Раненый камень

Кайсын Шуваевич Кулиев

Раненый камень

 

 

 

 

 

ЖИТЬ, УДИВЛЯЯСЬ

  Блистают звезды, цвет меняют горы, Снега сползают, розы опадают,

ДРОВА

 

 

Мы говорим: «Огонь, согревший нас…»

Не говорим, что нас дрова согрели.

Мы о дровах молчим. А ведь как раз

Они нас грели. И они – сгорели.

 

Горят дрова, чтоб было нам теплей.

И дерево золой и углем стало.

А мы, привычке верные своей,

Твердим: «Горит огонь…» Нам горя мало.

 

Дрова сгорают ради нас в огне,

Безмолвно предают себя сожженью.

Благословенны вы, в любой стране,

В любой печи горящие поленья!

 

Они стволами были. Их листва

Нас укрывала в летний день от зноя.

Теперь они горят, они – дрова.

Они нам служат, жертвуя собою.

 

Горят дрова. Как щедрость их добра,

И неизменна, и благословенна.

Промокший путник, греясь у костра.

Их доброте извечной знает цену…

 

Перевел Н. Коржавин

 

МОЛНИЯ

 

 

Молния! Даже названьем сверкаешь –

Так ты красива. Но вдруг ни с чего

С маху по дереву ты ударяешь,

В пепел, в золу превращая его.

 

Молния! Даже названье искрится.

Что ж ты врываешься в окна домов –

К детям, которым, наверное, снится

Завтрашний день, белизна облаков!

 

Молния – свет, озаряющий горы!

Рухни, полнеба на миг освети.

Только в аробщика или шофера,

Только во всадника не попади.

 

Молния! Змеи гнездятся в ущелье.

Их и казни гордой силой своей.

Но не деревья. И не колыбели.

И не промокших в дороге людей!..

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

На этой земле я был человек

Не лучше, не хуже других.

Зеленые травы и белый снег

Жили рядом в стихах моих.

 

Бросался я в волны холодных рек,

Слушал птицу и вьюги вой.

И мне, словно брату, кивал Казбек

Непокорною головой.

 

Я людям дарил на доброй земле

И песни и сердце свое.

Я равно любил на доброй земле

И розы ее и репье.

 

Любил людей, говоривших мне «друг»,

Твердых твердостью этих скал,

И травы, мягкие мягкостью рук,

Которые я ласкал.

 

Перевел Н. Гребнев

 

* * *

 

Года уходят навсегда,

Они, как ливни, иссякают.

Подобно ливням, и года

Неодинаковы бывают.

 

Года бывают как дожди,

И проливные и скупые,

Года похожи на дожди:

Бывают добрые и злые.

 

Год умирает навсегда,

И так бывает: год грядущий

Вновь воскрешает города,

Что разрушает предыдущий.

 

Перевел Н. Гребнев

 

ПОКОЯ НЕТ

  Покоя не было и нет в помине. Вершит орел недобрый свой полет,

СТАРИННАЯ ЗАПОВЕДЬ

  Скажут: «Меньше тебя нет никого!» – Ты не гневись!

ГРОЗДЬ ВИНОГРАДА

  От прохладных этих виноградин Снова становлюсь я озорным –

МОЕМУ СЕРДЦУ

  Сколько исходили тропок длинных, Сколько переплыли быстрых рек!

ГРОЗА

 

 

На свете есть снег; он белеет и тает.

Есть грозы; весны без грозы не бывает.

Есть руки любимых – они горячи,

Есть пламя, что нас согревает в ночи.

 

Есть тихие песни и спящие дети,

Но жизнь без грозы не бывает на свете.

Мне слышится друга журчащая речь,

Мне дышится хлебом, садящимся в печь.

 

Есть в мире манящие далью дороги,

Орленок в гнезде, медвежонок в берлоге.

Есть память о детстве, родительский дом,

Есть листья, омытые теплым дождем.

 

Есть книги, на полках стоящие в ряд,

На свете есть небо, где звезды горят.

Но в мире есть грозы – они громыхают.

Об этом одни лишь глупцы забывают.

 

Перевел Н. Гребнев

 

* * *

 

Был пахарем, солдатом и поэтом,

Я столько видел горя, столько бед,

Что кажется порой: на свете этом

Уже я прожил десять тысяч лет.

 

Меня работа ждет и манят дали,

Я столько строк еще не дописал.

Что кажется порою: не вчера ли

Я на коленях матери играл?

 

Перевел Н. Гребнев

 

ГЛАЗА МАТЕРЕЙ

  На свадьбах веселых поют сыновья – Радость в глазах матерей,

ХЛЕБ И КНИГА

  Солнце греет землю, красит небо, Подступает к окнам белый сад.

В СТОРОНУ СВАНЕТИИ ИДУ

  Я снова в сторону Сванетии шагаю, Аулы Думала и Булунгу уж за спиной.

СТИХИ, СКАЗАННЫЕ БУДУЩЕМУ

  Как многие люди, сегодня живущие, Хочу, пролетев через горы и лета,

СЧАСТЬЕ

  На свете счастье не одно, а разное. Беда, когда оно однообразное.

РАДУГА

 

 

Вновь над просторами цветущими

Дождями вымытой земли.

Как весть из прошлого в грядущее.

Сияет радуга вдали.

 

Она цвета свои по‑дружески

Переняла у наших мест,

Увидев жар костров пастушеских

И шалей на плечах невест.

 

На счастье детворе смеющейся,

Вдали сияет в полный рост

От горя к радости несущийся,

Над нами вознесенный мост.

 

Перевел Н. Гребнев

 

ИНЕЙ

 

 

Сверкает иней, выпавший

Зимою во дворе.

Башлык морозом выпушен,

И бурка в серебре.

 

Изменчивого облика.

Но верная себе,

Солома белым облаком

Вздымается в арбе.

 

У ишака чуть синие

Бахромки под губой.

Покрыты скалы инеем,

Как дымкой голубой.

 

Ужели я, ужели я

В алмазной стороне?

Чегемское ущелие

Все в голубизне.

 

И я заиндевелые

Не в первый вижу раз

Овечьи морды белые

С печалью темных глаз.

 

И близкие и дальние,

Деревья все подряд

Как будто бы хрустальные:

Качнешь – и зазвенят.

 

И словно вижу детство я:

Как к солнцу на снегу,

Едва успев одеться, я

Из дому бегу.

 

И тем я счастлив именно,

Что светел холод дня.

Что воротник от инея

Искрится у меня.

 

Как мехом оторочены

Двери и порог.

И вижу я отточины

На крыльях у сорок.

 

Отца посеребренные

Кончики усов.

И елочки оконные

Из сказочных лесов.

 

А мама заскорузлые,

Облитые льдом,

Початки кукурузные

С мороза вносит в дом.

 

Люблю зимой нашествие

Инея, когда

Овечьей белой шерстью он

Облепит провода.

 

Когда в часы морозные

Я на стекле окна

Загадочные звездные

Читаю письмена.

 

Перевел Я. Козловский

 

СТОУСТОЕ СЛОВО

  Знаю, что горцам, хоть нравы их строги,

ОДИНОКОЕ ДЕРЕВО

  Здравствуй, дерево! В крае безлесном Ты стоишь на ветру.

ГЛУХОНЕМОЙ

  Бьются реки осенней порой, Соловьи заливаются летом.

ЛЮДЯМ НУЖНА РАДОСТЬ!

  Людям нужна радость, как дереву листья, Как почва зерну. И, глядя в пути на звезды,

ВРЕМЯ

 

 

Твои мне на заре алели розы,

Они светили ярко, как любовь.

Я на твоих штыках в ночи морозной

Замерзшую – сквозь иней – видел кровь.

 

Все пули, что в твои попали крылья,

У нас в сердцах застряли – в глубине.

Снега равнин мы кровью обагрили.

Горели мы не раз в твоем огне.

 

Порой ты спотыкалось, и с тобою

Мы спотыкались тоже в трудный час.

Ты горький яд давало нам порою,

Но все же знамя красное для нас

 

Осталось тем же. Мы не забывали,

Что цвет его – цвет зорь грядущих дней,

И, падая, его не отдавали

Своим врагам, врагам судьбы твоей.

 

Зря без отцов детей ты оставляло.

Но дети подросли, и вышли в бой,

И погибали, снег глотая талый,

Презрев обиду и гордясь тобой.

 

Твоей неправоты мы знали силу.

Но в горький час – сыны своей земли –

Мы были с нею, зданья возводили,

Растили виноград и скот пасли.

 

Дорога к счастью через кровь и грозы

Всегда вела. Жизнь вовсе не проста:

Ей часто служат вместе меч и роза,

И будущим живет она всегда.

 

Плоды и мед ты, время, мне давало,

Но часто пил я горечи вино.

Твоя мне копоть поры забивала –

Твои рассветы видел все равно.

 

Пусть часто было трудно нам с тобою,

Вершиной ты касаешься небес.

Частица леса – дерево лесное.

Я – дерево твое, ты ж, время, – лес.

 

Ломает буря дерево, но все же

Растут деревья, снова зелены,

Нет, зимним бурям лес не уничтожить,

Он все равно, качаясь, ждет весны.

 

Но гибнуть больно дереву живому

И речке тоже грустно высыхать,

Хоть без нее хватает водоемов,

Ей хочется самой журчать, сверкать.

 

Ты, время, созидаешь неустанно.

На грозы и цветы твои смотрю

И, забывая штыковые раны,

Грядущих дней приветствую зарю.

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

Как скучно б стало жить, когда б моря и горы

Исчезли вдруг совсем, навек, с лица земли

И не было б у нас ни синего простора,

Ни этих гордых гор, белеющих вдали.

 

Нет, если б даже мы о них не знали, все же

Мы б отыскали их – я верю – все равно.

Шумите же, моря, – на небо вы похожи!

Белейте, гребни гор, как вам белеть дано!

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

В аплодисментах ли артиста счастье?

Нет. Если зал в одно соединен

Судьбой Отелло, зал над ним не властен.

Не до похвал. Отелло – это он.

 

Он видит только ширь большого моря,

Блеск нестерпимый горестного дня,

Когда со всей землей он был в раздоре.

Он только‑только вышел из огня…

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

Да, раны, нанесенные любовью,

И раны, нанесенные войной,

Болят равно, равно нам стоят крови

И жгут нам сердце жгучестью одной.

 

Ведь нам, еще когда вошли мы в силу,

Чтоб научились радость мы беречь,

С цветами вместе юность меч вручила,

И это наша жизнь – цветы и меч.

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

Сожженной Хиросимы горький дым

Проник в мой дом, и я опять страдаю.

И дым Освенцима ползет за ним.

Чернеет он, мне душу угнетая.

 

Земля – нам дом родной, единый дом.

Когда в нем праздник, я его участник.

Смеюсь, пляшу – все ходит ходуном.

Но если в нем несчастье, я несчастен.

 

Мы все – ограда дома. Силой всех

Он устоять способен в наше время.

Кто это сердцем понял – Человек:

Пить может из одной реки со всеми.

 

На праздниках твоих пляшу я всласть,

Дом, где я рос, – земля моя большая.

Но в день беды готов я мертвым пасть,

Пасть, твой порог врагу не уступая.

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

Зловещие слова – Майданек, Бухенвал,

Освенцим – пахнут кровью и сегодня,

В них о погибших тяжкая печаль.

Она ничуть с годами не проходит.

 

Я в шуме ветра слышу песнь о ней,

Когда он вдоль ущелья пролетает.

Ждут матери поныне сыновей –

То по ночам для них ветра рыдают.

 

Майданек, Бухенвальд все снятся нам,

Как сжечь язык – слова промолвить эти,

Как будто там, убит, упал я сам,

У проволоки ржавой на рассвете.

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

На горы выпал первый снег.

О, если б так ты мог прислать

Весть о себе! Но вести нет,

И ждет ее годами мать.

 

Как весть горам, был в эту ночь

Снег, первый снег за этот год.

За ночью ночь уходит прочь,

Весть о тебе так не придет.

 

Ты – там, где не гремит гроза,

Где снег вовеки не пойдет.

Жестокость ясные глаза

Твои закрыла. Мать все ждет.

 

Шел ночью снег. О, если б так

Весть о себе ты мог прислать!

Но затерялась весть в годах,

И ждет ее все время мать.

 

О, мысли горькие о тех,

Кто не вернулся в отчий дом!

О них ли весть внезапный снег?

Нам не узнать вовек о том!

 

Перевел Н. Коржавин

 

* * *

 

Моря и океаны. Я немало

О них узнал. Они, как жизнь, мощны.

Их мать моя ни разу не видала,

А я люблю их, мне они нужны.

 

Но речка, что скалу насквозь пробила,–

Она мне удивительней стократ:

Ведь из нее веками предки пили,

И каждый был воде прозрачной рад.

 

Мой детский лепет повторяя странно,

Она несется вниз, шумит, поет.

И вижу я моря и океаны,

Когда смотрю в теснине на нее…

 

Перевел Н. Коржавин

 

НОЧЬ И РАССВЕТ

    Днем вижу платаны и слышу веселый

ВОСПОМИНАНИЯ

  Да, у меня воспоминаний много. Они – как ливень, что стучит в стекло.

ВСАДНИК

  Гремит Чегемский водопад… Спешит дорогой горной

ПРОДАВЩИЦА МОЛОКА

  С утра на улице морозит, И хоть девчонке нелегко,

Я МОГ БЫ СРАЖАТЬСЯ В МАДРИДЕ

  Я мог бы сражаться в Мадриде И пасть за Гренаду в бою.

БОЛЬ АШУГА

  В день былой своей печали внемля, Горец в песне горе изливал,

ПОЭЗИИ

 

 

Поэзия – земля моя, бывало,

Я ливнем был, поил твои луга,

Порою надвигался я обвалом

И с грохотом катил к тебе снега.

 

Под знаменем священным и высоким

Я был солдатом твоего полка,

Твоим притоком был, твоим потоком,

Когда казалось мне, что ты река.

 

Не богом, не пророком, богом данным,

Когда с туманом смешивался дым.

Наградой обойденным, безымянным

Твоим посыльным был и часовым.

 

Мне в жизни никогда не станет горько.

Казаться будет мне, что мир хорош,

Покуда я могу вставать на зорьке

И понимать, что ты еще живешь.

 

А ты меня за службу и за дружбу

Оберегай не от беды и гроз –

От легкой славы и от равнодушья,

Чтоб я тебе позора не принес.

 

Перевел Н. Гребнев

 

* * *

 

Все дороги, все тропы земли,

Что протоптаны кем‑то и где‑то,

Где б ни начались, где б ни легли,

Все прошли через сердце поэта.

 

Тьма ночная, покрывшая даль,

Пусть кого‑то пугает могилой,

Для поэта она – словно шаль

На плечах его матери милой.

 

Пусть наш мир непригляден на вид,

Пусть его проклинают иные,

Но поэт на просторы глядит.

Как любимой в глаза дорогие.

 

Боль и радость ста тысяч судеб

Поднимая как ношу на плечи,

В час, когда пропекается хлеб.

Вместе с вами стоит он у печи.

 

И горячие сгустки свинца,

Непреклонно летящие к цели.

Рикошетом и в сердце певца

Попадают, куда б ни летели.

 

Перевел Н. Гребнев

 

* * *

 

По‑разному идут круги в воде,

Ущелья вторят слову разным гулом,

Огонь в печах, хоть он огонь везде,

По‑своему горит во всех аулах.

 

Напев мой, стих мой, плох ты иль хорош,

По‑своему будь смелым или робким,

А хочешь быть похожим – будь похож

На эти скалы и на эти тропки.

 

Тебя забвенье ждет иль ждет успех –

Будь схож не с чьим‑то изреченным словом,

А с деревом, что выросло для всех,

Не потеряв себя в краю суровом.

 

Чужой бешмет не примеряй, мой стих,

Гордись пусть скромным, но своим убором,

И ждать объедки со столов чужих

У нас в горах считается позором.

 

У чьих‑то стойл не должен конь гнедой

От вязок сена подъедать ошметки,

Шагай, о стих мой, будь самим собой

И не перенимай чужой походки.

 

Перевел Н. Гребнев

 

БЕТХОВЕН

  Он так писал, как будто возводил Руками горы на земле высокой,

ИГРАЮТ ШОПЕНА

  Бьют капли по стеклам. Деревья блестят за окном Темнеть начинает. Молчит обезлюдевший дом.

ВСПОМНИВ ГАРСИА ЛОРКУ

  Рядом садимся мы возле огня, И шепчет он:

ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ

  Судимый мыслями повинными, Не поднимая грешных глаз,

БЕШМЕТ

 

 

В нем горец и пахал и сеял,

Шел на врага, плясал и пел,

И вот бешмет висит в музее,

И пот на нем окаменел.

 

А я стою, гляжу с любовью

И вижу старые следы

Давным‑давно пролитой крови,

Я слышу запах этой крови

И запах первой борозды.

 

Перевел Н. Гребнев

 

* * *

 

За все мои грехи и заблужденья,

Земля моя, не знал я до сих пор

Страшнее кары, чем твое презренье,

Страшнее, чем безмолвный твой укор.

 

Что может быть суровей и печальней,

Чем приговор земли, где жизнь прожил,

Где, словно совесть горцев, снег кристальный

И чисты камни дорогих могил.

 

Перевел Н. Гребнев

 

ТАНЕЦ

 

 

Пол гудит в просторной сакле.

Стук подошв, свирели звон,–

Все мелькает, словно сабли,

Вырванные из ножон.

 

Танец гор, хмельной и сладкий.

Как, в какой далекий год

Выдумал тебя не падкий

На веселье мой народ?

 

Может, он, забравшись в выси,

В блеске радостного дня

Этот ритм из сердца высек.

Словно искру из кремня.

 

Или высек в день ненастный,

Чтобы рук не опустить,

Чтобы мир свой, мир несчастный,

На мгновенье озарить.

…Зрители устали хлопать,

А танцующий джигит

Вновь взлетает, словно пропасть

Он вот‑вот перелетит.

 

Но, на миг прервав круженье,

Замер он и сделал вдруг

Чуть заметное движенье,

Приглашающее в круг.

 

Слушаясь беспрекословно.

Вышла девушка – и в пляс.

Распростерла руки, словно

В облака взлетит сейчас.

 

Пол гудит в просторной сакле,

Стук подошв, свирели звон,–

Все мелькает, словно сабли,

Вырванные из ножон.

 

Перевел Н. Гребнев

 

ПРЕДКИ МОИ

  Горец, кинжал не носил я бесценный, Сабли старинной не брал я в бои.

ПРОМЕТЕЙ

  Прометей, прикованный к скале, Как сама скала, велик и вечен.

ЭЛЬБРУС

  Ты – мечта людская, что на крыльях Высоко под небо вознеслась.

ВАША КРОВЬ

  Шли вы на турью охоту, бывало, И не страшил вас в горах снегопад,

ПЕСНЯ СУХОЙ ЧИНАРЫ

  Надо мной плыла когда‑то Птичья стая,

НАДПИСЬ НА КНИГЕ КЯЗИМА МЕЧИЕВА

  Это книга – иль это народа родного Сердце, полное смуты, пыланья, томленья?

ОБВАЛ

 

 

Дождь по ущельям бушевал,–

Казалось, вдоль теснины

Он промочил громады скал

До самой сердцевины.

 

Сорвавшись с черных облаков.

Висел он над горами,

Подобно тысяче орлов

С шуршащими крылами.

 

Гремел, шумел он, завывал

Ста тысячами глоток.

Хлестал Черекский перевал

Ста тысячами плеток.

 

Он гнал камней тяжелый вал

По горному отрогу.

Сбивал со склонов глыбы скал,

Перерезал дорогу.

 

В краю, лежащем между скал,

Бывало так от века:

Весенний дождь рождал обвал,

На горе человека,

 

В ущельях свадьбы запирал

И пастухов со стадом,

Дороги он перерезал

Коням и конокрадам.

 

И все ж бедняк благословлял

Беды своей свирепость:

Обвал порою превращал

Селенье горца в крепость.

 

Перевел Н. Гребнев

 

ГРОМ

 

 

Две горы ли, две скалы ли

Бьются лбами в этот час.

Или вдруг с горы пустили

Вниз по крышам тарантас?

 

Первый гром грозы весенней

Прокатился за горой,

Как полки перед сраженьем,

Скалы выровняли строй.

 

Старикам в грозе весенней

Видится огонь и дым.

Грохотом былых сражений

Вешний гром приходит к ним,

 

Им мерещатся дороги

И тревоги прежних дней,

И дрожащие их ноги

Шпорят вороных коней.

 

Гром грохочет в отдаленье,

Видится мальчишкам бой.

Кажется им гром весенний

Близкой пушечной пальбой

 

Медленно рождая фразы,

Вдалеке грохочет гром.

Мне он кажется рассказом

О грядущем и былом.

 

Перевел Н. Гребнев

 

РУКИ ГОРЦА

  Мгла над желтой чинарой, Над осенней листвой.

НАШИ ДОРОГИ

  По равнинам и по скатам Вьетесь вы издалека,

КЛИНОК И РОЗА

 

 

Где зелень пробивается сквозь камень

И на плечи ложатся облака,

Мне дорог розы красноватый пламень

И лунный блеск холодного клинка.

 

Родную землю просьбой беспокою,

Я говорю ей тихо: – Не забудь,

Когда умру, ты мне своей рукою

Клинок и розу положи на грудь.

 

Перевел Я. Козловский

 

У ОЧАГА

  С гор возвратившийся сквозь проседь Зимы, когда летят снега,

КИНЖАЛ

 

 

Ты, выкованный мастерами,

Добру служил и злу служил,

За что в аулах матерями

Благословен и проклят был.

 

Сражал врага земли родимой,

Но и героя наповал

Рукой злодейской иль ревнивой

Ты, выхваченный, убивал.

 

Кружился ворон над убитым,

На весь аул рыдала мать,–

Картинам этим незабытым

Причастен ты по рукоять.

 

И не тебя ль, когда был молод,

Носил отец мой на ремне.

Тобой в горах мой брат заколот,

Два чувства будишь ты во мне.

 

Двух этих чувств пойми причину

И за нее не обессудь,–

Тебя вонзала храбрость в грудь,

А трусость всаживала в спину.

 

Сталь боевая обнажалась,

Холодная, была пряма,

А в ней то солнце отражалось,

То кровью запекалась тьма.

 

То был ты славен, то ничтожен,

В зависимости от того,

Кто вырывал тебя из ножен

И убивал тобой кого.

 

Порой ты беден был, но страшен

Своей чеканной простотой,

Порой насечкой был украшен

И рукоятью золотой.

 

Но там, где рек кипят истоки,

Тебя ковавший уповал

На то, чтоб ты, судья жестокий,

Безвинного не убивал.

 

Но самому тебе учесть ли,

Сколь раз в минувшие века

Неволила, защитник чести,

Тебя бесчестная рука.

 

Я к равнодушным не причислен,

Иную славу я стяжал.

Ты дорог мне и ненавистен,

Кавказский кованый кинжал.

 

Перевел Я. Козловский

 

ОСЕНЬ В НАЛЬЧИКЕ

  Дом построен, и вымыты окна, А каштаны в осеннем огне,

Я ВЕРНУЛСЯ С ГОР

  Вдохнувший снега вечного И синевы озер.

В ДОРОГЕ

  Кому не вспомнится в дороге Тепло родного очага?

ГОВОРЮ С ГОРОЙ

  Ты огромна, бела. Но себя принижать Я не стану, – мечта у меня есть большая.

ПЕСЕНКА

  Вот песенка простая О снеге на вершине,

ЗИМОЙ В ТЕРСКОЛЕ

  Зима в Терсколе. Тут, беседуя с горами, Живу. А по ночам мне снова снишься ты.

ФИРЮЗА

 

 

Фирюза! Радость в имени легком твоем,

Будто машет журавль своим гордым крылом.

 

Фирюзэа! Так красавица зваться должна

Иль платан, когда зелень платана нежна.

 

До сих пор я в гостях у тебя не бывал.

Как талантлив был тот, кто тебя так назвал!

 

Зеленеют платаны, бормочет вода.

Всюду яблоки – их желтизна, краснота.

 

Над тобою хребет. Доконал его зной:

Стал он схож с буйволиной облезлой спиной.

 

Фирюза! Когда вновь я вернусь на Кавказ,

Ты мне в наших горах будешь сниться не раз.

 

Ты мне сказочным сном будешь сниться вдали.

В этот сон верил радостно Махтумкули.

 

Ты в душе навсегда, не на день, не на год.

А когда я почувствую смерти приход

 

И все лучшие дни вновь пройдут предо мной,

Ты опять прошумишь мне зеленой листвой,

 

И шепнут твое имя платаны твои,

И зальются в садах, как теперь, соловья.

 

Фирюза! Радость в имени легком твоем,

Словно машет журавль своим гордым крылом.

 

Перевел Н. Коржавин

 

НОЧЬ СВАДЬБЫ

  Висит над аулом луна. Свет лежит на скале. Снега на хребтах, лес зеленый, поляны, стремнины.

СНЕГОПАД В ГОРАХ

М. Дажильговой    

ШАЛЬ

 

 

Шаль, что носили матери в горах,

Святыней ты была для нас в веках.

Как матери святое молоко,

Вознесена ты нами высоко.

 

Не раз, не два направленному в грудь

Кинжалу перерезала ты путь.

Упав пред тем, кто был готов убить.

И он не смел тебя переступить.

 

Не страх и не предчувствие беды,–

Его могла сдержать лишь только ты

В своем порыве ясном и святом.

К добру и чести стала ты мостом.

 

Сильней кинжала, – пусть он страшен, – шаль.

Сильней больших гранитных башен шаль,

Немало жизней так спасла ты, шаль,

Носителем добра была ты, шаль.

 

Да, тот, кто всей душою жаждал мстить,

Не мог, не смел тебя переступить.

Всегда легко рискуя головой,

Он становился робким пред тобой.

 

У очага ребенком я дремал

И к мягкой шали щеку прижимал,

И было хорошо в тепле дремать,

И молча на меня смотрела мать.

 

Шаль черная горянок‑матерей,

О, ветра вой, о, память детских дней!

О, снег, летящий с неба в дымоход! –

Казалось, саклю снегом занесет.

 

Ребенка в колыбели бахромой

Пушистою касавшаяся шаль

И горцу, что покинул дом родной.

Теплом его казавшаяся шаль!

 

Когда ж от пули гибли храбрецы,

Их покрывали шали той концы,

Шаль горских матерей, ты и сейчас

Воспоминаний много будишь в нас.

 

Я вижу вновь очаг и дом родной,

И прижимаюсь вновь к тебе щекой,

И вновь дремлю, устав от детских дел,

Как будто не старел я, не седел.

 

Как худенькие руки матерей,

Как их морщины – след нелегких дней,

Так эта шаль – вещей священней нет

Способна излучать тепло и свет.

 

Хранила честь земли родимой, шаль.

Была, как жизнь, непобедимой, шаль,

Героев павших покрывала, шаль.

Тепло поэтам ты давала, шаль!..

 

Перевел Н. Коржавин

 

УЧЕНОМУ ЯЗЫКОВЕДУ

  О смерти языка спокойно, без участья, Ты речь свою повел, ученую весьма.

КАМЕНЬ

 

 

Много раз я писал о тебе… Издавна

Были камнем богаты аулы нагорий,

И народ мой оставил свои письмена

В камне: мудрость свою, и надежду, и горе.

 

Мысль народов других в древних книгах жила,

В фолиантах хранились былого анналы.

А у горцев бесправных – скала да скала.

Мысль вверялась камням. Камни, камни и скалы –

 

Наши книги, история нашей земли!

Потому‑то и камень везде в преизбытке.

Что столетия в нем свой язык обрели.

Это скорби и стойкости твердые свитки!

 

Вот надгробья, вот мельничные жернова,

Башни… Память о войнах, набегах, обвалах.

Выразительны камни, как будто слова.

Заливала их кровь, лунный свет заливал их.

 

Это плач матерей и томленья подруг,

Боль поэта и мысль мудреца‑чародея,

И умельца движения чуткие рук,

Дух борца… Я читаю их, сам каменея!

 

Сколько каменных я раскрываю страниц!

Это всадников‑кровников единоборство,

Это крик полонянок и ропот темниц,

Это наших крестьян трудолюбье, упорство.

 

Это каменное их терпенье. Борьба

Их за жизнь. Их глазами глядят эти камни

На меня так внимательно! Предков судьба

В них живет и становится сразу близка мне.

 

В доме каменном, у очага, сколько раз,

Камень, ты согревал мои ноги босые.

Нам при жизни служил. А придет смертный час –

У могил имена сохранишь ты людские.

 

Я уйду, ты же будешь веками храним.

Нет без камня и дерева горской дороги.

Так недавно ты грел мои детские ноги

У огня… Скоро станешь надгробьем моим…

 

Перевел С. Липкин

 

В ХУЛАМСКОМ УЩЕЛЬЕ

  Так чисто небо – всех небес небесней,– Что хлынуть хочется слезам из глаз!

В НОЧНОМ УЩЕЛЬЕ

  Я на горы смотрю, я глазами искал их,– Не увидел вершин, уходящих во тьму.

СТИХИ, СКАЗАННЫЕ ЛЕТНИМ ДНЕМ НА ХУЛАМСКИХ ВЫСОТАХ

  Как кувшин наполняет вода родника, Неба синь пусть наполнит здесь сердце мое.

ИДУЩИМ НА ПОМОЩЬ

  Когда начинал я слагать эти строки, Из первой же в небо рванулся орел.

ЛЮДИ МОЕЙ ЗЕМЛИ

  Когда пахали, бурки сбросив.

МОТЫЛЕК

  Чтоб умереть, готов ты издалёка Лететь туда, где видишь огонек,

КОГДА Я УВИДЕЛ ТЕБЯ

  Кем это был я? Стольником царским

ПЕСНЯ, ПОДАРЕННАЯ ДЕВУШКАМ

  Эту песню немудреную, Чей мотив под стать словам,

ТЫ СНОВА ПОЕШЬ КОЛЫБЕЛЬНУЮ ПЕСНЮ

  Ты тихо поешь колыбельную песню опять Ты стала красивой, как прежде. Глаза потеплели,

ЗАБЫТЫЕ ПОЭТЫ

  Поэты забытые! Снегом покрыты Могилы, куда вас свела неудача.

ТИХИЕ СТИХИ

    Желтеет за окном. Скользят лучи косые.

МАХМУД

 

 

Певец любви, прославился он рано.

Был на устах у многих оттого,

Что в каменных аулах Дагестана

Так о любви не пели до него.

 

Познав в горах сердечную тревогу

И обучая слово высоте,

Как своему единственному богу,

Он поклонялся женской красоте.

 

И так была им женщина воспета,

Что зависть расстегнула кобуру

И выстрелила в голову поэта,

И оборвалась песня на пиру.

 

Молва об этом сделалась седою,

И, хоть года стремительно бегут.

Навек Марьям осталась молодою,

Какой любил и пел ее Махмуд.

 

Перевел Я. Козловский

 

* * *

 

От века было клятвенно и прямо

Утверждено отважными людьми:

«Тот не мужчина, кто на сердце шрама

Во славу лет не носит от любви!»

 

Я просыпался рано, с косарями,

Был на войне и дожил до седин.

На сердце у меня, под газырями.

Шрам от любви остался не один.

 

Перевел Я. Козловский

 

ЖЕНА ПОЭТА

Н. Кешоковой    

ТЕНЬ ГОРЫ

  Он был горой. Ты – тень его. Ну что ж, Быть тенью при горе не просто тоже.

СОЛОВЬИ

Михаилу Дудину    

СИМОНУ ЧИКОВАНИ

  Шить привелось мне без родной земли, Я видел лишь во сне Эльбруса купол белый,

АЛИМУ КЕШОКОВУ

  Я помню Перекоп в кроваво‑алом, Продымленном лохматом башлыке.

ПАМЯТИ МАТЕРИ

    «Коль у тебя есть мать, в себе ты носишь свет»,–

СТИХИ, СКАЗАННЫЕ ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ

    Опять пришла зима, и улица бела.

ПЕРЕВАЛ

 

 

Поэма

Памяти Дмитрия Бычкова

 

 

 

На перевале буря бьет. В провалы

Сползает снег обвалом с темных скал.

Кто сосчитает путников бывалых.

Чьи кости стер в провалах перевал!

 

Столетний лед. Ни тропки, ни дороги.

Короткая дорога – далека,

Так далека, что показалась многим

В последний миг длиннее, чем века.

 

Над ними ветер захлебнулся воем

И над провалом пропасти утих.

Глубокий снег им вечным стал покоем,

И поседели матери у них.

 

В ауле у подножья перевала,

Спасенья ожидая от врача,

В смертельных муках женщина рожала,

В постели жесткой плача и крича.

 

Крик о спасенье, смятый бури гулом,

Под снежными обвалами пропал.

Как вечность, меж больницей и аулом

Поднялся неприступный перевал.

 

Свистит буран, и снегом бьет над бездной,

И грохотом отбрасывает крик.

И не пробраться по тропе объездной.

Есть только путь сквозь бурю, напрямик.

 

Но конь от бури повернет обратно,

Не пролетит сквозь бурю вертолет.

Там гул лавин повторен многократно.

Там снег клубится, превращаясь в лед.

 

Там голый камень с острым снегом смешан.

Там с ветром перемешан снегопад.

Туда добраться может только пеший.

Вслепую пробираясь, наугад.

 

 

 

И там, в ауле, на границе смерти,

Два сердца догорают, как свеча.

«Он человек, и он дойдет, поверьте»,–

И молча дожидаются врача.

 

Там ждут врача, и там глядят с надеждой

В седой туман, нависший над горой.

Кто проскользнет под буркой бури снежной.

Через разгул метели гулевой?

 

Там ждут врача. И провод телефона

Дрожмя дрожит, натягиваясь весь,

Трещоткой оглушительного звона

Подчеркивая горестную весть.

 

Там ждут врача. На телефон с укором

Глядят, как на ненужный реквизит.

А снег валит и ледяные горы

На каменные горы громоздит.

 

А снег валит, клубится у порога,

И каждая секунда дорога.

И на аул спускается тревога

Тяжелая, как горные снега.

 

 

 

И вот Азрет сбирается в дорогу.

Душа его тревогою горит.

– Не будь мальчишкой, подожди немного,–

Азрету старший фельдшер говорит.–

 

Метет буран. Хоть вылези из кожи,

Не одолеешь ночью высоты,

И никому помочь уже не сможешь.

Когда погибнешь под обвалом ты.

 

– О нет, Омар, я все ж пойду!

Иначе Как посмотрю я завтра на рассвет?

Я горец по рождению, и, значит,

Мне в малодушье оправданья нет.

 

Ведь мой отец на Ленинградском фронте

О том не думал в свой последний час,

Что упадет в бою однажды в землю мертвым,

А выполнял своей земли приказ.

 

И я пойду! Иначе я гордиться

Не вправе буду именем отца.

Героя сыну трусить не годится.

Уж лучше в пропасть – честно, до конца.

 

Пускай уж лучше ледяные камни –

Не тяжесть страха – давят сердце мне.

Судьбой своей я вечно буду равным

С отцом своим на милой стороне.

 

 

 

– Иди, Азрет! – сказала мать Азрету.–

Будь как отец. – А на своем веку

Мать сто мостов прошла по белу свету,

Решимости не обронив в реку.

 

Она могла увидеть сына мертвым.

Но трусом видеть сына не могла.

О женщины, вы в нас вселяли твердость,

В наш трудный век она не подвела.

 

И мать Азрета в этот вьюжный вечер

Накинула чернее ночи шаль,

И вместе с шалью ей легла на плечи

Тяжелым камнем новая печаль.

 

– Иди, Азрет! – Но смутную тревогу

Не выдало спокойное лицо.

И сын ушел в последнюю дорогу,

И буря снегом замела крыльцо.

 

– Иди, Азрет! – И сын ушел из дома,

Как уходил отец в последний раз.

А мать смотрела на очаг знакомый,

В тревоге смутной не смыкая глаз.

 

 

 

О матери и жены, – видно, чище

Нет наших душ, что вырастили вы.

Что наша жизнь без мужества? Кладбище.

Сад без плодов. Деревья без листвы.

 

За нами сыновья идут по следу

Сквозь бурю века, не жалея сил.

Без гибели храбрейших нет победы,

Нет жизни без заснеженных могил.

 

Простите нас за то, что в стынь и слякоть,

Встречая смерть от пули и клинка.

Мы вас в тревоге заставляем плакать.

А жизнь идет. Дорога далека.

 

Валится снег. Густой туман клубится.

Заводит ледяную карусель.

Ущелье воет раненой волчицей.

Ломает крылья белая метель.

 

Свистит метель над снежным перевалом.

Сплошная тьма – ни тропок, ни дорог,

О, сколько, буря, путников бывалых

Над пропастью ты сваливала с ног!

 

Азрет идет. Бураном лед обколот,

И рваные осклизли острия.

Попеременно то огонь, то холод

По телу пробегают, как струя.

 

Идет Азрет, как ходят в штыковую,

По осыпи сползающей, на склон.

А буря бьет в упор, напропалую,

Орудиями с четырех сторон.

 

Язык обвала слизывает тропы,

И режет снегом ветер боковой.

Уступы неприступны, как окопы.

Здесь, может быть, трудней, чем в штыковой.

 

Здесь каждый шаг – как под смертельным дулом.

Как под прицелом темной пустоты.

Обвалом снежным камни повернуло,

Они ползут, как танки, с высоты.

 

Идет Азрет. Ползет. Как ледорубом,

Цепляется руками за скалу.

В отчаянье прикусывает губы

И вновь сползает в ледяную мглу.

 

И снова вверх. И кажется, что прорван

Сегодня ад и выпущен на свет,

И снег валит, клубится снега прорва.

Грохочет тьма. Вперед дороги нет.

 

Ни огонька. И темнота как тина.

Слабеет в напряжении рука.

«Назад!» – грохочет снежная лавина.

«Иди, сынок! – звучит издалека. –

 

Я голову дыханьем отогрею,

Я поцелуем лед сниму с бровей,

К груди своей прижму тебя. Скорее,

Смелее поднимайся, не робей!

 

Не бойся только. Сердце мое рядом,

С тобой сейчас. И, видишь, впереди

Твоя дорога материнским взглядом

Освещена над пропастью. Иди!»

 

Азрет встает. Идет вперед. И снова

Нащупывает выступы нога.

А мать сидит и смотрит на багровый

Огонь мерцающего очага.

 

«Не дай, аллах, погибнуть сердцу сына,

Как я не дам погаснуть очагу».

Ревет буран. Туман клубится синий.

Качается вселенная в снегу.

 

Подбрасывает мать в огонь поленья,

И веселей огонь запировал.

Ползет Азрет по каменным ступеням,

По осыпи скользя, на перевал.

 

 

 

Сжимаясь, пальцы на ветру немеют,

Тяжелым снегом застилает взгляд.

Дышать труднее. Губы леденеют,

И ноги, непослушные, скользят.

 

Ни дерева, ни камня. Мир закован.

Куда ни ткнись – свистящий снег и лед.

Азрет на миг позабывает, кто он.

Где он, куда сейчас идет.

 

«Иди назад!» – наотмашь хлещет ветер,

Пронзительною злостью обуян.

И кажется, что все пути на свете

И все дороги схоронил буран.

 

 

 

Идет Азрет у пропасти по краю

И слышит строгий голос за спиной:

«Иди! Не бойся, я с тобою. Знаю,

В какой ты путь отправился, сынок.

 

Иди, сынок! Не бойся. В мире вечен

Лишь только подвиг. Смерть у нас одна.

Она сама определяет встречу,

А я‑то знаю, как она трудна.

 

Я молодым погиб в бою как воин,

За нашу землю, жизнью верный ей,

И я, сынок, сейчас тобой доволен:

Ты Человеком стал среди людей.

 

А если б ты остался дома, рабской

Душою струсил и не вышел в бой,

Наверно б, я в своей могиле братской

Заплакал от позора, как живой.

 

Тоскуя по тебе, я брал на руки

Чужих детей. Томился без конца:

Перед атакой и в предсмертной муке

Мне не хватало твоего лица.

 

Ты стал мужчиной, мальчик мой. И очень

Трудна твоя дорога. Продержись

Еще немного. Сделай все, что можешь,

Но сохрани свою сегодня жизнь.

 

Иначе мать от горьких слез ослепнет

И навсегда останется одна,

С туманным взглядом холоднее пепла

И сединой белее полотна.

 

Она меня оплакивала долго

И так же будет плакать о тебе.

Будь тверд, мой мальчик. Нету выше долга

Взбираться вверх, наперекор судьбе.

 

Мы никогда с тобой не расставались.

Сегодня твой черед идти на бой,

Я не хочу, чтоб матери остались

Лишь наши фотографии с тобой.

 

Как будет плакать мать! Взбирайся кверху.

Слез было много, будут – впереди.

Без подвига все в мире, на поверку,

Засохнет, словно дерево. Иди!

 

Смелей, сынок! Не отступай ни шагу,

Храбрейший только чувствует на вкус

Прекрасную высокую отвагу.

Гнилой крапивой умирает трус.

 

У храброго одна дорога – кверху,

У храброго – к бессмертию ключи.

Он умирает так, как пересверки

Слепящей светом молнии в ночи.

 

На дне морском не спрячешься от смерти.

Везде найдет, на плечи взвалит груз.

В глаза заглянет, четкий круг очертит.

И вечной жизни не добьется трус.

 

Я впереди. Иди за мною следом.

Взбирайся вверх, срываясь и скользя.

Вершины часто заметает снегом,

Но отступать пред высотой нельзя.

 

Я вижу все. И я сегодня знаю:

Ты Человеком стал среди людей.

Я за людей погиб. Благословляю

Тебя на подвиг и на жизнь. Смелей!

 

В глаза тебя целую, открывая

Твои глаза, отогревая лед.

Горжусь тобой, но рана штыковая

Мне это громко крикнуть не дает».

 

Азрет встает. Его не сокрушила

Ни ночь, ни вьюга. Храбростью храним,

Он лезет вверх. Бураном бьет вершина.

И весь аул взбирается за ним.

 

 

 

Обрывы слева и обвалы справа.

Седые глыбы ледяной брони.

Буран – на седловине перевала.

По сторонам – аульские огни.

 

На перевале – ураганом косит.

Вслепую, спотыкаясь, наугад

Идет Азрет, как в штыковой, проносит

Живую душу через этот ад.

 

Без боя здесь не сделаешь ни шагу.

Но сердце устремляется вперед.

Не эта ли решимость и отвага

Нас по дорогам космоса ведет?!

 

И ночь в пути, как двадцать лет в дороге,–

Так измотал Азрета перевал.

Азрет добрался и на том пороге,

Где смерть стояла, задыхаясь, встал.

 

Здесь буря не рвалась и не кололась.

И в тихом ветре он услышать смог:

«Спасибо, милый!..» – материнский голос.

И вздох отца: «Ты молодец, сынок!..»

 

 

 

Был первый крик спасенной жизни громок.

И солнце засияло впереди.

И словно улыбнулся тут ребенок,

И мать прижала первенца к груди.

 

Чабан Адильгери рожденью сына

Был, словно жизни обновленной, рад.

И у врача прощения просила

За все тревоги молча Фатимат.

 

Азрет стоял, смежив устало веки,

Не ожидая никаких похвал.

Он Человеком был. И Человека

Высокий долг повел на перевал.

 

В честь сердца человечного Азрета

И мальчика Азретом нарекли,

Чтоб людям нес запас добра и света,

Достойного своей родной земли.

 

Живи, Азрет! И помни об Азрете.

Как он, не бойся холода и тьмы,

Чрез пропасти, опасности, сквозь ветер

Иди – и будь счастливее, чем мы.

 

Две жизни ликовали. Жизни ради

Не зря Азрет собою рисковал.

…Смерть повернулась за порогом, сзади,

И медленно ушла на перевал.

 

 

 

К полудню распогодилось. И взору

Открылся мир сверкавших солнцем гор.

И радость сердца поднималась в гору,

В блистающий заснеженный простор.

 

Был счастлив мир. И было столько света,

Голубизны чистейшей чистоты.

Как будто праздник, запоздавший где‑то,

В аулы опускался с высоты.

 

Новорожденный улыбался свету.

От Фатимат струился тихий свет.

Опасность миновала. Смерти нету.

В обратный путь отправился Азрет.

 

Он поднялся к вершине перевала.

Снег под ногой подался, застонал,

Лавина по камням загрохотала.

И кинулась, и начался обвал.

 

Он в сторону метнулся от удара.

Лавина повернула напролом.

И он упал, как падает чинара,

Под корень срубленная топором.

 

Захлебываясь отзвуками гула,

Срывая камни, прыгая, скользя.

Его лавина в пропасть потянула,

Вцепилась в ноги. Вырваться нельзя.

 

Смерть снова встала на твоей дороге.

Догнала. Забирает. Заберет.

Азрет… Азрет… Тебя не держат ноги,

Стал очень скользким под ногами лед.

 

«Смерть!» – голосит летящая лавина.

«Смерть!» повторяют скалы и холмы.

Азрет… Азрет! Ты падаешь в теснину,

И больше нет ни лета, ни зимы.

 

Живое сердце милый мир покинет.

Над пропастью затихнет крутоверть.

И ты свое позабываешь имя.

И сердце останавливает смерть.

 

Но слышишь ты в последнее мгновенье,

На зыбкой грани смертного конца.

Стон тяжкий матери и сожаленье

Последнее, горчайшее, отца.

 

Конец всему, что мило и не мило,

Ни страха, ни печали, ни утрат.

У каждого из нас души светило

Своим путем уходит на закат.

 

 

 

Шаль черная на весь аул надета.

На улице аула – ни души.

Оплакивали женщины Азрета

И причитали в горестной тиши:

 

Зачем ты смерти покорился рано?

Зачем пошел на ледяной откос?

И матери зачем нанес ты рану?

Зачем ты горе матери принес?

 

Зачем в дому последние подпорки

Ты гибелью своею подрубил? –

Мать слушала, потом сказала горько:

Он правильно, мой мальчик, поступил.

 

И, как бы в одобрение, снаружи,

Сквозь причитаний горестную тишь,

Израненной душою голос мужа

Услышала: «Ты верно говоришь.

 

Я плачу рядом. Боль невыносима.

От слез и боли светлый день ослеп.

Меня оплакав, провожаешь сына,

Единственного. Горек вдовий хлеб.

 

Прости меня, как должно и как нужно,

Жена моя, за снег твоих седин.

Платить за жизнь ценою малодушья

Я не умел. Оно – не для мужчин.

 

Как волосы твои сегодня седы…

Дай голову. Прижмись к груди, жена!

Мы поровну с тобой делили беды.

Теперь же будешь бедовать одна.

 

Не превращал я равнодушье в бога,

Как жалкий трус, оставшийся в живых.

Наш сын погиб. Он шел моей дорогой

И жизнь свою отдал за жизнь других.

 

А трус живет. Живот растит во благе,

Для ближних не теряя волоска.

Он променял сладчайший вкус отваги

На жирный запах жирного куска.

 

Трус – в жизни мертв. Мы – в смерти воскресаем.

Честь человека подвигом храним.

Для трусов жизнь закрыта караваем,

И хлеб отваги недоступен им».

 

 

 

Мать чуткою душою услыхала

Сквозь голос слез, затерянный в снегу,

Сыновий голос: «Мама, с перевала

Я не вернусь к родному очагу.

 

Мне не подняться больше, не добраться.

Не дотянуться через лед и снег,

К твоей щеке щекою не прижаться.

Не улыбнуться солнышку во сне.

 

Прости меня! Я не искал погибель.

Я очень виноват перед тобой,

Что слишком поздно смерть свою увидел.

У смерти не отпросишься домой.

 

Прости меня! Но в той дороге поздней

Я радость принести тебе хотел.

Горят дрова и не дают замерзнуть

Зимою людям, – так и я горел.

 

Судьба людей мою судьбу просила

Через буран идти на перевал.

Чтоб тяжесть равнодушья не давила,

Я сам на плечи тяжесть смерти взял.

 

Ритм чистый моего сердцебиенья

Тяжелый снег остановил навек,

Как снег нагорный, чистые стремленья

Моей души засыпал горный снег.

 

Прости меня! Мне оправдаться нечем.

У радости и горя свой союз.

Груз смерти я взвалил себе на плечи.

И на вершину поднял этот груз».

 

Перевел М. Дудин

 

 

[1]Шагдий – скакун кабардинской породы.

 

[2]Лорик – перепелка (армянск.).

 

[3]Мужра – палка с железным четырехгранным острым ножом.