюдения может быть эксплицитно задано контекстом (ср. Ког­да капитан поднялся на мостик, лодка уже тыла к берегу или В подзорную трубу капитан видел, как лодка плыла к берегу и т. д., и т. п.), но может и никак не экс­плицироваться, поскольку сама аспектуальная форма уже содержит необходимую информацию.

Для описания линейного аспекта необходимо располагать сведени­ями о том, как в естественных языках может представляться структура ситуации.

Наиболее существенны следующие пять фрагментов ситуации (ср. [Dik 1989; Smith 1991; Klein 1994] и др.): начало (момент пере­хода от состояния 'ситуация не имеет места' к состоянию 'ситуация имеет место'), конец (момент обратного перехода), середина (промежуток между началом и концом), подготовительная стадия, (состояние, такое что имеются признаки начала ситуации), результирующая стадия (состо­яние, наступающее после конца ситуации); в последних двух случаях состояние, как правило, приписывается субъекту или объекту ситуации. Последние две стадии называются внешними, остальные — внутренними.

Очевидно, что не каждая ситуация может иметь все пять стадий: подготовительная и результирующая стадии могут отсутствовать у любой ситуации; далее, ситуации, называемые мгновенными, не могут иметь срединной стадии (т.е. не могут иметь длительности): как уже отмечалось в Га. 4, 3.3, с точки зрения языка у этих ситуаций момент начала и момент конца совпадают. Предельные процессы, в отличие от непредельных, имеют точно определенную конечную стадию и наступающее вслед за ней результирующее состояние: если некто закрывает дверь [предельный процесс], мы знаем, что в нормальном случае он закроет дверь [наступит момент достижения предела! ^и после этого дверь будет закрыта [начнется результирующее состояние — в данном случае, приписанное объекту].

Показатели линейной аспектуальности указывают на то, что в пе­риод наблюдения имеет место одна из перечисленных выше стадий.

Существуют два основных показателя внешних стадий — проспектив (маркирующий подготовительную стадию) и результатив (маркирую­щий результирующую стадию) — и два основных показателя внутренних стадий — дуратив (маркирующий срединную стадию) и пунктив (мар­кирующий любую из двух мгновенных стадий, т. е. начало или конец ситуации, а также ситуацию в целом, если она представляет собой мгно­венное событие, не имеющее длительности). Здесь, однако, начинаются сложности, связанные со взаимодействием грамматической семантики аспектуальных показателей и лексической семантики глагола.

Поскольку наибольшие сложности связаны с употреблением пунктив-ных показателей, мы разберем их наиболее подробно в следующем разде­ле, а сейчас кратко охарактеризуем остальные аспектуальные показатели.

Показатели проспектива (с общим значением « ‘X таков, что позже произойдет Р') встречаются несколько реже остальных показателей ли­нейного аспекта и оказываются менее грамматикализованными. Обычно они выражаются глаголами движения типа идти (ср. англ, be going to, франц. otter** и т.п.); их грамматикализация часто приводит к развитию у них более общего значения будущего времени (подробнее см. [Fleisch-man 1982]; это еще один пример эволюции аспектуальных показателей во временные). Во многих описательных грамматиках проспективность и будущее время смешиваются (часто проспективные формы служат стандартным переводом форм будущего времени европейских языков): важным отличительным признаком проспективного значения является его способность свободно сочетаться со значением прошедшего времени.

Показатели результатива (с общим значением яз ‘X таков, что раньше имело место Р') прежде всего описывают естественный результат пре­дельного процесса (ср. объектный результатив в машина сломана, дверь открыта, субъектный результатив в русск. диал. он уехавши, разг. он выпивши — единственное бесспорное заимствование диалектной фор­мы субъектного результатива в обще разговорны и язык). Эти показатели существуют во многих языках мира и были подробно описаны в исследо­вании [Недялков (ред.) 1983] (сам термин «результатив» был независимо предложен в работах [Недялков и др. 1974 и Coseriu 1976]). Диахро­нически, показатели результатива имеют тенденцию эволюционировать в показатели перфекта (см. ниже), а впоследствии — в показатели про­шедшего времени (пунктивного типа или нейтрального в аспектуальном

' Описание франц. alter как показателя временной дистанции (ср. [Мельчук 1998: 75|), по-видимому, менее точно: основное значение данной конструкции именно в том, что в момент наблюдения существуют предпосылки к совершению Р, а скорое наступление Р является прагматическим следствием этого факта (частым, но, вообще говоря, не обязатель­ным). Существенно также, что в прошедшем времени, которое у этой конструкции тоже возможно (ср. elle atlait tomber 'она уже готова была упасть/она чуть не упала*), проспек-тивное значение, mutatis mutandis, сохраняется, а контекстный эффект близкого будущего, естественно, полностью утрачивается. Подробнее см., например, [Franckel I9S9).

отношении: такая эволюция имела место в истории русского, немецкого, французского и многих других языков).

Семантическая специфика перфекта (англ, perfect или anterior) требует некоторых комментариев. Отражая начальный этап эволюции результати­ва в сторону прошедшего времени, перфект сочетает свойства как аспек­туальных, так и таксисно-временных граммем. В отличие от результатива, перфект обозначает не актуальное состояние, а некоторую предшеству­ющую ситуацию, но, в отличие от прошедшего времени (или таксисной граммемы предшествования), перфект обозначает не всякую предшеству­ющую ситуацию, а такую, последствия которой (не обязательно естествен­ный результат!) существуют в момент наблюдения. Наиболее обычной (а часто и единственной в языке) разновидностью перфекта является та­кая, в которой момент наблюдения совпадает с моментом речи, а предше­ствующая ситуация относится к прошлому; возможен, однако, перфект, относящийся к плану прошедшего и будущего времени. Так, английский перфект в предложении типа John has heard about it 'Джон об этом слы­шал' сообщает информацию двоякого рода: во первых, что в некоторый момент в прошлом имела место ситуация John heard about it 'Джон об этом услышал'; во-вторых, что этот факт имеет значение для характеристики Джона в момент речи (например, если говорящий хочет сказать, что имеет дело со сведущим человеком, или с не в меру любопытным чело­веком, и т. п. — одним словом, если говорящий хочет ответить на вопрос «каков Джон?» в большей степени, чем на вопрос о том, что происходило с Джоном в прошлом). По этой причине типичные формы перфекта (в от­личие от форм прошедшего времени) не сочетаются с обстоятельствами «точного времени» (типа 'вчера', 'в прошлую пятницу' и т. п.).

Таким образом, в целом перфект можно охарактеризовать как «осла­бленный результатив», описывающий не конкретное, лексикографически детерминированное состояние, возникшее в результате завершения дей­ствия, а любой (пусть даже косвенный) результат ситуации, релевантный в последующий момент (обычно в момент речи) — так сказать, любое «эхо» ранее имевшей место ситуации, если это «эхо» еще звучит в тот момент, когда говорящий описывает ситуацию.

Грамматически выраженный перфект встречается, по-видимому, не­сколько менее, чем в половине языков мира (ср. [Dahl 1985 и By-bee et al. 1994]) и чаще всего выражается (как и результатив) аналити­ческими конструкциями со вспомогательными глаголами. Из европей­ских языков перфект представлен, например, в английском, испанском, греческом, болгарском, финском; в итальянском, немецком и француз­ском он находится в стадии исчезновения (в современном французском языке почти завершившейся)⁶¹. Древнерусский перфект (состоявший

⁶) В письменном французском языке сохраняется противопоставление форм passe compost (исторически, формы перфекта) формам passtf simple (в разговорном языке практически

из л-причастий и форм вспомогательного глагола быть) в современном языке эволюционировал в прошедшее время, а противопоставленный ему аорист в современном языке утрачен.

Что касается аспектуальных показателей срединной стадии ситуации, то они, как уже было сказано, в первую очередь сочетаются с обозна­чениями состояний и процессов, т. е. ситуаций, имеющих длительность. Однако разные типы таких ситуаций могут иметь различную сочетаемость с показателями длительности.

С одной стороны, язык может маркировать срединную фазу одним и тем же способом у состояний и процессов; в этом случае в языке представлен стандартный показатель дуратиеа.

С другой стороны, язык может маркировать срединную фазу только у таких ситуаций, для которых противопоставление начальной, средин­ной и конечной фаз может быть релевантно, т. е. у процессов (и особенно у предельных процессов). Гомогенные состояния, которые в каждый мо­мент времени тождественны сами себе, с точки зрения такой системы в специальном выделении одной из их фаз не нуждаются, поскольку все их фазы одинаковы. Таким образом, в языке оказывается предста­влен не просто показатель «длительности», а показатель «динамической», т. е. качественно неоднородной длительности; иначе говоря, формы типа знает [состояние] и типа пишет [процесс] маркируются разными аспек-туальными показателями, и только вторые сочетаются с показателями длительности. Значение «динамической» длительности обычно называ­ется прогрессивом — в отличие от дуратиеа, обозначающего срединную стадию у ситуаций любого типа. Граммема прогрессива имеется в ан­глийском языке (ср. he is writing, но he knows/*he is knowing). Прогрессив обычно имеет тенденцию эволюционировать в направлении дуратива, постепенно расширяя свои сочетаемостные возможности.

Показатели дуратива в языках часто имеют и другие функции, совме­щая выражение срединной фазы с выражением (неограниченной) повто­ряемости и хабитуальности; такие полисемичные показатели в аспекто-логической литературе называются имперфективными (ср. [Comrie 1976; Bybee et al. 1974] и др.); собственно, славянские формы «несовершенного вида» как раз и являются типичным примером имперфектива (ср. при­меры выше). Следует подчеркнуть, что имперфектив — это не столько название видовой граммемы, сколько обозначение «пучка функций», с ти­пологической точки зрения достаточно разнородных (так, в английском,

утраченным); при этом первые описывают события, тесно связанные с миром говорящего (прежде всего, с событиями его собственной жизни), тогда как вторые употребляются при рассказе о событиях вне сферы личного опыта говорящего (в так называемом «нарративном режиме», отключенном отдейктического центра). На это своеобразное противопоставление (близкое к категории эвиденциальности, см. 2.5) впервые указал Э. Бенвенист [1959]; ср. также [Waugh/ Monville-Burslon 1986; Reischman 1989 и Падучева 1996].

турецком, монгольском, суахили и многих других языках дуративность и ха^итуальность выражаются разными показателями).

Показатели имперфектива присоединяются как к названиям «дли­тельных» ситуаций, так и к названиям мгновенных (т. е. событий). В по­следнем случае ситуация переходит в другой аспектуальный класс и начи­нает обозначать последовательность повторяющихся событий, т. е. также концептуализуется в языке как длительная. Ср. русские пары типа толк­нуть ~ толкать, где первый элемент (совершенного вида) обозначает мгновенное однократное событие, а второй элемент (несовершенного вида) — серию повторяющихся событий, по своим аспектуальным свой­ствам идентичную процессу типа бежать.

Если мгновенные ситуации в языке могут быть представлены как длительные (с помощью итерации), то возможна и обратная операция: длительные ситуации могут быть «свернуты» до мгновенных. Это осу­ществляется с помощью показателей пунктива. Изначально, показатель пунктива присоединяется к обозначениям событий: так же, как фор­мы типа лежал или знал лексически дуративны, формы типа лопнул или нашел лексически пунктивны. Но что произойдет, если показатель пунктива присоединить к названию процесса (типа идти или писать)¹} В этом случае процесс должен быть представлен как ситуация, в каком-то отношении, так сказать, эквивалентная точке.

Сделать это можно, в принципе, двумя путями. В первом случае пунктивный показатель сигнализирует о том, что в момент наблюдения говорящий был свидетелем не всего процесса в целом, а, действительно, одной из его выделенных «критических точек». Таких точек может быть только две: либо это конец процесса, либо это его начало. У предель­ных процессов при «свертывании» чаще всего в фокус попадает конец (момент достижения естественного предела), у непредельных процессов и состояний — начало (момент возникновения ситуации). Такие се­мантические эффекты дает, например, в русском языке совершенный вид (который обязательно маркирует однократные мгновенные собы­тия), присоединяясь к обозначениям состояний и процессов: ср. узнать (начало состояния), побежать (начало процесса), написать (достижение предела) и т. п.; ср. также английские пунктивные формы (прошедшего времени) типа knew (начало состояния), ate up (достижение предела) и т. п. Показатели начала ситуации (инхоативы) и показатели достижения естественного предела (комплетивы) связаны также с категорией фазы, о которой см. раздел 1.4.

Во втором случае из состава ситуации не выделяется одна критическая точка, а к точке как бы приравнивается вся ситуация в целом (аспекто-логи обычно так и называют этот прием — «целостным» рассмотрением ситуации): иначе говоря, время наблюдения говорящего охватывает од­новременно начало и конец ситуации. Ситуация, с одной стороны, по-прежнему имеет длительность, но эта длительность ограничена с обеих

сторон; продолжая геометрическую метафору, можно сказать, что перед нами не линия, а отрезок. Такое значение называется лимита/пивным/Это значение имеют такие формы английского простого прошедшего, как ran, sang или wrote: например, ran 'бежал (какое-то время)' или '(по)бегал (ка­кое-то время)' отличается от was running 'бежал (в это время)' именно тем, что только в первом случае говорящий наблюдал начало и конец бега; во втором случае он наблюдал лишь срединную стадию.

Как можно видеть из приведенных примеров, в русском языке лими-тативность (в отличие от «точечности») не всегда может быть выражена грамматическими средствами. Действительно, второй способ «свертыва­ния» ситуации (т. е. превращение ее в ограниченный отрезок) для русского языка не характерен: граммема совершенного вида в русском языке почти всегда соотносится именно с событиями. Исключением являются только глагольные формы с приставками по- и про- (типа поработать [немного] или проработать [весь день]): они являются единственными формами совершенного вида, которые в русском языке обозначают не события, а процессы — но процессы, ограниченные во времени (подобно ан­глийским формам типа ran). Правда, кроме грамматического значения лимитативности формы с приставками по- и про- выражают еще и до­полнительные словообразовательные значения краткости (или слабой интенсивности) действия (в случае по-) или, напротив, непрерывности (и, возможно повышенной интенсивности) действия (в случае про-). Английские лимитативные формы таких дополнительных значений, ко­нечно, не выражают.

Для русской видовой системы вообще очень характерна тесная связь между видом и словообразованием: в большинстве случаев переход от лексемы одного вида к лексеме противоположного вида сопровождается нетривиальным семанти­ческим изменением: ср., например, глагол НСВ работать и его однокоренные СВ-корреляты проработать, отработать, наработать, заработать, разработать, вы­работать, сработать и др.: ни в одном случае не возникает того, что аспектологи называют чисто видовой парой (ср. также Гл. 1, §2).

В целом, языки различаются в отношении того, какой способ «свер­тывания» ситуаций является в их глагольных системах предпочтительным: в языках типа русского предпочтение отдается «пунктивному» способу (более тесно связанному с лексической семантикой глагола), в языках ти­па английского — «лимитативному» способу (предполагающему большую степень грамматикализации аспекта). Иногда оба способа применяются в языке в равной степени; в этом случае можно говорить об аспектуаль-ном показателе широкой семантики, который называют перфективом^.

⁷* В силу своей семантики, перфектив чаще всего реализуется в комбинации с про­шедшим временем (такие формы традиционно называются аористом, хотя термин аорист, к сожалению, в лингвистической литературе один из самых неоднозначных).

Пёрфектив, так же, как и имперфектив — это не конкретное аспектуаль-ноезначение, а пучок функций. В двувидовых системах имперфективный пучок может быть противопоставлен перфективному, но языки, конечно, Moryi различать (и даже чаще различают) три-четыре самостоятельных аспекту ал ьных граммемы: например, пунктов, дуратив, хабитуалис и пер­фект. Поэтому с типологической точки зрения аспекгуапьные значения никак не могут сводиться к одной бинарной оппозиции типа «перфек-тив/импсрфектив» (те типологи, которые постулируют такое бинарное устройство для универсальной категории вида, как правило, находятся под слишком сильным влиянием конкретно-языковой, и притом весьма специфической, «славянской модели» вида)⁸*.

С типологической точки зрения, славянские языки оказываются, как это ни парадоксально, в аспектуальном отношении скорее бедными (если, конечно, отвлечься от грамматической периферии — глагольного словообразования с многочисленными показателями «совершаемости»). Это становится особенно заметно при сопоставлении славянских (и по­добных им) систем с «полиаспектными» системами типологически иного устройства — например, с тюркскими или с английской. Сложность опи­сания категории вида в славянских языках объясняется не в последнюю очередь именно тем, что единственная бинарная оппозиция несет в этих языках очень большую функциональную нагрузку, выражая с помощью двух граммем весь спектр количественных и линейных аспектуальных значений.

1.4. Фазовость

Наряду со значениями линейной аспектуальности (и в тесной связи с ними) в языках мира встречаются и другие значения, которые обычно называются «фазовыми» (или «фазнсными») и определяются как указа­ние на одну из трех логически возможных временных фаз ситуации — начало (инхоатив)⁹*, продолжение (континуатив) и конец (терминатив); ср. практически тождественные формулировки в [Маслов 1978; Храков-ский 1980 и 1987: 153-155; Tommola 1984; Brinton 1988; Мельчук 1998: 137-1381 и многие другие. Иначе говоря, глагольные показатели фазы являются просто аффиксальными эквивалентами предикатов 'начаться', 'продолжаться' и 'кончиться' (при этом часто указывают, что значение 'начаться' является семантически элементарным и два других фазовых

*' Среди тех лингвистов, которые настаивали на более сложном устройстве аспектуальной семантической зоны, отметим оригинальные работы Э. Косериу о романских глагольных системах, а также более поздние исследования (Friedrich 1974; Longacre 1983; Dik 1989; Bybee et al. 1994; Мельчук 1998] и др.

⁹* Иногда в типологической литературе различаются инхоатив (начало процесса) и ин-цептив (начало состояния, например, покраснеть); ср. подробнее (Недялков 1987]. Ниже мы будем' использовать термин инхоатив в качестве родового обозначения «начала ситуации» любого типа.

значения представимы с помощью комбинаций этого значения и отри­
цания — ср., например, [Апресян 1980: 30]). /

Казалось бы, такое определение фазы предельно просто и не додано вызывать возражений. Тем не менее при ближайшем рассмотрении эта простота оказывается обманчивой.

Попробуем ответить на следующий вопрос: в какой степени фазовые значения принадлежат аспектуальной семантической зоне?

Если аспект описывает, как данная ситуация развивается во вре­мени, то значения, соотносящиеся с основными «временными фазами» ситуации должны составлять наиболее существенный компонент аспек­туальной семантики — так сказать, быть аспектуальными par excellence. На самом деле, как мы могли видеть из только что приведенного обзора аспектуальных значений, картина вовсе не такова. Конечно, инхоатив фи­гурирует среди частных значений граммемы пунктива, но значение конца ситуации в чистом виде (терминатива) является сравнительно редким — гораздо чаще обозначается момент достижения естественного предела (с помощью граммемы комплетива), а это не одно и то же. И, наконец, самое удивительное состоит в том, что континуатив вообще не фигурирует в нашем списке аспектуальных значений. И не только в нашем: мно­гие типологи почему-то вовсе отказываются считать фазовые значения аспектуальными (так, в [Мельчук 1987] фазовость, в отличие от аспек­тов, описывается среди «качественных характеристик факта», а в обзоре аспектуальных значений в языках мира [Chung/Timberlake 1985] ни од­но из фазовых значений даже не упомянуто), либо отводят им место на периферии аспектуальной семантической зоны — «прототипически-ми» же аспектуальными граммемами оказываются те, которые выражают не продолжение ситуации, а длительность, повторяемость, хабитуаль-ность, ограниченность во времени и т. п. Более того, те аспектологи, которые особенно настаивают на аспектуальном характере фазовых зна­чений (такие как, например, С.Дик или, еще раньше, Э. Косериу), в ко­нечном счете оказываются вынужденными определять фазовость совсем иначе. В их интерпретации эта категория трактуется столь расширительно, что она фактически сливается с собственно аспектом: фазовыми оказыва­ются значения прогрессива, перфекта, проспектива и других показателей того или иного качественного этапа развития ситуации (ср., в частности, очень похожие схемы в [Coseriu 1976: 103-108 и Dik 1989: 189-192]; но замечательным образом при этом континуативное значение и в схеме Дика, например, тоже отсутствует!).

По-видимому, эти противоречия не случайны, и дело здесь отнюдь не только в терминологической путанице. Если верно, что аспект — это прежде всего длительность, хабитуальность или достижение предела — то интуитивно очевидно, что фазовость — это не аспект (или, точнее, «не со­всем типичный» аспект); но если верно, что аспектуальные граммемы

до,цжны быть описаны в терминах «внутренней структуры» ситуации, то, следовательно, традиционное определение фазовых значений неточно: оно маскирует истинную природу фазы.

ftccMorpHM подробнее толкование предиката начаться, воспользо­вавшись для этого классической формулировкой Ю.Д.Апресяна:

X начался в Tj = 'В момент Tj X не существовал, и в момент Tj X существовал, и Tj позже Tj’ [Апресян 1974: 75].

На фоне только что сказанного достаточно неожиданно то, что в этом (интуитивно абсолютно точном) толковании не содержится никакой апел­ляции к внутренним временным фазам ситуации X. Для смысла начаться (и других фазовых предикатов) оказывается существенно совсем другое: это утверждение о том, что в некоторый фиксированный момент времени ситуация имеет (или не имеет) места по сравнению с некоторым другим (более ранним) моментом времени. Таким образом, фазовые значения (вопреки их традиционному лингвистическому определению) в мини­мальной степени имеют отношение к временной фазе ситуации: все эти значения представляют собой фактически утверждения о существо­вании или несуществовании ситуации по сравнению с некоторым более ранним моментом времени. Например, продолжиться не является указа­нием на «срединную фазу ситуации» (для этого, действительно, в языках мира существуют показатели дуратива и прогрессива): этот предикат утверждает, что ситуация, имевшая место в некоторый предшествующий момент, имеет место и в данный момент времени (вообще говоря, это, конечно, может означать, что ситуация находится в своей «срединной фазе» — но лишь в качестве прагматического следствия из основного утверждения).

Таким образом, в основе «фазовых» значений лежат не аспектуальные, а совсем иные компоненты. Освободившись от неточного определения фазы, мы можем теперь вернуться к проблеме состава фазовых значений. Здесь нас тоже ждут неожиданности. Оказывается, в логической традиции описания фазовых предикатов (не стесненной близостью к традиционной аспектологии) решение этой проблемы в свое время уже было предложе­но. Если считать, что фазовый предикат включает указание на два момента времени, данный момент (to) и предшествующий ему момент (tj), и что в каждый из этих моментов ситуация может либо иметь (+), либо не иметь (-) места, то мы получаем не три, а четыре возможных комбинации: